Глава 21. Шахматы и шашки

Мне казалось, что между этой комнатой и моим домом пролегал туманный коридор отчаяния. Как будто при свете несуществующих фонарей крупными серыми хлопьями валил колючий снег, заставляя зябко ежиться от холода внезапного одиночества. Самое страшное, когда тебя еще мгновение назад грели в своих объятиях, а потом… отпустили навсегда.

К холоду одиночества можно привыкнуть, годами разгуливая с душой нараспашку, и со временем перестать его ощущать. А можно и не привыкнуть никогда, зябко и грустно оглядываясь по сторонам в поисках того, кто сумеет хоть немного тебя согреть. Вот так и бродишь по миру с голодным и бездомным сердцем, заглядываешь в души людей в надежде найти для него приют. «Ой, а что у меня для тебя есть? Смотри, какие вкусные иллюзии!» – улыбаются люди, погладив словами и обласкав улыбками. И голодное сердце жадно набрасывается на иллюзии, радуется и просит еще… Еще немного сладких иллюзий.

Сердце так заныло, так заскулило, что я чуть не расплакалась.

Я медленно брела в странном лабиринте из точки «А я все еще не верю!» до точки «Без тебя». Рядом со мной плелось мое несчастное сердце. В железном наморднике, в строгом ошейнике и на коротком поводке Гордости. Сердце все еще упиралось, отказываясь принять очевидный факт, пыталось снять намордник и разорвать поводок. Поздно. Я ему больше не дам спуску! «Нас бросили!» – выдохнула я в надежде, что оно, как обычно, подергается немного и успокоится. Постепенно, медленно, с каждым выдохом и вдохом оно будет успокаиваться.

По щеке скатилась предательская слеза, оставляя ожог на Гордости.

Мое сердце снова в моих руках. Мне его вернули обратно. «Брак?» – поинтересовалась Интуиция, изучая стенд по защите прав потребителей. «Нет, очевидно, не подошло по размеру и цвету!» – вздохнула я, прикрыв глаза. Это раньше я задавала себе тысячу вопросов. Меня интересовало, куда это все заведет, чем закончится, будем ли мы вместе, как долго это будет продолжаться? Это были волнительные, сладкие и волнующие вопросы, которые заставляли утонуть в мечтах. А теперь вопросов нет.

Горло сжалось, губы дрогнули.

Глупое сердце все еще верит в то, что все можно изменить, можно пойти по следам, броситься, обнять и попросить не уходить. Я нервно дернула поводок и сердце дернулось со страшным криком боли. Так лучше. Так спокойней. Так привычней.

Я еще не плакала из-за расставания! Нет, ну честно! Не хватало мне рыдать из-за того, что меня не просто бросили, а бросили на произвол судьбы.

Еще одна слеза скатилась по той же дорожке, прерванная судорожным и горестным вздохом. Еще немного и плакала моя Гордость.

«Гордым легче, гордые не плачут…» – напомнила Интуиция, вспоминая стихотворение. «А вы проверяли их подушку?» – судорожно вздохнула я. Когда гордым тяжело, они не смотрят на всех вокруг как на ушастые жилетки, они не наматывают километры соплей на любого, кто не успел убежать! Гордые не выдают своих чувств. Но иногда чувства выдают Гордость.

Я нервно отбила зубами фламенко, открывая свою дверь и вдыхая уже приевшийся запах сырости и пыли. На столе лежал нож и картошка, которую я собиралась почистить.

«А что ты хотела? – усмехнулась Интуиция. – Устроила тут мужику санаторий «Все включено», вот и сдрейфил! Пугают мужиков режимные объекты! Вроде бы как бы и кормят вкусно, и целуют страстно, и танцуют вокруг него, а у него такое чувство, что где-то подвох! Заманивают, так сказать!» «Да никого я не заманивала!» – возмутилась я, уткнувшись в подушку. «А он подумал, что заманивают! – возразила Интуиция. – Еще бы! Гастрономическое разнообразие и эротическое безобразие спугнут даже лысого, облезлого принца с сомнительными перспективами престолонаследия, который ржет, как конь, жрет, как констриктор, годами высиживает яйца в уютном гнезде дивана и считает себя неотразимым!»

Я достала из-под матраса свой шарик, перевернулась на спину и долго смотрела в его хрустальные недра.

– Почему? – выдавила я, подняв брови в надежде, что понятливый шарик тут же даст ответ на вопрос. Так! Что-то есть!

«Я знаю точно наперед, на Кронваэль война идет! Тебе не стоит лезть в войну! Заставь других спасать страну!»

Спасибо, я тут о личном, а мне о политике! Прямо как телевизор! Хочется душевной мелодрамы, приготовила чай, печеньки, переключила, а на канале в самом разгаре политические дебаты. Пока сердце сидело в углу и икало: «он улетел, но обещал вернуться», я долго ворочалась, вытирая слезы о подушку. И если еще час назад на кону было слово «уснуть», то теперь – слово «забыться». Я сделала ставку на усталость и не прогадала.

«Запасайтесь всем, что есть! Станет нечего нам есть! Слушайте слова Импэры! Ведь Импэре можно верить!» – орал Буревестник, пока народ переглядывался и искал глазами астрального информатора.

Нет, я, конечно, не хочу панику колотить, потому что тут же получу от нее сдачи, но предупредить – дело святое!

Новости о том, что на Кронваэль движется армия Флармера, заставила людей пересмотреть все свои долгосрочные планы и трезво оценить перспективы. Официальные источники прикусили язык, возделав благодатную почву для сплетен, слухов, домыслов и пересудов. Добавив немного компоста в адрес местных органов самоуправства, перепахав их родословную и измерив глубину их интеллектуальных ресурсов, горожане ударились в обсуждение военной кампании, в которой разбирались лучше всех великих полководцев вместе взятых, посеяв семена смуты и паники. Клуб политических дебатов переехал в район виселицы – единственный культурный центр города, где заседал со страшной силой.

