Как всегда, Ясмина проснулась раньше всех. Лучи раннего солнца проникали сквозь задернутые шторы, и за окном слышались оживленные трели лесных коньков, сообщавшие об их раннем прилете. Они облюбовали лесистые холмы сразу за домом Ломаксов, и хотя их пение было даже приятным, его оглушительные заключительные трели вполне можно было принять за сигнал будильника, хочешь ты этого или нет.

Пение птиц не беспокоило Тимоти. Когда-то оно ему сильно досаждало, и он стал пользоваться берушами, чтобы спать дольше, чем позволяли ему лесные коньки. Но необходимость блокировать этот шум исчезла в тот момент, когда он стал пользоваться своими «средствами для сна». И теперь, если Ясмина не будила его, вполне мог проспать до часа-двух дня.

Но сегодня наркотический сон Тимоти не раздражал Ясмину. Ее настроение изменилось после того, как она перетащила на свою сторону – с помощью плана, целью которого было вернуть Миссу на путь истинный, – Джастина Гудейла.

В тишине дома Ясмина спустилась по ступенькам лестницы. Утренний чай она выпьет на кухне, за столом, глядя на холмы. Оттуда видно цветущий куст ладанника, растущий на залитом солнечными лучами склоне; его цветы выглядят как легкий розоватый туман на фоне сочной зелени. Трагедия в том, что он быстро отцветает, но в период цветения от него невозможно оторвать глаз, и Ясмине казалось, что в эти тихие минуты наедине с чаем и цветами она может…

– Доброе утро, Ма.

Услышав голос Миссы, Ясмина быстро повернулась в сторону гостиной. Она увидела дочь, сидящую в кресле с двумя чемоданами с одной стороны и тремя большими картонными коробками с другой. На коробках яркими красными буквами была написана реклама хлопьев для завтрака. Первая идиотская мысль, которая пришла в голову Ясмине, была о том, что Мисса не любит хлопьев, а предпочитает на завтрак йогурт и фрукты.

После этого пришло понимание того, что Мисса сама решила, что Айронбридж не для нее и ей пора вернуться в Ладлоу. Сразу же после этого – так иногда меняются идеи в рамках уже существующего сценария – последовала удивившая Ясмину мысль о том, что Мисса сама уже переговорила с Гретой Йейтс и теперь возвращается в Ладлоу, чтобы приступить к самостоятельным занятиям в доме своей бабушки, нагнать то, что она пропустила в этом семестре, и успешно сдать экзамены, когда он закончится.

Ясмина постаралась притвориться удивленной, что было не так уж сложно, потому что она действительно никак не ожидала столь быстрого результата. Но и удивление, и триумф поблекли, когда она увидела выражение лица дочери. Оно было скорее неподвижным, чем мрачным, как будто Мисса провела в кресле многие часы, думая думу, которая заставила ее лицо одеревенеть.

– Боже, что это, милая? – спросила Ясмина, указывая на чемоданы и коробки.

– Я жду Джастина, – ответила девушка. – Мы с ним поговорили вчера вечером.

Ясмина почувствовала холодный сквозняк, овевающий ее колени, – неужели она оставила кухонное окно открытым на ночь? Не удивительно. Ей так много надо было обдумать…

– Я не уверена… – начала она, но так и не смогла придумать, чем закончить фразу.

– Мы поговорили с его родителями, – продолжила Мисса. – То есть с его мамой. И говорил с ней Джастин. Это было важно. Отцы обычно ни на что не обращают внимания, а вот мамы… С ними бывает довольно сложно, не так ли?

Ясмина не могла понять, какое отношение родители Джастина имеют к тому, что Мисса возвращается в Ладлоу, но не стала задавать вопросов. Правда, ей надо было выяснить еще кое-что, поэтому она сказала:

– Я не совсем понимаю. Коробки… чемоданы… Ты что, собралась куда-то?

Мисса ничего не ответила, и Ясмина почувствовала, что дочь пристально изучает ее так, как не изучала никогда раньше. Казалось, что по ковру в ее сторону движется что-то коварное и невидимое, изливающееся из Миссы, как потоки лавы. Неожиданно Ясмине захотелось остановить этот поток или, на худой конец, попытаться его перенаправить, но у нее не было слов, чтобы перевести разговор непосредственно на коробки, родителей Джастина и бог знает на что еще.

– Ты совсем не знаешь Джастина, – заговорила Мисса. – Ты лишь думаешь, что знаешь. И я понимаю почему. Он кажется таким… Ты бы использовала слово «простодушный» правда? Простодушный в мыслях, простодушный в поступках, простодушный во всем…

– Это неправда, Мисса. Джастин всегда был милейшим…

– Давай не будем об этом, – голос Миссы изменился и посуровел. – Он рассказал мне, Ма. Все, от А до Я, с начала и до конца, или как ты это захочешь назвать. Большой План. Главную Цель. Ты не думала, что он это сделает, но это потому, что ты видишь его таким же, каким видят все окружающие, – податливым, как глина. А он не глина. Он – сталь. Но самое главное – он настоящий. И с самого начала продемонстрировал тебе это. Но вместо сильного человека ты, как я уже сказала, предпочла увидеть простодушного. Решила, что сможешь использовать его и…

– Мисса, это не так!

– …и я никогда не смогу об этом догадаться. Но ты не сообразила, что для него правда может быть важнее всех его желаний, или – как в этом случае – важнее всего, что ему могут предложить.

Ясмина хотела остановить дочь. Она заметила, что в воздухе появился какой-то новый запах. Какой-то больничный. Ей он не понравился. «Надо будет поговорить с уборщицей». Сейчас запах в доме отдаленно напоминает бассейн. Это недопустимо.

– Я не уверена, что понимаю, о чем ты, Мисса, – сказала она.

– Боже! – воскликнула Мисса. – Боже мой, Ма… Вот здесь, сейчас, в этой гостиной, я говорю тебе, что вчера вечером Джастин выложил мне весь твой Большой План. Да, он хотел начать именно так, как ты его научила: с того, что ты наехала на него с требованием, чтобы он поговорил со мной о Вестмерсийском колледже; что, по его мнению, единственный способ отвязаться от тебя – это съездить в колледж и поговорить с советником и что он готов меня туда отвезти… Только… понимаешь, он не смог. Но не потому, о чем ты сейчас думаешь. А потому, что понял: как только я усядусь в его машину, чтобы ехать в Ладлоу, я все прочитаю у него на лице. Поэтому он рассказал всю правду.

– Мисса, но ведь ты должна понимать важность…

– Я. НЕ. ПОНИМАЮ. – Мисса вскочила на ноги. Говорила она очень громко. Она разбудит Сати. И все рассыплется в прах.

– Прошу тебя, – сказала Ясмина, – мы можем поговорить об этом, когда ты…

– Мы не будем говорить. С разговорами покончено, потому что разговоры с тобой сводятся к выслушиванию твоих мыслей и робким попыткам вставить хоть слово. А потом эти попытки терпят крах, и я не могу говорить… не могу сказать… и мне это все надоело. Надоело, надоело, надоело!!!

– Прекрати свои крики. Ты разбудишь сестру. Или отца.

– А это очень плохо, правильно, Ма? Вдруг они поймут, что ты замышляла? Они могут понять, что ты собой представляешь и что ты хочешь, и что для тебя важен только внешний вид, а не внутреннее содержание. И если они это поймут, тебе конец, правда? Такой же конец, какой уже наступил для этой семьи, но ты не хочешь этого видеть и признавать, а я не хочу больше во всем этом участвовать. Это понятно? Ты меня слышишь? Слышишь? – С этими словами Мисса схватила со стола фотографию в рамке и разбила ее об пол. – Я не хочу быть частью этой гребаной шарады! Я – не ее часть! И никогда ею не буду! Я…

– Немедленно прекрати. Прикуси язык и прекрати истерику!

– Не буду! – кричала Мисса. – Ни за что на свете не буду!

И крики сделали свое дело.

Сверху слетела Сати. Она увидела ссору Миссы и Ясмины, увидела чемоданы и коробки.

– Нет, Мисса! Нет! – завыла она. – Нет! Нет! Я хочу с тобой! Я хочу уехать с тобой! Пожалуйста!

Сати бросилась к Миссе, но Ясмина схватила ее за руку.

– Вернись в свою комнату, Сати, – прошипела она. – Немедленно! Иди! – И с этими словами подтолкнула девочку к лестнице.

– Прекрати! – завизжала Мисса. – Оставь ее в покое!

– Мисса! – закричала Сати.

– Не волнуйся! – крикнула ей Мисса. – Я вернусь за тобой. Скоро. Не волнуйся, Сати.

– Сати никуда не поедет. И ты тоже. – Ясмина повернулась к Миссе лицом. – Немедленно вернись в свою комнату. И захвати свои чемоданы. А с остальным мы разберемся, когда твой отец…

– Ты ничего не знаешь! Ты совсем не знаешь меня и никогда, черт побери, не узнаешь, потому что… потому что…

Мисса зарыдала, как Сати, только еще отчаяннее и с такой мукой, что Ясмина почувствовала, как кровь замерзает у нее в жилах.

– Боже мой, Мисса, – только и сказала она, но дочь оттолкнула ее в сторону.

В этот момент зазвонил дверной звонок. Конечно, это был Джастин. И, естественно, Мисса бросилась ему на грудь. И он заговорил так, как умел говорить только он:

– Спокойно, Мисса. Всё в порядке. И с моей Ма, и с моим Па, как я и обещал тебе.

– Она останется здесь, – сказала Ясмина, и Мисса как с цепи сорвалась. Она вылетела на улицу, туда, где наверняка стояла машина Джастина.

Джастин остался стоять где стоял. Он разрывался между желанием успокоить Миссу и необходимостью забрать ее пожитки, что, видимо, входило в его обязанности. Ведь это, в конце концов, было частью плана, который они с Миссой разработали во время вчерашнего разговора.

– Доктор Ломакс, – сказал молодой человек, – я не смог. Я сказал, но она ответила, что все это ее не волнует. Ни дом, ни свадьба, ни свадебное путешествие, ничего… – Тут Джастин покраснел так, как умел краснеть только он. – Я не говорю о том, что мы не поженимся. Обязательно. Мы оба этого хотим. Но придется немного подождать. Я имею в виду все остальное. Но вы не волнуйтесь. Ма сказала, что Мисса сможет жить в комнате сестер. Она уже давно пустует, и…

Ему хватило ума ничего не сказать про слезы, которые текли по щекам Ясмины. А ведь он не мог их не заметить. Он даже погладил ее по плечу, когда прошел за чемоданами Миссы. «Через минуту он вернется за коробками». Все просто, когда план уже готов.

А потом они уехали. Но оставалась еще Сати с ее истерическими рыданиями, которые Ясмина слышала даже сквозь закрытую дверь спальни девочки. Но когда она поднялась по лестнице, то увидела, что Сати не вернулась к себе в комнату, а вместо этого попыталась разбудить отца, чтобы тот вмешался в происходящее.

– Мамочка, он не просыпается! – всхлипывала девочка, дергая отца за руку. – Папочка! Папочка!

Ясмина подбежала к кровати, оттолкнув Сати в сторону.

– Жди у себя в комнате, – велела она.

– Но он… Что с ним такое, мамочка? Что случилось?

Ясмина наклонилась над мужем. У него был плохой цвет лица и затрудненное дыхание. Но он все-таки дышал. Она громко позвала его. Никакой реакции. Ясмина закричала, а в это время у нее за спиной Сати опустилась на пол с рыданиями:

– Нет… не-е-е-е-ет…

Ясмина отбросила в сторону одеяло и, вскочив на кровать, оседлала тело мужа и кулаком стала отчаянно тереть его грудную клетку. Вес своего тела она использовала для того, чтобы давить на нее как можно сильнее.

– Мамочка, что с ним?! – кричала Сати у нее за спиной. – Я позвоню в «три девятки»! Мне звонить?

– Нет, нет! – вырывалось у Ясмины. Потом она обратилась к мужу: – Тимоти, ради бога! Тимоти! Тимоти!

Она не может допустить, чтобы его забрала «скорая». Если это произойдет, то все раскроется: его зависимость, то, как он крал таблетки у пациентов, то, что он законченный наркоман…

– Все хорошо, милая, – сказала она Сати. – Просто он не очень хорошо себя чувствует… Но все будет хорошо. Видишь? Сати, посмотри, папа приходит в себя…

И, благодарение богу, он действительно пришел в себя. Его веки затрепетали. Тимоти зажмурил их. Она дала ему пощечину. Очень сильную. Он раскрыл глаза. Ясмина сначала посадила его, а потом поставила на ноги.

– Ты видишь, Сати? Вот он уже встал. С ним все будет в порядке. Вчера папа выпил снотворное. Сейчас я отведу его в ванную. Нам надо будет остаться наедине, но с ним все будет в порядке. Понимаешь?

Девочка выглядела убитой горем. Ясмина почувствовала, как ее охватывает ярость. Она дала ей нечеловеческие силы. Ей показалось, что она может отнести Тимоти на руках, но делать этого ей не пришлось.

