Глава 8
Четырнадцатого августа жители Твери пришли провожать московских вельмож и их ратников. Нельзя сказать, что радости у горожан было много, но и горечи особой тоже не замечалось. Ну, приехали, что-то спрашивали, ездили, что-то осматривали. Но жители всех посадов, ближних сел и деревень знали, что царским посланцам ничего узнать так и не удалось.
Ровно в девять часов утра из Владимирских ворот вышел десяток конников Егора Осина, в середине которого держалась повозка с вельможами, и двинулся на Москву.
Через Васильевские ворота в это же время буквально вылетела дружина князя Савельева. Благо народу там было не так уж и много, а то воины могли бы и задавить кого-нибудь.
Дмитрий поступил так потому, что желал избежать пересчета дружинников. Посторонним людям не следовало знать, что у него не одиннадцать, а десять всадников. Да и те подняли такую пыль, что посчитать их было трудно.
Дружина миновала посад и пошла берегом Тьмаки. Через десять верст Савельев дал отмашку на остановку. К воеводе подошло тыловое охранение во главе с Новиком.
— Что видел, Кузьма? — спросил Савельев.
— За нами никто не пошел.
Князь подозвал к себе флангового дозорного Уварова и осведомился:
— У тебя, Истома?
— Лишних глаз не заметил.
— Добро. Проходим еще три версты, спускаемся в овраг. Там короткий привал. Потом идем по балке, ведущей к осиннику. Дозорные прежние.
Отряд скорым ходом прошел три версты и нырнул в овраг. На склоне остались только Новик и Уваров. Они ничего нового не заметили, о чем доложили Савельеву.
Через несколько минут воевода особой дружины подал команду:
— Вперед, за мной!
Он повел коня к балке, отходящей в сторону Твери.
Дружина прошла по ней около версты, выехала в поле. По команде Дмитрия воины разъехались, выдерживая направление на юго-восток. Около одиннадцати часов все они оказались в осиннике, где были встречены Осипом Горбуном.
В то же время на починок Долман заехал боярин Воронов. Пурьяк уже не делал гробы. Его мастерская, заваленная досками, пустовала.
Жена и дети Козьмы занимались подготовкой к отъезду. Они пока ничего не грузили на телеги, только вытаскивали скарб из сундуков, рассматривали и решали, брать его с собой или оставить. Особенно в этом усердствовали Любава и Лана.
Василий собирал инструмент и оружие. В доме имелись сабли, боевой топор, бердыш, копье и даже латы. В свое время Пурьяк на всякий случай прикупил их и припрятал.
Воронов въехал во двор, соскочил с коня, накинул поводья на столб городьбы.
Женщины в этот момент находились в доме, Василий — у мастерской.
— Приветствую тебя, Козьма!
— Что, боярин, ушли московские гости?
— Ушли, Козьма.
— Точно? Не вернутся назад к ночи?
— Нет, но почему к ночи? Или ты…
Пурьяк усмехнулся и заявил:
— Ничего я не задумал, боярин, слово свое сдержу. Вот подождем, пока московские гости доберутся до Каменки, убедимся в том, что ждать засады не приходится, и поедем к Черному лесу. Там ты заберешь свою долю. Холопов оставь на подворье или в селе. Возьми с собой лошадь с повозкой и одного возницу, которого тебе потом придется убрать. Лишних людей мне у леса не надо.
Воронов посмотрел на главаря шайки и осведомился:
— А с тобой сколько народу будет?
— Отсюда я один поеду. Из леса выйдут трое с конем, везущим короба с сокровищами. Снимем их на землю, проверишь свое добро и уедешь вместе с ним. Надеюсь, что больше никогда не увижу тебя.
— Я тоже на это надеюсь, — заявил Воронов.
Пурьяк расхохотался. Только сделал он это весьма своеобразно. Физиономия его не менялась, слышались только какие-то горластые выдохи, очень мало напоминающие смех. Но это, наверное, оттого, что через все его лицо пролегал безобразный шрам.
— Вот видишь, боярин, наконец-то наши желания совпали. Ты не хочешь больше видеть меня, я — тебя.
Воронов чуть подумал и проговорил:
— Я приеду с возницей, но учти, за Гиблой рощей будет ждать меня десяток ратников воеводы Опаря.
— Если ты желаешь, чтобы они отняли у тебя сокровища, то бери их с собой. А еще лучше поставить самого Опаря во главе этого десятка.
— Это мне решать.
— Конечно, боярин. Разве я против? Не по чину мне с тобой спорить.
— Ладно, скажи, когда мы проведем передачу сокровищ?
— Я же сказал, как узнаешь, что князь Греков с боярами встал на постоялом дворе в Каменке, в ту же ночь и проведем. У меня и сейчас все готово.
Воронов усмехнулся и заявил:
— Вижу. Бабы хлопочут, готовятся к отъезду.
— Василий еще инструмент собирает, хотя он мне больше не понадобится. Разве что так, для души, просто побаловаться, — сказал Пурьяк.
— Гробик смастерить.
— Я умею не только гробы делать. Но можно и его.
— А не рано ли собираешься в бега, Козьма? — спросил продажный боярин, сощурил глазки и посмотрел на главаря шайки.
— В самый раз. Когда пойдем на дело, поздно будет. А сборы должны быть спокойными, дабы лишнее, уже ненужное не взять и самое необходимое впопыхах не оставить. Да и князь Греков этим вечером уже окажется в Каменке.
— За дружиной смотрят?
— Нет. В Каменке живет надежный человек. Я заранее просил его приглядеть за московской дружиной. Он приедет и сообщит.