– Ничего-ничего! – воинственно орал какой-то чумазый парень в грязной рубахе. – Мы их на границе разобьем! Пусть только посмеют сунуться! Да!

Я присмотрелась к нему, вспоминая «военный резерв». Лицо показалось знакомым. Не он ли пытался в порыве патриотизма сломать себе руку об угол моего дома, как только пронеслась тревожная новость о надвигающемся конфликте?

– Мы дадим им жару! – пылко заверял его рыжий и взъерошенный соратник, потрясая разбитым кулаком. – Никто и никогда еще не завоевывал Кронваэль!

– Наш славный Кронваэль, он голову не склонит! Покуда в нем живешь, ты лучшего достоин! – запел кто-то, и нестройный хор затянул унылейшую песню, так сказать, сингл местного хит-парада, во время исполнения которого количество суицидов на душу населения должно вырасти в геометрической прогрессии. Я как раз хотела послушать что-то грустненькое, поэтому песенка пришлась как нельзя кстати. Под оптимистичный конец, у меня по щекам катились слезы. Было у меня подозрение, что у других на щеках блестят не слезы внезапно нахлынувшего патриотизма, а грустные воспоминания, которые прибило волнами памяти.

– …процветай, наш Кронваэль! – закончили свой гимн местные, а я поняла, что именно и каким голосом буду петь в тот момент, когда меня поведут на казнь. Чтобы не только не жалеть о предстоящей кончине, а еще и поторапливать палача.

Я молча сидела дома за столом, сложив руки в замок. Тишина потихоньку растворяла меня в собственных мыслях. Молчаливый геноцид эмоций проходил успешно. «Удачной охоты, Каа!» – благословила Интуиция. Только что была закопана любовь, рядом похоронена вера, а надежда еще пряталась, поэтому я ее внимательно выслеживала, перебирая собственные мысли. «А вдруг он решил проверить, как сильно ты его любишь? Вдруг он никуда не ушел?» – я уцепилась за эту мысль, сжимая кулаки и внимательно прислушиваясь к ней. «Надежда? Ты где? Выходи, родная! Ты мне очень нужна!» – елейно кричала я, как маньяк с ножом, прислушиваясь к дыханию жертвы. «Я здесь! Я все еще верю, что он – не такой мерзавец!» – отозвалась Надежда, снова ускользая от меня. Зато я точно для себя решила, что в этой мысли ее больше нет!

В дверь робко и неуверенно постучали, отрывая меня от моей охоты за призраками.

– Простите, Импэра! – послышался писклявый женский голосок. – Вы сказали, что не принимаете, но…

Ой, я бы сейчас приняла! Сначала просто приняла, потом факт, а следом решение! В дверь скользнула пара, держась за руки. Молодой человек лет двадцати и девушка лет шестнадцати. Одеты очень прилично. Я бы сказала, что даже представительно. Глазки светятся, ручки сплелись, улыбочки на лицах. Они держались так торжественно, словно я подрабатываю госрегистратором браков.

– Простите, не могли бы вы нам сказать… Мы вам не мешаем? – девица чувствовала себя очень неуютно, осматриваясь по сторонам и с надеждой поглядывая на меня, словно, я должна улыбнуться и сказать: «Ой, что вы! Меня вчера любимый бросил! У меня нет столько клея, чтобы склеить свою личную жизнь заново! Но вы мне совсем-совсем не мешаете! Обнимайтесь на пороге, целуйтесь на здоровье, сплетайте пальцы рук! Я что? Я не против! Зачем отравлять ядом своего несчастья чужие счастливые сердца, а я тут тихонечко закопаю любимого в душе и все!» – мысленно ответила я, чувствуя, как сердце дернулось и занервничало.

– Мы очень любим друг друга, – защебетала девушка, а парень положил руку ей на талию и притянул ее к себе, то ли шепча, то ли целуя на ушко. – Очень-очень! Но наши родители против отношений! Нам запрещают видеться! И мы просим помочь нам!

Нет, ну что вы! Не стесняйтесь! Можете прямо здесь переспать! Я могу отвернуться! Фи! Что я там не видела! Как будто мне руку на талию не укладывали, как будто никогда не целовали в щеку! Я вас умоляю! Да со мной это тыщу раз делали! И не надо смотреть на меня так, словно я сдаю номера с почасовой оплатой по принципу «сколько сможете, пока никто не видит».

Я проглотила нервный ком обиды на жизнь, чувствуя себя голодным сладкоежкой – диабетиком в кондитерском отделе. Местные Ромео и Джульетта смотрели на меня с такой надеждой, словно я вот-вот стану «чумой на оба дома» и возьму на себя тяжелые дипломатические переговоры с родственниками.

– Сколько вам лет? – я подложила руку под щеку, растекаясь по столу, услышав ответ, который сильно огорчил бы Уголовный кодекс и порадовал ток-шоу.

– Понимаете, Импэра! – встревожился парень, снова тиская свою спутницу. – Мы хотим сбежать и жить вместе! Вместе навсегда! Посоветуйте, что нам делать?

– Подумать как следует. Вы точно любите друг друга? А теперь представьте на секундочку…

Мой голос стал таким зловещим, что мне стало стыдно. Перепады настроения это когда перепадает всем!

– …что тебе каждый день на протяжении многих лет придется видеть одно и то же лицо. Сначала – нормально, потом все равно, а через пару лет подташнивать начинает! – злилась я, понимая, что ребята ни в чем не виноваты. – А потом выясняется, что ты не убираешь за собой вещи, а ты – любитель погулять и выпить. И что у нас? Скандал! Еще немного времени проходит, у вас намечается ребенок! Ее тошнит, ей плохо, она ищет повода для ссоры, тебя тошнит от нее, тебе плохо, ты ищешь повод почаще не бывать дома! И потом ты случайно замечаешь, что у него изо рта пахнет, как из помойки, а все тюлени смотрят на нее с завистью, ибо с такими запасами жира можно легко пережить и ядерную зиму.

