Глава 30. Трубка мира

Моторин приходил в себя тяжело. Не открывались глаза, в голову будто залили расплавленный припой, и теперь он там плещется, хлещет волной о череп при каждом крене. Тело вообще, словно чужое, ни руку не поднять, ни ногу. Приходилось определять своё положение по внешним признакам, благо уши работали в штатном режиме, да вестибулярный аппарат напоминал о себе регулярными рвотными позывами. Но нельзя. Нельзя. Не положено в шлюпке.

А если верить бортовой качке, передвигался он сейчас именно в ней. Судя по всему, ял или тузик с педальным приводом. Характерный гул и скрип, постоянная бортовая болтанка… Да ещё и организм неудобств добавляет. Это сколько же они вчера с пацанами выпили? А главное, ушли в увал, или самоходом? И как теперь не спалиться на построении? Мичман Орясин, он же как собака. С ним только на охоту ходить, запах спиртного за милю чует. Может, у парней спросить что заесть? Хотя, они вон, винт прогарами крутят, а он, несгибаемый Моторин, дрыхнет на банке, как тунец. Но деваться некуда. Хоть корку хлеба в топку надо забросить, а то и есть охота, как из главного калибра, да и разит от него, поди…

Паша попытался привстать, но тело не слушалось. Захотел поднять руку, но на правую будто положили якорь. Даже открыть глаза не получилось.

– Паша! Паша!

Похоже, его потуги всё-таки заметили. Но чей это голос? Это…

И тут он вспомнил. Никакая это не самоволка, и даже не увал. Он вообще в увольнении был то ли полсотни лет назад, то ли четыре века вперёд. И зовёт его Антон, а едет он… Здесь с ориентацией на местности возникли сложности. Неужели это их самодельный локомотив?

– Пашенька, поешь.

А это уже Таня, жена. Подумать только, он женат. Да и на ком, на индианке. Наконец, воспоминания в голове заняли своё место, а через некоторое время удалось даже открыть правый глаз и тут же увидеть перед лицом исходящую паром керамическую миску. И деревянную ложку, которую, вытирая второй рукой слёзы, протягивала ему Таня.

После еды стало гораздо легче. Правое плечо оказалось туго перетянуто повязкой, левая нога тоже, но в остальном тело даже начало потихоньку слушаться. Как выяснилось, он действительно ехал на локомотиве, причём уже не первый день. Вокруг поезда легким охотничьим бегом двигались мужчины племени маскоги, от них почти не отставали женщины, а на вагонах, стараясь не потревожить наваленный как попало товар, сидели дети.

Как только Моторин отложил миску, к его плечу тут же подсел Антон. Видно было, что мальчика чуть ли не распирает от желания поделиться информацией. Буквально за пару минут он рассказал, как группа принесла Пашу на ярмарочный холм и с ужасом увидела, что там ничего и никого нет. Как Скунс уверенно повёл всех по глубокой колее. Оказывается, племя маскоги не просто шло, они ещё и толкали локомотив с вагонами.

– Паша, представляешь, – еле сдерживая улыбку, рассказывал младший, – они его даже с тормоза не сняли. Так и скребли гусеницами по земле, как волокушу.

Потом уже, когда еле живого предводителя уложили на срочно освобождённое место и Марат с Антоном взяли управление транспортом на себя, скорость передвижения существенно возросла.

– А… – говорить было тяжело, но Моторин должен был спросить. – А что с Седым Хвостом?

– А всё, – мальчишка задорно развёл руками. – Теперь вождь его брат, Сидячий Бизон.

– Ты не прав, мальчик, – произнёс знакомый чуть хриплый голос где-то за плечом Моторина. – Теперь вождь твой брат.

Он сделал ударение на слове «твой», секунду помолчал и продолжил:

– Все люди маскоги хотят, чтобы ими управлял Паша Моторин. Конечно, когда поправится.