— Ты так доверяешь ему? Или и он останется тут, в болоте?
— Нет, отпущу. Пущай живет. Опасности в нем никакой. Но это дело, уж извиняй, боярин, тебя не касается.
— Как я узнаю, что тот человек к тебе приезжал?
— Хочешь, утром заезжай или оставайся ночевать на починке. Конечно, мой дом — не твой терем, но сытно накормлю и спать уложу.
— А ночью удавишь.
— По себе других не меряй, боярин.
— Ты это о чем?
— О княжеском наместнике Коновалове. Его кто удавил? Твой холоп Мирон или сам купец Тучко? Наверное, Петр Андреевич, ему сподручнее было. Он знал, что и как на подворье у наместника.
— Ты говори, Козьма, да не заговаривайся. Своей смертью помер Борис Владимирович, царство ему небесное. — Воронов перекрестился.
— Ну так что решил? Утром приедешь или останешься? — спросил Меченый.
— Утром, но предупреждаю, Козьма, чтобы без обиды, за твоим починком будут смотреть.
— Сколько угодно.
Из дома вышла жена Пурьяка.
— Козьма, я вот думаю, серебро Ланы… — Она увидела боярина, осеклась и прикрыла рот ладонью.
— Сгинь! — крикнул Пурьяк. — Велю всем в доме быть!
Любава мигом исчезла в сенях.
Воронов покосился на разбойничьего атамана и заявил:
— Так у тебя и тут добра немало, да? Серебро, может, и золото есть?
— А у тебя, боярин, дома мыши от голода дохнут?
— Кто я, а кто ты?
— А вот это не важно. Сейчас мы с тобой не боярин и ремесленник, а сообщники, равные по своему положению. Нет, я, пожалуй, немного повыше буду, потому как ты полностью зависишь от меня.
— Не о том разговор пошел.
— Согласен. Тебе лучше в Тверь ехать, Всеволод Михайлович, там на виду у князя быть. А насчет моего предложения думай до вечера. Но коли придешь ночевать, то один и без смотрителей.
— Поглядим. До встречи, Козьма.
— До встречи, Всеволод Михайлович.
Воронов снял поводья со столба, запрыгнул в седло, стеганул молодого скакуна и погнал его к селу.
В дверном проеме появилось лицо Любавы.
— Уехал гость дорогой? — Эти слова она сказала так, будто речь шла о чем-то противном, неприятном.
— Уехал. А ты чего вылетела из дома как сбесившаяся и влезла в наш разговор со своим серебром? Не видела разве, что боярин приехал.
— Да коли видела бы, Козьма, то и не вышла бы. Я и на дворе-то не сразу его заметила.
— Потому как в башке глупые бабьи мысли. Что там с серебром Ланы?
— Ты вроде хотел продать ее украшения. Вот я и желала узнать, их как, глубже прятать или на видном месте держать, чтобы потом перед купцом не трясти телегу:
— Спрячь поглубже. Я ничего продавать не буду.
— Угу, поняла, — сказала Любава и убежала в дом.
Подошел сын с набором инструментов и сказал:
— Дозволь, отец, взять все это.
— На что тебе столько? Я вижу тебя крупным купцом, сын. Способности к тому ты имеешь.
— А мне больше по душе резьба.
— Это хорошее дело, забава после настоящей работы. Бери все, мне оно уже не понадобится.
— Благодарствую, отец.
— Не на чем, Васька. У матери узнай, не забыла ли она за сборами про обед? Готовить вроде уже пора.
— Узнаю, отец.
— Ступай.
Сын скрылся в доме.
Пурьяк подошел к городьбе, увидел, как Бессоновы таскали увесистые бревна, усмехнулся и подумал:
«И ведь счастливы, что хибару поднимают, а после гнуться на боярина будут. Хотя разве я сам не с того же начинал?
А это отец и сын, мужики здоровые. Им надо бы не лес рубить да избы ставить, а в отборном войске служить. Но это их жизнь.
Может, сходить да предложить им доски на продажу? Нет, не следует никому из местных знать, что гробовых дел мастер куда-то собрался. Да и с деньгой у этих бедолаг наверняка туго. Как уеду, пущай приходят и даром забирают доски да и все прочее, что тут останется. Коли до них местные бродяги как саранча не налетят, прознав, что я бросил свой починок».
— Козьма! — окликнула жена с крыльца.
Пурьяк повернулся.
— Ну?..
— Мне щи или суп сготовить?
— Мне все одно, лишь бы мяса побольше.
— А еще…
Пурьяку надоело пустословие жены, присущее многим женщинам, особенно накануне серьезных изменений в жизни.
— Ты делом занимайся, а не пустословь! А то оставлю тебя тут. Может, ты этого и добиваешься? Надоел я тебе?
— Господь с тобой! Несешь не пойми что, — возмутилась Любава. — Я к тебе как жена, а ты меня как собаку ненужную!..
— Ладно, я пошутил. Готовь что хочешь. И прошу, Любава, не приставай по пустякам. Ты в доме хозяйка, вот и разбирайся с делами.
— Значит, будет суп с курицей! — заявила Любава и ушла в дом.
Прошел день, наступила темнота. После полуночи пошел дождь, поначалу слабый. Потом он усилился и мог бы до утра развезти дороги, но налетел ветер и отогнал тучу за реку.
В самую глухую пору, около трех часов в лагерь отряда Савельева пришел Влас, сын Гордея Бессонова.
Князь чутко спал в наскоро поставленном шалаше, расслышал шум еще до появления дозорного, вылез из своего убежища и увидел Бессонова-младшего.