Я щедро делилась неутешительными прогнозами семейной жизни. «Ой, а чего это они пятятся?» – осведомилась Интуиция, подозрительно прищуриваясь. Дверь осторожно закрылась, оставив меня в одиночестве.

Мне действительно нужно побыть в одиночестве, взять себя в руки и жить дальше. Меня всегда утешала мысль, что уже через год я буду вспоминать это с улыбкой. Но пока все мои мысли занимала предстоящая война. Слова «победа» и «Кронваэль», если и встречались в одном предложении, то исключительно с предлогом «над», а жизненный опыт подсказывал, что политики делятся на две категории. Одни любят шахматы, долго обдумывая каждый ход. Другие – шашки. Наголо. Теперь я понимаю трагедию гроссмейстера, в семье которого вырос почетный шашечник.

Где-то во дворце заседал гений от тактики, божество от стратегии, дьявол от экономики, поэтому сборы народного ополчения традиционно начались с введения дополнительного налога на обмундирование и вооружение в сумме двадцать шесть дев. Пока сборщик налогов зарабатывал себе группу инвалидности, оббивая пороги налогоплательщиков, лорд Бастиан рьяно листал очередную методичку для начинающих правителей, которую написали на тот случай, если своих мозгов нет. Я не знаю, кто автор этой книги, но есть подозрение, что я уже немного знакома с его творчеством по брошюре «Как стать королем или королевой за 66 дней», побившей рекорд популярности у местного населения. А я же, в свою очередь, чувствовала себя девушкой-бухгалтером, случайно стравившей местного дебила с властными амбициями, с иностранным кретином с матримониальными намерениями. И пока дебет с кредитом еще не сошелся в смертельной схватке, в столице висела тревожная тишина ожидания.

Отголоски войны слышались в каждом разговоре, страх отражался в каждом взгляде, а возле моего дома собирались стадионы. Политическую ситуацию легко было отслеживать по табличкам на груди висельников: «Паникер» и «Смутьян», а чья-то «сильная» рука вращала штурвал истории, беря курс на ближайший айсберг.

– Кронваэльцы! – стучал кулачком по балюстраде балкона местный «Андрей Болконский». – Мы должны отстоять наш город! Никогда еще враги не брали столицу!

Народ «Войну и мир» не читал, но чувствовал, что где-то есть такой писатель, как Уильям Шекспир. Собравшись под балконом толпа Ромео требовала, чтобы Джульетта им дала… хотя бы оружие. Или что-то, что можно противопоставить неплохо вооруженной армии. Складывалось такое впечатление, что где-то сидит без работы отоларинголог и терпеливо ждет, когда к нему на прием с жалобами на серные пробки явится главный защитник и зачинщик. Но пока что дальше видеотрансляций дело не шло.

– Мы должны сплотиться в трудную минуту! Защитим Кронваэль! Любой ценой! Преданные кронваэльцы, мы отстоим нашу столицу! – кричал герой, пока наперегонки падали его авторитет и боевой дух кронваэльцев. Все его речи сводились к тому, что спать спокойно можно только заплатив налоги. После третьего выступления количество просмотров начало стремительно падать, а численность людей под балконом неумолимо уменьшаться. Оставались лишь преданные фанаты, все еще не верящие в то, что слово «преданные» имеет несколько значений.

Первым шагом навстречу народу, кроме введения нового, поголовного налога, было решение снова превратить виселицу из рекламной площадки в акцию устрашения.

Никогда я еще не видела, как акционеры защищают информационную поддержку своего бизнеса, отгоняя стражу. Крики продолжались до вечера и завершились тем, что вместо «смутьянов» на виселице висел сборщик налогов и его секретарь-секьюрити. Вооруженная стража пыталась утихомирить разбушевавшийся народ, но потом позорно дезертировала под градом камней. Сколько еще шагов навстречу народу собирался сделать самопровозглашенный правитель, ни мне, ни науке было неизвестно, но пока что мы двигались туда, откуда ноги растут.

Первым признаком войны, как я полагаю, должно было стать появление на горизонте запыхавшегося отряда, оставшегося от разбитого на границе Кронваэля войска, несущего в руках кривой заборчик. «Никогда еще враг не переступал нашей границы!» – напомнила Интуиция, пока я пыталась проглотить тугой ком нарастающей тревоги. Я потратила все деньги на припасы, но мне все равно казалось, что мало. «Судя по запасам, их вполне хватит, чтобы пережить маленькой семье маленький ледниковый период!» – обрадовалась Интуиция, потирая ладошки, но ледниковый период в сердце у меня был, а вот семьи не было.

Ход времени всегда замедляется перед чем-то страшным. Город томился в ожидании, пока самые слабонервные выстроились в очередь со своими пожитками, покидая «ненадежные» стены. Одновременно с этим в город тянулась целая очередь, оценившая стены столицы по степени благонадежности на «лучше что-то, чем ничего!» Буревестник возвестил о том, что где-то на каком-то Ледовитом перевале Драконьих Зубов, армию Флармера встретил очередной гарнизон Кронваэля. Эта новость мигом облетела все уши и осела на языках. Следом за ней, считай, вдогонку прилетела новость, что битва была почти моментально проиграна из-за численного превосходства противника. Часть нашего доблестного войска с позором бежала и укрылась в горах, злобно шипя во вражеские спины. Враги двигались к нам со скоростью экскурсионной группы, ненадолго останавливаясь осмотреть местные достопримечательности.

– Нет, ну это позор! – возмущался Чумазый, возглавляя местный «шахматный клуб». – Неужели нельзя было атаковать с двух сторон? Я не понимаю! Зашли отсюда и отсюда! И все! Враг разбит! Но нет же! Пошли же напрямую! Э-э-э-эх! Ну кто так делает?

