А через неделю занятия в школе закончились. Потом в течение четырех длинных дней нам пришлось смотреть военные фильмы – «Славу», «Доктора Живаго», «МЭШ», – пока учителя, собравшись в полутемном классе на заднем ряду, вполголоса переговаривались и подсчитывали наши итоговые баллы. Парта Лили так и пустовала. Все невостребованные предметы в коробке забытых вещей были, по решению школьного совета, конфискованы для раздачи благотворительным организациям. А с футбольного поля счистили весь птичий помет перед проведением выпускной церемонии. Все объявления и записки с информационной доски сдернули, оставив одни кнопки да дырочки в пробковом листе. Последний день школьных занятий начался с того, что какой-то умник включил пожарную сирену во время урока внеклассных занятий, и все высыпали из здания на парковку и стояли как дураки минут десять среди луж на бетонном прямоугольнике, после чего поплелись обратно. Когда прозвенел последний звонок, старшеклассники высунулись из окон этажом выше и стали выбрасывать свои тетрадки. Мы слышали, как они двигали стулья и роняли на пол что-то тяжелое. К ним из класса наук о жизни помчались – помчались хоккеисты из юниорской команды и сестры Карен, только я осталась сидеть за своей партой и смотрела, как за окном медленно пролетают бумажные листки. Они падали на удивление медленно, подхватываемые воздушными потоками. Это были листы с экзаменационными заданиями, контрольными, заметками и графиками. Годы обучения проплывали в воздухе, плясали над припаркованными автомобилями во дворе, неслись над Мейн-стрит, приземлялись в сточных канавах и облепляли сетчатые ограды.

Когда я поднялась из-за парты, в классе осталась одна миз Лундгрен. Она перематывала пленку на видеомагнитофоне.

– Хорошо тебе отдохнуть летом! – сказала она мне, согнувшись перед телевизором.

– Строго говоря, до начала лета осталось еще две недели, – заметила я.

– И то правда, – согласилась она. – Тогда хорошо тебе отдохнуть в конце весны!

А потом потянулись пустые дни. Ни школы, ни работы, и световой день тянулся, кажется, вечность, не желая сменяться ночью. В первый день каникул я выпотрошила и почистила двух крупных щук и пошла прогуляться по лесу, забрела к черту на рога, потом вернулась и в лодке вышла на озеро, в надежде поймать еще чего-нибудь, и выловила несколько солнечников у бобровой запруды. Наутро починила сеть, рассортировала крючки по размеру, потом вычесала всех псов, вырезав у них колтуны, оставшиеся после весенней линьки. Как-то днем отмахала пять миль до города, чтобы купить в аптеке туалетную бумагу и зубную пасту. Мама дала мне перетянутый резинкой рулончик долларовых бумажек, а потом я зашла в банк, где заполнила розовый расходный ордер у стойки и сняла сорок долларов. Кассирша дала мне две двадцатки, предварительно поинтересовавшись, устроит ли меня это, и я сказала, что устроит. А в супермаркете я решила шикануть: купила пакет зеленых груш для матери (на этикетке было написано «Аргентина») и банку шоколадного крема для отца. Потом я забежала в лавку «Все для рыбалки», порылась в банке со сверкающими блеснами, несколько раз зацепилась за развешенные там крючки и ушла ни с чем. На улице я остановилась, задрав лицо к солнцу. И еще через какое-то время наведалась в закусочную, где купила пачку виноградной жвачки у Санта-Анны перед тем, как стрельнуть у нее сигаретку. Я запихала жвачку в рот и по дороге домой жевала ее до боли в челюсти.

Сумерки становились все гуще. Звезды высыпали на небо и начали исполнять свой летний номер: Большой Летний треугольник скользил к северу, следом за ним Скорпион со своими раскоряченными клешнями и загнутым хвостом. После ужина я иногда брала каноэ и плавала на озере до темноты – больше всего я любила бывать на озере, когда небо все в тучах, особенно после девяти, когда вечерние сумерки постепенно превращались в ночную тьму и небо меняло окраску: сначала у него был оранжевый период, потом голубой и пурпурный, потом наступал фиолетовый период. В такие дни казалось, что ночь совсем не хотела наступать. Я сворачивалась калачиком на дне лодки и слушала, как вода плещется под килем. Иногда наконец лампа в окне у Гарднеров гасла. И я видела Патру у кухонной стойки. Лео стоял рядом, обвив рукой ее талию. Больше через окно ничего не было видно. Теперь, когда Лео был дома, Патра ложилась рано. Теперь, когда Лео был дома, Патра проводила совсем мало времени на веранде или у причала, хотя вода в озере достаточно прогрелась для купания.