— Ты ко мне, Влас? — осведомился он.
— Извиняй, что тревожу в подобный час, князь, но недавно на починок Пурьяка приезжал человек. Он пробыл там с полчаса и покинул хутор. Кто таков, неизвестно. Мы с отцом не знаем, откуда и зачем…
Савельев не дал ему договорить:
— Это как раз и понятно. Этот человек смотрел за московскими боярами, действительно ли они дошли до Каменки. Непонятно только, почему за нами ни Пурьяк, ни Воронов никого не выслали. Ну да ладно. Ступай обратно и передай отцу, что он должен быть тут через час, до того как начнет светать.
— Только отцу?
— Тебе тоже. В доспехах, на конях.
— Понял.
— Ступай.
Савельев проводил гонца и поднял отряд.
Пока никому ничего объяснять не надо было. Князь собирался определить конкретную задачу каждому воину уже на месте, в Гиблой роще.
Ратники быстро поднялись, привели себя в порядок, облачились в доспехи.
К Савельеву подошел Горбун и спросил:
— Князь, неужто ты оставишь меня здесь, прикажешь этих лиходеев сторожить?
— Сейчас ты у леса не нужен будешь, Осип. Так что оставайся тут и охраняй Кубаря с подельниками.
— Но зачем они нам? Для следствия пригодятся?
— И для следствия, и в чем-нибудь другом. Покуда дело идет точно так, как я задумал, но ты же не хуже меня знаешь, что все стремительно может измениться. Вдруг нам тогда и потребуется Кубарь? А нет, так и хорошо.
Горбун вздохнул и сказал:
— Ты мог бы и другого человека оставить, князь.
— Осип! — Савельев повысил голос. — Это еще что за бабьи капризы? Ты ратник или стряпуха?
— Извиняй, князь, но не мое это дело, всякую нечисть охранять. Я должен быть в бою.
— А боя, Осип, и не будет, если все сложится так, как я задумал. Но все. Ты смотри за лиходеями, мне пора.
К воеводе подъехали отец и сын Бессоновы.
— Никто не видел вас, Гордей? — поинтересовался Дмитрий.
— Нет. Я в этом уверен, — ответил Бессонов. — В доме Пурьяка лучины горят, сын его по двору шастает.
— Это понятно. Ясно, почему так. Все готовы?
Ратники на конях выстроились на поляне.
— Вперед, за мной! — подал команду воевода.
Особая дружина пошла из осинника в сторону Гиблой рощи, не заметная ни от починка, ни от села.
На рассвете Баймак встретил товарищей и провел до елани, ближней к Черному лесу. Там дружинники спешились, на морды коней надели мешки, чтобы они ржаньем не спугнули разбойников.
Савельев собрал вокруг себя всех ратников. Не было только Ильдуса Агиша, несшего дозорную службу. Воевода определил каждому, где встать до условного сигнала — трели соловья и что делать после него.
Задача в принципе была несложной. Дмитрий не ожидал сюрпризов прямо сейчас. Вот далее они вполне могли появиться.
Ратники разошлись по местам, определенным князем. На восточную окраину рощи подались Кузьма Новик, Истома Уваров и Надежа Дрозд, на западную — отец и сын Бессоновы, Филат Черный. В середине вместе с Савельевым находились служивые татары, Тарас Дрога и Лукьян Балаш. Немного сзади держались Лавр Нестеров, Боян Рябой и Бажен Кулик. Уваров, Дрозд и Дрога имели при себе луки и колчаны, наполненные стрелами.
Ожидание не затянулось. Вскоре к средней тропе, ведущей в топи, подъехал на телеге Козьма Пурьяк. Он был один. Тут же зашевелились кусты, и оттуда появился Игнат Брыло.
— Приветствую тебя, Козьма! — сказал он.
— И я тебя, Игнат. Доставили груз?
— Да, с ним Фадей Долгий. Тяжелые короба! Конь с трудом тащил их. Щиты под ним прогибались.
— Главное, доставил. Где Долгий?
— Недалеко отсюда, на тропе, ждет, когда я его позову.
— Короба никто не трогал?
— Что ты, Козьма! Конечно, был искус вытащить из них пару кубков с драгоценными камнями, но я устоял.
— Да и вытащил бы, не было бы ничего страшного. Все равно боярин не узнал бы об этом.
— Ты велел следить за сохранностью клада. Я не могу нарушить твой приказ.
— Молодец, Игнат. Ты верно все сделал. Нам и другой части на всех по горло хватит, — сказал Пурьяк, повернулся и внимательно вгляделся в рощу.
Он что-то заподозрил или услышал какой-то шум? Но никто из ратников не сделал ни единого движения.
Меченый повернулся к Брыло и спросил:
— Вы рощу смотрели?
— Да, наблюдали за ней всю ночь. Никого там не было.
Послышался скрип колес. По дороге от села возница, в котором Пурьяк угадал Мирона, верного холопа Воронова, гнал лошадь, впряженную в телегу. Рядом с ним сидел боярин с весьма озадаченной физиономией.
Вскоре Воронов спрыгнул с телеги, подошел к Пурьяку и спросил:
— Обмануть хотел?
Главарь банды усмехнулся и заявил:
— А еще боярин, знатный человек. Доброе утро, Всеволод Михайлович!
— Я смотрю, ты очень уж вежлив стал. Почему не дождался меня дома?
— Я сказал: доброе утро.
— Здравствуй. Так почему?
— Да потому, что так безопасней. Ты случаем за собой ратников воеводы Опаря не привел?