– Если бы я там был, я бы спрятался в пещерах, а потом внезапно атаковал! – или возражал, или соглашался Рыжий, являясь заместителем главного «военачайника». – Они – хрясь! Мы их – бам-с! И все!

– Ты прав, дружище! Совсем не умеют сражаться! – одобрил идею с «хрясь» и «бам-с» заведующий всем этим клубом, раскладывая камни на земле и двигая их палкой. – Вот смотри…

Я вспоминала огромные горы, застывшие на горизонте, и втайне надеялась, что это – не единственные возвышенности Кронваэля, а речь идет о каких-то других, более географически отдаленных достопримечательностях.

– Записывайтесь в ополчение! – кричал возле виселицы какой-то суровый и усталый мужик с бородой-лопатой и свитой из латников. – Защитите свои семьи! Мы даем обмундирование, меч и похлебку раз в день! Записывайтесь в ополчение! Защитите Кронваэль!

Чумазый и Рыжий, едва завидев «военную комиссию», начинали медленно сворачивать свое заседания и спасать свои «заседалища» от неминуемого обмундирования.

Пока другим не хватало времени, мне не хватало сердца. Я физически чувствовала каждый его удар, стараясь в минуту слабости и нахлынувших воспоминаний о поцелуях и объятиях, о бархатном низком голосе с оттяжкой в хрип, не поддаться отчаянию, сжимая судорожной хваткой подаренное одеяло. Каждую ночь я лежала на подушке, закрыв глаза, и мне казалось, что вот-вот к моим дрожащим губам прикоснуться чужие теплые губы, нежная рука успокоит меня ласковым прикосновением, и все тут же встанет на свои места. «Все уже встало на свои места!» – мрачно замечала Интуиция, констатируя нелицеприятный факт. Но как бы я себя ни успокаивала, с наступлением темноты в моем сердце загорался призрачный огонек надежды. Я не знала, ненавижу его или люблю. Сначала я жалела себя, долго, мучительно и нервно. Ком жалости стоял в моем горле, готовясь вырваться слезами и беззвучным криком отчаяния. Мне всегда казалось, что когда застываешь в беззвучном крике, его обязательно должен услышать тот, кому он предназначался, где бы он ни был. Жар сменялся холодом, сердечные переживания – голосом разума, который раз за разом твердил, что так будет лучше для всех. Наверное…

Через два дня возле виселицы собралось ополчение, которое я бы вряд ли поставила в почетный караул возле дворца. Сначала мне было смешно, глядя, как несуразно и глупо смотрятся доспехи на некоторых представителях местных вооруженных сил. На ком-то они болтались, на ком-то еле сходились. Меч для многих был в новинку, поэтому его разглядывали с интересом. Худосочный паренек с лицом, побитым оспой, пытался сделать неуклюжий замах, но центробежная сила влекла его самого дальше по траектории, вызывая смех «военачальственного клуба». Рыжий прислонился к углу дома и что-то с улыбкой шептал на ухо своему чумазому руководителю, а тот просто загибался от смеха, хватаясь за живот, и кивал, соглашаясь с заместителем.

Женщины всех возрастов поджимали губы и прятали лица на груди друг друга, захлебываясь рыданиями. Двое маленьких оборванцев нашли палки и тоже решили присоединиться к «армии». Какой-то толстяк потрепал их по голове, глядя на то, с какой решимостью восьмилетки становятся в ряды защитников. Их мать рыдала, баюкая на руках икающую кроху. Толстяк улыбнулся и помахал своей жене, которая зарыдала с новой силой, прижимая к себе ничего не понимающую малютку.

– Мама! Смотри! Я как папа! – гордился совсем юный защитник, показывая матери меч. Сгорбленная мать смотрела на него странным взглядом, теребя грязную бахрому серого платка. Тем временем Рыжий и Чумазый показывали друг другу палкой приемы самообороны, громко рассуждая, о том, что большинство из ополченцев неправильно держат меч. Меч нужно держать перед собой, прикрывая грудь! Вот так! Да! Нет так! Не-е-ет! Ни в коем случае!

– Импэра! – оживились добровольцы и их семьи, увидев меня, стоящую на крыльце. – Импэра! Она здесь! Она пришла благословить нас!

Я поймала взгляд старика, который едва стоял на ногах, опираясь на меч, как на палку, поймала глазами взгляды мальчишек, чей возраст явно не спросили в местном военкомате. В горле сжался судорожный ком.

На том конце улицы Рыжий, Чумазый и их приверженцы в удручающем количестве, хвастались у кого сильней руки, демонстрируя внушительные мускулы и давая друг другу пощупать их сквозь рубахи, дабы убедиться, что с таким «героем» связываться себе дороже! Где-то в толпе плакал до хрипа маленький ребенок, которого никак не могли успокоить. Может, малыш никогда больше не увидит папу, может быть, он будет знать о нем только со слов матери, но я знаю, что если столица выстоит, то благодаря его отцу и таким, как он.

Стоящие передо мной мужчины – не принцы. Нет. Сравнить их с принцами было бы оскорблением. Даже однорукий верзила, который отказался от щита, взяв в единственную руку меч в сто раз прекрасней самого прекрасного принца, прячущего свою венценосную задницу за спинами своих подданных, листая учебник по тактике и стратегии. Грош цена вашим принцам! Грош цена! Мечтайте дальше о принцах, не буду вам мешать! Только вы не мешайте мне мечтать о том, кто не побоялся идти на верную смерть, ради своей семьи! Попробуйте только поднять меня на смех! Пусть принц пускает розовые сопли, опыляет вас красивыми словами, щедро разбрасываясь подарками и дефицитной романтикой, но если вы хотите раскрыть кому-то сердце, а не пустой кошелек для инвестиций, то принца лучше послать, как он посылает войска на верную гибель, заседая в глубоком тылу.