– Сати… – сказал он, хотя голова болталась у него на груди, – со мной все будет… – И обмяк на руках у Ясмины.

Но этих слов оказалось достаточно, чтобы Сати, с прижатыми к подбородку кулачками, вышла в коридор, чтобы освободить путь в ванную. Прежде чем закрыть дверь, Ясмина посмотрела на дочь.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Сати, милая, мне очень жаль.

У нее были десятки способов довести человека до белого каления, но в том, что касалось текущего расследования, нюху Барбары Хейверс можно было абсолютно доверять. В этом Линли был уверен. Поэтому, по пути с кладбища к Гриффит-Холлу, он внимательно слушал ее соображения, после того как они обговорили все мелочи, с которыми им пришлось столкнуться за прошедший день.

– Вся проблема в том, что она слишком высокая, – начала Барбара.

– Фрэнси А-д-а-м-и-ч-ч-и, как она себя называет?

– Вот именно. Они обе блондинки, и у обеих прически напоминают вариант «девушка-в-поисках-своего-образа». – Услышав это, Линли приподнял бровь. – Ладно, знаю. И кому я это все рассказываю?.. Но вы меня поняли. Все эти девицы вокруг выглядят так, как будто их перенесли сюда из шестидесятых. Не хватает только цветочных венков и билетов в Сан-Франциско, или куда там еще… Я просто хочу сказать, что, несмотря на то что обе они блондинки, их сходство на этом заканчивается. Тип тела совершенно разный. Девушка, которую я видела с Раддоком, была миниатюрной. А эта Фрэнси?.. Гибкая, высокая, грудастая и что там еще… Вы меня понимаете – воплощение мужского идеала, являющийся основным кошмаром для женского населения планеты. Я понимаю, что было темно, но когда девушка вылезла из машины и зажегся свет, то я смогла зафиксировать лицо, и это была не та девушка. – Тут Барбара ткнула большим пальцем себе за спину, в том направлении, откуда они сейчас возвращались. – Да и в любом случае главным является сам факт патрульной машины.

– То, что Дена Дональдсон заговорила о патрульной машине, когда вы упомянули просто машину? Точка.

– А это кое-что да значит. И значит это то, что она была с Раддоком. Так что, если хотите знать мое мнение, кто-то пудрит нам мозги. Или Дена, или Фрэнси А-д-а-м… и так далее, или даже Гарри Рочестер, который мог видеть Дену, но по какой-то причине притворяется, что видел Фрэнси. Вы меня понимаете, да?

Линли понимал лишь одно – их время заканчивается и скоро Хильер потребует от них результатов, потому что ему совсем не улыбается в одиночку отдуваться за всех в кабинете министра. Поэтому, прежде чем они подошли к зданию гостиницы, инспектор сказал:

– Что касается запудривания мозгов, сержант, то, сдается мне, этим здесь занимается не один человек. Утром я позвоню Нкате.

Что он и сделал, когда был уверен, что сержант уже сидит на своем рабочем месте. Услышав характерный голос сержанта – смесь западноафриканского произношения с карибским и с добавлением чуточки Брикстона, – Томас произнес:

– Могу ли я обратиться к вашему искусству исследователя, Уинстон? Мы здесь немного запутались.

– Обращайтесь, – дружески разрешил сержант.

Линли продиктовал ему список имен, начиная с Гарри Рочестера и кончая Кристофером Спенсером, которого он включил в него просто от отчаяния. Выслушав до конца, Нката присвистнул:

– На это потребуется время… А что я ищу?

– Все, что может показаться подозрительным. Сейчас нас больше всего интересует Гарри Рочестер, но если кто-то другой из них наступил кому-то на ногу и не извинился, то сообщите нам об этом. Вы сможете сделать это за сегодняшний день?

– Сделаю. У меня здесь есть еще кое-что, но я думаю… – Нката остановился, потому что, как услышал Линли, с ним кто-то заговорил. Затем ответил: – Да. Правильно. Он сам только что позвонил. – И произнес в трубку: – Инспектор, с вами хочет поговорить Ди Гарриман.

Услышав ее слова «детектив-инспектор Линли, сам Бог мне вас послал…», Томас отрапортовал, демонстрируя, на его взгляд, полнейшую лояльность:

– Насколько я могу судить по ее измученному виду по утрам, Барбара тренируется все ночи напролет, Ди. Или прямо перед завтраком. Признаюсь, что я не спрашивал ее напрямую, когда именно она роет могилу Джинджер Роджерс. Но она, по-видимому, уже стерла свои стопы – или фаланги? – до кости. Минутку. Простите. И то и другое ведь кости, правильно? В любом случает она настроена стать звездой вашего танцевального вечера. Да, и проследите, чтобы у меня в календаре была соответствующая запись – несмотря на все ее угрозы, я намерен его посетить.

– Я в этом не сомневаюсь, так что если это шутка с вашей стороны…

– Поверьте мне, я не позволю себе шутить над возможностью увидеть сержанта Хейверс в туфлях для чечетки.

– Это будет просто великолепно. – Ди рассмеялась. – Вот увидите. Она будет великолепна. Но я не об этом хотела с вами поговорить.

– А что же тогда значит эта ваша фраза «сам Бог мне вас послал»?

На мгновение в трубке установилась тишина. А потом Ди заговорила sotto voce – казалось, что она даже отошла от стола Нкаты или, по крайней мере, повернулась к нему спиной:

– Она опять позвонила. Сказалась больной. Она никогда не болеет, детектив-инспектор. Что мне делать?

– Старший детектив-суперинтендант Ардери?

– Кто же еще?

– Может быть, правильнее будет сказать, что она раньше никогда не болела, Ди. – Томас старался говорить беспечным голосом, но от беспокойства крепче сжал свой мобильный. – А теперь стала болеть.

– Но что мне делать? Вы так и не сказали.

– Вы с ней говорили?

– Она наговорила на автоответчик. Но ведь кто-то может ей позвонить – в любой момент, детектив-инспектор, – или могут позвонить мне и справиться о ней… А я не знаю, что мне отвечать. Может быть, вы ей позвоните? Понимаете, все это меня беспокоит. Сейчас вы скажете, что беспокоиться не о чем или что меня ее болезнь не касается, но если б вы слышали, как она говорила… Мне кажется… Ну, вы знаете. Как вы считаете, детектив-инспектор Линли, имею я право сказать вам, что мне кажется?

– И что же вам кажется?

– Вы все знаете. Я знаю, что вы знаете, потому что иногда голоса доносятся через дверь, даже когда она закрыта. Не подумайте, что я подслушиваю, я и не думаю, но я видела, как вы стояли у нее под дверью и сами слушали и…

– Ди…

– Сэр?

Линли обдумал, что он сейчас ей скажет. Ди Гарриман была человеком очень лояльным, и по отношению к Изабелле Ардери тоже. Именно поэтому Томас был уверен в чистоте ее намерений.

– Здесь мы бессильны, – сказал он.

– Да. Понятно. Но мне показалось, что если она узнает, что другие люди знают… Я хочу сказать… Хотя она наверняка знает, что вы знаете, да?

– И что, по вашему мнению, это изменило?

Ди замолчала, и Линли услышал голоса на заднем плане. Рабочий день в Лондоне был в самом разгаре. Ди правильно озаботилась, поскольку кому-то скоро придется взять ситуацию в свои руки. Но это будет не Томас Линли. Это просто невозможно. И не Доротея Гарриман.

– Наверное, ничего… – ответила девушка. – Так… так что же делать конкретно мне?

– Вы сами знаете ответ.

– Боже, но мне же не надо на нее доносить, правильно?

– Вам надо делать свою работу, – пояснил Линли. – Она наговорила на автоответчик, что больна. Вы уверены, что это не так, и, вполне возможно, вы правы. Но поскольку вы не знаете этого наверняка и она лично вам ничего не сказала…

– Не будет же она говорить мне, что у нее с утра похмелье или что она слишком набралась, чтобы появиться в офисе!

– …вы можете лишь повторить то, что услышали на автоответчике, когда – и если – вас об этом спросят.

– А если не спросят?

– Мне кажется, что и этот ответ вы знаете.

– Но так ведь не может долго продолжаться, детектив-инспектор.

– И не будет. Такие вещи долго не продолжаются.

Они разъединились. Разговаривая с Ди, Линли сидел на краю своей тюремной койки. Опустив глаза вниз и посмотрев на свои туфли, он решил, что их необходимо почистить. К сожалению, инспектор не захватил с собой ваксу, но даже если б и сделал это, он сильно сомневался, что качество его чистки удовлетворило бы Чарли Дентона. Томас размышлял, не стоит ли позвонить ему хотя бы для того, чтобы узнать, как продвигаются дела с Мэметом. А потом стал думать, не позвонить ли Дейдре. Но у нее были свои заботы – ее биологические родители, брат и сестра, и последний путь, в который собиралась ее мать. И тем не менее он не мог понять, почему она ни разу не позвонила ему, почему она – вернувшись в тот мир, с которым, как думала Дейдра, успела навсегда распрощаться, – предпочитает справляться со своими худшими воспоминаниями без него. Томас не мог не задать себе вопрос: «Почему я не нужен ей в такой момент?» И так, незаметно, он перешел к глобальному вопросу: «А нужны ли люди друг другу вообще?»

Ответа на него не было, и Линли даже не стал пытаться найти его.

Проснувшись, Динь поняла, что всю ночь проспала в одиночестве. Это был тот редкий случай, когда она осталась одна за бог знает какой долгий период времени. Точно Динь вспомнить не могла, но ей казалось, что все началось через две недели после начала осеннего семестра, потому что именно тогда она впервые переспала с Бруталом. И хотя тот стал ухлестывать за другими девицами недель через пять после начала семестра, он, тем не менее, постоянно оказывался в ее постели, за исключением тех ночей, когда она отказывала ему из-за чистой злобы по поводу того, что он… он такой Брутал во всем.

Но накануне днем, или ночью, Динь не переспала ни с Финном, ни с кем-нибудь еще. В принципе, это было не так уж впечатляюще, но впечатлило ее то, что она смогла заснуть и проснуться без всякой ломки по этому поводу. В прошлом Динь немедленно стала бы размышлять над вопросом «кто будет следующий?», как будто «кто следующий» – что, по правде говоря, являлось эвфемизмом «потрахаться» – имел какое-то отношение к тому, кем она была в действительности.

Динь все еще очень смутно понимала, кто же она на самом деле. Но сейчас, по крайней мере, у нее появилась возможность провести линию от своего детства через отрочество к той молодой женщине, в которую она превратилась. И, проведя эту линию, Динь поняла, что все это время бежала. Она не знала почему, но чувствовала, что ей всегда отчаянно хотелось добраться до точки, о существовании которой она даже не подозревала. А так как Динь не могла определить эту искомую точку – не говоря уже о том, чтобы узнать ее, когда доберется, – она увязла в поисках того, что ей было давно известно, хотя и не представляла себе, откуда ей это было известно.

Очевидно, что, увидев мертвое обнаженное тело своего отца, она в какой-то момент подумала, что все его беды были связаны со штукой, которая висела у него между ног. И что-то решила для себя, потому что только этим можно было объяснить отвращение, которое она испытывала каждый раз, когда какой-нибудь парень намекал ей, насколько для него важно, чтобы она сделала что-нибудь – практически что угодно – с его членом.

Лежа в постели и глядя в потолок, Динь пыталась понять, не в этом ли источник ее ярости, особенно по отношению ко всем тем девицам, которых Брутал трахал, лизал или которым он совал свой член в рот. С них она вины тоже не снимала, но откуда все это и что все это значит?

Пока она размышляла над этим, перед ее мысленным взором медленно возник ответ, возник настолько ярко, что она сразу же поняла, в чем дело. Она увидела выражения их лиц в тот момент, когда они были с ним: Эллисон, Моника, Фрэнси… Она видела, как менялись их лица, и понимала, с чем это связано, – удовольствие, наслаждение или как еще это назвать? Но сама она ничего этого никогда не испытывала. В этом было все дело. Эллисон хихикала, Моника выглядела как удовлетворенная кошка, Фрэнси пригласила ее присоединиться к забаве, потому что для Фрэнси это всегда было только забавой, тогда как для Динь… Она трахала, сосала и мастурбировала в постоянном ожидании – ожидании чего-то, или когда могла убедить себя, что только ей дано видеть, насколько жалким существом является мужской представитель Homo sapiens.

Динь выбралась из постели. Порывшись в шкафу, она выудила одежду, предназначенную для занятий йогой, которую носила в доме. Напялив ее, вышла из комнаты. Дверь Финна была закрыта, так же как и дверь Брутала. К ней она подошла и постучала.

– Бру? Можно с тобой поговорить? – Она услышала приглушенный разговор и больше ничего, поэтому добавила: – Не беспокойся, так, одна мелочь.

Казалось, что это сыграло свою роль. Она услышала скрип кровати, и через мгновение Брутал открыл дверь. Тот факт, что он пытался заслонить собой комнату, сказал Динь, что у него, скорее всего, новая пассия.

Брутал выскользнул в коридор и прикрыл за собой дверь со словами: «Ну? Что тебе нужно?»