– А куда мы вообще идём? – задал он главный вопрос.

Уже давно караван двигался по ровной, чуть разбавленной невысокими холмами местности, вблизи довольно широкой реки. Паша долго всматривался, и пришёл к выводу, что, во-первых, для Миссиссипи речка узковата, во-вторых, судя по солнцу, они свернули гораздо западнее Теннесси.

– В Векепуэско.

Моторин, не глядя, почувствовал, как пожал плечами Сидячий Бизон. Во всяком случае, название индеец произнёс как что-то само собой разумеющееся. Да и для Паши, который уже хорошо овладел крикским языком, оно значило что-то вроде «дом, где живут» или «дом, где сидят». У кочевого племени эти два глагола не различались по значению. Поэтому, подумав, путешественник только кивнул.

На следующий день Моторин чувствовал себя уже почти здоровым, только не мог пользоваться правой рукой и левой ногой, так что приходилось ехать, сидя на локомотиве бесполезным грузом, даже порулить не удавалось. Зато из разговоров с Маратом, Антоном, и Сидячим, путешественник выяснил, что этот маршрут является обычной тропой весенней миграции племени. Маскоги много лет после зимнего солнцестояния выдвигаются на север и всегда ходят одним путём. Вот и сейчас, не имея других указаний, временно исполняющий обязанности вождя повёл людей привычной дорогой. Паша, помня, что миграция идёт мимо опустевшего сейчас посёлка Моторино, решил ничего не предпринимать. Тем более, и ходить, и двигать рукой было всё-таки больно.

Так и валялся целыми днями, глядя на проплывающие мимо вершины деревьев, слушая досужие разговоры и поминутно трогая плечо – не схватились ли кости ключицы. А на шестой вечер на них напали.

В пути племя не утруждало себя ежедневной установкой шатров, типи собирали примерно раз шесть-семь дней, чтобы постираться, починить утварь, и вообще переделать необходимые дела. Тогда караван останавливался на берегу какого-нибудь ручья или речки, мужчины разбегались на добычу, женщины занимались хозяйством. А на следующий день коптили добытое мясо, обеспечивая себя таким образом питанием на всю следующую неделю. Промежуточные остановки не представляли из себя ничего особенного – племя располагалось на любой достаточно обширной поляне, на кострах готовили неприхотливый ужин, спали кто на подстеленной шкуре, а кто и просто на земле. Некоторые, особо привередливые, имели для подобных ночёвок специально сшитые спальные мешки из бизоньей шкуры, незамысловато смётанные мехом внутрь.

Когда вода в котелках на широкой поляне почти одновременно забулькала, из чащи вышли пять крепких воинов, вооружённых копьями и топорами, и направились прямиком к Моторину. Паша от неожиданности даже оторопел. Он-то считал, что Сидячий Бизон позаботился о периметре, расставил караульных, а оказалось, что их летний лагерь открыт для посещений посторонними. Путешественник недоуменно глянул на временного вождя.

– Это люди айова, – пожал тот в ответ плечами. – Но раньше они сюда не добирались. Их земли далеко на севере.

– Ты правильно говоришь, – гулким басом подтвердил самый здоровенный.

Голос у него был немного неестественный, будто насморк в пути подхватил, плюс жёсткий северный акцент. Так что понять его для Моторина оказалось непросто. Паша внимательно осмотрел посетителя и вопросительно поднял подбородок.

– Чего же тебе надо, что ты забрался так далеко на юг?

– Ничего, – пожал плечами здоровяк.

Врёт, понял Моторин. Сложно было не понять. Собеседник так неестественно замер на последнем слове, в добавок стрельнул глазами в сторону. Паша коротко покивал, но не ответил, и тогда айова продолжил.

– Мы – люди айова, омаха, янктони, тетони и пони, идём по своим делам. И вдруг Великий дух вывел вас прямо на нашу тропу.