Нет, мужчина моей мечты никогда не сбежит, как трус! Он не будет прятаться за спинами других, хвастливо заявляя «и я бы мог»! Мне стало так мерзко! Так мерзко, как не было никогда! За то, что полюбила… труса! Он – не мужик, нет… Он – мразь, которая не стоит даже грязного сломанного ногтя этого заросшего и страшного кузнеца, который обнимает своего маленького сына. Моя любовь не стоит ни слезинки, ни соплинки! А ведь меня целовали губы мерзкого, отвратительного труса. При мысли об этом почему-то захотелось сплюнуть на землю! И сейчас мне было удушающе стыдно о том, сколько слез я пролила в подушку, думая о нем. Видите ли, не хочет остаться без работы! Карьерист хренов! Тьфу!

– Импэра! – отчаянно крикнула какая-то женщина, прижимая к себе маленькую притихшую девочку, которая вцепилась в материнские волосы.

Я закусила губу, чтобы не расплакаться и сделала решительный шаг вперед. Мои кулаки сжались от небывалого воодушевления. Словно пару минут назад для меня открылась истина, снизошло просветление и осенило озарение!

– Я вами горжусь, – прошептала я, пытаясь проглотить слезы в воцарившейся тишине. На том конце улицы раздавались гаденькие смешки, которые тут же стихли при звуках моего голоса. – Если бы вы знали, как я вами горжусь… Вы – настоящие мужчины! Я… Я даже не знаю, как это сказать… Простите… У меня просто нет слов…

Мои кулаки сжались. Я и без дара предвидения знала о том, что большинство из них погибнут в первом же бою. И они знают, просто храбрятся в глазах друг друга и своих семей. Настоящий мужчина должен уметь не только бросать вызов судьбе, но и принимать его. Эти люди его приняли. И за это, все в том же истерическом порыве воодушевления и странной уверенности в правильности своего поступка, я опустилась перед ними на колени.

– Импэра! – какой-то темноволосый юноша в доспехах бросился ко мне, пытаясь поднять меня. – Вы не должны стоять на коленях! Вы же Импэра!

– Я стою на коленях и перед тобой, – прошептала я, чувствуя прилив странного благоговения. И пока наивные барышни готовы вытереть пол коленями перед ухмыляющимся альфа-самцом, я буду стоять на коленях перед теми, кто готов умереть, защищая близких и родных. Так стоят на коленях перед гранитными плитами, на которых высечены имена, чувствуя, как вечный огонь, спрятавшийся в цветах, искрой безмерной благодарности зажигает твое сердце.

Раздался гаденький смешок. Люди дружно повернулись в его сторону. Ржал Рыжий, покатываясь, хватаясь за живот и тыкая в нас пальцем. Темноволосый и долговязый парень из толпы тех, кому война противопоказана Минздравом, молча подошел к груде доспехов и стал цеплять на себя нагрудник, стараясь не смотреть в сторону обалдевших от такой резкой смены мировоззрения друзей.

– Эй, ты что? Дурак! Мать пожалей! – орал Чумазый, негодуя. Бородатый мужчина подошел к новобранцу и помог справиться с ремнями, одобрительно похлопав по плечу и указывая ему на место в строю.

– Заткнись, брат! – огрызнулся новобранец, становясь рядом с героями. «Все мужчины мечтают о том, чтобы женщины стояли перед ними на коленях, но эту честь нужно заслужить!» – заметила Интуиция.

Я поднялась с колен, просто полыхая от гнева, как фурия. Вытащив из груды доспехов меч, я решительно двинулась в сторону «юмориста», чтобы показать ему такой «аншлаг», который он запомнит надолго.

– Ну что? Уже нашел погреб, в котором будешь сидеть? Трус! Подлец! Мерзавец! – на эмоциях заорала я, понимая, что конкретно в этом случае мне удастся даже замахнуться. – Готов сбежать в любую минуту? Считаешь войну бессмысленной тратой времени? Ты бросил все, что у тебя было на произвол судьбы, подонок! Да я бы рот с мылом вымыла на месте девушки, которая решила тебя поцеловать! Да! Или ты думаешь, что отсидишься где-то тихонько, а потом явишься с радостными криками: «А вот он я! Живой, здоровый!»

Куда меня понесло дальше, я плохо помню, но точно знаю, кому адресованы эти слова. Есть такая категория людей, которые ругаясь с кем-то, забывают о его существовании, потому что в этот момент на них чужими глазами смотрит весь несправедливый мир.

Я выдохнула, сглотнула, чувствуя, что почти охрипла от воспитательной беседы, а потом смерила взглядом лицо Рыжего, и двинулась обратно к груде железа, чувствуя себя опустошенной.

– Импэра! – закричал ребенок с палкой, тыкая грязным пальцем в герб Кронваэля. – Импэра!

Я перевела равнодушно-усталый взгляд на щит, прислоненный к доскам, и увидела стандартную картинку в стиле фэнтези. И что? Что тут такого? По запросу поисковика вам вывалится целая тонна стандартных картинок! Но все почему-то стали внимательно разглядывать девушку, изображенную на щите. Такое чувство, словно ищут три отличия. Я, например, искала сходства, в упор их не видя! Грудь у нее больше, талия уже, лицо проще, волосы длиннее. Да и с таким носом меня бы вернули обратно аисту и потребовали с него неустойку.

– Импэра! – каждый ополченец считал своим долгом поднять щит, удивленно рассматривая изображенную на нем девицу. – Им-пэ-ра! Им-пэ-ра! Мы будем сражаться за Импэру!

А я-то думала за Кронваэль. Печально… Ну хоть не за дракона! И то радует!

Прошло несколько дней, и воодушевление сменилось ужасом, когда холодные пальцы страха гладили мою неприспособленную к таким переменам психику. В стройные ряды ополчения вливались все новые и новые новобранцы, зато мои пробелы в местной географии восполнялись с катастрофической скоростью передвижения вражеской армии. «Пара фраз долетевших оттуда» действовали на столицу, как брошенная под ноги толпе граната. Город застыл в ожидании, тревожно вглядываясь с башен и стен в сторону туманных гор. Враги будут здесь со дня на день. Единственная, перекрытая вражеской экскурсией, дорога, ведущая через горный перевал, опустошила все прилавки, взвинтив воистину драконовские цены даже на хлеб. С утра хлеб стоил один золотой.

