Глава 24

– Ты думаешь слишком усердно. – Слова ее тренера раздались выстрелом прямо позади Яэль. Над длинными альпийскими полями, в ряд пустых бутылок из-под водки. На этот раз он говорил по-русски – это язык, которому он, как правило, отдавал предпочтение. – Нажми на курок на излете своего выдоха. П-38 сделает все остальное. Попробуй еще раз.

Яэль подняла пистолет. Одной рукой, в позе фехтования. Ее руки были не в рукавах, и апрельский воздух был по-прежнему прохладным здесь, в горах. Минное поле мурашек захлестнуло ее голую кожу и числа, выстроившиеся на ней в линию.

Она дрожала слишком сильно. Она никогда не сможет выстрелить.

– Знаете, – она позволила пистолету опуститься вдоль тела и посмотрела Владу в лицо – если бы вы позволили мне использовать правую руку, все это закончилось бы через тридцать секунд.

Влад улыбнулся, и его похожее на скалу лицо смягчилось. (Даже глубокий шрам от ножа, который пролегал через его пустую глазницу, о котором он никогда не рассказывал.) Это было по-настоящему отцовское выражение лица. Такое непохожее на то, как смотрел на нее доктор Гайер…

– И что тогда мы будем использовать как мишень? Даже я не могу пить так быстро. Кроме того, суть этого упражнения для тебя в том, чтобы использовать твою слабую сторону. Настанет день, когда тебе нужно будет стрелять.

Яэль знала, что он был прав. Райнигер послал ее сюда, но Яэль первая просила научить ее стрелять. Ей нравилось ощущение власти в руке. Той же власти, которой каждый день обладали охранники в лагере смерти. Той же власти, которую Аарон-Клаус пытался использовать против фюрера.

Власть жизни и смерти.

Она хотела укротить ее, заставить принадлежать ей.

Но это было сложнее, чем казалось. Нужно было не только найти блестящий пистолет, направить его и выстрелить. Не только часами стоять перед столбами, целясь в мнимых врагов. Не только пробегать по шестнадцать километров в лесу по утрам. Это были не только занятия боевыми искусствами, работа ножом и работа над пластичностью кожи во второй половине дня. Не только изучение языков и искусства лжи по вечерам.

Нужно было не только стать сильной. Смысл был в том, как не стать слабой. И этот процесс был совсем другим.

– Холодно, – сказала Яэль. – Мне нужен мой свитер.

Не холод заставлял ее трястись. Яэль знала это. И Влад тоже знал это. (После трех лет непрерывных тренировок, Яэль подозревала, что ее тренер понимал ее лучше, чем она сама.)

– Нет, – ответил он. – Стреляй.

Яэль снова прицелилась в бутылку водки. Цифры на ее руке были так близко: 121358.X. Она не могла не смотреть на них.

– Опусти взгляд на прицел. Прямо перед собой, – зарычал Влад. – Вот где опасность.

Яэль вдохнула свежий горный воздух, выдохнула – до конца – и нажала на спусковой крючок.

Она промахнулась.

Эхо пистолетного выстрела донеслось до них. На приличном расстоянии от них ответила лавина, с треском обрушиваясь на внушающие ужас, заостренные склоны.

– Лучше. – Влад перешел на японский. Как всегда, Яэль потребовалось полсекунды, чтобы заметить изменения. – Ты действительно смотрела на этот ра…

Ее тренер перестал говорить и поднял ладонь (она тоже была в шрамах, пробитых через центр), условный знак молчания. Яэль задержала дыхание и прислушалась: гравий ворчал под колесами. Она повернулась, чтобы посмотреть вниз на единственную дорогу в долине. Подержанный Фольксваген трясся по дороге, выдавая бумажный хвост пыли.

Кто-то приближался.

Никто не приходил к Владу на ферму. У большинства не было для этого причин – она была слишком высоко в Альпах для праздных сельских водителей или туристов – а тем немногим, у кого такие причины были, предшествовала разработанная серия радио сигналов.

– Измени лицо. Отправляйся в третий склад, – приказал ей Влад. – Жди моего сигнала.

Третий склад был за дальней стеной на чердаке сарая. За снопами серого сена прошлого сезона. Две коровы, которых Влад держал для молока, обнюхивали двери своего стойла, когда Яэль ворвалась, перекраивая свое лицо, чтобы соответствовать документам девушки по имени Лизель Геринг, взобралась по лестнице, выбрала карабин «Маузер 98K» и легла у открытого окна чердака. Она смотрела на дорогу и ждала.