В его голосе слышалось подозрение. Он взглянул на дверь Финна, а потом вновь посмотрел на Динь. Кроме трусов, на нем больше ничего не было.

– С тобой можно поговорить? – спросила она. – Это не займет много времени. Можешь зайти ко мне?

– Мы с тобой не…

– Речь не о нас, – быстро прервала его Динь. – Мы оба знаем, что «нас» больше не существует. Но мне надо тебя кое о чем спросить, и лучше сделать это там. – Она кивнула с сторону своей спальни.

Когда Брутал заговорил, было видно, что он пытается успокоиться.

– Динь, я уже много раз все это объяснял. Я не знаю, что еще тебе сказать.

– Я не про это. Есть одна вещь, которую ты никогда не пытался объяснить, потому что я тебя никогда не спрашивала. И о ней я хочу сейчас поговорить. Я же сказала, что это ненадолго.

– Ладно. Я сейчас, – вздохнул Брутал.

Он нырнул в комнату – как змея, – для того чтобы не открывать дверь больше чем на десять дюймов, и через мгновение Динь услышала его голос и голос какой-то девицы. Ее укололо присутствие неизвестной, но она поняла, что это скорее не из-за Брутала, а из-за нее самой, как это и было всегда – с самого начала.

Когда он вышел, на нем были джинсы и майка. Войдя вслед за ней в комнату, остался стоять у двери.

– Я тебя не съем, не бойся, – сказала Динь.

– Я знаю, но мне надо было сказать ей…

– Понятно.

Произнеся это, Динь вдруг осознала, что все это не имеет никакого значения: кто эта девица, зачем она здесь, чем они занимались… В действительности ничего не имело значения.

– Да всё в порядке, Бру, – сказала она. – Я теперь все поняла. Мы с тобой ничем друг от друга не отличаемся. Просто понимаем вещи по-разному, вот и всё.

– Согласен. – Казалось, что это обеспокоило его еще больше.

– Но сейчас я не об этом, – сказала Динь. – Хочу спросить тебя о той ночи в прошлом декабре, когда шел сильный снег и мы здорово надрались в «Харт и Хинд».

– По ночам в декабре снег идет достаточно часто. – Брутал нахмурился. – Да и напивались мы тоже не один раз.

– Правильно, но я говорю о той ночи, когда мы, ты и я, пришли в «Харт и Хинд» с заранее продуманным планом. Мы пили сидр вместо пива. Я о той ночи, Брутал. – Динь дала ему возможность вспомнить и, когда этого не произошло, добавила: – Единственное, что мы не планировали, так это то, что наберемся до такой степени. Финн тоже был. Но он пил «Гиннесс», а мы все – сидр, и ты помнишь, как нам было плохо? Мы не собирались так нажираться – ты и я, – но это именно и случилось.

– Что-то припоминаю, – парень кивнул. – Да. Полный идиотизм, правда?

– Хуже. Это было просто ужасно. Я не шучу. Из-за этого и произошло то, что произошло.

– А что произошло? Не пойму, о чем ты, Динь.

– Я никому ничего не сказала. Но сейчас мне надо знать. У меня вот уже многие годы полный эклер в голове, и я пытаюсь сейчас привести все хоть в какой-то порядок, поэтому хочу знать, где ты был. Понимаешь, я проснулась ночью, а тебя рядом не оказалось, а ты всегда говорил, что остаешься у меня, если мы… ты понимаешь… если мы делаем это ночью, а не утром или днем. Вот только той ночью я проснулась, а тебя рядом не было, и ты так и не вернулся. Так где же ты был?

Брутал все еще выглядел сбитым с толку, как будто не мог понять, почему после всех этих месяцев ее интересует подобная ерунда.

– Я с унитазом обнимался, – тем не менее ответил он.

– Что?

– Ну, я встал в сортир. Только… у меня жутко кружилась голова, а потом затошнило, и я решил, что меня вырвет прямо на пол. Тогда я наклонился над толканом, и мы с ним здорово подружились. Потом я, видимо, отключился, потому как помню, что я еще подумал, что отдохну на полу перед толканом всего секундочку, а очухался уже, когда Финн ссал у меня прямо над головой. И не только над головой. Ты же знаешь Финна. В любом случае у него мочевой пузырь крепче, чем у меня, да и сидр он в тот раз не пил.

Динь поднесла пальцы к губам.

– Ванная, – сказала она. – Так той ночью, когда я проснулась, ты был в ванной?

– Ага, пока не появился Финн. Но к тому времени уже рассвело, и я пошел к себе в комнату – вот и всё. Динь, а что, черт возьми, происходит?

Девушка покачала головой, потому что не была уверена в том, что знает. То есть сначала она думала, что знает. Но потом ситуация изменилась, и ей предстояло решить, что делать.

– С самого начала, когда мы приехали сюда с командиром, этот парень кормил нас полуправдой, сэр. Он утаивал детали и рисовал произошедшее сначала так, а потом иначе. А потом начиналось: «Ой, а разве я не сказал вам о моих телефонных звонках мужу заместителя главного констебля и самому Йену Дрюитту? Ой, ну коне-е-ечно, я знаком с Финнеганом Фриманом; и что, я никогда не говорил, что у Йена Дрюитта были какие-то сомнения по его поводу? А еще я больше чем знаком с девчонкой, которая совершенно случайно живет в одном доме с Финнеганом».

Барбара и Линли вышли на террасу гостиницы, где утренняя прохлада не давала насладиться завтраком любителям поесть al fresco. Сами они тоже не завтракали. Но с каждым днем в Ладлоу прибывало все больше туристов, и многие из них размещались в Гриффит-Холле. Линли рассказал Барбаре о своем звонке Нкате, и она захотела, чтобы он позвонил ему еще раз и добавил в список Гэри Раддока. Когда сержант стала объяснять эту свою просьбу, Линли вывел ее на террасу. Сейчас они стояли над лужайкой, и их не было видно ни из ресторана, ни из холла гостиницы. Среди кустарников и цветов трудились двое садовников, но они находились от них на расстоянии, не позволявшем услышать то, о чем говорят Барбара и ее начальник.

Линли был что-то слишком задумчив. Казалось, что он поглощен наблюдением за тем, что делают садовники, как будто сравнивал их работу с той, что делалась в громадном поместье, относящемся к той части его жизни, в которой он звался лордом Ашертоном. Барбара хотела, чтобы инспектор поскорее перешел к действиям, хотя и плохо представляла себе, о каких действиях идет речь.

– Сэр?.. – сказала она. – Земля вызывает инспектора Линли. Соединяю с Ладлоу.

– Я совсем не отрицаю всех тех странностей… – инспектор пошевелился.

– Странностей?

– …о которых вы говорите. Но факт остается фактом – все, что мы с вами видели и слышали до сих пор, вызывает некоторые вопросы…

– Вопросы?

– …и, я думаю, вы согласитесь с тем, что у нас нет никакого мотива, который мог подвигнуть кого-то на какие-то действия и… – тут он поднял руку, чтобы не позволить ей перебить себя, – хоть я и согласен, что бывают немотивированные самоубийства, так же как и немотивированные убийства, наравне с чем угодно немотивированным, и вы не можете не признать, что это чертовски странно, принимая во внимание то, что произошло в реальности.

– Вы имеете в виду эти девятнадцать дней?

– И это тоже, но не только.

– И?.. – Барбара попыталась поторопить его.

– Мы знаем, что в деле скрыто гораздо больше, чем лежит на поверхности, и это еще одна причина, по которой я обратился к Нкате. Но проблема остается все та же, Барбара. Мы ничего не знаем, кроме того, что офицер Раддок куда-то увозил участников коллективных пьянок; скорее всего, развозил их по домам. И мне нет нужды напоминать о том, что других убедительных свидетельств о чем-либо у нас нет.

– А это не кажется вам странным? Я сейчас не о Раддоке и пьяницах. Я о том, что нет никаких следов – например, на записи с камеры наружного наблюдения не видно, кто сделал тот звонок, который изначально послужил причиной ареста Йена Дрюитта. А не выглядит ли большой удачей то, что положение камеры было изменено так, что она не смогла зафиксировать звонившего? А еще большей удачей – то, что она внезапно перестала работать на те самые двадцать секунд, которых оказалось достаточно, чтобы кто-то вышел на улицу, повернул камеру и вернулся в участок? И кто, черт побери, по-вашему, наиболее вероятный подозреваемый?

– И опять я не буду с вами спорить, хотя мы не должны забывать о том, что десятки людей имели доступ на этот участок, и эта цифра включает практически всех работников Вестмерсийского управления полиции. В какое время был сделан звонок?

– Около полуночи.

– И вы что, реально можете представить себе, как офицер Раддок – который мог изменить положение камеры и позвонить в любое время – добирается в самое темное время суток до участка, чтобы сделать это, тогда как все, что ему надо было, – это оказаться в участке в одиночестве, что случалось практически постоянно, сделать с камерой все, что надо, и совершить анонимный звонок?

– Если только он не хочет представить все так, будто его подставили, – заметила сержант.

– Такое возможно, – согласился инспектор. – Но я хочу сказать, что у нас опять нет ничего, что могло бы привести нас к такому заключению.

– То есть вы хотите сказать, что мы получили бессмысленное поручение. Так?

На лужайке один из садовников завел косилку и теперь двигался в их сторону. Другой начал обрызгивать чем-то вьющуюся розу, покрывшую цветами дальний угол садовой стены. Линли увел Барбару с террасы и двинулся в сторону замка Ладлоу, но остановился через улицу от развалин, чтобы продолжить беседу.

– Я ничего не хочу утверждать, – сказал он. – Но вы, так же как и я, хорошо знаете, что идеальное убийство в принципе невозможно. В какой-то момент обязательно всплывают улики, если только убийце каким-то образом не удается выдать свое преступление за смерть от естественных причин, да так искусно, что это ни у кого не вызовет вопросов. И в этом случае – я сейчас про возможность идеального убийства, – если нет никаких улик, мы можем прийти к тем же выводам, какие уже были озвучены. Как это ни прискорбно – произошло самоубийство.

– И вы действительно в это верите?

– Барбара, я согласен, что ПОП выглядит подозрительно. Но здесь главное слово – и вы это отлично понимаете – «выглядит». И пока мы с вами не предложим что-то другое, помимо того, как все это «выглядит», мы будем продолжать тыкать пальцем в небо. А ведь нам еще грозит отзыв в Лондон, что, по моему мнению, случится скорее рано, чем поздно…

Сержант пнула ногой небольшой кустик сорняков, проросших сквозь щель между тротуарными плитками, пробормотав: «Как хотите». Но потом ей в голову пришла неожиданная мысль, и она подняла глаза на инспектора.

– Но у нас еще остается поле для маневра, сэр.

– Поверьте мне, я уже думал об этом. Однако мне кажется, что время для этого еще не наступило.

На одной из ближайших бойниц крепостной стены кто-то прикрепил баннер, который в развернутом виде рекламировал предстоящий Шекспировский фестиваль на территории замка. В программе был «Тит Андроник». Линли взглянул на рекламу и произнес лишь: «Боже мой».

– В чем дело? – поинтересовалась Барбара.

– Изнасилованные женщины, отрубленные руки, вырванный язык, пироги с человечиной… Вы еще до нее не добрались?

– Я пока остановилась на трагедиях. Это что, одна из них?

– То, что это поставили, само по себе уже трагедия.

Против своей воли Барбара рассмеялась.

– А что тогда делать с Фрэнси Адамиччи? – спросила она. – Она ведь ясно дала понять, что хочет, чтобы мы присмотрелись к Раддоку. Может быть, в нем и есть корень всего, что происходит вокруг? Раддок, пьяные студенты, поездки некоторых из них в участок… или, по крайней мере, на парковку возле участка. Может быть, у нашего Газа вообще нет никакой постоянной партнерши для плотских утех, имя которой ему якобы не позволяет назвать совесть? Может быть, он собирает напившихся, развозит их по домам, но каждый раз оставляет кого-то, чтобы отвезти на парковку?

– А почему она – я полагаю, вы имеете в виду, что на парковку он возит особ женского пола – соглашается с ним поехать?

– Может быть, по каким-то причинам она не хочет, чтобы ее доставили домой. На ум сразу приходят возможные проблемы с мамочкой и папочкой, хотя, мне кажется, нельзя исключать возможные проблемы с тьютором в колледже, с соседом по квартире и, наконец, с кем угодно еще. А избежать их, оказывается, очень легко – достаточно просто выполнить фантазии Газа по поводу использования патрульной машины.

– И что все это нам дает, Барбара?

– В первом приближении отвечает на вопросы, с ним связанные. Тогда все остальное выглядит хоть и сомнительно, но вполне очевидно: встреча с женщиной, имя которой ему не позволяет назвать «честь» – кстати, неплохо звучит, – и кувыркание с ней в ночь смерти Дрюитта, пренебрежение служебными обязанностями, то, что Газ, как сэр Ланцелот, готов броситься на меч, и все остальное.

