Глава 31

1-е место: Адель Вольф, 12 дней, 10 часов, 37 минут, 5 секунд.

2-е место: Лука Лёве, 12 дней, 10 часов, 37 минут, 10 секунд.

Яэль затруднялась сказать, бодрствовала ли она или спала, когда достигла контрольно-пропускного пункта Шанхай. Указатели направляли ее через туманные послерассветные дороги города – кишащие электрическими трамваями и покачивающимися рикшами, запахами свежей рыбы и соли – вплоть до раздробленных деревянных причалов, которые пьяно поворачивали к морю. Финишная черта была у трапа корабля под названием «Кайтен». Профиль командной палубы был воинственным, обрисованным еще не высоким солнцем. Его корпус – только свежие краски и гладкие заклепки – делал карликом каждое судно в доке, ржавую рыболовную технику и плавучие дома.

Яэль заехала на борт, позволила двигателю задрожать и умереть. Двадцать четыре часа и семнадцать минут. Столько она провела на байке. Время должно было быть меньше – но после аварии она просто не могла продолжать движение. Она съехала на обочину дороги и пыталась дышать. Она сняла перчатку с правой руки и натянула ее на левую, но все было неправильно. Она бросила ее в кусты, сразу после того, как Лука проехал мимо, уезжая в тяжелый, покрытый росой воздух, даже не оглянувшись. Она подождала еще несколько минут (она не совсем была уверена, чего ждала… Такео? Ивао? Феликса?), пока больше не могла оставаться на месте. Она должна была продолжать движение, оставаться впереди, победить.

Она должна была придать смысл всем их смертям.

Даже Кацуо.

Его имя уже было зачеркнуто, когда она села на корабль. (Обслуживающий караван нашел его несколько часов назад, сказал Яэль судья, следящий за временем, когда она спросила об этом. Медики ничего не могли сделать, только передавать по радио о роковой аварии.) Яэль смотрела на нарисованную мелом линию, пока ее глаза не сомкнулись, и все стало одним большим белым размытым пятном. Таким же пьяным, как ее мысли.

На борту «Кайтена» не было спальни. Гонщикам предоставили собственные каюты для путешествия. Это были практичные помещения, в которых были только туалет и кровать. Когда Яэль дошла до комнаты Адель Вольф, она рухнула на свежее постельное белье и заснула мертвым сном. Неподвижным, темным и без сновидений.

Когда она проснулась, дневного света не было. И не было Феликса, улыбающегося и машущего ей рукой, чтобы она подошла и увидела цвета. Крошечное окошко ее иллюминатора было заполнено мраком. (Может быть, сумерки? Или рассвет? Невозможно было сказать.) И Феликс… он спрятался в своей каюте, если он вообще был на судне.

Сначала Яэль подумала, что у нее кружится голова, когда села на кровати, но вскоре поняла, встав на напряженные ноги, что это было движение судна. Они были уже в море. Другие гонщики должно быть взошли на борт, когда она спала.

Все, кроме Кацуо.

Мысль, имя, ударили ее с холодной, ужасной ясностью утра. Не было больше размытого пятна, оцепенения.

Воспоминание о том, как он тяжело свалился на дорогу, ломая конечности и суставы и жизнь, казалось кошмаром. Большим, чем жизнь, цепляющимся к ней, как жирная пленка, заставляющим ее чувствовать себя слабой, грязной.

Слишком многие ее кошмары были реальными.

– Цуда Кацуо мертв, – сказала она вслух гладким металлическим стенам. Слова вернулись к ней эхом: слабым, слабее, еще слабее…

Ее разум взбесился. Танцевал вокруг нее. Или моя жизнь, или его. Я не виновата. Не совсем. Если бы он отпустил мою руку, если бы он не отклонился назад так резко, он бы не потерял равновесие. Я не выбирала его смерть. Но я стала ее причиной…

И голос, который шептал громко, громче, громче всех – старейший шепот из всех – сказал только одно слово: монстр.

Она боялась, что он был прав.