Влад стоял на краю дороги, засунув руки в карманы, где лежал его собственный пистолет. Заряженный.

Фольксваген потащился наверх, его двигатель свистел от долгого восхождения в горы. Из него вышел мужчина в длинном, темном пальто. Его лицо было в тени от полей шляпы.

Яэль испустила долгий вздох. Ее указательный палец завис над спусковым крючком.

– Где она? – Мужчина захлопнул дверь автомобиля.

Влад вытащил руки из карманов, и в то же время Яэль выдохнула.

Они были пустыми. Никакого пистолета.

– Что ты здесь делаешь, Эрвин?

Райнигер! Палец Яэль соскользнул с курка, но она осталась там, где была.

– У нас есть задание для Яэль.

Последний вздох Яэль сорвался с губ. На мгновение она забыла снова вздохнуть. Стог сена уколол ее окаменевшие легкие.

Задание. Что-то сделать. Изменить все. Она мечтала об этом моменте месяцами – каждую ночь, лежа на своей кровати, глядя на узлы в сосновом потолке, прежде чем приходили настоящие сны (кошмары, всегда кошмары).

Влад покачал головой.

– Ее обучение не завершено. Она не готова.

– Она была у тебя почти три года. Дольше, чем большинство боевиков, которых мы сюда отправляли. Кроме того, я видел результаты ее тестов. Какая часть ее не готова?

– Отправка на поле сражения – больше, чем просто спектакль. Я не совершу ту же ошибку, что с Клаусом. Яэль требуется провести здесь больше времени.

Клаус. Три года прошло, а это имя по-прежнему резало сердце Яэль, как нож – картофель. Соскабливая сердитые, саднящие, побитые, кровавые куски. Боль, с которой она не могла справиться полностью, поэтому толкала ее в другое русло. Стрельба. Бег. Ложь. Борьба.

Райнигер снял шляпу. Лицо под ней было уставшим, мрачным. Оно соответствовало его вздоху:

– Если бы я мог бы дать ей это время, я бы так и сделал. Но это не просто какое-то задание, Влад. Это Задание.

В тот момент сердце Яэль замерзло вместе с дыханием. Ее тренер казался таким же ошеломленным.

Задание: убить фюрера, воскресить операцию «Валькирия».

– Еще бо́льшая причина, по которой ей не следует за него браться, – сказал Влад, обретя голос.

– Никто, кроме Яэль не сможет это сделать. А теперь, где она? Я хотел бы поговорить с ней.

Влад дал ей сигнал. Яэль села на тюк сена, Маузер лежал у нее на коленях. Райнигер не выглядел удивленным.

– Заходи. – Ее тренер повернулся к дому. – Мы поговорим об этом на кухне.

Яэль схватила свой свитер, как только зашла в кухню. Влад наливал воду в чайник, а Райнигер сидел за фермерским столом, сложив руки поверх папки из манильской бумаги.

– Прошло время, Яэль. – Он улыбнулся, когда она сбросила сапоги и сняла шерстяную накидку с плеч. – Ты выглядишь хорошо.

Яэль села за стол и подумала, что он выглядит старше. Прошел всего лишь год, как Райнигер в последний раз был на ферме, но прошедшее время, казалось, нанесло урон. Его волосы поредели. Его гусиные лапки увеличились, почти так же глубоко, как у бабушки.

Влад повернулся от печки. В его руке была бутылка водки, почти пустая. Планируемая цель. Он поставил ее на стол между ними троими и кивнул на папку Райнигера. – Что у нас тут?

– Пять дней назад девятая Гонка Оси подошла к концу в Токио.

– Пропагандистская фигня, – пробормотал Влад на русском, отвинтив крышку бутылки с водкой, высвобождая запах, от которого Яэль хотелось блевать (он всегда напоминал ей медсестру, и ее холодные, холодные ватные тампоны). Он налил ее себе в чашку.

– Кто выиграл? – спросила Яэль. На ферме Влада не было телевидения. Только радио на коротких волнах, предназначенное для чрезвычайных ситуаций, а не отвлеченных вещей.

Райнигер толкнул паку через стол:

– Открой ее, – сказал он ей.

Она так и сделала.

Имя: Адель Валери Вольф

Возраст: 16 лет

Место рождения: Франкфурт, Германия

Фото, прикрепленное к бумаге, показывало хорошенькую, улыбающуюся девушку. Ангелоподобную.

– Я думала, они не позволяют девушкам участвовать в гонке, – сказала Яэль.