– Ланцелот никогда…

– Я все знаю. Просто хочу сказать, что он пытается выставить себя как само благородство, в то время как в действительности вполне может принуждать пьяных студенток к сексу. А вот это уже не столь очевидно. В этом случае нам необходимо, чтобы хоть одна из них сделала официальное заявление. И в этой связи давайте вернемся к нашим маневрам – представим себе, что мы убедили его, что одна из них это сделала…

– И если нам это удастся, то что это нам даст?

Барбара задумалась, что может им дать комбинация из Раддока, пьяных студенток и автомобильной парковки. И неожиданно поняла.

– Черт бы нас всех побрал, сэр! Это дает нам студентку, которая исповедуется человеку, посвятившему себя Богу. И человека, посвятившего себя Богу и решившего «поговорить» с Раддоком о его поведении. И мы получаем девочку Ломакс, общающуюся с Йеном Дрюиттом.

– Но вы же не можете предположить, что ей понадобилось семь встреч с Дрюиттом, дабы наконец поведать ему о том, что делает Раддок с молодыми женщинами в своей патрульной машине…

– Но если она одна из них…

– Подумайте вот о чем, Барбара, – не проще ли не попадать в категорию «одна из них», просто прекратив напиваться? Или напиваться дома, если уж совсем невмоготу?

– Если мы правы относительно того, что происходит и как он их набирает…

– И если он вообще их «набирает», потому что никто нам об этом прямо не сказал.

– Гарри Рочестер, сэр.

– Гарри Рочестер видел ПОПа с молодыми людьми – среди которых были девушки, – выглядевшими пьяными. Точка. Вы же понимаете, в чем проблема?

Хейверс вновь посмотрела на зáмок. На другой бойнице был развернут еще один баннер. «Как важно быть серьезным». Линли, тоже увидев его, пробормотал: «Трудно назвать это антидотом к предыдущей, но хоть что-то».

– Итак… – обратился он к Хейверс.

Она знала, что сейчас инспектор имеет в виду не Оскара Уайльда.

– Мы никуда не можем деться без доказательств, – произнесла сержант.

– Даже если сценарий о Раддоке и студентке нам нравится, ради него мы с вами забываем о некоторых деталях.

– Я это знаю, – согласилась сержант. – При чем здесь Финн; что это за обмен звонками между Дрюиттом и Раддоком; почему Раддока попросили присматривать за Финном и имеет ли это какое-то значение; откуда этот промежуток во времени между арестом Дрюитта и моментом получения обвинения в педофилии… Что еще, сэр?

Щелкнув пальцами, Линли произнес:

– Мы с вами полные идиоты, Барбара.

– Это вы о чем? Почему?

– Все дело в том, что кому-то надо было, чтобы арест произвел именно Раддок. А это могло произойти лишь в том случае, если патрульные из Шрусбери – ведь это их прямая обязанность – были бы чем-то заняты. Вот на это и потребовалось девятнадцать дней.

– То есть Раддок ждал, пока у этих ребят появится какое-то занятие где-то еще… например, серия ограблений?

– Совсем нет, – Линли покачал головой. – Не бойтесь очевидного, Барбара. Ждал вовсе не Раддок.

Накануне вечером Тревор Фриман сделал то, чего не делал уже многие годы. Он пошел в паб и напился. Кло дома не было – она позвонила и сказала, что задерживается на поздней встрече, – поэтому он решил не готовить на одного, а отправился в паб, где заказал себе скампи с горошком и солидную порцию жареной картошки. Все это Тревор запил пинтой светлого, а потом заказал еще одну. В конце концов он выпил четыре. Залакировал все это порцией «Джеймисона» на два пальца, после чего вернулся домой и нашел Кловер за столом на кухне, просматривающей накопившуюся почту.

– Надеюсь, что тебя кто-то довез до дома, – сказала она, поднимая на него глаза, когда он вошел.

Тревор подошел к столу, встал перед женой и шутливо отдал честь.

– Образцовый солдат прибыл в ваше распоряжение, – отрапортовал он. – Скотланд-Ярд был, и я рассказал им сказку. Так что в мире все спокойно.

– Я не люблю, когда ты пьян, Трев. Но если ты хочешь об этом поговорить…

– Я этого не говорил. – И Тревор отправился спать. Ночь он провел на узкой постели в комнате Финнегана.

Утром, когда он проснулся, Кло уже не было дома. Тревор решил, что это к лучшему. Ему надо было сделать несколько важных вещей, и он не хотел тратить время на еще одну попытку добиться правды от своей жены.

Фриман отправился прямо в Ладлоу. Его разговор с Газом Раддоком не должен был быть слишком длинным, но он обязательно должен состояться.

Приехав, он позвонил ПОПу на мобильный, чтобы выяснить, где тот находится. «Неплохо бы поговорить» – так Тревор объяснил свой звонок. А еще добавил, что он в Ладлоу и легко может встретиться с Газом там, где тому будет удобно.

Было слышно, как Раддок удивился, что Тревор в городе, но не стал задавать лишних вопросов. Вместо этого он сказал, что совершает свой ежедневный обход территории и в настоящий момент идет от гипермаркета в сторону Стейшн-драйв. Потом он заглянет на вокзал и мимо библиотеки пройдет на Булл-ринг. Может быть, Тревор пересечется с ним где-то по дороге?

«Это было бы здорово, – ответил Фриман. – Сейчас я как раз возле полицейского участка, а это от Булл-ринг совсем недалеко. Мы скоро увидимся».

Поговорить можно было и по телефону, но Тревор хотел видеть Газа перед собой. Поэтому, как только место встречи было назначено, он поехал вверх по Нижней Гэлдфорд-стрит в направлении Тауэр-стрит. Она выведет его на Булл-ринг как раз в том месте, где находилась самая красочная достопримечательность Ладлоу – причудливое многобашенное, многоуровневое, многооконное строение, называвшееся «Физерс Инн».

Как всегда, гостиница привлекала множество фотографов, потому что ее балконы были сплошь увиты виноградом и цветами, а граненые оконные стекла с добавлением свинца сверкали на солнце. Здесь Тревор и увидел Газа Раддока, охотно позировавшего с группой туристов. Казалось – хотя на нем и не было обязательной формы и каски, – они приняли его за традиционного и теперь не существующего английского «бобби», обходящего свой участок.

Газ заметил Тревора, ухмыльнулся и пожал плечами, как бы говоря: «А что делать?»

Фриман дождался конца фотосессии, когда туристы двинулись за своим гидом с флагом, на ходу поправляя наушники.

– Ну, и куда теперь? – спросил он, подойдя.

– На Милл-стрит по Брэнд-лейн и Белл-лейн, но это может подождать, если ты что-то хочешь. Например, кофе, или что-то еще? Но только в «Булле»… – тут Раддок махнул рукой в сторону гостиницы с ее двором, где когда-то экипажи высаживали своих пассажиров, – а не здесь.

Тревор не хотел ни пить, ни есть, но ему хотелось во время разговора смотреть в лицо Газу. А это будет невозможно, если они будут идти рядом. Так что против «Булла» он возражать не стал.

Время было такое, что единственными посетителями бара были профессор – если судить по его одежде – и трое молодых людей, которых Тревор принял за студентов. Они забились в дальний угол помещения и никак не могли наговориться. На входящих собеседники не обращали никакого внимания.

Тревор отказался от кофе. Пока Раддок ходил за своим, Фриман решал, за какой столик сесть, чтобы было побольше света. Вокруг столов стояли табуретки, а не стулья, так что сидеть на таком насесте будет трудновато, но он и не собирался задерживаться здесь надолго.

– Как Финн? – Газ поставил кофе на стол, влил в него молоко и осторожно помешал в чашке, как будто боялся, что кофе выплеснется из нее, если он будет слишком активно двигать ложкой.

– Не настолько хорошо, как мне хотелось бы. Вчера утром на него наехал Скотланд-Ярд.

– По-моему, у этих ребят шило в одном месте, – полицейский нахмурился. – Хочешь, я поговорю с Финном? Могу рассказать ему, что он не единственный, к кому они приходят, так что беспокоиться не о чем.

Тревор не отрываясь смотрел на Газа. У того было совершенно невинное выражение лица. То ли это его естественное выражение, отражающее саму его сущность, то ли он наловчился искусно управлять своей физиономией. Правда, стоит еще добавить немного сосредоточенности. Это наверняка помогало ему в учебке и поможет в будущем, особенно после смерти в участке Ладлоу. Но такое выражение лица может сослужить службу не только в профессиональной сфере. И об этом Тревор не забывал ни на минуту.

– Это ни к чему, – ответил он. – Финн неплохо справляется. Он был немного ошарашен, когда они появились у него в спальне…

– Какого черта?

– Вот и я о том же. Они явно хотели вывести его из себя. Но сейчас он уже успокоился. Я сказал ему, что поговорю с кем надо, – и обязательно это сделаю.

– А Кло знает?

– А почему ты спрашиваешь?

Газ сдвинул брови. Казалось, что этот вопрос удивил его, потому что ответ был слишком очевиден.

– Она старше любого из них по званию. Мне кажется, она могла бы что-то предпринять, если они появились в спальне у ее сына. Например, позвонить в Лондон или что-то в этом роде.

– А-а-а, – протянул Тревор. – Ну да. На это власти у нее хватит. Меня только удивляет, что тебя это никогда не останавливало. Большинству парней в твоем положении понадобилось бы время, чтобы познакомиться со старшим по званию, но только не тебе.

– Я с ними со всеми перезнакомился, Трев, вот в чем дело. Я имею в виду всех тех шишек, которые у нас преподавали.

– Ты уж точно познакомился с Кловер, – заметил Тревор. – Особенно если судить по количеству звонков с моего мобильного. Вы с ней перезванивались, как ненормальные.

– Я же уже говорил – это все по поводу Финна.

– Ну да. Ты уже говорил, – Тревор бросил на него взгляд, который в его понимании должен был бы быть добродушным. Но он не был уверен, что у него получилось, потому что никакого добродушия в этот момент Фриман не испытывал. Считая, что наступило время положить всему этому конец, он сказал:

– Ты можешь заканчивать, Газ.

– О чем ты?

– О наблюдении за Финном и докладах его матушке.

– Кло что, больше не хочет, чтобы я этим занимался?

– Уверен, что хочет. Если б она могла, то организовала бы слежку за Финном до конца его дней. Это я прекращаю всю вашу бодягу. С Финном всё в порядке, так что пусть сам строит свою жизнь.

Газ посмотрел на свой кофе. На его челюсти дрогнул мускул.

– Ты хочешь, чтобы это закончилось именно так, Трев?

– Совершенно точно, – ответил Тревор. – И Финн тоже этого хочет. И я уверен, что, когда расскажу об этом Кло, она тоже согласится, что это только к лучшему. Ни один мальчишка – или мне надо сказать, молодой человек? – не хочет, чтобы его мать приставляла к нему ангела-хранителя. Или просто хранителя. Или охранника. Что касается всего остального, то пусть все остается как есть. Ведь ты же теперь уже вроде как друг семьи.

– Надеюсь, что так, – Раддок взглянул на него. – Вы для меня очень важны. Все вы…

– Помимо всего прочего, Газ? – улыбнулся Тревор. – Я это знаю.

Динь шла в сторону Ладфорд-бридж, хотя и не так быстро, как ей хотелось бы. Она опаздывала на встречу со своим тьютором и знала, что если даже бросится бежать, то все равно опоздает, о чем незамедлительно будет доложено Грете Йейтс. Но идти быстрее Динь заставить себя не могла, поскольку была погружена в комбинацию воспоминаний и раздумий, выводы из которой заставляли ее чувствовать себя более тревожно, чем за все последние месяцы. Она наконец поняла, что Финнеган Фриман обвел ее вокруг пальца. Как, впрочем, и всех остальных.

Правда состояла в том, что даже используя его в качестве противовеса Бруталу, Динь о нем никогда всерьез не задумывалась, если не считать его непригодности в качестве любовника. Но сейчас она видела, что эта «непригодность» была ключом к тому, кем Финн был по жизни, а она этого так и не заметила. Таким образом, до нее дошло то, чего она не должна была понимать или даже знать. И вся проблема заключалась в том, что она совершенно не понимала, что ей со всем этим теперь делать.

Как раз над этим и размышляла Динь, двигаясь по Ладфорд-бридж в сторону Чарльтон-Армз. Она выбрала Брэдуок, поднимавшийся высоко над рекой и проходивший прямо под независимой пивной. Так она быстрее выйдет на Динхэм-стрит, где ее тьютор встречался со своими студентами в бывшей часовне, переделанной в жилой дом.

Она неслась по тропинке, когда кто-то окликнул ее. Окликнувший был впереди, и она увидела, что, как это ни странно, им оказалась Челси Ллойд. Насколько Динь знала, Челси никогда не вылезала из кровати раньше десяти, и вся ее лекционная программа и встречи с тьютором были организованы соответственно. Так что она сразу поняла: что-то случилось. Челси поспешно направилась в ее сторону.

– Слава богу, – сказала она. – А я ждала у дома мистера Макмурры. Ты знаешь, что возле его дома спит бомж? Там есть открытое место, которое раньше было частью крипты, или чем-то в этом роде и…

– Ты ждала меня? Зачем? – прервала ее Динь. – Я так опаздываю, что мне надо бежать, Челс.

