Глава 25
– Анатоль, это абсурд – отказываться от такого предложения! – За завтраком Леонора продолжала давить.
– О чём ты говоришь? – Вертман устало помешивал в чашке. – Я занимаюсь наукой, а производство – не моё дело.
– Да какая разница? Ты же всё равно продолжишь работать в своей лаборатории? Петряев же не собирается её закрывать.
– Ты что, не понимаешь разницы между наукой и производством? Это как разница между архитектором и прорабом… так тебе понятней?
– Но ведь денег больше!
– Я всё сказал. Где Мариам, Нунэ?
– У себя. – Нунэ замялась. – Анатолий Ефимович, извините, я хотела с вами поговорить. Я убирала постель Мариам – она вся в волосах, на подушке – кровь…
– Нунэ! Зачем втягивать в эти дела Анатоля? – вскинулась Леонора. – У Мариам переходный возраст, такое часто бывает. Что за драма на пустом месте? Я за всем слежу. Позови её, завтрак готов. Анатоль, во сколько ты едешь? Подавать машину?
– Я звала, она не хочет есть, – сказала Нунэ. И совсем тихо добавила: – Сказала, что платье, которое вы ей привезли, оказалось мало. Заперлась в ванной.
– Я поговорю. – Вертман направился к лестнице.
– Не потакай ей, Толя! – Леонора остановила его окриком. – Посидит и выйдет. Ничего страшного. У тебя работа. Подумай, о чём я говорила, и езжай. Ты опаздываешь.
– Да, да. – Он торопливо допил кофе, схватил портфель. – Поговорю вечером.
Машина, мягко огибая повороты, выехала на Сколковское шоссе. Позади остались корпуса новой бизнес-школы – на остеклённом цилиндре хаотично лежали гигантские блоки научных корпусов. Вертман открыл папку с результатами из лаборатории. Глубоко в портфеле завибрировал телефон. Женя Холодивкер.
– Почему не отвечаешь? – резко спросила она. – Звоню, звоню!
– Извини, дома всегда отключаю громкость, не слышал. Как дела, Жень?
– Опиши состояние Мариам.
– Вечером была нормальная. Почему ты спрашиваешь?
– Ты сейчас где?
– На работу еду.
– Срочно поворачивай и дуй домой! Оттуда мне по скайпу, чтобы я увидела её.
– Подожди, я не могу. Что за паника на пустом месте? У меня срочные…
– Толя, послушай! Твоя дочь принимает опасный для жизни БАД.
Вертман молчал.
– Колёса для похудения на основе твоего Витазидона. Похоже на его дженерик. Но сварено на левой коленке, неизвестно где и кем. Ты слышишь меня? Субстанция несомненно твоя, только замешана черт-те с чем – вся фармакология сломана, имеет наркотический эффект. Как долго она его принимает?
– Утечка моей молекулы невозможна. – Вертман сжал в руках телефон. – С чего ты решила, что это Витазидон?
– Ты не о том сейчас. Кровь из носа идёт? Волосы лезут? Цвет ногтей?
– Разворачиваемся! – крикнул Вертман водителю.
* * *
Мариам лежала на полу комнаты. Нунэ со стаканом воды склонилась над ней. Вертман нащупал пульс.
– Что с ней, Толя? – Леонора зажала рот. – Она жива?
– Помогите мне. – Вертман под руки посадил побелевшую Мариам. – Держи так.
– Я не могу, не могу! – Леонора стояла, окаменев.
– Замолчи и делай, что я говорю. Ей срочно нужно промывание. Держите вы её, Нунэ. – Он тянул дочь за руку. – Держите!
Нунэ села на колени рядом с Мариам, положила голову себе на грудь, обняла за пояс руками.
– Милая моя, всё будет хорошо, – сказала ей на ухо.
И вдруг, будто опровергая её слова, по телу Мариам пробежал волной спазм – ноги согнулись в коленях, пальцы рук скрутило, как птичьи лапы, девочка откинулась назад, подставляя Нуне лицо с закатившимися глазами.
– Толя, – шептала себе в ладони Леонора, – нужно вызвать «Скорую», ты не справишься.
Вертман сделал укол.
– Я ввёл адреналин, должно снять приступ. Нунэ, помогайте. – Он осторожным движением разжал рот и ввёл зонд в горло Мариам, та захрипела. – Вертикально! – Через воронку начал заливать воду. Ещё через несколько мгновений вода мелкими фонтанчиками потекла отовсюду – из носа, изо рта. Между рвотными позывами девочка откашливалась.
Через час Мариам очнулась – на щеках появился румянец. Её усадили в подушках на кровати.
– Папа, я не хотела.