Не было ни запыхавшегося отряда со штакетником, не было ни стука в ворота: «Здравствуйте, мы – свидетели вашего поражения!». Просто в один день, который не назовет прекрасным даже законченный слепоглухонемой оптимист, враги стояли под стенами столицы, как гости под дверью с домофоном в надежде, что кто-нибудь их да впустит.

– Импэра! Импэра! – кричали люди под окнами, пока я малодушно пряталась в своем доме, стараясь лишний раз его не покидать. В такие моменты липкий страх смешивался с волнением, а я старалась сидеть тихой пугливой мышкой в надежде, что народ покричит и разойдется. В моей трудовой книжке было много разнообразных записей, но как-то не хотелось, чтобы после записи «Импэра», появилась запись «предводитель дубины народной войны и заместитель руководителя народного ополчения». Иногда мое терпение лопалось, и я боролась с желанием выйти и крикнуть: «Отстаньте от меня! Оставьте меня в покое!»

Раздражение сменялось горьким комом отчаяния, когда грудь сдавливала немыслимая, тягучая боль внезапной, осознанной пустоты. Я прикусывала палец, пыталась вычеркнуть из памяти широкие плечи, теплые и сухие губы, от которых сложно оторваться и сладкий рубец шрама на щеке. Я пыталась забыть то чувство, когда по спине поднимается электрическая волна, заставляя сжиматься в исступленных конвульсиях, боясь на секунду потерять губами губы… Когда вжимаешься, пытаясь стать еще ближе, а ближе уже невозможно! Ты или плачешь, или смеешься, оттого, что нельзя просто взять и раствориться навсегда в другом человеке… Это невозможно. И это «невозможно» пугает, огорчает, расстраивает. Ты знаешь, что еще немного и чужие губы подарят тебе судорожный поцелуй, переходящий в прерывистое, нервное, горячее и сладкое дыхание на твоих губах. Нет… Нельзя вспоминать… Нельзя думать об этом!

Я задыхалась, пытаясь выскрести из своего сердца и тень, и воспоминания о ней, вслушиваясь в крики на улице. Почему я? Я что? Грудью на амбразуру должна лезть? Я не Жанна Д’Арк, чтобы вести в бой армию! Что им от меня нужно? Отстаньте от меня! Мне плевать, что творится за стенами этого дома! Вам ясно? Плевать! У меня свои проблемы!

– Импэра! – кричали на площади, бряцая оружием, а я закрывала уши руками. В этот момент внешняя борьба с каким-то навязанным общественным долгом становилась внутренней борьбой с поселившимся в сердце богом. Сердце, не спрашивая ни у кого, продолжало молиться ему, заставляя меня тяжко страдать. Как можно любить труса и подлеца? А оно все еще любило…

Сколько дней прошло с момента расставания? Я не могу сказать. Ко мне все так же приходили люди, приносили еду. Я сначала отказывалась, а потом поняла, что слегка недооценила свой аппетит, поэтому была очень благодарна за посильную гуманитарную помощь. Нет, я могу утешить, успокоить, но я не хочу сражаться! Я не хочу, чтобы меня посадили на кол, а потом размахивали мною, как стягом перед полчищем врагов.

На площади разместился лазарет, куда сносили раненых. Среди них сновали целители, пытаясь облегчить страдания. Я не хочу выходить! Я не хочу видеть чужие страдания! Мне и своих с головой хватает! Прекратите! Хватит! При чем здесь я? Я здесь при чем?! Я уже готова была сказать любое имя, лишь бы от меня отвязались! Мне откровенно плевать, кто станет королем или королевой, кто поведет кронваэльцев в бой! У войны, между прочим, не женское лицо, а у меня не настолько большая грудь, чтобы прикрывать ею все амбразуры и быть затычкой в каждой идеологической дырке!

Однажды в дверь робко поскреблись. На пороге стоял бедно одетый и босой мальчик лет десяти. В руках ребенка была краюха хлеба. Он отломал половину и протянул ее мне. В детских глазах стояли слезы надежды.

– Импэра, – прошептал мальчишка, держа передо мной кусочек черствого хлеба. – Сделай так, чтобы папу не убили… Я прошу тебя, Импэра… Ты же все можешь… Вот, все, что у меня есть… У меня больше ничего нет… Только это…

Я смотрела в яркие голубые глаза ребенка, на слезинку, которая скатилась по чумазой щеке и на худые, дрожащие пальцы, которые протягивают мне половину своего сокровища. Мальчик засомневался, посмотрел на оставшийся кусок и тоже протянул мне…

– Чтобы папу… не убили… – шепотом повторил ребенок, пока в его глазах стояли слезы. – Возьмите… Это все, что у меня есть… Импэра, чтобы папу не убили… Пожалуйста… У нас дома больше нечего кушать… Это все, что у нас есть…

Тонкие грязные пальцы протягивали мне два куска черствого хлеба. За что? Что он делает?

– Если размочить его водой… будет вкусно, – губы ребенка дрожали. Перед моими глазами расплывались две черствые краюхи. – Я для тебя берег, Импэра… Пожалуйста…

Я сглотнула, опустилась на колени, обнимая ребенка, гладя его по спутанным волосам и проклиная всю несправедливость мира.

– Не надо, малыш, – задыхалась я от внезапной материнской нежности, кривя губами, но не кривя душой. – Кушай сам… Я тебе еще могу дать… У меня еще хлебушек есть… Иди сюда, малыш…

Я сбегала в дом, достала хлеб, отломила большой кусок, а потом сунула в руки мальчику, который смотрел на него с голодным удивлением.