– Они не позволяют, – сказал ей Райнигер. – Она взяла документы своего брата-близнеца и участвовала в гонке под его именем. Пока она не выиграла, ее истинную личность не раскрыли.

Яэль внимательнее изучила фотографию. В глазах Адель Вольф была твердость, которую она до этого не заметила. И ее улыбка была натянута, чуть шире, чем надо. Гнев, может быть? Что-то… что-то сильное и достаточно отчаянное, что толкало ее через двадцать тысяч километров, три континента и два моря, мимо девятнадцати мускулистых парней.

Получается, не ангел. Что-то сильнее.

Как Валькирия.

– Фюреру весьма приглянулась фройляйн Вольф на Балу Победителя, – сказал Райнигер.

– Она красивая и блондинка. – Влад с непроницаемым лицом прихлебывал из своей чашки. – Как раз его тип. Не то, чтобы они оставались надолго. Гели, Ева… все женщины, которыми он интересуется, имеют неприятную привычку умирать.

Райнигер продолжил:

– Фюрер и фройляйн Вольф вместе танцевали.

– Танец? – Ее тренер нахмурился. – Гитлер никогда не танцует.

– Он танцевал на Балу Победителя. Фюрер позволил фройляйн Вольф приблизиться настолько, чтобы коснуться его в общественном месте. Где камеры «Рейхссендера» снимали все для прямого эфира. Это возможность, которую мы так долго ждали.

– Вы хотите, чтобы я участвовала в гонке за нее? – Яэль посмотрела на фото.

– И выиграла, – кивнул Райнигер.

Адель смотрела на нее в ответ. Глаза черно-белые и смелые.

– Но почему за нее? Разве я не могу просто взять лицо любой девушки? Создать фальшивую личность?

– Это должна быть Адель. Любые новые девушки, вступившие в гонку в следующем году, будут объектом пристального изучения Гестапо, из-за чего мы просто не можем рисковать. Адель уже выиграла отборочное время, плюс она получила благословение фюрера. Гестапо не прикоснется к ней. Если она выиграет Гонку Оси в следующем году и посетит Бал Победителя, она гарантированно будет иметь возможность приблизиться к Гитлеру на достаточное расстояние и казнить его.

– У тебя есть одиннадцать месяцев, чтобы запомнить жизнь Адель и научиться гонять на мотоцикле. Тебе придется вернуться в Германию, так ты сможешь наблюдать за Победоносной Вольф с близкого расстояния. Кроме того, у нас есть человек, который работает на «Цюндаппе». Он согласился обучить тебя механике и технике езды.

Вернуться в Германию. Яэль посмотрела на Влада. Здоровый глаз ее тренера был почти такой же резкий, как его пустая глазница. Он сидел опасно тихо. Наблюдая за Райнигером. Генерал национал-социалистов смотрел на нее. Она поняла, что он ждал ответа на вопрос, который никогда на самом деле не задавал.

Позади Влада засвистел чайник, выбрасывая белый горячий пар. Визжа и визжа и визжа, как пойманный в ловушку зверь. Как ответ внутри нее.

«КТО-ТО ДОЛЖЕН ИЗМЕНИТЬ ВСЕ УБИТЬ УБЛЮДКА ТЫ ОСОБЕННАЯ ТЫ ТЫ ТЫ МОНСТР ВАЛЬКИРИЯ»

– Я сделаю это, – прошептала она.

Стул Влада резко загремел, когда мужчина встал. Он повернулся к плите и заставил умолкнуть жестяные крики чайника.

– Яэль остается со мной еще на один месяц. Затем она может вернуться в Германию.

Брови Райнигера поднялись до залысин:

– Это время, без которого мы не сможем обойтись, Влад. Она должна научиться быть совершенно другим человеком. Это тридцать дней учебного времени насмарку.

– Сначала она должна научиться быть тем, кем является. – Ее тренер доверху наполнил их чашки. – Иначе она не будет готова к этой миссии.

Райнигер выглядел таким уставшим. Как будто это он пробегал шестнадцать километров на альпийской заре. Он вздохнул и запустил руку в свои редеющие волосы:

– Что ты думаешь, Яэль?

Она думала, что всегда хотела стрелять с правой руки. Даже сейчас ее левая рука была завернута в свитер и прижата к боку, как сломанное птичье крыло. Другая была сильной, и способной, и готовой.

Но это была не вся она.