— Нет. Смотрел. Никого. Где моя доля?
— Не спеши, боярин. Все здесь рядом. Но поначалу надо до конца убедиться в том, что поблизости нет псов князя Микулинского.
— Да нет тут никого, Козьма.
— А ну-ка пойдем, боярин, да посмотрим рощу.
Воронов махнул рукой и заявил:
— Чтобы я в это гиблое место полез? Нет уж, боже упаси. А зачем зовешь? Не зарезать ли хочешь?
— Эх, боярин, да коли я желал бы прибить тебя, то уже десять раз сделал бы это. Но зачем тебя трогать? Кто знает, как поведут себя купцы после этого? Нет, Всеволод Михайлович, ты мне нужен живым. Так что успокойся. — Пурьяк повернулся к Брыло и распорядился: — Игнат, прогуляйся-ка по опушке рощи!
Ратникам группы Савельева пришлось отойти в глубину зарослей, но далеко Брыло не пошел. Лень ему было ноги мять.
— Никого, Козьма, — доложил он через несколько минут.
— На дороге тоже пусто. Что ж, давай знак, Игнат. Пусть Федот выводит коня.
— Угу, — буркнул Брыло и ухнул филином.
Вскоре разбойник Федот вывел на дорогу коня, по бокам которого висели плетеные короба.
В глазах Воронова загорелся алчный огонь, который никак не хотел потухать.
— Вот оно! — проговорил он.
— Ты доволен, боярин? — спросил Пурьяк.
— Погоди, поначалу надо посмотреть, что в коробах. Может, ты их простыми камнями набил? С тебя станется.
— Я бы забил, да где их на болоте взять? Мои разбойнички полгода таскали на себе глину для печей, а ты про камни говоришь. Но смотри, конечно, если хочешь.
Воронов позвал Мирона. Тот с трудом снял короба с коня и поставил их на землю.
Боярин не стал развязывать ремни, разрезал их ножом, открыл крышку первого короба, обхватил руками его края и проговорил:
— Вот оно, ордынское золото!
Потом он заглянул во второй короб. Там тоже были сокровища.
Воронов довольно хмыкнул и заявил:
— Не обманул ты меня, Меченый. Только не вздумай отнять. За твоей семьей смотрят мои люди.
— Хватит, боярин, пугать. Забирай свое золото и уезжай прямо сейчас, покуда народа на улицах села еще мало.
— Это уже не важно. Подсобите-ка!
Разбойники помогли поставить короба в телегу.
Воронов повернулся к Пурьяку и проговорил:
— Может, помочь тебе твою долю продать? У меня кроме Тучко и Сыча, которые дадут не более половины настоящей цены, есть купцы на Москве. Надежные люди.
— Не беспокойся, боярин. Со своей долей… — Он посмотрел на Брыло и Фадея, потом поправился: — С добром, принадлежащим всему нашему обществу, я без тебя как-нибудь разберусь.
— Ну, гляди. Тогда поехал я!
— Езжай!
В это время над Гиблой рощей и частью Черного леса пронеслась залихватская трель соловья. Тут же из рощи вышли ратники отряда Савельева. Лучники сразу натянули тетивы и прицелились.
Воронов кинулся было к болоту, но стрела, пущенная Дрогой, вонзилась ему в ногу. Боярин закричал. Пурьяк, Мирон, Брыло и Фадей вытащили сабли. Меченый оскалился, принял вид злобного зверя, загнанного в угол.
— Ах ты, пес царский, выследил все-таки! — крикнул он Савельеву и кинулся в атаку.
Дмитрий играючи отбил удар сабли. Бажен, стоявший рядом с ним, ударом тупого конца копья опрокинул главаря банды на землю. Судя по хрусту, ратник сломал ему ребро.
Неожиданностью стало усердие Брыло. Тот вступил в бой в ситуации, которая была совершенно безнадежной. Он отбился от Черного и Нестерова, рьяно бросился на Новика. Владел саблей Брыло отменно и едва не ушел. Ему не дал сделать это Кулик, вовремя подошедший из леса. Бажен влепил разбойнику по голове обычной дубиной. Брыло рухнул на землю.
Мирон тут же бросил саблю и встал на колени.
А вот Фадей тоже дрался до конца. Он сошелся с Бессоновым. Бились они один на один среди дороги. Никто не вмешивался в их схватку. Она приняла такой ожесточенный характер, что Бессонов не стал церемониться. Он не подранил разбойника, а ловким ударом снес ему голову, которая отлетела в черную воду за кустами и утонула там. Обезглавленное тело забилось на дороге в судорогах.
Ратники связали Пурьяка, Брыло и Мирона, вытащили из кустов Воронова со стрелой в ноге, дергающегося, трясущегося.
Савельев подошел к нему и проговорил:
— Как же так, Всеволод Михайлович? Ты же присягу царю давал. Имел и положение, и достаток. Почему на измену пошел? Или золото да камушки разум твой помутили?
— Воистину так, Дмитрий Владимирович. Прошу пощади, холопом твоим верным буду, все отдам, только не передавай меня государю.
— Раньше надо было думать. Я с изменниками и оборотнями договоры не заключаю. Посему доставлю тебя с Меченым к царю, как он и требовал. Я не знаю, что решит государь и его праведный суд. — Воевода особой дружины приказал своим ратникам: — Вытащите из ноги этой продажной собаки стрелу, перевяжите, спутайте по рукам и ногам и бросьте в телегу. Туда же Мирона, его холопа, и короба, вновь закрепив на них ремни. А я покуда поговорю с Меченым и его двойником.