Он развёл руками, будто эта фраза всё объясняла. Моторин даже помотал головой, стараясь уложить в ней логику собеседника. Айова, видя, что его не понимают, скинул с плеч жилет из коротко стриженого меха, и гулко стукнул себя кулаком в грудь.

– Меня зовут Острие Бревна. Назови и ты своё имя.

– Моторин. – пожав плечами ответил путешественник. – Паша Моторин.

Вот блин, тут же пронеслось в голове. «Бонд, Джеймс Бонд» нашёлся. Но смысла беседы он пока не улавливал, хотя и положил руку на поясницу, проверяя, не забыл ли пристегнуть самострел.

– Тогда воистину Маниту свёл нас не просто так. В наших землях есть обычай. Если в дороге встречаются два незнакомых воина, они всегда устраивают поединок. И победителю достаётся то, чем владеет побеждённый. Поэтому я, Острие Бревна, вызываю тебя, Моторин, Паша Моторин, на бой.

Вот блин… И ладно бы этот шкаф был тут один, так ведь нет. И пони эти с ним, и прочие айдахи. И все, кстати, его северные соседи. Ссориться с такими может быть вредно для здоровья. Опять же, плечо болит, спасу нет, нога не ходит. Пару шагов, он может, ещё и сделает, да десяток почти на одной ножке прохромает, а вот передвигаться в схватке точно не сможет. Вон, какой здоровенный против него кулаки мнёт и плечами поводит. И таких шкафов здесь целый гарнитур.

– Это мне что, со всеми вами что ли драться придётся? – недовольно спросил Моторин, ни на кого специально не глядя.

– Это победить Острие Бревна достаточно, – гундосо ответил стоящий рядом, воин с руками и плечами, покрытыми густыми татуировками на растительные темы, и с двумя иссиня-чёрными косами, свисающими по вискам. В его волосы были вплетены перья, не меньше десятка, что говорило о совершённых подвигах. – Он есть самый сильный из наш друг и мы будем хорошо.

Крикский пернатого был ужасен, но основную мысль Паша понял. Он сочувственно посмотрел на противника и подумал, что следует перенести поединок из силовой плоскости в академическую. Иначе не сдюжит.

– Гляжу, не любят тебя твои друзья, – усмехнулся он. – Вон, татуированный говорит, что если я тебя победю, ну или побежду, сам выбери, то ему будет хорошо. Чем-то ты, похоже, им насолил.

Острие Бревна шумно высморкался и посмотрел на оппонента исподлобья. У него были тяжёлые надбровные дуги, тёмные глаза и короткая чёлка, поэтому казалось, что сейчас он примеривается, как бы ловчее боднуть противника. Тоже мне, Зидан, усмехнулся Моторин. Айова ещё потоптался на месте, но ничего не ответил. Только ударил тупым концом копья в землю, подняв маленький фонтанчик пыли.

– Я, Острие Бревна, походный вождь племени айова, вызываю тебя, Моторин, Паша Моторин, на бой до смерти или пощады с тем, что есть сейчас в твоих руках.

Он снова гулко стукнул себя в грудь, причем, так сильно. Что даже закашлялся. Моторин пожал плечами, нехотя поднялся на ноги, и молча выпустил в наглеца на всякий случай пять дротиков из самострела. Острие Бревна в полной тишине рухнул плашмя на спину. Пыли поднялось куда больше, чем от копья.

– Ну? – Моторин повернулся к оторопело глядящим на него остальным соискателям. – Кто ещё хочет комиссарского тела?

В тяжёлой, густой, как сметана, тишине заливисто зазвенел задорный смех Антона. Через пару секунд он резко, со звуком смачной братской затрещины, оборвался. А ещё через секунду оба брата уже стояли с двух сторон от Паши.

– Ты убил Острие Бревна не по правилам, – наконец очнулся один из оставшихся пришельцев. – Ты не дал ему поединка.

– Ты кто такой? – с видом хозяина положения спросил Моторин.