Погода на море испортилась: его волны барахтались, взбрыкивали, метались во все стороны. Экипаж «Кайтена» казался равнодушным, ходил по коридорам с уверенностью горных козлов. Но Яэль и другие гонщики провели большую часть времени лежа, не желая принести содержимое палубы в каюты. На палубе практически никого не было, когда Яэль, цепляясь за стены, предприняла путешествие за едой. Она была более чем благодарна за это. Она не думала, что сможет выдержать взгляды других гонщиков – реальных или воображаемых – колющих ее так же, как это делал Кацуо. В сотню раз сильнее.

Она с ужасом ждала взгляда Феликса. (По данным табло, он достиг корабля, на двенадцатом и последнем месте). Но брата Адель и его ледяных глаз нигде не было видно. Единственными за обедом были Ларс (у которого было немного позеленевшее лицо) и Рёко, баюкающая в руках миску с лапшой удон. Оба цеплялись за свои привинченные стулья.

Яэль кивнула, получив собственную миску, и села за отдельный островок стола. Судовая качка создавала крошечные волны в бульоне, вызывая рябь в печальном отражении Адель. Яэль смотрела и смотрела на перепутанную лапшу, пытаясь заставить желудок поесть. В последнем этапе Гонки Оси было чуть более двенадцати сотен километров от Нагасаки до Токио. Более двенадцати часов езды на высшей передаче. Двенадцать часов, когда Лука будет ехать за ней в всеоружии… пытаясь сократить тот пятисекундный разрыв между ними.

Яэль были необходимы все силы, какие у нее были. И хотя она не наелась до отвала, она не была голодна.

Была только пустой и слабой.

Она по-прежнему смотрела в бульон, когда стул рядом с ней загремел. Это была Рёко. Короткие атласные волосы девушки прошлись по ее подбородку, когда она поклонилась:

– Здравствуй. Меня зовут Оно Рёко.

– А меня Адель, – кивнула Яэль, посмев встретиться с девушкой взглядом.

Во взгляде Рёко не было сомнений. Никаких резких обвинений. Вместо этого на ее щеках появились ямочки:

– Спасибо, что помогла нам уйти от солдат Советов. И за помощь Ямато. Он очень признателен.

Яэль не знала, что сказать. «Пожалуйста» казалось ересью. Ничего не ответить значило оскорбить. Поэтому она ухватилась за последнее предложение:

– Как Ямато?

– Он счастлив, что больше никуда не едет. Ямато хороший гонщик, но это не то, к чему лежит его сердце. – Щеки Рёко покраснели: от розового до сливового. Она быстро продолжила. – Он хочет изучать литературу и стать учителем.

Яэль думала о книгах, которые носил с собой юноша. Как он прочитал хокку вслух в идеальном тоне и темпе.

– Он будет хорошим учителем.

Рёко кивнула:

– Я тоже так думаю.

Яэль сунула руку в карман и вытащила бумажные скульптуры. Звезда сплющилась в кармане, а шея журавля вывернулась назад и сломалась.

– Спасибо тебе за них.

– Ты не открыла их. – Рёко нахмурилась и выловила бумагу из ладони Яэль. Ловкими пальцами она развернула их и разгладила складки.

Оба осколка бумаги содержали рукописные заметки – аккуратный курсив, вплетенный между немецкой пропагандой и арабским новостным листком.

На звезде: Кацуо планирует зажать тебя в тиски с Хираку, Такео и Ивао. Опереди их, как только сможешь.

На журавле: Кацуо планирует подсыпать наркотики в твою воду. Присматривай за своими фляжками.

Правда была внутри. Всегда внутри. (И это заставило Яэль гадать, что она обнаружит в себе, если откроется? Монстра, созданного доктором Гайером? Или Валькирию собственного производства?)

Она не знала.

Она не знала.

Как она могла забыть собственную личность?

– Ты пыталась предупредить меня, – размышляла Яэль вслух, потому что так было проще посмотреть на этот вопрос: – Но почему?

– Я наблюдала, как ты участвовала в гонке в прошлом году. Ты ехала очень хорошо. Лучше, чем юноши. Это обрадовало меня. Дало мне… – Рёко остановилась, отыскивая нужно немецкое слово. – Надежду. Надежду, что я тоже смогу участвовать в гонке, несмотря на то, что я девушка. И в Праге, когда я сидела одна, ты улыбнулась мне, снова дала мне надежду. Я хотела дать тебе что-то в ответ.