Я сама проверила однажды вечером после того, как погасли окна в коттедже Гарднеров. Оставив футболку, джинсы и трусики в лодке, я нырнула солдатиком и быстро ушла под воду, как будто озеро меня проглотило. Вокруг моей левой ноги обмотались взбаламученные водоросли со дна. Я оттолкнулась от борта каноэ и поплыла на спине – жалкое, наверное, было зрелище: мои крошечные отвердевшие соски устремились в ночное небо, целясь в Скорпиона. А Скорпион целился в меня. После долгой зимы мое тело было снежно-белое: подбородок, соски и коленки выступали над поверхностью воды. Через несколько мгновений из-за тучки показалась луна и швырнула через озеро длинный шлейф света. Любой мог выглянуть в окно коттеджа и увидеть меня. Я лежала перед ними как на ладони.

Подо мной плескалась вязкая, маслянистая вода – сколько же летних вечеров я вот так провела на озере, лежа на спине? Я прямо чувствовала, как мое тело проделало углубление в густой воде – такой отпечаток худющей девчонки; покачавшись немного на водной глади, я сделала глубокий вдох и нырнула. Я проплывала сквозь теплые и холодные колонны воды, сильно отталкиваясь ногами и руками, пока моя рука не наткнулась на холодное и шелковистое илистое дно. Я снова стала думать о мистере Грирсоне в закусочной. Была ли в тот день Лили с ним за столом или нет? Как же так, я ведь видела ее черноволосый затылок над виниловой спинкой диванчика. И мистер Грирсон смотрел через стол прямо на нее. Но потом я видела только одного мистера Грирсона с его книгой, с яичницей и бумажной салфеткой. За окнами закусочной валил снег. Флуоресцентные лампы на потолке слегка зудели, шипела кофемашина. Ближе ко дну озера вода была холоднющая, и я вообразила, что Лили сидит с ним за столиком, а он умоляет ее. Не рассказывай! Никому не рассказывай! Я ощущала, как водоворот взбитых мной пузырьков щекочет мне руки и ноги. Я ощущала, как пузырьки поднимаются от волос к поверхности воды. А потом после некоторой паузы за ними последовало и мое тело.

В каноэ я, стуча зубами, торопливо оделась. Потом переправилась через озеро к другому берегу, дома смыла колодезной водой липкую грязь с ног. Поднялась по стремянке к себе в «лофт» над спальней родителей и, горестно жалея себя, стала мастурбировать, и курчавые волоски на моем лобке путались между пальцами. Потом я крепко уснула. А утром в лес вернулся привычный порядок вещей. Встающее солнце предсказуемо отбрасывало тени, длинные и прямые, как прутья тюремной решетки. И единственным напоминанием о прошлой ночи остались лишь влажные пряди волос ниже затылка да крошечный плевочек зеленых водорослей, прилипший к ляжке.

Сами знаете, как бывает летом. Всю зиму и весну ты только и мечтаешь о нем, но вот оно наступает – и все тебя начинает раздражать. И то, что в воздухе жужжат тучи комаров да мух, и что птицы облепляют каждое дерево, и что огромные тяжелые листья клонят ветки к земле. Тебя так и подмывает их связать, сломать, не дать им расти. А вязкие дни тянутся и тянутся. И хочется понять: ты вообще хоть что-нибудь значишь на этом свете?!

Однажды, через пару недель после окончания занятий в школе, я отправилась посмотреть, не созрела ли куманика вдоль тропы у озера и когда будет пора ее рвать. Мне хотелось опередить отпускников, которые летом наводняют наш лес, и тех полудурков, которые обдирают ягодные кусты вместе с ветками. Я бродила вокруг озера битый час, но спелых ягод так и не нашла, как вдруг услышала приближающееся урчание автомобильного двигателя – кто-то ехал со стороны старой тропы, тянущейся от леса к озеру, по которой обычно волокли лодки. Из чащи доносилось протяжное тревожное шуршание. Я остановилась и уже приготовилась обругать урода, свернувшего с лесной дороги и ехавшего напролом через лес. Но это был не заблудившийся турист. Это был мой отец – появившийся из леса в клубах пыли и листьев. Он ехал на квадроцикле, который прошлой весной выменял на санную упряжку, и, приблизившись ко мне, помахал рукой в желтой перчатке: привет! Он был в рубашке с закатанными рукавами, лицо его раскраснелось, и пот струился грязными потоками по шее.