– Ах, ну да. Прости. – Челси старалась не отстать. – Фрэнси хотела, чтобы я с тобой поговорила. Она сказала, что уже попыталась объяснить тебе тот случай с Бруталом, но ты не захотела ее понять… Боже, ты что, занялась спортом? Можно потише? Я еле дышу. Но, по-любому, она обо всем этом очень сожалеет, Динь. Ты же знаешь, какая она? Это же для нее просто развлечение, ведь верно? Да и ты никогда ни одним намеком не показала нам, что Брутал для тебя больше, чем просто… ну, ты меня поняла.

– Он для меня ничего не значит.

– Ах вот как… Мы можем немного притормозить?

– Я уже опоздала, Челс. А у меня и так проблемы с колледжем, так что я должна бежать. Она что, хотела, чтобы ты поговорила со мной о Брутале? Если да, то можешь передать ей, что он больше ничего для меня не значит. Когда-то – да, но больше – нет. Так что вперед и с песней, или как там говорится…

– И что, я могу передать ей, что ты больше не хочешь выцарапать ей глаза?

– Можешь передать все, что угодно. Это всё?

– Фу-у-у… – Челси задыхалась. – Надо будет заняться бегом или чем-нибудь в этом роде. Но, по-любому, это еще не всё. То есть это не то, о чем я должна была с тобой поговорить. – Тропинка сузилась из-за кустов и сорняков, буйно разросшихся на солнце, и ей пришлось идти вслед за Динь, но говорить она не перестала. – Она хочет, чтобы ты знала: вчера вечером на нее наехали копы. По поводу Газа Раддока. Они сказали ей, что ее опознали как девушку, которая была с Раддоком.

– И что? Меня это не сильно удивляет. Она же была практически со всем мужским населением города, если уж говорить начистоту.

– Ну да. Правильно. – Челси попыталась поравняться с Динь. Река, протекавшая внизу, сверкала в солнечных лучах. Птицы снялись с деревьев и, весело чирикая, полетели в сторону моста. – Но она никогда не была с ним так, как была с ним ты. Если ты меня понимаешь. Он попытался, но ты же знаешь Фрэнси. Ее бесполезно брать на испуг. Да и в любом случае ее предки знают обо всем: о пьянках, о парнях, о том, что она с ними делает… Они просто забили на нее. Поэтому непонятно, чего он хотел добиться, ведь он ее совсем не знает. Ну, или не знал. Да и вообще, когда это все было? В прошлом октябре?

Динь наконец притормозила. Более того, она остановилась на мгновение и спросила, уперев руку в бедро:

– Ты к чему-то ведешь, Челс?

– В общем… да. Понимаешь, Фрэнси никогда не согласится с тем, чтобы из нее делали посмешище. Знаю, знаю, ты все это уже слышала. Но все дело в том, что копы давили, и она… В общем, она немного психанула.

Динь снова двинулась вперед. Не важно, куда заведет их эта бессмысленная беседа, но она должна показаться на встрече с тьютором.

– Ну хорошо. Я все поняла. Она психанула.

– Правильно. А когда психанула, то… то как бы сказала копам, чтобы они поговорили с тобой, если их интересует правда о Газе Раддоке.

Динь показалось, что у нее ноги стали как ватные. Она повернулась к Челси:

– А почему она это сказала? Она этим здорово меня подставила, Челс.

– Ну, я же уже сказала, что она психанула. Совсем запуталась. Копы же всегда так делают, правда? Они все время пытаются поймать тебя на чем-то. Понимаешь, Фрэнси сама не своя из-за того, что назвала твое имя, и хочет, чтобы ты об этом знала. А еще она сказала им что-то вроде «все мы будем рады, если с Газом Раддоком наконец разберутся». А это вроде как ложное направление, правильно? То есть я хочу сказать, что теперь они будут меньше думать о тебе, да? И потом, она ведь ничего не придумывала…

Силы вновь вернулись, и Динь опять вышла на тропинку, сказав:

– Ты знаешь, у меня просто камень с души свалился, когда ты сказала, что она ничего не придумала.

– Ей жаль, Динь. Реальн, очень жаль. Она просила меня передать тебе это, как только я смогу, – и вот видишь, я передаю. Она хотела предупредить тебя и дать тебе шанс.

– На что именно?

– Не знаю. Но думаю, что она хочет дать тебе шанс обдумать все, что ты будешь говорить. Про Газа и про все остальное.

Когда Линли постучал в дверь комнаты Хейверс, он совершенно не ожидал, что первое, что он услышит, прежде чем она его впустит, будет: «Я правда дико извиняюсь. Я ведь пыталась вас переселить, инспектор. Помните?»

А когда она отошла от двери, Томас наконец-то понял причину ее смущения. Гостиная, диван, два стула, кофейный столик, а на заднем плане спальня со стенным шкафом, в который вполне мог поместиться весь его номер.

Осмотрев все это, Линли заметил:

– Теперь, сержант, у вас нет вообще никаких причин увиливать от репетиций.

– Боже, только ей не говорите. Вот. Взгляните сюда. – Барбара вывернула свою сумку на диван и выудила из ее содержимого туфли красного цвета. – Видите?

– Вы меня не убедили. Они выглядят слишком новыми.

– Нет! Клянусь вам. Я репетирую каждый вечер. Тот, кто живет подо мной… Думаю, они уже решили, что здание захвачено дятлами. – Барбара бросила туфли в направлении остальных своих пожитков и сказала: – Я освободила кровать.

– Приятно слышать. Давайте приступим.

Из кармана пиджака Линли извлек очки. Лежащие на кровати отчеты и фотографии он разделил на две кучки. И полицейские стали их раскладывать.

– Мне кажется, что мы упустили то, что все здесь сводится к тому, – заметил Томас, пока они занимались этой работой, – чтобы убрать некоторых людей – заметьте, я употребляю множественное число – с дороги. Одного из них надо было убрать навсегда…

– Дрюитта.

– …а другого, Раддока, надо было любым путем вывести из дела на время. КРЖП рассматривала самоубийство Дрюитта в ту ночь и то, что происходило после его смерти. Вы с Изабеллой – со старшим детективом-суперинтендантом – смотрели на это под тем же углом и пытались найти причины, по которым его могли захотеть убить, – исследовали анонимный звонок, обвинения в педофилии, его дневники, встречи с другими людьми. Вы задавали себе вопросы: «что он сделал?», «кого он знал?» и «почему надо было его убивать?» – на тот случай, если это не простое самоубийство. Мы с вами пошли дальше, но, как теперь понятно, недостаточно далеко, потому что мы никогда не рассматривали Раддока и Дрюитта как единое целое.

– Дрюитта надо было доставить в участок, – сказала Барбара, – но только в том случае, если это сделает Раддок.

– Правильно. Потому что главной целью было оставить Дрюитта в Ладлоу, чего не случилось бы, если бы сотрудники из Шрусбери сами забрали его в изолятор временного содержания.

– То есть после звонка о педофилии некто стал следить за происходящим, ожидая удобного момента для ареста, и вот девятнадцать дней спустя – свершилось! Раддок сделал то, что ему было велено – арестовал Дрюитта, – а после этого его тоже убрали с дороги. – Хейверс смотрела на фотографии, которые лежали под документами. – Но как? Мы знаем, что он обзванивал пабы, но это чистая случайность, что ему пришлось этим заняться. Да и времени на это ушло недостаточно для того, чтобы кто-то проник внутрь и убил Дрюитта. Если только эти звонки не были ложкой дегтя в бочке меда, чем-то, что он обязан был сделать, прежде чем приступить к основному действу на автомобильной парковке. Но с кем?

Линли смотрел на нее приподняв бровь, ожидая, пока до нее наконец дойдет. Это случилось довольно быстро.

– С кем-то, кто договорился с ним, вроде как «сегодня-наша-ночь-и-будь-готов-мой-неутомимый-самец». – Она, нахмурившись, постучала себя по губе, а потом продолжила: – Но это значит, что Раддок…

– Сейчас находится в ситуации, в которой не может себя защитить, будучи уверенным, что Дрюитт совершил самоубийство, пока он, Раддок, находился в патрульной машине…

– …трахаясь с кем-то, чье имя он предпочитает хранить в тайне. То есть в том, что касается ночи, в которую умер Дрюитт, наш парень не врет. Он просто не говорит нам имя этой женщины. Черт побери, сэр… Получается, что ему ни к чему падать на меч, чтобы выглядеть настоящим джентльменом, правда? На меч он падает потому, что, скорее всего, понял все, как только это произошло. И сейчас, если он сделает неверный шаг, – а это шаг практически в любом направлении, не так ли? – ему конец. Потому что он знает, что произошло в действительности и что никаких свидетельств этому не существует.

– Так что ПОПу проще отдаться на волю волн и признать, что это было самоубийство. Предположу, что он был в панике, когда позвонил в «три девятки», потому что вначале действительно подумал, что это самоубийство, пока не сложил все кусочки этой головоломки воедино.

– А теперь все посыпалось, и неудивительно, что он стал звонить в Вустер.

– Действительно неудивительно.

Хейверс посмотрела на бумаги, разложенные на кровати, а потом перевела взгляд на инспектора.

– Но что все это нам дает, сэр? Мы не продвинулись вперед ни на йоту. У нас нет улик.

Линли взял две фотографии и положил их рядом.

– Вы не совсем правы, Барбара. Улики есть. Где-то здесь. Нам просто надо их найти.

Изабелла не собиралась брать второй отгул. Правда, она и первый-то не планировала. Но человек предполагает, а Бог располагает, как это часто случается в жизни. В ее случае все как-то разом навалилось на нее, и оказалось, что на работу нельзя идти ни под каким видом, и единственный выход – это позвонить в офис и наговорить на автоответчик сообщение о том, что она заболела.

Проснувшись в первый раз, Ардери почувствовала себя полностью отдохнувшей и восстановившейся. Встала она гораздо раньше, чем обычно, и решила, что это положительный знак. Прошла на кухню и поставила воду для кофе, но прежде налила себе утренний апельсиновый сок, добавив в него совсем чуть-чуть водки. Выпила его залпом и неожиданно почувствовала, что с ней что-то не то. Наверное, подумала она, это из-за того, что у нее крошки во рту не было последние сорок восемь часов.

Эта мысль привела к тому, что Изабелла решила: ей необходимо съесть яйцо. Она всегда любила яйца всмятку с кусочком поджаренного цельнозернового хлеба. Поэтому достала кастрюльку, яйцо и поставила все на плиту. С хлебом все оказалось сложнее, поскольку с одной стороны на нем уже появилась плесень. Но Ардери решительно срезала эту часть и засунула кусок в тостер. К этому моменту вода для кофе закипела, а так как она уже размолола кофейные зерна, Изабелла задумалась, что же дальше. Мысль о еще одной порции апельсинового сока ее порадовала. Правда, вкус сока показался ей немного горьковатым, но она решила эту проблему, сдобрив его водкой. Теперь наступила очередь чашечки утреннего кофе.

Пока у нее все получалось. Все складывалось просто отлично. Правда, Ардери забыла засечь время для яйца, но, бросив взгляд на кухонные часы, решила, что оно варится уже достаточно долго, да и тост был уже готов и намазан маслом.

Как раз яйцо ее и доконало. Разбив скорлупу и счистив ее, она поняла, что ошиблась в расчетах. Яйцо было так переварено, что, опустив в него ложечку, Изабелла извлекла на свет какую-то скользкую массу, при виде которой ее внутренности сделали кульбит, и ей не помог даже большой кусок тоста, который она тут же откусила и проглотила. Все внутри нее взбунтовалось: сок, кофе, тост… Она бросилась в ванную, и ее вырвало.

И сразу же началась головная боль, которой не было при пробуждении. После того как Ардери освободилась от своего завтрака, боль накатывалась пульсирующими, слепящими волнами. Такую не могли вылечить ни одна, ни две, ни даже двадцать таблеток парацетамола. Но Изабелла была настроена избавиться от нее с помощью одной силы воли, чтобы все-таки добраться сегодня до работы. Но сначала ей необходимо прилечь. Она доковыляла до кровати, шепча про себя, что это просто борьба духа с материей, а материя – это не более чем набор каких-то там сосудов у нее в мозгу. Суперинтендант повернулась на бок и прижала подушку к животу. «Десять минут», – подумала она.

Но это не помогло, и Изабелла знала, что есть только одно средство, которое может избавить ее от этих физических мук. Водка.

Она попыталась убедить себя в том, что, как настоящая женщина, полностью контролирует ситуацию. Пришлось сделать волевое усилие, чтобы добраться до кухни, и ей это удалось. Здесь она решила, что несколько граммов «Серого гуся» не приведут ее к еще одному дню забытья. Поэтому она их выпила.

Разбудил ее телефонный звонок. Изабелла посмотрела на циферблат. Прошло больше двух часов. Первое, о чем она подумала, были Мет, Доротея Гарриман, Хильер и Джуди – без «т», пожалуйста, – хотя опаздывала Изабелла еще не так сильно. Она резко села, почувствовала, как ее желудок подступил к горлу, и схватила мобильный.