Дружинники оказали помощь Воронову, потом крепко связали боярина и его холопа и начали загружать короба.
Савельев подошел к Пурьяку и сказал:
— Вот и кончилась твоя кровавая история, Меченый.
— Прознал-таки, кто есть кто?
— Для того я и был послан сюда.
— Да, недооценил я тебя. Думал, дружина у тебя самая обыкновенная, каких много. А оказалось совсем не так. Вот только победил ли ты, князь? Мои люди вынесли сюда только половину сокровищ. А главное в том, что икона, которая так нужна царю, по-прежнему находится на болотах. Достать ее без меня не получится. Так что и я, оказывается, очень даже нужен тебе.
Савельев усмехнулся и сказал:
— Ошибаешься, Меченый. Даже если мне и была бы нужна твоя помощь, я отверг бы ее.
— Почему же? — Пурьяк изобразил самое искреннее удивление. — По-моему, лично тебе я ничего плохого не сделал.
— Ты другим сделал много худого.
— Другие сейчас, князь, не в счет. У нас свои дела.
— Нет у нас с тобой никаких дел.
— Не лукавь. Почему же ты тогда решил говорить со мной?
— Да вот желаю понять, как люди превращаются в чудовищ, которые кровь невинную реками проливают.
— Не пытайся, не поймешь. Для этого тебе надо было бы на себе испытать те унижения, которые достались мне в отрочестве и юности. Я тогда рвал жилы на своего жирного хозяина. Мать моя померла от легочной болезни, а боярин не только не помог, но и заставил меня пахать днем и ночью. Его холопы отца моего до смерти кнутом забили за то, что он домой с хозяйского поля зерна немного принес.
— По-твоему, я в другом государстве живу, не ведаю, что происходит на Руси? — спросил Савельев. — Ты тут жалишься, что подвергался невозможному угнетению со стороны боярина. Так почему же ты не отомстил ему, а собрал шайку и начал грабить обозы, убивать людей, ни в чем пред тобой не виновных? А боярин, который унижал тебя, наверное, жив до сих пор, да?
Пурьяк отвернулся и буркнул:
— Живой.
— Так что не надо тут до смерти обиженного из себя строить. Что ты собирался сделать с той частью клада и иконой, которые остались на болоте? Продать, не так ли? Чрез купцов, нам известных, или каких других. Это уже не важно. О них мне все расскажет Воронов. Продал бы ты сокровища и получил много денег. И что тогда? Стал бы ты, атаман, делиться ими со своими разбойниками? Голову даю на отсечение, и не думал. Незачем делить, если можно все себе присвоить. Так ты и поступил бы. Забрал бы семью, если не думал на новом месте молодухой обзавестись, и подался бы в Ливонию или Литву. На такие деньги стал бы там крепким хозяином. Холопов заимел бы и унижал бы их куда хлеще, чем твой боярин — тебя. А что до подельников твоих и их семей, так тебе без разницы, что им пришлось бы подыхать на этих проклятых болотах.
Пурьяк сплюнул на землю и заявил:
— Пошел бы ты к черту, воевода! Я не желаю более с тобой разговаривать. Без меня тебе сокровища и икону не получить, так и знай.
— Что ты заладил одно и то же? Я их непременно получу, Меченый, и приказ государя исполню в полной мере. По-твоему уже никогда не будет.
— Это мы еще поглядим. Ты не царь, а холоп его. Решать не тебе.
— В телегу его! — приказал Савельев.
Ратники тут же бросили туда бывшего главаря банды.
— Через семью мою думаешь до золота и иконы добраться? Только запомни, можешь казнить жену, сына и дочь, но Козьму Пурьяка тебе не сломать! — выкрикнул Меченый.
— Заткните эту падаль! — заявил Дмитрий и брезгливо скривился.
Ратники немедленно забили кляп в рот атамана разбойников.
Савельев встал над Брыло и спросил:
— А ты что скажешь, потешный главарь?
— Чего мне говорить-то?
— Неужели вы там, в шайке, серьезно рассчитывали на то, что Меченый продаст часть клада и вырученные деньги поровну разделит среди всех?
— Так было всегда.
— Но не с таким богатством. Ты сам-то стал бы делиться? Только честно отвечай.
— Не знаю.
— Вот видишь. А я знаю. Ты не стал бы. Что-то мне подсказывает, что не получил бы Пурьяк ничего из клада. Прибил бы ты его при следующей встрече. Или он тебя. Вы живете по волчьим законам. Самый жирный и сочный кусок вожаку, всем прочим голые кости. Но ладно. Ты, Брыло, считай, что тебе повезло. Я прекрасно понимаю, что стан ваш ты не выдашь. Туда ведет одна-единственная тропа. — На этих словах Дмитрий сделал ударение, он как будто не сомневался в том, что так оно и было. — Отряд по ней к вам не подвести, наступать с нее невозможно. Посему я предлагаю тебе обмен, имею на то особые полномочия от государя.
— Что за обмен? — Разбойник сразу ожил, позабыл про боль.
— Я отпускаю тебя, ты идешь в стан, приносишь оставшиеся сокровища и икону. Тогда царь простит тебя. Но одного. Остальные разбойники ответят по всей строгости. Хотя государь милостив, может и не казнить их. Только в этом случае ты получишь жизнь и свободу. С тобой твоя семья, больной сын, которому требуется серьезное лечение. Откажешься, и я тут же зарублю тебя, потому как ты для государя да и для меня никакой ценности не представляешь. Это Меченого и Воронова мне приказано доставить живыми на Москву. На тебя это царское повеление не распространяется. У тебя не так уж и много времени на то, чтобы принять решение. Я жду. — Савельев извлек из ножен саблю и аккуратно провел ладонью по острому лезвию, показывая Брыло, что с ним будет в случае отказа.