– Меня зовут Легконогий Олень. Я пони.

Паша внимательно посмотрел на выпирающие грудные мышцы собеседника, которые могли бы дать фору некоторым силиконовым девицам, оценил объём рук, покатые от накачанной спины плечи и натренированные, но неожиданно кривые, ноги. Да уж, совсем олень, подумал он.

– Ты сейчас на земле пони? – ехидным тоном спросил путешественник. – Или, может быть мы находимся во владениях айова? Ты чего лезешь в чужую землю со своими правилами? А?

Здоровяк потупился. Его плечо неестественно задёргалось и перед Моториным появился невысокий, по грудь остальным, высохший до состояния кураги, индеец с длинными, по пояс, волосами. Они не были заплетены в уже привычные косы или как-то иначе уложены, поэтому закрывали почти всё лицо, оставляя только среднюю часть рта и торчащий наружу горбатый нос. Новый собеседник ловким движением обеих рук откинул свою роскошную причёску и стало видно, что он очень стар. Старик прошёлся перед Моториным, по-птичьи глядя на него то одним блестящим глазом, то другим, затем вскинул нос и прошамкал беззубым ртом:

– Да. Ты именно такой, как и говорили.

– Какой? – не понял Паша.

– Разрушитель, – старик пожал плечами. – Ты появился, и тут же прекратилась история рода Сапа. Потом ты внёс раздор во всё племя маскоги. Пришёл на ярмарку и нарушил веками сложившийся порядок. А под конец наслал хаос на город, который до твоего прихода стоял века. Сейчас ты идёшь в Векепуэско, и даже духи не знают, что ты можешь натворить в этом городе.

Паша оторопело слушал старичка, не зная, что возразить, а тот неуловимым жестом достал откуда-то две деревяшки, в мгновенье собрал из них трубку с длинным, не меньше локтя, мундштуком, одним движением набил её и оглянулся в поисках огня. Марат машинально поднёс пенсионеру зажигалку и в два поворота колеса высек пламя. Старик прикурил с таким видом, будто у него самого есть подобное приспособление, вот только сейчас он забыл свою «Зиппо» дома. Сделал глубокую затяжку, выпустил густое облако сизого дыма, которое почему-то не поспешило подняться к небу, а тут же растворилось в воздухе где-то на уровне пояса. Запахло горелыми листьями и варёными грибами. Курил длинноволосый явно не табак.

– Давным-давно, – неторопливым, вкрадчивым голосом начал старик, – у матери гор Аппалаччи родились два сына-близнеца. Долго смотрела мать на собственных отпрысков, но так и не смогла решить, какой из них должен остаться, а кого следует принести в жертву. И тогда поселила мать сыновей рядом и подарила она старшему белую гору, а младшему чёрную.

Он снова затянулся, мечтательно закрыв при этом глаза. Моторину на мгновение даже показалось, что старик припоминает события, которые происходили при его непосредственном участии. Остальные слушатели даже замерли, внимая истории.

– С детства братья завидовали друг другу. – Продолжал между тем старый индеец. – Лавалачи поселил на своей горе племя, и люди украсили склоны, развели сады. Повсюду звучал детский смех и песни. Раканачи позавидовал брату. Он устроил камнепад и убил половину людей, а остальных отогнал в долину. Тогда Лавалачи, дух чёрной горы, обиделся, и создал на своей вершине вулкан. Но Раканачи оказался не слабее, и тоже начал кидаться камнями, дышать дымом и заливать ущелья лавой. Два брата устроили великую битву, а пока они дрались, два вулкана выжигали деревья, кипятили реки и выгоняли людей и зверей. Раканачи схватил родного брата за горло и начал его душить. Чёрный брат Лавалачи запросил пощады, но белый брат не захотел его помиловать. Он крепко держал близнеца за горло и не давал дышать. И тогда на помощь духу чёрной горы пришли люди, те, кто жил на его склонах. Они брали большие камни и кидали их в белого брата и убили его. Чёрный заплакал от горя, он не хотел смерти близнеца. Подошёл, чтобы проститься, закрыть глаза Лавалачи и с миром отправить его к Великому духу. Но белый так и не простил родного брата. Он умирал с завистью, с ожесточённым сердцем. И на последнем вздохе пообещал, что приведёт белых людей с заросшими лицами, которые не оставят в живых ни одного из тех, кто вступился за Раканачи. И умер.