Однако звонили не из Скотланд-Ярда. Звонил Боб.

– Изабелла, причин для паники нет, – сказал он, – но с Лоуренсом случилось несчастье.

Ардери прижала пальцы к вискам. Она знала, что обязана говорить нормальным голосом.

– Ш-т-то с-случилсь? – произнесла суперинтендант.

Повисла пауза, после которой Боб объяснил:

– Он неудачно упал в школе, и мы отвезли его в приемное отделение «скорой помощи». То есть я его отвез. Сандра сейчас с Джеймсом. Как ты можешь себе представить, он здорово расстроился.

– «Скорая помощь»? Б-боже, он что, п-поломалс-сь? – Это было совсем не то, что она хотела сказать. Изабелла прижала подбородок рукой, будто это могло помочь ей говорить правильно.

Еще одна пауза. На этот раз длинная, после которой Боб сказал:

– У него микротрещина в черепе. Он немного заигрался – мальчишка, что с него возьмешь – и упал с одной из каменных стен на задворках школьного участка, где ему в принципе нечего было делать. Потерял сознание…

– Б-боже…

– …правда, ненадолго. Они вызвали «скорую», и вот мы здесь.

«Что делать, когда не можешь членораздельно произнести ни одного звука или слова, не говоря уже о том, чтобы встать с постели?»

– М-м-не н-надо…

– С ним все будет в порядке, – сказал Боб. – Надо будет пару недель внимательно наблюдать за ним и постараться, чтобы он поменьше двигался, но больше ничего сделать нельзя, пока трещина сама не зарастет.

– Б-боже…

– Проблема в том, Изабелла, что он зовет тебя. У него сейчас это прямо какая-то идея фикс – что на Лоуренса совершенно не похоже. Скорее такой реакции можно было ждать от Джеймса… Но тем не менее он зовет тебя. Сначала я, конечно, подумал, что речь идет о Сандре…

«Конечно», – подумала Изабелла.

– …потому что он спрашивал «мамочку», а так мальчики обычно называют ее. Но когда она приехала в больницу, то он ясно дал понять, что хочет видеть тебя.

Ей бы надо вскочить на ноги. И броситься к своему ребенку. И ничто не должно было ее остановить. Изабелла это знала, как и то, что она вообще ни на что не способна.

– Б-боб, – сказала она. – М-м-не так ж-жаль… Т-ты м-м-ожешь с-скзать ему… с-скзать ему…

– Ты что, пьешь? – резко спросил он. – Ты на работе? Нет. Этого не может быть. Конечно, не может.

– Нет. Я п-прсто больна. Д-думаю, это грип-п-п. У м-меня голова рас-скалывается.

– Изабелла, прекрати. Ради всего святого, замолчи.

– П-пжалуста. П-пжалуста… Я п-прее-ду. Пжалуста, с-скажи ему, ш-што мамочка п-пре-дет, как только с-сможет.

– И когда же это произойдет? – Боб не стал ждать ответа, да он ему и не был нужен. – Я не собираюсь за тебя извиняться. Он не дурак. Так же, как и Джеймс.

– Б-боб. Б-боб. Хоть т-тлефон ему д-дай.

– А ты себя со стороны слышишь? Я не позволю ему услышать тебя в таком состоянии.

– Но с-скжи ему…

– Я ничего не буду говорить. Соберись, Изабелла. А когда это наконец произойдет, сама все ему скажешь.

Он разъединился, а Ардери продолжила звать его по имени, требовать Лоуренса, требовать Джеймса, заявлять, что с ней всё в порядке и что она уже едет, хотя прекрасно знала, что для нее сейчас доехать до Кента так же невероятно, как долететь туда на вертолете. Изабелла откинулась на кровати. «Я смогу. Смогу. Смогу», – повторяла она. Ей просто надо отдохнуть. Еще один день.

Изабелла позвонила в Мет и смогла наговорить информацию на автоответчик – на ее счастье, Доротея то ли еще не пришла на работу, то ли покинула рабочее место. А после этого, так как заняться больше было нечем, она прошла на кухню. Точнее, проковыляла туда. В голове у нее что-то стучало, конечности тряслись. «Расстроена», – подумала она. «Волнуюсь», – пришло ей в голову. Лоуренс сейчас в больнице и зовет мамочку, так что совершенно естественно, что она вне себя от волнения, и все это именно из-за этого.

Когда Изабелла достала водку, причина стала ей абсолютно ясна. Ей необходимо успокоиться, приготовиться к поездке к сыну, вновь стать человеком, а не существом, которое весь день притворяется, что…

Нет. Нет. Все не так. Сначала она поест. Нет. Выпьет. Нет. Ей поможет чашка кофе, а потом она сможет зажить той жизнью, которой должна, а не той, которой живет сейчас.

Ардери еще раз отпила из горлышка и сказала себе, что этого достаточно. Больше она не будет. Но ее достали этот мандраж и тот факт, что она не может поехать к нему, когда должна к нему ехать, потому что она, в конце концов, мать, которая его любит, которая его родила, которая меняла ему пеленки и кормила грудью – а Сандра кормила грудью? она вообще знает, что это такое, когда в тебе растет ребенок? – два ребенка? – и когда они выходят на свет божий с такой болью и в таких мучениях, что единственный способ справиться с этой болью и этими мучениями и со всем остальным, что гложет ее изнутри… У нее есть причины, а не какие-то отмазки, и их тысячи, и никто не может освободить ее от них, и не сможет в будущем…

Изабелла была в сознании, когда раздался звонок в дверь. Она сидела в гостиной, была неодета, действительно пила, но пребывала в полном сознании. И знала, что не должна отвечать на звонок. Или на стук, который раздался после третьего звонка.

А потом ей пришло в голову, что это Боб. Ну конечно Боб. Он решил проявить милосердие и приехал за ней. И ей надо только быстренько принять душ, и она будет готова и поклянется ему всем, чем он захочет, чтобы просто показать, насколько она благодарна ему за то, что он приехал в Лондон, чтобы отвезти ее к сыну.

Вот только… Она подошла к двери, но, благодарение богу, не открыла ее. В двери был глазок, и когда она посмотрела в него, то ощутила ни с чем не сравнимый ужас, который ни разу не испытала за все те годы, пока сама контролировала свою собственную жизнь. Потому что за дверью стояла, во всей своей офисной красе, Доротея Гарриман, и то, как она по своей привычке произносила полное звание Изабеллы, говорило о том, что барабанить в дверь она перестанет не скоро.

Они со всех сторон изучали фотографии мертвого тела Йена Дрюитта до самого вечера субботы. Барбара уже решила, что легко сможет нарисовать и тело, и окружающую обстановку по памяти, когда Линли наконец решил закончить. Он отобрал два фото, остальные положил в папку, в которой они лежали до этого, и снял очки.

– Нам необходим свежий воздух, – сказал инспектор. – Пойдемте, хотя вам придется показывать дорогу, потому что я представления не имею, как мы добрались до этой комнаты.

Барбара, согласившись исполнить обязанности хозяйки, повесила сумку на плечо, и они двинулись по лабиринту лестниц, пожарных выходов и коридоров. Когда полицейские наконец добрались до ресепшна, Миру Мир, сидевший за стойкой, посмотрел на них взглядом, который Барбаре показался «всепонимающим». Отель с совместным проживанием мужчин и женщин, исчезновение мужчины и женщины на несколько часов в глубинах вышеупомянутого отеля – все это привело его к единственному выводу, который основывался на его предыдущем опыте. «Просто обхохочешься», – подумала Хейверс. Она уже почти решила рассказать об этом инспектору, но испугалась, что его тонкая душевная организация может не выдержать такого ужаса. Поэтому просто вышла вслед за ним из гостиницы.

Линли направился в сторону зáмка. У Барбары появилось смутное ощущение, что сейчас ее знания о королях, королевах и королевских битвах значительно расширятся.

– Это всё Плантагенеты, сэр, – она попыталась остановить Линли. – Их целое стадо, и я в них окончательно запуталась.

– Вы о чем, сержант? – спросил он, останавливаясь и поворачиваясь к ней.

– Вот об этом. – Хейверс указала на замок. – Ведь мы же туда идем, правда? В казематы, в цитадель, во внутренний двор, или как там это называется?

Томас посмотрел сначала на нее, потом на замок, а потом опять на нее.

– Хейверс, – сказал он. – Иногда я в недоумении, что же вы думаете обо мне в действительности. Хотя, – тут она увидела, что он пытается сдержать улыбку, – на меня произвело впечатление ваше знание замков.

– Пустое. Это все из романтических романов. Девицы в казематах в разодранных платьях и все такое… А кроме того, у меня на видео есть «Принцесса-невеста». «Меня зовут Иниго Монтойя…» и так далее. Наверное, я смогу наизусть пересказать весь фильм.

– А-а-а… И тем не менее я впечатлен. Но пойдемте дальше.

Линли пересек улицу на пути к замку, но выбрал скамейку у основания его стен. Вокруг было много людей, и все они или выгуливали собак, или проветривали своих малышей, сидящих в колясках. Их вполне можно было рассматривать вместо фасадов стоявших напротив зданий.

Томас протянул ей одну из фотографий, которые захватил с собой.

– Что вам приходит на ум, сержант?

Барбара пристально посмотрела на фото. Фотограф запечатлел каждый дюйм пространства, в котором умер Дрюитт, но конкретно на этом фото был изображен угол кабинета. В нем на боку лежал ничем не примечательный желтый стул из пластмассы. Над ним висела доска для объявлений, испещренная выцветшими пятнами в тех местах, где когда-то висели эти самые объявления. Рядом располагалось окно. Была видна лишь его часть с жалюзи, поставленными в вертикальное положение.

– Жалюзи, – сказала сержант. – Снаружи через них ничего не увидишь. Но ведь мы об этом уже говорили. Это не поможет нам кого-то в чем-то обвинить, так что никакой ценности не имеет. Любой мог поставить их в такое положение.

– Абсолютно верно. Что-нибудь еще?

Барбара присмотрелась, не пропустила ли она чего-то важного, как, например… Она ни в чем не была уверена, так что имя виновного, нацарапанное на линолеуме, пришлось бы как раз кстати.

– Так как здесь только стул и доска для объявлений…

– Да. И что обращает на себя внимание?

– Вы о чем?

– О стуле.

– То, что он перевернут?

– То, что он вообще находится в этой комнате. Как вы помните, второй предмет мебели в комнате – это письменный стол.

– Правильно. Но ведь никто не намеревался посадить Дрюитта в комнату, в которой не на что было присесть.

– Согласен.

– Так вы хотите сказать… – Барбара еще раз посмотрела на фото и перевела взгляд на Линли. – Вы говорите именно об этом конкретном стуле, правильно?

Она посмотрела на фото под другим углом. Барбара чувствовала, что Линли наблюдает за ней, и знала, что на фото есть нечто, что он заметил. Но ей не бросились в глаза ни кровь, ни волосы, ни нитки ткани, потому что их – за исключением крови, которой вообще не было, – невозможно разглядеть на фотографии.

Она вспомнила о своих посещениях полицейского участка города Ладлоу с Линли и еще раньше, без него. А вспомнив, поняла, о чем он говорит, – и ощутила досаду, что не заметила этого сразу же.

– Когда мы с вами встречались с Раддоком, – сказала Хейверс, вспоминая, что ПОП делал в тот день, – мы были в помещении бывшей столовой, там же, где я встречалась с ним в первый раз. Но трех стульев в комнате не оказалось, и ему пришлось притащить один для вас.

– Именно, – сказал инспектор.

– Он прикатил его. Вы к этому ведете, да, сэр? Но что это может означать? Рабочее кресло могло появиться откуда угодно.

Линли забрал у нее фото и посмотрел на него еще раз.

– В принципе, вы правы, – сказал он. – И нас интересует не просто рабочее кресло, которое предложил мне Раддок. Гораздо интереснее отсутствие этого рабочего кресла на данном фото.

– Понимаю, но его вполне могли передвинуть – как, например, Раддок передвинул его бог знает откуда, чтобы предложить вам.

– Не сомневаюсь, что его передвинули, – согласился инспектор. – Но мы можем задать себе вопрос, почему его заменили на простой стул?

– Можем, – Хейверс кивнула. – Но это сильно притянуто за уши, нет? То есть я хочу сказать, что да, рабочее кресло – то, что на колесиках, – более удобно, но кто захочет, чтобы педофил чувствовал себя удобно?

– Не скажу, что не согласен. Ситуация «пусть он как следует помучается» вполне возможна, но это подразумевает, что ПОП знал, за что он привез Дрюитта в участок, а как мы с вами узнали, причина была ему неизвестна.

– Или он так говорит.

– И такое возможно. – Линли положил фото в файл и вытащил второе, которое забрал в комнате Барбары. Сержант заметила, что это фото лежащего навзничь тела Дрюитта со снятой лигатурой, лежащей рядом, уже после того, как ПОП пытался спасти его. Она посмотрела на фото, а потом на Линли и хотела уже было задать вопрос «и что дальше?», когда он остановил ее.