– Кушай, маленький, кушай… – шмыгала носом я, а на площади тем временем появился вооруженный отряд во главе с лордом Бастианом. На нем была золотая кольчуга, сверкающая на солнце нашими налогами, меч в ножнах и мужественный взгляд, которым нужно смотреть на потомков со страниц истории.

– Все, кто может держать оружие! – скомандовал лорд, осматривая раненых на предмет оставшихся конечностей. – Сейчас мы выйдем и покажем, на что способен Кронваэль!

– Лорд Бастиан, – рядом с «военачайником» появился бородатый мужик – рекрутер. – Это было бы очень глупо! Нас сметут! Я предлагаю…

– Молчать! Здесь приказы отдаю я! – рявкнул Бастиан, сверкнув не только доспехами, но и глазами. В его взгляде отчетливо читалось: «Без пинка, нет рывка!» И меня это настораживало. Только сейчас я разглядела, что на доспехах был изображен дракон. «Где же мой Тулон… Тьфу ты! Дракон?» – съехидничала Интуиция, глядя на нашего Андрея Болконского, который соизволил сменить место дислокации и принять активное участие в боевых действиях, тылом предчувствуя посмертную славу. Я, конечно, сомневаюсь, что герой полезет на передовую, ведь где-то на полочке семейной библиотеки пылится методичка для начинающего защитника Кронваэля, которая начинается словами «наш комбат начистил медали, видно хочет пойти в атаку! Но он не пойдет первым! Прекрасно работает снайпер!» Если кто-нибудь когда-нибудь надумает писать историческую хронику, позовите меня! Я с удовольствием внесу свою скромную лепту в виде неполиткорректной правды.

– Люди устали! – возмутился бородач, показывая рукой на «войско». – Ваша атака захлебнется… Подумайте, мы можем…

– Молчать! – закричал Бастиан, решительно отдавая приказ. За ним шел знаменосец с тоскливой миной, неся знамя Кронваэля, которое запуталось вокруг древка. Не знаю, сколько сражений видел этот героический стяг, но есть у меня подозрение, что не было такой вражеской крепости, над которой бы он развевался. И, я так понимаю, не будет.

– Все, кто может держать оружие, за мной! – заорал лорд, пропуская вперед на верную гибель «патриотов».

Нет! Так нельзя! Раненые вставали, брали мечи и шли на верную смерть. Женщины рыдали, дети кричали. Маленькая девочка подошла к отцу, чья рука покоилась в окровавленной повязке.

– Вернись, папочка… Вернись, прошу тебя! – всхлипывала белокурая малышка, пока отец одной рукой стирал с ее покрасневшего кукольного личика слезы, изредка поднимая глаза на бледное лицо жены. – Ты же вернешься? Ма-а-ам! Папа вернется? Да?

Рядом молодой парень с забинтованной головой целовал миниатюрную девушку, которая кусала губы, чтобы не расплакаться. Она гладила его щеки, как когда-то я гладила щеки любимого… Старуха обнимала двух сыновей, которые скорбно переглядывались, положив руки на сгорбленные и содрогающиеся плечи матери. Когда люди уходят, тебе всегда кажется, что они вернутся…

– Импэра, – выдыхали воины, для чего-то становясь на колени передо мной. – С нами Импэра!

Из всех, кто находился на площади, единственным, кто не встал на колени, был великий «палководец» Бастиан, явно всю ночь заседавший над картой и двигающий палочкой игрушечных солдатиков, пока настоящие умирали на поле боя.

– Защити нас, Импэра, – прошептал парень с забинтованной головой, сжимая рукоять меча. – Защити нас… Благослови нас…

Они уходили, а я смотрела им вслед. Войне плевать, хочу ли я ее или нет! Войне все равно, что я о ней думаю! Войне не интересно, из-за чего она началась… А началась она из-за меня! Если бы я что-то могла сделать? Ну не может же такого быть, чтобы из-за меня погиб целый город? Идиоты идут умирать за шарлатанку! «Нет, они идут умирать за идею! – прошептала Интуиция. – Так получилось, что этой идеей стала ты! Им нужно за что-то сражаться, им нужно во что-то верить, им нужно за что-то умирать… У них нет короля, у них нет религии, у них нет предводителя… У них есть только идея».

И вот что мне сейчас сделать? Заорать, что я – никакая не Импэра? Что я всех обманула?

«Народная любовь слепа. Крутить романы с народом – дело опасное. Народ быстро влюбляется, быстро разочаровывается и страшно расправляется со своими бывшими возлюбленными. Народная любовь переменчива, она не прощает ошибок!» – заметила Интуиция. И в этот момент мне почему-то очень сильно захотелось отложить душевный стриптиз и полдень чистосердечных признаний, понимая, что слушатели вооружены и очень опасны. А лишние органы не идут в довесок к моей базовой комплектации. Не то чтобы у меня есть претензии к природе на предмет рудиментов, просто инстинкт самосохранения не поставил свою резолюцию на опрометчивом решении, призванном облегчить если не участь, то хотя бы совесть.

– Сделайте же что-нибудь! – прошептала старуха, в отчаянии цепляясь за мои руки. – Вы же Импэра! Его убьют… Моего мальчика убьют… Я его растила…

Я поймала себя на мысли, что не могу смотреть в глаза детей, которые вот-вот осиротеют, не могу смотреть в глаза стариков, которые вот-вот потеряют смысл жизни, не могу смотреть в глаза жен, которым в утешение останется только память о муже.

Они ждут, что я схвачу меч, брошусь, как Жанна Д’Арк, в бронелифчике и бронетрусах на баррикады, искать амбразуру третьего размера и верную смерть? Или они ждут, что я, как ниндзя, прошуршу с мечом, требуя воздушный коридор и мягкую посадку на головы врагов? Или одним мощным заклинанием, которое начинается со слов: «Итить твою мать!», снесу все вражеское войско? Если что, у меня в основном дипломе значится «экономист», а не «принцесса-воин».