Брыло же откровенно радовался. Так в этой жизни ему еще не везло. Этот воевода оказался редкостным простаком.
Игнат выдержал паузу и как бы нехотя выдавил из себя:
— Согласный я!
Савельев вложил саблю в ножны и заявил:
— Верное решение. Завтра на рассвете жду тебя с иконой и сокровищами. Семью возьми с собой. Понял?
— Понял.
— Повтори!
— Завтра на рассвете вынести икону и сокровища, вывести семью. Ты проверишь, не обманул ли я тебя.
— Верно.
— Только уговор, князь. Чего будет со мной не из клада, то не тронешь. Мне еще устроиться на новом месте надо, сына лечить.
— Не трону. Ты мне икону и золото принеси. Не вздумай оттуда что-то брать! Меченый этого не знал, но к кладу была приложена опись. Если чего-то не досчитаемся, то наш уговор теряет силу.
— Согласен.
— Развяжи его, Тарас, пусть идет на болота, — сказал Савельев Дроге.
— Ты делаешь большую ошибку, князь, — заявил дружинник.
Савельев повысил голос:
— Делай, что приказано!
Ратник подчинился.
Скоро Брыло подался на болота. Он с трудом снимал за собой щиты, дабы преследователи не догнали его. При этом он все больше удивлялся наивности воеводы московской дружины.
Да и не только разбойник.
Сразу же после ухода Брыло Савельева окружили его воины.
— Что это значит, князь? — спросил Бессонов. — Почему ты отпустил разбойника? Он же ничего не принесет и не выйдет из стана.
Савельев осмотрел подчиненных и спросил:
— Неужели вы плохо знаете своего воеводу?
— Потому и дивимся, — сказал Бессонов.
— Недолго осталось дивиться. Скоро сами узнаете то, чего я покуда не скажу. Но золото и икона будут у нас. Шайка прекратит свое существование. А сейчас не следует выказывать недовольство. Едем в Тверь, в кремль, к тысяцкому Дмитрию Ивановичу.
— Нам тоже? — спросил Баймак.
— Нет, Анвар. Вам с Агишем велю продолжать наблюдение.
Смышленый, умудренный опытом служивый татарин хитро улыбнулся и сказал:
— Значит, мы продолжаем охоту, да князь?
— Конечно, Анвар.
— А я понял, что ты задумал.
— Понял, так держи при себе. И смотрите за Черным лесом. Особенно за теми двумя тропами, о которых мы якобы ничего не ведаем. Если что, ты знаешь, как надо поступить.
— Ладно, князь.
— Возьми у Гордея суму с провизией.
— Да у нас еще есть.
— Возьми, для вас везли.
— Хорошо, возьму.
— Пройдете с нами за рощу и вернетесь обратно.
— Понял.
Велико же было удивление городской стражи, когда через Васильевские ворота в кремль въехал отряд Савельева. Воины с открытыми ртами смотрели на боярина Воронова, гробовых дел мастера Пурьяка и еще какого-то простолюдина, связанных по рукам и ногам.
Отряд остановился у дворца, с крыльца которого как раз сбежал князь Микулинский. Он был весьма удивлен, а когда увидел пленников и короба, так вообще застыл пред конем Дмитрия.
Воевода особой дружины спрыгнул с седла и заявил:
— Приветствую тебя снова, Дмитрий Иванович.
— Привет и тебе, Дмитрий Владимирович, — проговорил тверской тысяцкий, указал на Воронова, Пурьяка, короба и спросил:
— Что это?
Савельев улыбнулся и ответил:
— Если ты о коробах, то в них половина сокровищ, похищенных разбойниками, а если о пленных, то перед тобой главарь шайки, тот самый Меченый. С ним боярин Воронов, его подельник, по сути, зачинщик и организатор преступного дела по уничтожению царского отряда Кузнеца и собственных холопов с целью похищения клада.
Микулинский был ошарашен.
— Воронов организатор?
— Да, князь, твой ближний боярин заправлял всем, что касалось похищения клада. Это он все придумал, устроил доставку сюда из Москвы Емельяна Горина, названого брата Меченого, ключника боярина Толгарова. Емельян свел Воронова с главарем шайки, они сговорились и захватили клад.
— Ты говоришь, что Меченый — это гробовщик Пурьяк?
— Да. Посмотри на его морду. Она расписана куда хлеще, чем у Игната Брыло. Но Пурьяк вел хитрую игру и двойную жизнь. Его шайка сидела на болотах. Он руководил ею с починка, тайно встречался с Брыло и указывал ему, что и как надо делать.
— Но как тебе удалось выйти на них, Дмитрий Владимирович?
Савельев усмехнулся и ответил:
— А это уж мое дело. Извиняй, князь.
— А сокровища? Ты говоришь, что в телеге половина клада?..
— Да, это доля боярина Воронова. Я не знаю, с кем он еще собирался делиться награбленным добром. С этим разберется следствие.
— Но ведь твой отряд должен был убыть в Новгород. Такой приказ содержался в царской грамоте.
Дмитрий вздохнул и сказал:
— Каюсь, князь, но тут я обманул и тебя, и твоих бояр, Воронова в том числе. Ничего подобного в грамоте не было. Но иначе я не взял бы главарей и половину клада.