Надежда. Проклятая надежда. Яэль действительно нужно было немного надежды прямо сейчас. Она посмотрела на сморщенные бумажки. Они никогда не будут снова гладкими. Слишком многое случилось с ними. Но возможно, их можно разгладить…

– Как думаешь, сможешь показать мне, как сделать звезду? – спросила она. – И журавля?

Девушка напротив улыбнулась ей:

– Конечно.

Рёко тоже была хорошим учителем. Они провели час, склонившись над столом, разгибая пальцами бумагу, разговаривая о мотоциклах и парнях. (Разговор как-то постоянно переходил на Ямато. Каждый раз, когда Яэль упоминала имя юноши, лицо Рёко выдавало другой оттенок красного.) Когда урок закончился, Яэль смогла смастерить звезду и журавля, который на самом деле выглядел как птица.

Это было хорошее начало, думала она, убирая две фигурки в карман.

Когда море наконец успокоилось, Яэль обнаружила, что ее живот не последовал его примеру. Он по-прежнему крутился, переворачивая последнюю пищу: лапшу удон, рис, рыбу и сушеные сливы внутри кишечника. Она вышла на палубу, чтобы подышать: уловка, которую она узнала от героев-мореплавателей со страниц книг на полке Хенрики с запрещенными романами.

Она была не единственной. Все судно вывернулось наизнанку: гонщики и, похоже, члены экипажа облокотились на перила, купаясь в морском бризе и утре.

Яэль разыскивала Феликса, когда поднялась на палубу «Кайтена», но его нигде не было видно. Она вообще не видела его за все время рейса. Ей не хватало смелости постучать в его дверь, и она действительно не знала, что сказать в таком случае. Как бы то ни было, что значили лишние двадцать четыре часа? Прощание, которое не было таковым, все еще оставалось лучшим вариантом.

Нос корабля был изолирован, отгорожен стеной командной вышки. Лучшее для нее место, чтобы стоять и смотреть в голубой-голубой горизонт.

– Приготовились, фройляйн? – Лука, которого она не заметила сразу, облокотился на перила рядом с ней. – У нас впереди целый день. Капитан говорит, что мы всего в нескольких часах от порта. Мы сможем вскоре увидеть землю.

Он был красивым. Все ради множества камер, навстречу которым они готовились ринуться. Его волосы были только что вымыты и зачесаны. Вся щетина выцарапана с его щек. Его губы больше не шелушились; он смазал их вазелином. Кончик уха, который он потерял, спасая Ямато, был обернут чистым куском марли.

Все это заставило Яэль яснее осознать, насколько она грязная. Она не смогла побороть морскую болезнь, чтобы встать под душ в ванной. Вместо этого она пару раз побрызгала на лицо водой, чтобы смыть грязь.

Но маслянистое ощущение осталось. По всей голове, пропитавшее ее кожу. Чтобы избавиться от него потребуется нечто большее, чем душ и мыло. Гораздо большее.

Яэль перевела взгляд обратно на море.

Лука спокойно воспринял ее молчание.

– Это из-за Кацуо?

Она была такой открытой? Настолько очевидной? Или он просто смог лучше проникать через ее оболочку и читать ее?

– Он мертв. – Она сказала это так же, как стене. Только на этот раз эха не было.

Она снова закричала в пустоту:

– Он мертв, и это моя вина.

– Проклятье, – выругался Лука и наклонился ниже через перила, он балансировал на носочках на последней ступеньке. До Яэль дошло, что его легко можно было столкнуть за борт. Вместо этого она просто смотрела, как пробирающий до костей ветер и солнечный свет мелькали в его волосах.

– Ты изменилась. – Он посмотрел на нее, его губы сурово сжались. – Не пойми меня неправильно. Мне нравишься новая ты, но я не уверен, что полностью тебя понимаю.

– Разве это тебя не беспокоит?

– Что? То, что Кацуо мертв? – Он отпрыгнул от перил. – Я бы солгал, сказав, что это не так… Но лучше он, чем я. Или ты. И это была бы ты, Адель, если бы не вырвалась.