Влад был прав. Настанет день, когда ей придется стрелять с левой, бороться со своей слабостью. Этот день может настать во время Гонки Оси. Это даже может быть день, когда ей придется лицом к лицу встретить фюрера.

В этот день Яэль хотела стрелять правильно. Она хотела быть готовой.

Яэль закрыла папку.

– Я могу изучать ее жизнь здесь. Ничего не будет потеряно.

– Один месяц. Тридцать дней. Это все, что ты получишь, Влад.

– Это все, что нужно, – сказал он.

Больше не было никаких сценариев выживания. Никаких больше идентификаций бутылок с ядами по запаху. Никаких больше метаний ножей в давно мертвые пни.

То, что Влад поручили ей делать, было труднее всего. Он заставил ее сесть за стол в фермерском домике, а левую руку вытянуть над пятнами воды и кофейными кольцами. Все рукава исчезли. Он заставил ее смотреть на собственную кожу.

121358 X

…

121358 X

…

121358 X

Влад сидел с ней в течение долгих, молчаливых часов. Он смотрел не только на ее руку, но и на пальцы, глаза. Яэль знала, что он искал дрожь и слезы. Она изо всех сил старалась не показывать их ему. (Какая Валькирия плачет?)

– Когда ты смотришь на них, что ты видишь? – спросил он на третий день.

Это было скорее об ощущении, а не о видении. Ощущение татуировочный иглы, прижатой к ее коже. Ощущение взгляда доктора Гайера на ней, когда финальная X отметила ее как его собственность. Ощущение глубины и темноты бесконечного дыма крематория внутри нее, ожидающего дня, когда он столкнется с другими монстрами. Пожрет их.

Она сказала это Владу.

– Я не спрашивал тебя, что ты чувствуешь. Я спросил, что ты видишь.

Что она видит? Эти цифры – наскоро нацарапанные. Полные кривого несовершенства. Восьмерка была слишком наклонена. Все единицы были разной длины. Тройка кралась за кем-то, ее кончики были похожи на клыки.

– Я вижу чей-то чужой почерк, – сказала она наконец.

Влад продолжал смотреть на нее, ожидая большего.

– Я… я вижу, что они сделали со мной.

Спокойное молчание. Вытягивающее из нее ответы.

– Я вижу, что они сделали с ними со всеми.

Бабушка, опускающаяся на колени в грязный снег. Маленькая голубая ручка на каталке. Лихорадочные глаза ее матери и затихающие стоны. Мириам, держащая все остальные куклы. (Годами Яэль надеялась, что ее подруга как-то выжила, что куклы снова будут вместе. Она даже достаточно долго обманывала себя, начиная планирование спасательной операции, пока в своих поисках не обнаружила невыносимое: Барак № 7 был отравлен газом вскоре после ее побега.)

Все они. Мертвы.

Яэль сжала челюсть так сильно, что подумала, что ее зубы сломаются. Ее сердце с пустой дырой внутри отозвалось, такое голодное. Полное исчезнувших.

Прошлое всегда было там: бежало за ней по следу, звенело в ее выстрелах, опаляло жаром в ее пластичности кожи. Но всегда был еще один километр, который надо было пробежать, еще одна цель, которую надо было поразить, еще одно лицо, которое надо было улучшить. То, во что Яэль могла втиснуть боль и гнев. Зажечь себя.

Но рука Яэль на столе, такая жертвенная, такая голая – это было иначе.

Вместе с тем, она может оставаться на шаг впереди: «ПРОДОЛЖАЙ БЕЖАТЬ НЕ ОГЛЯДЫВАЙСЯ…»

Лицом к лицу, и все, что она могла, это быть в этих цифрах. 121358.X. Помнить и быть отмщенной.

Она так же распадалась на части, как они. Насколько еще она может разорваться?

«СЛИШКОМ МНОГО»

Яэль потянула руку со стола. Она дрожала.

Влад не ругал ее и не сказал вернуть руку обратно. Его голос был странно мягок, так непохож на грубость его лица.

– Это заключительный этап твоей подготовки. Это самое трудное и самое главное.

– Зачем? – Яэль чувствовала себя измотанной, сломанной. Как будто каждый километр, который она пробежала, обрушился на все ее тело сразу. – Какой в этом толк?

Влад положил свою руку на стол. Повернул ее. Шрамом вверх. Он был светлым, продырявленным. Как будто гвоздь прогнали через центр ладони.

– Это я получил в тот же день, когда потерял глаз. Тот день, когда моя жена и дочь были убиты потому, что Гестапо обнаружило, что я их обманывал.

