Глава 27

Километры выглядели иначе с высоты. Короткие промежутки сантиметров: реки, прорастающие как нервные окончания через холмы пышных джунглей. Дни грязи, малярии и страдания от духоты. Ночи тигриных рыков и воя приматов.

Яэль смотрела через окна самолета, как все это проносится мимо. Часть ее была рада передышке. Тропическая часть маршрута исторически считалась трудной, собирая наибольшее количество вычеркнутых имен, с ее заболеваниями, вызванными москитами, и бесчисленным количеством переходов через реки. Действительно редкий год, когда тринадцать гонщиков добрались до Ханоя. (Ямато вышел из гонки, его лодыжка была слишком сильно растянута, чтобы продолжать езду). Фактически, Яэль не могла вспомнить, когда такое происходило в последний раз. Если вообще когда-нибудь происходило.

Кабина самолета гремела, как если бы каждый винт и болт шли врозь: подпрыгивая и ревя сквозь облака. Даже с ватой, засунутой глубоко в уши Яэль, пропеллеры заглушали все остальное. Она даже не услышала, как подошел Лука, пока он не постучал ее по плечу.

Она подпрыгнула и увидела его: он стоял в проходе, навис над Феликсом, чтобы приблизиться к ней. Лицо брата Адель менялось от хмурого к кислому. Он хлопнул Победоносного по руке: уходи.

– Не возражаешь, если… присяду, фрой… – Сдвинутые темные брови Луки заполнили пробелы в его вопросе.

Он хотел строить планы здесь? Им придется кричать, чтобы услышать друг друга. Кацуо сидел только в двух рядах через проход, с по-прежнему высеченной на лице улыбкой. Лука наклонился ниже – так что его подвеска болталась у носа Феликса – и протянул блокнот и ручку.

Феликс посмотрел на Яэль, и она кивнула. Ей не нужны были годы истории близнецов, что прочитать предупреждение в его глазах: не делай этого; не доверяй ему. Она продолжала кивать, пока Феликс наконец не закатил глаза и встал.

Как только Лука устроился на сиденье, Яэль осознала его близость. Их локти вместе лежали на общем подлокотнике. Коричневая кожа, переходящая в черную. Когда он прижал блокнот к коленям и начал писать, его локоть толкался. Каждая буква, которую он создавал, толкала ее скрытых волков.

Это было приятный почерк: толстый, но не слишком блочный. Сильный, но без строгости.

Яэль кивнула и снова посмотрела на Кацуо. Мальчик все еще смотрел на небо, злорадствуя в окно. Не обращая внимания на ряды гонщиков за ним.

Лука продолжил небрежно писать.

Он передал ей письменные принадлежности. Яэль пыталась выглядеть спокойной, примостив блокнот на коленях. Кинохроники и страницы расшифрованных интервью проносились у нее в памяти, когда она прижала ручку к бумаге.

Семнадцатилетний немецкий гонщик соскользнул с дороги на рисовое поле. Сломав и переднюю ось своего байка и свою ногу. Они не подлежали восстановлению. Но это не может быть то, о чем говорил Лука. Он и Адель были далеко впереди этой аварии. Было что-то – что-то еще – о борьбе на паромной переправе? Это был всего лишь эпизод в резюме того дня. Зажатый между пугающими сообщениями об ампутации ноги немецкого гонщика и «Разговора с Канцелярией», где фюрер восхвалял свою великую жертву для бессмертной славы Отечества и Третьего рейха.

Это должен быть паром. Яэль нажала пером так сильно, что чернила начали ставить кляксы прежде, чем она скопировала почерк Адель. Паром?

Лука перевернул новую страницу после того, как она передала ему блокнот.

Эти слова не успокоили волнительную тошноту в желудке Яэль. Что же произошло на паромной переправе через реку Ли? Что Лука ожидал, что она сделает? Оттолкнет Кацуо? Умышленно повредит его байк?

Что бы это ни было, ей придется импровизировать.

Лука продолжал писать.

Ехать вместе. Яэль снова кивнула (она начинала чувствовать себя «чертом из табакерки»: подпрыгивая, кивая головой, подпрыгивая, кивая), но ее пальцы сжались внутри сапог. Было достаточно рискованно находиться рядом с Феликсом, все время наблюдающим. Но брат Адель – имея хороший удар, прилипнув к ней как сорняк – был заинтересован в одном: безопасность его сестры. Ее союз с ним был хорош для защиты, но агрессия… Агрессия была специализацией Луки. У Победоносного был огонь, план, чтобы знать наверняка, что Кацуо никогда не достигнет финиша.

Им просто придется разделиться прежде, чем он обратит этот огонь против нее.

Она выловила блокнот из рук Луки.

Он улыбнулся, прочитав это. Вспышка белых зубов через шелушащиеся, потрескавшиеся губы. Странно, подумала Яэль, они вовсе не казались грубыми, когда касались ее той ночью в поезде. Они были больше похожи на шелк и шок. Покалывающие, как сухой зимний воздух.

Яэль остановила саму себя и отвернулась. Пальцы Луки соединились с ее – медленно, медленно – когда он потянул блокнот из хватки Яэль.

Ее пальцы сжались так сильно, что некоторые из них почти щелкнули.

Это было просто прикосновение. Просто поцелуй. Просто химическая реакция, горящая у нее под кожей, изменяющая. Это ничего не значило – не тогда, когда Яэль не была собой, и мир умирал, а он был одним из них. (Не так ли?)

Лука вернул блокнот: Так долго, как нам это понадобится.

Мгновение Яэль смотрела на слова. Такой открытый финал, умоляющий о вопросах или ответе: как долго? Или «поехали». Или Клякса, пятно, мазок и секреты пролитых чернил.

Она со щелчком закрыла блокнот и передала его обратно.

Сказать больше было нечего.