– Давайте назначим встречу с патологоанатомом, сержант, – предложил инспектор. – Если мы смогли что-то пропустить – а это именно то, что случилось, если речь идет о стуле, – то она тоже могла чего-то не заметить.

Сати удалось уговорить пойти в школу. Когда Тимоти наконец встал и прислонился к стене душевой кабины с потоками воды, льющимися ему на голову, Ясмина пошла к младшей дочери и заверила ее, что с папой все в порядке, а мамы с дочками иногда ссорятся, что Сати и видела, перед тем как Мисса уехала вместе с Джастином. Такое иногда случается, но волноваться не стоит, потому что мама сегодня же поговорит с Миссой и та вернется домой. А что касается папы, милая, то он просто спал и его было трудно разбудить, потому что накануне он выпил таблетку.

Сати неохотно отправилась в школу, сжимая коробку с ленчем с надписью «Hello Kitty». Теперь Ясмина могла заняться Тимоти. Она вернулась в ванную.

– Ты мог умереть. – Это было первое, что она сказала мужу. – Через что еще, по-твоему, мы должны пройти? Сати видела, как умерла ее средняя сестра, только что наблюдала, как Мисса ушла из дома с вещами, а теперь еще и это… Ты. Практически без сознания, с женой, которая колотит тебя, чтобы ты пришел в себя. Ведь могло потребоваться ввести тебе «Налоксон», а она наблюдала бы за всем этим. Ты этого хочешь? Мы теперь к этому стремимся?

– А мы уже добрались, – нечленораздельно пробормотал Тимоти.

Ясмине захотелось броситься в душ, схватить его за вьющиеся седеющие волосы и ударить пару раз головой о плитку на стене. Но вместо этого она закричала:

– Из-за тебя это место проклято! Не удивительно, что Мисса не смогла здесь жить. Не удивительно, что она уехала.

Услышав это, Тимоти приподнял голову и уставился полуоткрытыми, налитыми кровью глазами на жену.

– У нее, по крайней мере, хватило духа что-то сделать, Яс. Об остальных я такого сказать не могу.

Такое его отношение заставляло Ясмину задумываться, знала ли она когда-нибудь своего мужа по-настоящему. Именно из-за этого его отношения она целыми днями следила через стекло, отделяющее ее кабинет в клинике, когда же он стащит свои пилюли. Но сейчас Ясмина не могла остаться и контролировать его, поскольку должна была выполнить обещание, данное Сати. Так что она отменила последних четырех пациенток, назначенных на этот день.

Место, в которое ей очень не хотелось ехать, называлось музей «Викторианский городок» в Блистс-Хилл. Но еще больше ей не хотелось ехать в дом к семье Джастина Гудейла, так что женщина села в машину и выехала из Колбрукдейла.

Она прошла прямо в мастерскую по изготовлению свечей. Но здесь Ясмина увидела на месте Миссы другую молодую женщину, которая объясняла небольшой группе туристов, как во времена королевы Виктории создавались свечи. Когда девушка посмотрела в ее сторону, Ясмина произнесла одними губами: «Мисса?» Девушка прервала свой рассказ, вернувшись в настоящее время, и сказала:

– Добрый день, доктор Ломакс. Она сегодня в кафе, где готовят рыбу с картошкой. Мэри Рейд заболела, а Мисса – единственная, кто знает, как обращаться с фритюрницей.

Ясмина вышла на одну из главных улиц городка. Кафе, которое она разыскивала, можно было найти по соблазнительному запаху и по рекламе, к которой сообщалось, что «здесь вы можете попробовать жареную рыбу и картошку фри, приготовленные на чистом животном жире». Внутри, спиной к прилавку, на котором было несколько пустых картонных конусообразных стаканов, стояла Мисса, а перед ней толпились четверо покупателей. Она ничего им не объясняла. Да и что можно было объяснить о процессе погружения ломтиков картошки в кипящее масло?

Когда Мисса повернулась и увидела среди остальных покупателей Ясмину, то никак на это не прореагировала. Просто наполнила картонные пакеты картошкой фри и добавила к ним две порции трески в кляре. Когда довольные покупатели покинули заведение, Ясмина подошла к прилавку. Она заказала порцию картошки, а получив ее, обратилась к дочери с вопросом:

– Когда ты освободишься, Мисса? Нам надо поговорить.

– По-моему, мы уже давно обо всем поговорили, – заметила дочь.

– И тем не менее, когда ты освободишься? Сомневаюсь, чтобы тебе понравилось, если я буду ошиваться в кафе, ожидая тебя.

Мисса сжала губы, будто обдумывала услышанное.

– У меня перерыв через двадцать минут, – сказала она наконец. – А ты пока можешь пообщаться с Джастином. Я знаю, что тебе этого хочется.

Ясмина не позволила поставить себя в положение обороняющегося.

– Я подожду тебя у карусели, милая, – сказала она и вышла из кафе со своей картошкой. Эта ужасная еда была выброшена в ближайший мусорный контейнер.

Карусель находилась совсем близко от кафе, и возле нее были расставлены скамейки, с которых родители могли наблюдать за своими детьми, скачущими верхом на антикварных лошадках-пони. Ясмина нашла себе место и стала рассматривать этот викторианский парк с аттракционами.

В пяти киосках можно было поиграть в азартные игры, но самым популярным местом среди семей с маленькими детьми была, конечно, карусель. В этот день на галопирующих пони было не так много наездников, но те, кто ехал на них, махали руками и смеялись под веселую музыку на глазах у внимательных родителей и бабушек с дедушками.

Когда Ясмина увидела все это, на глаза у нее навернулись слезы. Ее собственные дочери катались на этих же пони. И они тоже смеялись и махали руками. Особенно любила карусель Мисса, так же как она любила и весь викторианский городок. Ясмина поддерживала эту любовь яркими книжками и бумажными куклами. Ей и в голову не могло прийти, что викторианская эпоха станет делом жизни ее дочери…

Женщина терпеливо ждала. Она обещала самой себе, что выслушает Миссу, вместо того чтобы спорить с ней или пытаться ее умаслить. «Я хочу сделать это», – сказала женщина сама себе. Потому что если здесь и сейчас она не сможет достичь мирного соглашения с дочерью, то уже ничего нельзя будет исправить.

Когда Мисса наконец появилась, она плюхнулась на скамейку и тоже уставилась на карусель.

– Тебе она когда-то очень нравилась, – заметила Ясмина. – Ты еще говорила, что в один прекрасный день станешь ее директором. Помнишь?

– Мы уже обсосали тему Блистс-Хилл со всех сторон, – едко заметила Мисса.

– А я здесь не для того, чтобы обсуждать его.

– Тогда что ты хочешь сказать? Что ты извиняешься за обещанные фейковые свадьбы, свадебные путешествия и особняки из сновидений? Ты для этого приехала? Кстати, на Линду все это произвело большое впечатление. Она и не подозревала, какими средствами располагаете вы с папой.

– Это так ты ее теперь называешь? Не «миссис Гудейл»?

Мисса убрала со щеки несуществующую прядь.

– Мы с ней подумали, должна ли я называть ее мамой после того, как мы с Джасти поженимся, но ни мне, ни ей это не понравилось. Она сказала, что не возражает против «Линды». Ей это нравится больше, чем «мама Гудейл» или «мама Линда». Сказала, что иначе будет чувствовать себя монашкой из монастыря.

Ясмина не собиралась обсуждать будущую жизнь Миссы в клане Гудейлов.

– Я поступила неправильно, – сказала она. – И прошу у тебя прощения. Я приехала, чтобы просить тебя вернуться домой. Сати очень расстроена тем, что произошло.

– А чем именно? Своим новым знанием о том, что ты пыталась использовать Джастина для того, чтобы я сделала так, как ты хочешь, – или тем, что я положила этому конец?

– Всем вместе… Тем, что ты уехала из дома… Ей не надо видеть подобного в ее возрасте. Надеюсь, что ты это понимаешь, Мисса.

– Не надо видеть? – Лицо дочери затвердело, что всегда так не нравилось Ясмине. – Но мы не подаем ей плохих примеров, если тебя это беспокоит, мам. Ты можешь сказать Сати, что у меня будет отдельная спальня. Я не сплю с Джастином. – Девушка посмотрела на карусели и смеющихся детей, затем помолчала несколько мгновений, перед тем как сказать: – И я, кстати, все еще хочу того, чего научила меня хотеть именно ты: помолвку в белом платье и девственность, чистую, как шерсть жертвенного ягненка.

– Сати уже потеряла Янну, – сказала Ясмина. – Ей…

– Мы все потеряли Янну.

– …всего двенадцать лет. И ты для нее – всё.

– То, что я значу для Сати, для тебя не важно, Ма. – Мисса коротко рассмеялась.

– Это неправда.

– Как скажешь. В любом случае с Гудейлами я буду жить лишь до тех пор, пока у нас не появится свой дом, у меня и у Джастина. Мы как раз сейчас ищем подходящий коттедж. Подумываем о том, что расположен над рекой. В Джекфилде. В нем всего одна спальня, но нам кажется, что пока этого хватит. Естественно, Джастин будет спать на диване, пока не наступит «благословенный» день. Так что, как всегда, нет причин для беспокойства, Ма. Потом мы найдем что-то побольше, но это займет какое-то время. Дела у Джастина идут совсем неплохо, но пока доходов хватает лишь на покупку материалов, аренду помещения в музее изразцов, ну и на что-то сверх этого. А когда он сможет нанять помощника, объем производства возрастет. Конечно, этот человек не будет так же талантлив, как Джастин, и он сможет помогать только с работой, не требующей большого мастерства. – Мисса посмотрела Ясмине прямо в глаза. – Ты ведь никогда не думала, что у Джастина окажется талант, правда?

– Сейчас меня больше волнует Сати, – сказала Ясмина. – Я уже поняла, что ты поступишь так, как считаешь нужным. Все вы уже четко сообщили мне об этом. Но ты нужна Сати. Вот и всё – я прошу тебя сделать это ради нее.

– Скажи Сати, что если мы снимем этот коттедж, она сможет жить с нами, – сказал Мисса. – Случится это скоро, и тогда она освободится.

– Что, мы уже и до этого дошли, Мисса? Неужели это все, что ты хочешь сказать своей маме?

Мисса покачала головой. Это был один из тех невозможных жестов, который говорил о том, что дочь заранее знает, что скажет ей мать. Одно из тех движений, против которого у Ясмины все восставало внутри.

«Когда же, – подумала она, – когда же моя дочь так изменилась? И, что важнее, когда начались эти перемены?»

– Ты меня ничуть не удивила, Ма, – заметила Мисса. – Я знаю, что ты воспринимаешь все сказанное мной как оскорбление. А я ведь просто констатирую факт.

Ясмина отвернулась от нее и стала смотреть на бесконечное вращение карусели и на детей, которые были так захвачены волшебством езды на искусственных пони.

– Тогда мне больше нечего сказать тебе, милая.

– Перестань называть меня так. Я вовсе не твоя милая.

Ясмина повернулась к ней лицом.

– Конечно, милая. Несмотря ни на что ты остаешься моим ребенком. Любимым ребенком. То… то, что сейчас происходит между нами, пройдет. Может быть, не так, как мне этого хотелось бы…

– Не так, Ма? Что конкретно значит это твое «не так»? Мы поженимся. Я знаю, что ты все равно попытаешься сделать все, что в твоих силах, чтобы остановить нас, но мы обязательно поженимся. Хоть это ты можешь понять?

– Мисса… – От всех этих волнений Ясмина почувствовала, как у нее сдавило сердце. Давило так сильно, что она испугалась, что у нее сердечный приступ. – Я все поняла. Мне нет смысла сопротивляться далее. Я это понимаю. Но, может быть, ты объяснишь мне, к чему вся эта спешка? Вот этого я понять не могу. Спешка, напор… Как будто ты чувствуешь, что должна кому-то что-то доказать, как будто тебе надо торопиться.

– Мы так хотим, – ответила дочь. – Мы хотим, чтобы это случилось поскорее. Прямо сейчас. Потому что все уже решено. Потому что я все решила. Не для тебя, не для папы, не для Сати, не для бабушки и даже не для Джастина. Для самой себя. – С этими словами Мисса встала, и Ясмина с удивлением увидела, что та едва сдерживает слезы. Она поняла это по тому, с каким трудом Мисса закончила: – Я этого хочу. И я это сделаю. Вот и всё.

Но это было еще не все. То есть абсолютно нет. Ясмина это знала и видела. А потом неожиданно она прозрела. И произнесла почти шепотом, не будучи уверенной, что дочь ее услышит:

– Ты хочешь наказать… Так?

– Не думай, что на тебе свет клином сошелся, – ответила дочь.

– Нет, нет. Ты меня не поняла, – сказала Ясмина. – Я не говорю о том, что ты хочешь наказать меня. Я хочу сказать, что ты наказываешь саму себя. Я только не знаю почему. Но ведь это правда?

– Да и на правду у тебя тоже нет монополии, – раздалось в ответ.