– Молчи-молчи. – Он грел её ладони в руках. – Всё уже хорошо. Отдохнула немного? Сейчас поедем ко мне в клинику, тебя проверят.
– Я как раз собиралась, помнишь. – Она слабо улыбнулась. – Ещё немного полежу, хорошо?
– Что ты пила? Где таблетки?
– Я всего несколько штук… Я коробочку выкинула…
* * *
Они проезжали мимо «Белорусской», когда Мариам опять захрипела, глаза закатились, внутри что-то заклокотало, и его обдало желчью. Он вытер дочери лицо, повернул обмякшее тело на бок, чтобы она не захлебнулась. До Vitaclinic было уже не дотянуть.
– Поворачивай в Склиф, на Грохольский!
– Готовьте реанимационную бригаду. Давление падает! – резко кричал он в трубку. – Да, я везу её сам. «Скорую» не вызвали, потому что ей стало лучше. Вы хотите, чтобы я остановился и ждал вас? Давление 80/60. Да что же это такое! Я врач, и у неё на руке тонометр. Я знаю, что с ней.
Новый приступ скручивал тело узлом. Они въехали во двор приёмного отделения, куда одна за другой подъезжали красно-белые «Скорые». Вертман выбежал вперед, в нетерпении расталкивая людей.
– Отравление, коматозное состояние, давление 70/40, брадикардия!
Пара медбратьев подвезла каталку к машине, он распахнул перед ними дверь.
– Осторожно, пожалуйста, её опять вырвало. Дыхание прерывистое.
– Отойдите, вы мешаете.
– Я сам врач!
– Возраст? Вес? – Тележка подпрыгивала на каждом шве плитки, рука Мариам выпала и раскачивалась тяжёлым маятником.
– Мало. Она мало весит.
– Отойдите в сторону. Нам нужно провести осмотр.
Его отодвинули к стене. Он вспомнил, как их гоняли на учёбе – на столе тогда лежал уродливый пластиковый манекен, а они до автоматизма отрабатывали шаги экстренной реанимации. «Шкала Глазго» – оценка тяжести комы. Открывание глаз (E, Eye response). Мариам подняли веко, зрачок сократился от света фонарика. Реакция на болевое раздражение – 2 балла. Речевая реакция (V, Verbalresponse). «Вы нас слышите, как вас зовут?» Она не отвечала. Отсутствие речи – 1 балл. Двигательная реакция (M, Motor response). По рукам Мариам иногда прокатывалась дрожь. Патологическое сгибание в ответ на болевое раздражение – 3 балла. 4–5 баллов – глубокая кома, но шанс ещё был!
– Обеспечить проходимость дыхательных путей, приступаем к вентиляции лёгких.
Все подчинялись командам, никаких лишних движений и звуков. Только писк монитора. Ей очистили горло, ввели интубационную трубку, мешком Амбу начали подавать в лёгкие воздух.
«Основание ладони своей правой руки расположите на центре грудной клетки потерпевшего. Оно должно лежать точно на грудине, немного ниже её середины. Вторую ладонь расположите поверх первой, затем переплетите их пальцы. Никакая часть вашей кисти не должна прикасаться к рёбрам потерпевшего, так как в таком положении увеличивается риск их перелома». Как просто и безразлично это звучало на занятиях – как страшно выглядело сейчас.
– Оцениваем сердечный ритм. – Врач сверялся по монитору, пластины дефибриллятора легли на грудь Мариам. – Всем отойти. Разряд. – На секунду все подняли руки от тела, грудную клетку встряхнуло, врач ритмично надавливал прямыми руками на грудь, чтобы заставить сердце сокращаться. – Двенадцать, тринадцать, четырнадцать. – Прозрачный мешок с воздухом дважды сократился.
– Оценка ритма. Без изменений. Разряд двести. Всем отойти. – Руки ещё на миг оторвались. – Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. Десять минут.
Цифры на мониторе не изменились. Сердце стояло.
– Фибрилляция сохраняется.
– Всем отойти, разряд двести, приготовиться поменяться. Меняемся. Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. Двадцать минут.
– Один миллиграмм адреналина, триста амиодарона, шприц физраствора. – Руки надавливали на грудь. – Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать. Тридцать минут.
– Асистолия.
– Останавливаем реанимацию.
Среди какофонии звуков Вертман вдруг ощутил тишину. Сквозь безвоздушное немое пространство он видел, как движения реаниматологов становятся из резких вялыми, как падают их руки, слышал из отдаления, как со шлепком снимаются перчатки, видел, как полетела в урну чья-то белая маска. В этом вакууме кто-то сказал ровным голосом:
– Время смерти – шестнадцать часов тридцать две минуты.