Какой-то странный порыв, от которого я сама испугалась, дикая мысль, которая привела меня в состояние замешательства, заставили меня сжать кулаки и закрыть глаза. Мне уже все равно… Так или иначе, по окончании войны меня убьют за ненадобностью. Герои должны быть мертвыми, потому что мертвые уже не допускают ошибок. Мне и так немного осталось, потому что ни спрятаться, ни схорониться мне не удастся. Я видела глаза тех, кто идет на смерть, видела последние взгляды, которые они бросали на дома и улицы, видела, как они оглядывались, чтобы в последний раз взглянуть на родных и любимых, сбившихся в кучку и объединенных общим горем, и запомнить их…

И тут я почувствовала, как к моей спине приставили острое «здравствуйте». Та-а-ак!

– Тише, Импэра. Мне нужен живой щит для ведения переговоров! – прошептал Бастиан. – Если будешь сопротивляться, я церемониться не стану. Делай вид, что просто идешь рядом. Эта война началась из-за тебя! Так что будь так любезна, закончить ее. Если тебе не сложно… Я хочу сдать этот город. Но мне нужны гарантии, что я останусь у власти даже при Флармере.

– Тебе не стыдно? – прошептала я, понимая, что методичку по тактике и стратегии кто-то все-таки начал читать с раздела «Как правильно сдать город, чтобы при этом тебя считали в худшем случае – идиотом, в лучшем случае – патриотом».

– Мне? Стыдно? – усмехнулся Бастиан, ведя меня рядом и упираясь кинжалом в мою спину. – Отчего мне должно быть стыдно, Импэра? От того, что у меня есть цель? От того, что я не хочу больше стоять в тени своего отца? Мне за это должно быть стыдно? Имя отца не позволит мне сдать город без боя. Если все будет хорошо, то, поверь мне, я, так и быть, прощу тебя за… Впрочем, неважно…

Список претензий к моей скромной персоне, очевидно, был настолько велик, что его не стали озвучивать. Ворота с грохотом опустились, выпуская людей навстречу смерти.

– Они же погибнут, – нервно прошептала я, глядя на ополченцев. – У них семьи…

– Импэра, – усмехнулся лорд, проводя лезвием кинжала по моей спине. – Только не надо рассказывать, что ты платишь народу взаимностью. Ты – просто инструмент, а незаменимых инструментов нет. Помни об этом. Сегодня – ты, завтра – кто-то другой. Так что не обольщайся народной любовью. Знаешь, сколько было таких? И знаешь, где они теперь?

Перед нами возникла армия Флармера, поднятая по боевой тревоге. Она неумолимо приближалась стройными рядами, пока с гор на горизонте сочился белой мглой туман. Даже воздух казался каким-то истончившимся, каким-то слишком свежим и слишком холодным.

– Если дернешься, я убью тебя, – прошептал Бастиан, целуя меня в висок. – Если я сказал, что ты – инструмент, то это не значит, что ты мне не нужна. Ты мне очень нужна. Понимай как знаешь.

– Твой отец был бы против, – прошептала я, глядя, как к нам приближается неисчислимое войско, от численности которого у меня по спине побежали мурашки.

– Ты ничего не знаешь о моем отце, Импэра. Он оставил тебя мне в качестве инструмента для управления Кронваэлем. Он знал, что рано или поздно его убьют, и если вопрос с королем не будет решен, то править страной придется мне, – услышала я голос над ухом. – Считай, что тебя мне подарили. Отец знал, что я найду способ воспользоваться тобой. Я долго думал над этим наедине с собой и понял…

Да, теперь я знаю, что делают мужчины в туалете. Вы думаете, что они просто молчат, но нет же! Нет! Идет сложный мыслительный процесс! Неожиданные выводы о том, что меня оставили в качестве наследства, слегка меня озадачили. «Импэра. Одна штука!» – зачитала завещание Интуиция. Еще какая штука, между прочим! «Как же мы об этом не догадались! Вот мы – бревно!» – ужаснулась Интуиция. От бобра добра не ищут! Особенно, когда ты бревно!

Я дернулась, понимая, что если переговоры зайдут в тупик, мне несдобровать. Уж больно решительно паренек идет к успеху.

Рывок был вполне оправдан, и я очутилась между двумя армиями. Ну как, армиями? Я посмотрела на кронваэльское ополчение, и осознала, что округлить его численность до армии не сможет даже ну очень начинающий математик.

В какой-то момент внезапно налетевший порыв ветра поднял мои волосы и расправил парус юбки. Стало как-то зябко и страшно застыть на тонкой границе мира, напоминающей лезвие. «Лезвие бритвы и лезвие битвы», – выдохнула Интуиция, понимая, что только что подвела меня так, как не подводила никогда!

– Не стрелять! Это – Импэра! – прокатился приказ среди флармерианцев. – Не стрелять в Импэру!

– Стреляйте по Флармеру! – заорал Бастиан, быстро меняя косолапые сандалики предателя на треуголку полководца.

– Мы можем попасть в Импэру! – раздался чей-то возмущенный голос за моей спиной. Я стояла меж двух огней. Осталось только расставить руки, чтобы каждая сторона задумалась о том, что означает этот жест. Либо я встречаю врагов с распростертыми объятиями, либо защищаю Кронваэль. Тут смотря с какой стороны на это посмотрят историки.

– Выполнять приказ! – донесся до меня возмущенный до глубины связок голос Бастиана. – Стреляйте!

– Остановите войну! – закричала я, понимая, в каком положении сейчас нахожусь. – Я прошу вас! Остановите войну! Я не хочу, чтобы проливалась кровь! Вам что? Заняться нечем? Вам делать нечего? Я прошу вас! Прекратите! Я буду стоять так, пока вы не сложите оружие!

Порыв ветра уносил мои слова, а я не знала, услышат ли их или нет.