За проведенные на ферме три года Яэль никогда не спрашивала о шрамах Влада, а он никогда не предлагал рассказать. Но она знала, что они имели отношение к золотому кольцу, которое он держал перед полуночным очагом и печальной ядовитости водки в его дыхании. (Все это было, когда он думал, что она спит.)

– Я только что вернулся из поездки в Москву, – ладонь Влада сжалась в кулак – и обнаружил, что меня ждут эсэсовцы. Мои девочки были мертвы. Я тоже должен был умереть.

– Я потерял все в тот день. Свою семью. Свое имя. Свою жизнь. Я был наполовину слеп. У этого глаза кристально-чистое зрение, но я два года даже не мог посмотреть в зеркало. Каждый раз я видел свои шрамы. Я видел их лица: моей Терезы и моей маленькой Кати. Спрашивающих меня, почему я стою тут, а они нет. Почему я не смог их спасти. Я не мог ответить на их вопросы.

Он снова открыл свою ладонь. Дал показаться старой боли.

– Но чем дольше я отказывался смотреть, тем больше понимал, что мне придется смотреть им в лицо. Чем дольше я не слушал, тем больше знал, что мне придется услышать.

– Почему? – снова спросила Яэль.

– Потому что однажды утром я проснулся и понял, что превратился в человека, который не заходит в комнаты с зеркалами. Который не использует полированные ложки и не смотрит через окна в ночное время, когда мог увидеть свое отражение. Притворяясь, что боли не было, я позволил ей укорениться во мне. Я дал ей власть над собой.

– Я решил, что не могу боятся своей жизни. Собственного отражения. Поэтому каждое утро я заставляю себя смотреть в зеркало в течение пяти минут. Встречать лицом к лицу все это.

Яэль посмотрела на свои колени, дрожащую руку:

– Предполагается, что мне станет легче, если я буду просто смотреть?

– Легче? – Влад поперхнулся от этого слова. – Это никогда не станет легче. Боль просто будет меньше. Станет тем, с чем ты сможешь встречаться лицом к лицу. Даже если только на пять минут.

– Но как насчет отделения? – Райнигер часто использовал это слово. Слово, которым поклялся Аарон-Клаус. Слово, которое Влад сам сказал во время их первых учебных занятий. Слово, для которого Яэль пришлось писать собственное определение:

Отделение: Взять что-то, полное боли и огня, и затолкнуть это в самое темное место внутри себя. Место, куда даже ты боишься идти.

– Отделение хорошо. Особенно когда делаешь то, что мы делаем. Но это не идеальное решение. Если ты всегда все подавляешь, не проявляя ни одного истинного чувства, то превратишься в вулкан. БУМ! – Рука со шрамами снова превратилась в кулак, обрушившийся на старое побитое дерево.

– Как Аарон-Клаус… – За исключением того, что это был не Бум, а Хлоп. Слишком тихий. Все впустую.

– Да. – Он кивнул. – Как Клаус. Я совершил ошибку и не научил его отделению. Вся его боль вышла неправильно. Небрежно.

Всюду кровь и помехи. Кнопки на полу. Неправильная смерть.

– Я не мог смотреть, как это произойдет снова. Не с тобой, Яэль. – Его, оставшегося без дочери, покрытая шрамами рука схватила ее, оставшуюся без отца, руку с отметками. – Это то, что делает тебя сильнее. Но ты должна научиться видеть его именно таким. И ты будешь видеть только это, если позволишь себе взглянуть.

– Так что? Я должна просто смотреть на это? Каждую минуту каждый день?

– Ты помнишь, откуда ты пришла и через что прошла. Но ты смотришь прямо. Опусти взгляд. Даже если у тебя остался только один чертов глаз.

Яэль посмотрела еще раз. Сейчас, когда Влад держал ее, рука тряслась меньше.

– Призраки останутся. Так же, как твои номера. Так же, как мои шрамы. Так же, как наша боль. – Влад убрал свою руку. – Но не нужно их бояться.

Помни и будешь отомщена.

Она положила руку обратно на стол.

Вдох.

Выдох.

Опусти взгляд. Двух чертовых глаз.

Смотри на призраков, выстроившихся в аккуратный маленький ряд.

Между цифрами, которые нельзя стереть.

Помни и все воздастся. Все воздастся.

Смотри прямо туда, где опасность.

Вдох.

Выдох.

Дождись, и на излете выдоха

Стреляй.

Прощай. Это всегда было «Прощай», не так ли?

Она никогда не могла сказать это вслух.