— Ты всех переиграл, Дмитрий Владимирович. Теперь я разумею, почему ты стал воеводой не простой, а особой дружины. Погоди-ка!.. — Тверской тысяцкий будто что-то вспомнил. — Надо же срочно гонцов на Москву отправить, успеть сообщить, что мы до прибытия новых государевых следователей взяли зачинщиков ограбления и половину добра.
Савельев рассмеялся.
— Мы?
— Дмитрий Владимирович, дорогой ты мой, не дай мне попасть под гнев царский!
— Ладно, мы так мы. Но гонцов посылать покуда не следует.
— Но тогда новые следователи поставят себе в заслугу все то, что сделал ты.
— Не поставят. За клад, икону и главарей отчитываться перед царем мне. А я укажу на твои заслуги в этом деле.
— Хорошо, коли так. А что ты собираешься делать дальше?
— Извиняй, Дмитрий Иванович, но я не могу говорить об этом даже с тобой.
— Пусть так. Но помни, князь, что если тебе понадобится помощь, то я и вся тверская дружина в твоем полном распоряжении.
— А разве прежде было не так?
Микулинский вспомнил об особой царской грамоте и сказал:
— Ну да, конечно. Так было и раньше. Ничего не изменилось и сейчас.
— Поговорить со своим ближним боярином не желаешь?
— Еще как желаю!
— Так говори, а после определи всех троих в темницу, отдельно друг от друга, а то насмерть перегрызутся. И охрану им поставь надежную, усиленную.
— Не беспокойся, Дмитрий Владимирович, попались, теперь уже не уйдут. Я особый караул к ним приставлю.
— Только не назначай начальником кого-то из своих бояр. Ненадежные они у тебя.
— Не все.
— Но Воронова-то ты прозевал, Дмитрий Иванович.
Тверской тысяцкий взял Савельева за руку.
— Но ведь это уже в прошлом. Не так ли, князь?
— Пусть будет так, Дмитрий Иванович.
Микулинский подошел к телеге, где лежали связанные пленники.
— Как же так, Всеволод Михайлович? Я доверял тебе, делился всем, а ты что натворил? Предал меня, город, нашу землю. Как ты мог?
Савельев отошел от телеги, подозвал к себе Бессонова и распорядился:
— Гордей, тебе с сыном придется убыть в осинник, Осипа подменить, а главное — встретить Егора Осина и его людей.
Бессонов кивнул и сказал:
— Понял, князь, но не могу сообразить, как ты рассчитываешь заполучить вторую часть клада и икону.
— Разговор об этом пойдет позже, когда прибудет десяток конников Осина, а пока езжай в осинник, да так, чтобы из села вас с Власом никто не приметил.
— Сделаем, воевода.
— Не спеши, сперва прокатись по кремлю, потом выезжай через Тьмацкие ворота к берегу реки, затем уже скачи в осинник.
— Сделаем, князь.
— Давайте.
Князь Микулинский заполучил в свои руки Воронова и Пурьяка, вновь стал энергичным, отдавал команды налево и направо, всеми силами стремился избежать опалы государевой.
Воевода Опарь привез во дворец семью Меченого, а вместе с ней и суму, набитую золотом и серебром.
Любава бросилась было к мужу, но ратник остановил ее. Она упала на землю и забилась в истерике. Сын просто смотрел на отца и молчал, дочь плакала.
Микулинский подъехал к Савельеву и проговорил:
— И чего Пурьяк позарился на клад, когда у него в тайнике, устроенном в погребе, хранилось целое состояние?
— Жадность, Дмитрий Иванович. Атаман разбойников хотел старость провести в роскоши, ею же обеспечить и детей своих.
— И что мне с ними делать?
— Допроси отдельно Любаву, сына и дочь. Жена не могла не знать, чем на самом деле занимался ее муж.
— Не скажет она, а бить негоже, баба все-таки. Даже если и знала, то супротив мужа не могла пойти.
— Тогда отпусти ее. Пусть идет из города на все четыре стороны, куда глаза глядят.
— Нет, эта семейка может понадобиться новым следователям, которых пришлет к нам государь. Пожалуй, жену и детей Пурьяка я тоже отправлю в темницу. Пусть посидят, ничего им не станется. Заодно и допрошу всех.
— Ты здесь глава, тебе и решать.
— А ты чем займешься? Может, все-таки поделишься этим? А то царские посланцы прибудут, и что я им скажу?
— Думаю, до их появления мы уже заполучим весь клад. Да и разбойников побьем. Тебе придется принять баб и детишек, вышедших из леса. Их может быть много.
— В монастырь отправлю. Там места всем хватит. В городе они мне не нужны. Не дай бог тверичи по злобе побьют их.
— Разберешься. Я, если что, у себя, отдохну немного. Ратники мои тоже. Ты уж распорядись, князь, чтобы им приготовили еду, за конями посмотрели.
— Конечно, Дмитрий Владимирович, все сделаем так, как надо.
— Ну и ладно. Вечером мы выйдем из города, прогуляемся до Черного леса, посмотрим, что там да как. Так что одни ворота оставь открытыми.
— Какие?
— Любые, — ответил Савельев и усмехнулся.
В два часа пополудни ратники пообедали, а после четырех выехали из кремля через Васильевские ворота.
В балке Дмитрий остановил отряд и приказал:
— Далее со мной едет только Новик! Остальные ждут здесь, глядят по сторонам, не увязался ли кто за отрядом. Коли проявится слежка, выловить ее!
Ратники рассыпались по балке, спешились, поднялись на склоны, начали вести наблюдение.