– Ты не должна продолжать мучить себя мыслями об этом, – продолжил он. – Ты сделала то, что должна была. Если бы ему хватило ума вовремя отступить, он все еще был бы здесь.

Грубоватые слова Луки, полные уродливых истин. Но несмотря ни на что, они заставили Яэль почувствовать себя немного лучше.

Первые клочки земли вырастали из моря. Горные склоны тыкались вверх, как весенние саженцы. Росли и росли, пока минуты молчаливо тянулись между ними, а судно вспенивало волны.

– Я рада, что Феликс ошибся в тебе, – сказала она поднимающимся холмам.

Он снова облокотился на перила, свесившись отчаянно далеко, попав в поле ее зрения.

– Видимо, ты дала ему весьма неправильное впечатление обо мне.

– Я много лгала.

– Я заметил. Ты и в этом хороша. – Он повернулся к ней, был так близко, что Яэль пришлось смотреть на него. Пришлось увидеть, каким мрачным было его лицо, как крепко он схватил перила. – Адель – это когда-нибудь было настоящим? Любила ли ты меня хоть одно крохотное мгновение?

Мысли Яэль затопили трещины и поезда, и все на свете. Казалось, осколки эмоций – настоящих и ярких – запутались в этой мешанине псевдонимов. Лука + Адель. Лука + не-Адель. Яэль + этот парень, который был национал-социалистом и еще чем-то намного большим.

Это когда-нибудь было настоящим? Был ли кто-либо из них настоящим?

– Я не уверена, – сказала она.

Лука Лёве усмехнулся про себя. Уголок его губы натянулся:

– Ты создана причинять муки, Адель Вольф.

Он снова собирался ее поцеловать. Она видела это в небольшом, на пять градусов, наклоне его головы, в том, как он приблизился к ней.

Что это значило? Светило солнце, и не все было ложью.

Менее чем через сорок восемь часов они расстанутся, и она никогда не увидит его снова.

Могла она просто принять его? Чувство, которое не было печалью или гневом, или виной, или тяжким грузом? Прощание, в котором были не только слезы и тишина, и крик?

Он наклонился к ней. Она позволила.

Этот поцелуй был очень похож на последний, когда мир закружился вокруг них, а его губы рассказывали историю ее губам. Он был на вкус, как одна из греческих эпических поэм: противоречивый. Героический. Значительный. Наполненный столь многим: любовью и рождениями, и смертями.

Он был неправильным на вкус.

Она поняла это, как только аромат передался от его губ к ее. Серебристые химические вещества врезались в ее вкусовые рецепторы, вонзились в ее горло.

Этот вкус Яэль хорошо знала. Влад тестировал его с ней так много раз, всегда помещая его в ряд смесей, которые она должна была нюхать и идентифицировать. Она услышала сейчас его, держащего янтарную аптечную бутылку, объясняющего, что было внутри: «Это вырубает человека меньше, чем за минуту, подавляет его в течение нескольких часов. Невозможно проснуться. Противоядие нужно принять заранее, чтобы от него был хоть какой-то толк».

Яэль ахнула, поперхнулась, почувствовав, как препарат просачивается в нее. Лука отстранился.

На его губах все еще был блеск, и это был не вазелин. Победоносный протер рот рукавом куртки.

– Ты сказал, – ее слова уже были невнятными. Как и зрение. – Честная гонка.

Лука отмахнулся от ее слов. (Или, по крайней мере, она подумала, что он так сделал. Он был чуть больше, чем коричневое пятно в дневном свете.)

– Ну, ты знаешь, что говорят о любви и войне.

Рука Яэль нащупывала перила. Мимо. Транквилизатор тяжело разносился по ее венам, проникая в каждую часть ее тела, тая вместе с ним. Нельзя было удержаться.

Лука поймал ее, наполовину обессиленную, прошептав ей в ухо, когда положил ее на палубу: «Мне жаль, любимая. На самом деле. Но даже всего в пяти секундах ты слишком хороша. И я не позволю тебе снова выиграть».

Тьма закручивалась как дым, смывая последние мягкие слова Луки:

– Увидимся в Токио.

И внезапно все исчезло. Прочь, прочь…