Она не задержалась надолго. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять, чем страдает старший детектив-суперинтендант. В Вандсуорт Ди – да поможет ей бог – приехала с супом и сандвичами, купленными по дороге.

– Мы все… Мы… – только и смогла сказать она, суя еду в руки Изабеллы. – Мы все надеемся, что вы скоро поправитесь.

Ардери едва смогла сдержаться, чтобы не обвинить ее в шпионстве. На языке у нее так и вертелись слова «ах ты, маленькая полицейская стукачка». Изабелла не сомневалась, что Доротея Гарриман ничего не расскажет о том, что увидела, в присутствии офицеров, находящихся в подчинении у суперинтенданта, но знала, что Ди обязательно расскажет обо всем тому единственному, от которого Ардери хотела бы все скрыть.

Когда ей удалось выпроводить Гарриман, она немедленно вылила суп в туалет, а сандвичи выбросила в мусор. Ей не нужно ни того, ни другого, и их забота ей тоже не нужна.

До конца дня Изабелла беспрерывно звонила Бобу. Тот не отвечал. Она попыталась дозвониться до Сандры, чтобы поговорить с ней, что ей наконец удалось в районе шести часов. За все это время Ардери выпила всего одну поддерживающую дозу. Она не собиралась пропускать еще один рабочий день, поскольку была хозяйкой своих базовых потребностей.

– Прошу вас, прекратите звонить мне, Изабелла, – ответила Сандра на ее звонок. – Я сняла трубку лишь для того, чтобы сказать, что я не буду отвечать на ваши звонки. Если вы хотите с кем-то поговорить, то разговаривайте с Бобом, а не со мной.

– Как Лоуренс?

– Отдыхает и поправляется. Он не слишком обрадовался, когда узнал, что его мать не сможет приехать к нему, но Бобу удалось придумать приемлемое объяснение.

– Он передал ему то, что я просила?

– Я не знаю, о чем идет речь, и ни в коем случае не собираюсь узнавать у Боба, просили ли вы передать слова поддержки собственному ребенку.

– Это мама? Мамочка? Можно мне с ней поговорить?

В голосе Джеймса было столько надежды, что Изабелла почувствовала, как у нее разрывается сердце.

– Дай мне поговорить с Джеймсом. Пожалуйста.

– Боб сказал…

– Не сомневаюсь, что сказал. Но я все равно хочу с ним поговорить.

– Мне это не нравится, Изабелла. Милый, а тот фильм все еще в проигрывателе? Ты знаешь, о чем я. Мы смотрели его вчера вечером.

– Я хочу поговорить с Ма. Хочу рассказать ей о Лоуренсе.

– Она все знает о Лоуренсе, Джеймс.

– Не надо его так наказывать, – подала голос Изабелла. – Я не виню тебя за то, что ты хочешь причинить мне боль. Но Джеймс ни в чем не виноват, за исключением того, что его угораздило родиться моим сыном. Дай мне поговорить с ним. Пожалуйста.

Казалось, что жена Боба прониклась услышанным, потому что через мгновение в трубке раздался голос Джеймса:

– Ма, ты приедешь в Мэйдстоун? Когда?

– Как только смогу, милый.

– А Лоуренс выздоровеет?

– Обязательно. Тебе не надо волноваться.

– Па волнуется. Я вижу.

– Это нормально, Джеймс. Родители всегда волнуются. Мы волнуемся даже тогда, когда вы завязываете шнурки, – а вдруг вы завязали их плохо и теперь запнетесь о них? Если ты хочешь волноваться, то волнуйся как его брат.

– Я не знаю, как это.

– Волнуйся по поводу того, как сделать для Лоуренса что-то совершенно особенное, когда он вернется домой.

В трубке повисла тишина. Изабелла могла представить себе лицо сына, напрягшееся от умственных усилий, пока он все это переваривал.

– Но я не знаю, как это сделать, – сказал наконец Джеймс.

– Ну, давай подумаем вместе. У тебя есть что-то такое, что ему очень нравится?

– Что-то, что можно было бы ему дать?

– Может быть, даже то, чем тебе не очень хотелось бы с ним делиться.

– Мой бронтозавр? Мы были в музее – естественной истории, – и Па сказал, что мы можем выбрать по динозавру, и Лоуренс выбрал ти-рекса. Но его все выбирают, поэтому я выбрал бронтозавра. Мы брали их в школу, и все в классе хотели узнать про моего, потому что про ти-рексов они уже все знали. Про них все всё знают, правда? Это из-за фильмов. Никто не хочет верить, что бронтозавры были совсем не опасные, поэтому все задавали мне вопросы, а Лоуренса никто ни о чем не спрашивал, и он разозлился. Я мог бы дать ему своего бронтозавра. То есть на время. Навсегда мне не хочется.

– Значит, ты можешь дать его Лоуренсу на время, – согласилась Изабелла. – Это будет очень мило, Джеймс. Сделай так, чтобы он ждал на кровати, когда Лоуренс появится дома.

– Конечно. – Но по голосу было слышно, что он все еще о чем-то думает. – Я ведь могу отдать его Лоуренсу, правда, Ма? Может быть, даже навсегда… Вот тогда это будет что-то совершенно особенное.

– Это зависит от тебя, Джеймс. Тебе решать.

– А когда ты приедешь?

– Сразу же, как только смогу.

– Сегодня?

– Сегодня не смогу, милый. Но скоро. Очень скоро. Я тебе обещаю.

Через мгновение трубку взяла Сандра.

– Надеюсь, что вы ничего ему не пообещали, – сказала она. – А то вы делали это уже тысячу раз, а нарушенные обещания…

– Я сказала, что приеду, – значит, приеду, – прервала ее Изабелла. – Джеймс это знает, а ты можешь передать это Лоуренсу.

– А Бобу ничего передавать не надо? – В голосе Сандры слышалась насмешка.

Изабелла хотела попросить ее передать Бобу, что ему не повезло ни с первой, ни со второй женой, но решила промолчать.

– Пожалуйста, попроси его связаться со мной, когда он вернется домой. Я волнуюсь по поводу Лоуренса.

– Кто бы сомневался, – успела ответить Сандра, прежде чем Изабелла разъединилась.

Суперинтендант осталась на софе, на которой сидела во время разговора, и таращилась на жуткую некрашеную бетонную стену за окном, попиравшую землю и асфальт. Она размышляла о том, что сказала ей Сандра, – и была вынуждена признать, что та права на все 100 процентов. Изабелла нарушала обещания, которые давала мальчикам. «Мы сделаем это вместе. Я приеду в воскресенье вечером, и, если погода позволит, мы покатаемся на лодке по реке. Побродим вокруг замка в Лидсе. Поедем на день в Рай». Она была настоящим кладезем нарушенных обещаний. Она давала мальчикам слово – и легко его нарушала. И не только мальчикам, но и Бобу с Сандрой, и коллегам по работе. А хуже всего было то, что она нарушала практически все клятвы, которые давала себе самой. «Только одна порция сегодня, Изабелла. Ну хорошо, пусть будут только две. Не клади эти бутылочки в сумку. Ради бога, не ставь их в стол». Список очень длинный. Наверное, его можно продолжать до бесконечности.

«Надо прогуляться», – подумала Ардери. Да, она прогуляется. Это лучший способ начать наконец выполнять клятву, которую она дала себе, – не пить ни сегодня вечером, ни завтра утром.

Выйдя на вечерний воздух, Изабелла направилась в сторону Хитфилд-роуд. Чтобы добраться туда, ей надо было пройти вдоль мрачных юго-восточных стен Вандсуортской тюрьмы. Оттуда Ардери прошла на Магдален-роуд и впервые почувствовала жажду. Она сказала себе «НЕТ». Не сейчас и не сегодня. И ускорила шаги, пока не оказалась на Тринити-роуд с ее магазинами, новостными агентствами, кафе и заведениями, торгующими спиртным, в которые она часто заходила.

Желание было таким же сильным, как и жажда, но она опять сказала себе «НЕТ», перешла через дорогу и поспешила на север, туда, где можно было войти в общественный парк Вандсуорт, побродить под деревьями и полюбоваться на любительскую игру в футбол. Однажды Изабелла даже видела, как играли в бейсбол, но потом ей объяснили, что это был софтбол и что это две большие разницы.

Изабелла пошла по первой же попавшейся тропинке. Шла она быстро. Вечер был мягким, и люди наслаждались им. Молодая пара устроила пикник на лужайке; семья запустила на пруду три парусные лодочки; на ближайшей скамейке сидели две подружки, восторженно таращившиеся в свои смартфоны; на другой скамейке пожилая женщина в чулках, собравшихся на коленях в гармошку, доставала из сумки раскрошенный хлеб и кормила им голубей.

«Вот что ждет Изабеллу Ардери в семьдесят лет», – подумала Изабелла. Одна в обществе, в котором люди никогда не бывают одни, кормящая птиц, потому что больше ей ничего не осталось.

А потом раздался крик: «Ба! Бабушка!» – и к женщине бросились две маленькие девочки, которые намного обогнали своих родителей.

– Мам! – крикнул ей их отец. – Если дать голубям шанс, то они сожрут весь Сомерсет. Лучше покорми лебедей.

Женщина обняла внучек. Те покрыли ее лицо поцелуями. Она расцеловала их в ответ, и все трое рассмеялись.

«Что ж, даже этого мне не дано», – подумала Изабелла. Ей пора убираться отсюда, пока ее желание не взяло над ней верх.

И она опять пошла. Все дальше и все быстрее, не глядя по сторонам. Ардери была в ужасе от того, что может заметить винный магазин, если поднимет голову. А если это случится, то ей действительно конец.

Изабелла удивилась, когда поняла, что дошла до Темзы, потому что не шла специально в сторону реки. А еще больше удивилась, когда увидела, что мост, пересекающий реку, вовсе не Вандсуортский мост. На мгновение она запуталась, пока не увидела знакомый книжный магазин, обычно располагавшийся на Патни-Хай-стрит, а это означало, что перед ней Патни-бридж, по которому машины, велосипедисты и прохожие двигались в сторону «Парсонс-Грин» на северной стороне реки.

Она уже не могла остановиться, ибо знала, что если это произойдет, то опасность будет такой же огромной, как и желание. Поэтому пошла в сторону моста и притормозила лишь тогда, когда заметила, что подошла к церкви и поняла, что дальше идти просто не может, потому что совершенно измучилась за день.

На табличке на двери висело расписание служб. Сейчас было время вечерней. Изабелле надо было выбрать из двух вариантов: или напиться, или помолиться. Она знала, что Бог не поможет ей в ее нынешнем физическом состоянии. Но выбирать было практически не из чего, и суперинтендант ухватилась за соломинку, какой ей представлялась вечерняя служба.

Когда она вошла, служба уже началась. В церкви было очень мало людей. В дни торжества секуляризма люди посещают церковь только в Рождество, на Пасху, во время венчаний и отпеваний. Изабеллу заинтересовало, не испытывают ли священники по этому поводу уныния. Она знала, что ее это не миновало бы.

Ардери подошла к церковной скамье и села. Остальные стояли на коленях, и Изабелле пришло в голову, что она, должно быть, выглядит очень странно, поскольку была в церкви в последний раз, когда крестили ее близнецов. Суперинтендант смутно услышала, как священник выпевает какую-то молитву:

«…как потерянные овцы. Мы слишком часто следовали за собственными желаниями; мы слишком часто нарушали законы Божии; мы бросили то, что должны были выполнить; и теперь…»

Изабелла заткнула уши. Она не будет слушать это. Бога нет. Вообще ничего нет. Лишь пустота вселенной, в которой плавают люди, пытаясь найти место, где в одиночестве нет ничего страшного, потому что смерть означает одиночество, а они все двигаются навстречу смерти, и поэтому «мы делали вещи, которые не должны были делать». Изабелла зажмурила глаза и поднесла кулак ко рту. Потом раздалось «Боже, прости тех, кто покаялся в своих прегрешениях». Она не хотела этого слушать, потому что не могла слышать.

Ардери открыла глаза, и ей показалось, что священник в своих одеяниях смотрит прямо ей в душу. Это было невозможно, потому что она сидела далеко от него, но Изабелла чувствовала, как его взгляд прожигает ее, и вот это уже не он, а кто же? – Бог, или ее совесть, или ее вина…

Она взяла одну из сделанных вручную подушек со скамьи, стоявшей перед ней, и опустила ее на пол. Молитва продолжалась, слова стремились чему-то научить ее. Но ей не нужно было учиться, хотя, очевидно, только это ей и могли предложить.

Какое-то мгновение суперинтендант колебалась, а потом сползла со скамьи. Сейчас никто уже не стоял на коленях, но это не имело значения. Ей было необходимо стать на колени, потому что если она этого не сделает, то быстро уйдет из церкви и так же быстро найдет выпивку. Ей больше ничего не оставалось. Если и есть какое-то спасение, то она сама должна стать его источником.

Но эти люди, эта небольшая группа, молившаяся вместе со священником, так не думали. Они верили во что-то совершенно другое. И Изабелла тоже хотела во что-то поверить, потому что верить в себя уже не было сил.

– Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, – прошептала она и после третьего «пожалуйста» разрыдалась.