Старик сделал ещё одну затяжку, не разбирая засунул трубку за пояс, и пристально посмотрел на Моторина. Путешественник невольно провёл рукой по своему заросшему бородой лицу. Взгляд старого индейца будто раздевал его, хотелось прикрыться руками, а лучше прогнать этого ворона, чтобы не каркал. Но вместо этого он ещё раз огладил бороду и ответил:

– Да. Я знаю, что через двадцать лет должны приплыть через море два корабля с белыми бородатыми людьми. И на своих кораблях они привезут конец для всех племён. Именно поэтому я стараюсь сделать так, чтобы люди, которые пошли за мной, умели дать им отпор.

Он посмотрел в глаза старику. Их взгляды встретились, и Моторин чуть не утонул в чёрном водовороте искрящихся зрачков собеседника. Казалось, старый индеец просвечивает его, как чемодан в аэропорту, видит насквозь. Старик пошамкал губами, снова развёл в стороны свои волосы и кивнул.

– Ты не врёшь, – согласился он. – Но я должен пойти с тобой.

– Зачем? – не понял Моторин.

– Луну назад духи предков поведали мне о белом человеке, который пришёл, чтобы разрушить наш жизненный порядок. Они рассказали мне о тебе то, что я уже говорил. И тогда я собрал вождей окрестных племён, и повёл их на встречу с тобой. И я должен понять, что даст народам эта встреча. Так что не спорь со стариком, – он улыбнулся.

– Да я и не спорю, – пожал плечами путешественник.

– Значит, мир? – подмигнул волосатый пенсионер.

Моторин кивнул. Собеседник молча достал трубку и протянул ему. Над чубуком ещё вился тонкий, еле различимый в закатном солнце, дымок. Паша когда-то, лет пятьдесят назад, курил одно время. Точнее, скорее баловался. Ещё в школе. Но потом служба на флоте отучила его от этой вредной привычки. Так что он неуверенно взял в руки расписанную узорами трубку, обтёр ладонью заслюнявленный стариком мундштук, и неуверенно сунул его в рот. Сделал короткую, символическую затяжку, и тут же передал инструмент обратно.

– Не-ет, – старик, ухмыляясь, покачал головой. – Ты не хочешь мира.

– Хочу, – не согласился Паша.

– Тогда покажи, как ты его хочешь.

Моторина даже передёрнуло. Кто знает, какую гадость напихал в чубук старый наркоман. И вот как-то ни разу не улыбается Моторину упасть посереди дороги в наркотрипе, а потом очнуться, и узнать, что маскоги теперь вовсе не маскоги, а какие-нибудь пони, а ни Марата, ни Антона, ни его жены уже и в живых-то нет.

Таня появилась как раз в нужный момент, будто почувствовала, что муж думает о ней. Она быстро, но плавно поднесла старику деревянный поднос, на котором стояли краюха хлеба, солонка, и чашка кипрея, и низко поклонилась.

– Отведай, дедушка, – ласково сказала она.

Индеец от неожиданности сделал шаг назад, а вожди четырёх племён дружно встали стеночкой, отгораживая шамана от девушки.

– Чего испугались? – весело спросил Моторин. – У нас обычай такой. Встречаем дорогих гостей хлебом-солью. Это и есть наша трубка мира.

Он с довольной усмешкой поглядел на стоящего за спинами здоровенных парней старика и весело ему подмигнул.