Савельев и Новик заехали на тот самый участок, где брали Пурьяка с подельниками, между лесом и рощей, посмотрели на Черный лес, который казался мертвым. Они поскакали дальше, за Гиблую рощу.
Тут к ним вышел Баймак.
Всадники спешились.
Дмитрий спросил служивого татарина:
— Ну и что тут, Анвар?
Баймак ответил:
— Было ночью движение слева и справа. Именно там, где тропы. Посредине стояла тишина. На рассвете мы с Агишем посмотрели эти самые дорожки, в топких местах заметили настильные щиты. Разбойники их прятали, закидывали грязью, травой.
— А вы все же разглядели! — Савельев довольно улыбнулся.
— Ну так на то мы и стоим здесь, воевода.
— Вас-то разбойники не заметили?
— Зачем обижаешь, князь?
— Ладно, обидчивый ты мой. Не заметили, вот и хорошо.
— А ты, князь, серьезно рассчитываешь на то, что шайка выйдет для сдачи?
— Сам-то как думаешь?
— Вряд ли. Баб с детишками разбойники могут и выпустить, все же родные души, а сами скорее всего не сдадутся.
— Какой резон им выходить? Они торговаться будут или отбивать наше нападение на свой стан. Взять его, конечно, можно, но людей при этом сгинет много. — Савельев потрепал служивого татарина по плечу. — Ты, Анвар, особо не переживай. У меня есть кое-какие соображения на этот счет.
— А ты, я смотрю, так спокоен, словно у тебя и нет важного и трудного задания, порученного самим государем.
— А нет смысла дергаться, Анвар. От того, что я буду переживать, нервничать, ничего не изменится.
— Это означает совсем другое. Уж я-то знаю, что ты за человек и какой воевода.
— И что означает мое спокойствие?
— Так ты же сам сказал, что знаешь, как выполнить задание. Если до поры до времени не говоришь об этом нам, то правильно делаешь.
— Что ж, пусть будет так. Смотрите за лесом, мы в осинник.
Но не успели Савельев и Новик отъехать от рощи, как услышали крик, донесшийся от Черного леса:
— Эй, ратники, которые в роще, выходите. Разговор есть насчет нашей сдачи.
— Ого! — воскликнул Баймак. — Это что-то новое. Неужто разбойники решили сдаться?
— А пойду-ка я да узнаю.
Савельев кивнул Новику, и они вернулись к Черному лесу.
У выхода центральной тропы на обочине дороги стоял Игнат Брыло.
Он увидел Савельева, удивился и спросил:
— Ты что ж, воевода, сам тут смотрел за лесом или не отвел отсюда свой отряд?
— Не тебе вопросы задавать, Брыло. Сдаетесь?
— А что нам остается делать, коли вы обнаружили стан и тропу, ведущую к нему. Из болот мы теперь не выйдем. Вы перекроете путь и будете тянуть время до тех пор, покуда царь сюда целое войско не пришлет. Поэтому мы вынуждены принять твои условия.
— Это верное решение. Так вы хоть баб и детей спасете от лютой смерти. — Брыло огляделся и спросил: — Князь, ты про уговор наш не забыл?
— Я никогда ничего не забываю.
— Значит, замолвишь за меня словечко? Знаешь, как непросто мне было уговорить мужиков сдать оружие и вернуть золото.
— Чем же ты их взял?
— Каюсь, обманул. Сказал, что коли сами выйдем и все вернем, то казни избежим. Царь отправит нас на тяжелые работы во искупление грехов.
— И они тебе поверили?
— А куда им деваться? Сомневались многие, но выхода-то другого нет.
— Насчет тебя я слово замолвлю. Ты уцелеешь, а вот остальным разбойникам пощады не будет.
— Да что теперь. Они знали, что с ними будет, коли их возьмут.
— А когда обманывал подельников, совесть не мучила?
— Ты бы еще объяснил мне, что это такое.
— Понятно. Сдача в оговоренное время.
— Помню, на рассвете.
— Порядок будет таков. Сначала идешь ты, за тобой — носильщики коробов с сокровищами, далее — человек с иконой. Проверим, все ли они принесли, и продолжим. Мужики выходят со всем своим оружием, которое бросят на дорогу, по пять человек, каждый раз по моему приказу. Как закончим с ними, пусть идут бабы. Порядок определите сами. Где им с детьми встать, я укажу отдельно.
— А с ними что будет?
— Покуда князь Микулинский решил в монастыре всех поселить. Что с ними будет далее, решит новое следствие, назначенное государем. Понял, Брыло?
— Да как тут не понять? Хорошо, что ты меня первым выведешь.
— Предупреждаю, после выхода ты поведешь к стану моих ратников. Они проверят, все ли вышли, не схоронился ли кто, потом разрушат ваше логово. Тебя в Твери будут держать отдельно от остальных разбойников.
— А семью?
— Ее тоже. Не в монастыре, а под охраной в темнице. Там для нее безопасней будет. Сын-то выздоровел?
— Ты и о его хвори знаешь?
— Как видишь.
Брыло покачал головой и заявил:
— Да, крепко ты вцепился в нас. А сын-то вроде ничего, но осмотр лекаря не помешает. Да у нас многих смотреть надо. Недавно баба молодая померла.
— Так, Брыло, пока все. Завтра, как только появится солнце, выходишь сюда. Далее все по уговору.
— Так и будет, князь, — сказал Брыло взглянул на Савельева, резко повернулся, ломанулся чрез кусты в черную воду и начал быстро удаляться.
— В осинник, Кузьма, и быстро! — приказал воевода Новику.