– Привет, дочуня! – сказал он, сбавив газ.

Я только хмыкнула в ответ. И села сзади.

Хотя в то лето этот квадроцикл половину времени никак не заводился, другую половину времени он заводился, и минут десять в тот день я просидела за отцовской спиной на жестком кожаном сиденье, и мы, подпрыгивая, колесили по заросшей травой тропе, сминая все на своем пути – кусты папоротника, и тонкие золотарники, и карликовые сосны, и заросли сумаха, – и это было противно, но и здорово!

А на следующий день, после того как бочка снова наполнилась свежевыловленной рыбой, после того как последний ствол дерева, поваленного весенней бурей, был распилен, разрублен и уложен в поленницу, я решила взять псов на прогулку в лес. Несколько месяцев я вечно была чем-то занята после школы, поэтому уже очень давно не уходила с ними далеко от дома. Джаспер и Доктор тут же умчались вперед, облаивая каждый дрожащий лист и папоротник. Эйб и Тихоня – обоим старичкам было примерно столько же лет, сколько и мне, – бежали не так резво и куда более избирательно выискивали себе добычу. Я повела их в лощину, куда всю весну таскала Пола, и там молодые псы с легкостью преодолевали преграды в виде валунов и поваленных деревьев. Старички тоже пытались их перепрыгнуть – но тщетно. Я постояла на краю лощины, огляделась по сторонам. Вокруг меня носились псы, все что-то выискивали, приседали, мочились и вынюхивали. При виде того, как они радовались, избавившись от своих цепей, я чувствовала покалывание в груди. Как же легко доставить им радость!

Но даже старые псы ранним летом бывают непредсказуемы. Когда мы уже час как гуляли по лесу, они стали надолго исчезать за деревьями. Они убегали, учуяв какой-то незнакомый запах, возвращались, чтобы получить от меня порцию ласки, а потом уносились еще глубже в лес, отважно забыв об опасности. И очень скоро даже дряхлый седой Эйб нашел себе забаву: белку на дереве. Довольно долгое время до моего слуха только доносился отдаленный шорох листвы. Раз за разом я подумывала уже крикнуть им, позвать обратно. И раз за разом они возвращались сами, парами или по трое, свесив языки, и терлись влажными носами о мои лодыжки.

А однажды их не было больше пяти минут. Достаточно долго, и за это время лес вернулся к своему исходному, допсовому, состоянию, и птицы, успокоившись, снова оккупировали все ветки. А потом вдруг все четверо вернулись одновременно, топоча лапами, словно это совместное возвращение так и было ими запланировано, словно в конце концов они сбились в настоящую волчью стаю, и я увидела, что они преследуют небольшого белого зверька. Зверек пулей взлетел по стволу чахлой березки, отчего ствол согнулся почти до самой земли, и серебристые листочки при этом выстукивали на ветру тихую чечетку.

– Это ты, Дрейк? – удивилась я. Ощетинившийся кот зашипел с ветки. – Как ты, тебя никто не обижал?

Но, похоже, его обидчики внизу просто обезумели: все четыре пса подпрыгивали и покусывали березовые ветки. Я утихомирила их несколькими командами. Мне ничего не оставалось, как вскарабкаться на валун рядом с березой и снять кота с ветки. Он выгнул спину, когда я схватила его, а потом двадцать когтей впились, как двадцать крючков, мне в шею и плечи. Но я смогла это перетерпеть. Обхватив обеими руками тощую грудь Дрейка, я слезла с валуна и пошла. Псы за мной. Они в экстазе бегали вокруг меня, бесконечно наворачивая круги почета, и жалобно поскуливали.

И когда я постучала в дверь Гарднеров, мы собрались в полном составе. Четыре тяжело дышащих пса, один вусмерть перепуганный кот, немного шокированная Патра и я, силящаяся скрыть улыбку.

– Вот нашла, – сообщила я.

Я повернулась и, подхватив Дрейка под мышку, опустила руку к псам. Они лежали на гравии, усталые, но довольные, потому что сочли мой жест обещанием, что кот все же достанется им.

– Лежать! – произнесла я, ощущая себя маленькой богиней, священной повелительницей собак. Мне хотелось, чтобы Патра видела, как я уверенно контролирую своих зверей.

Потом я проскользнула мимо нее и вошла с котом в коттедж.