Глава 29. Ощущение счастья…

Вокруг стояла почти абсолютная тишина. Обитатели леса закончили свои дневные дела и теперь неспешно готовились к ночи. Птицы старательно соблюдали правила общежития и снизили громкость музыки. Даже ветер прекратил шуметь верхушками сосен, не решаясь нарушить воцарившуюся в лесу тишину. Солнце почти спряталось за вершины деревьев, и закатные лучи разделили поляну на две части – тёмную, которая с каждой минутой становилась всё больше, и светлую, которая понемногу сдавала свои позиции ночи. Огромный костёр потушили, и буквально через несколько минут до Моторина донёсся умопомрачительный запах готовящегося ужина. Живот предательски заворчал, напоминая, что и ухи ему не досталось, а теперь, того и гляди, придётся помирать голодным. Паша непроизвольно сглотнул, и от неожиданно пронзившей кадык боли, завертел головой. Ему кажется, или кожаный шнурок сдал давить сильнее?

Ноги отказывались держать ослабевшее тело, но деваться было некуда – любая попытка переставить ступни отзывалась давлением на горло. Моторин медленно повернул голову направо и посмотрел на стоящую рядом Таню. Девушка выглядела ужасно. Волосы взъерошенные, видимо, тащили её через лес, не особо заботясь о причёске, лицо бледное, в серых полосах от высохшего пота, через весь лоб, вспучиваясь, тянется красная воспалённая царапина. Она опустила щёку на плечо и лишь время от времени мелко вздрагивала. Будто почувствовав взгляд прикованного рядом мужа, Таня тяжело приподняла голову и посмотрела на него блестящими от слёз глазами. Обозначила ресницами кивок, то ли в поддержку, то ли желая что-то сообщить, и снова уронила голову на плечо. Паша тяжело вздохнул, невзирая на мгновенно впившийся в кадык шнурок, и отвернулся.

В голову полезли пораженческие мысли о том, что люди, стоящие рядом, доверились ему, признали своим лидером, старшим братом, главой рода. А он из-за своей неуёмной гордости доведёт их до смерти. Причём, до позорной смерти – возле столба, а не в бою от вражеской стрелы.

Будто в ответ на невысказанное самоедство, из шатра вышел Проворная Ласка. Он с интересом прогулялся вдоль строя прикованных пленников, на пару секунд задержал своё внимание на растрёпанной шевелюре Тани, затем шагнул к Моторину. Некоторое время они стояли, глядя друг на друга. Видимо, Ласка что-то для себя решил, потому что кивнул, и вернулся к Тане.

– Ты, наверное, устала и хочешь пить, – вкрадчивым голосом проговорил он. – Я ценю и уважаю твою верность, но женщины не должны страдать из-за глупости и упрямства своих мужей. Наоборот, хорошая жена всегда подскажет правильное решение. За это женщины пользуются любовью и уважением. И я уважаю тебя, поэтому предлагаю провести ночь не здесь, стоя у столба, в сырости и холоде, с болью в уставших ногах и ворчанием в голодном животе. Я заберу тебя в свой типи, напою отваром и накормлю ужином. А ты ещё раз подумаешь, стоит ли твоему мужу умирать ни за что, стоя у столба.

Чего-то подобного Моторин и ожидал. У ирокезов никогда не пользовались уважением убийцы женщин и детей, а Ласка явно поставил себе целью не казнить Моторина и компанию, а добиться согласия на рабство. Ясно же, что если их захватить силой, то работники из таких пленников не получатся. Тем более, в новой для племени отрасли.

Он исподлобья смотрел, как Проворная Ласка отвязал Таню от столба, элегантно подал женщине руку, помогая утвердиться на уставших ногах без поддерживающей верёвки… Ему показалось, или он действительно заметил блеснувший взгляд жены? Если так, то необходимо принять меры.

– Ласка! – он попытался крикнуть, но из пересохшего, стянутого шнурком горла послышался только противный скрип.

Однако, вождь ирокезов его понял, тут же оставил руку женщины и шагнул к столбу. Моторин даже не стал пытаться сказать что-то ещё, вместо этого показал глазами на висящую на поясе лысого берестяную фляжку. Ласка несколько секунд колебался, но затем с громким чпоком выдернул пробку и поднёс сделанное из тонкой берёзовой ветки горлышко к губам Паши. Первые капли тот даже не заметил, они впитались в пересохшую слизистую, кажется, ещё в полёте. Но потом… Это было непередаваемое ощущение, когда живительная влага попадает в рот. Несколько секунд пленник просто самозабвенно глотал, несмотря на режущую боль в кадыке. Затем, сделав над собой усилие, оторвался от фляжки, и сказал:

– Будь осторожен, Ласка. Она обязательно попытается тебя убить.

Лысый молча кивнул, снова взял Таню за руку и вернулся в шатёр.

Лучше так, подумал Моторин. А то решит она его ночью зарезать, и не сможет. Воин всё-таки, да ещё и вождь. Естественно, будет начеку даже во сне, поэтому убьёт при первой же попытке. Иначе быть не может. Она обязательно попытается, а Ласка обязательно ударит в ответ. Смертельно ударит. А так Таня доживёт хотя бы до утра. Свяжет её и положит в уголок. Всё лучше, чем здесь.

На поляне окончательно стемнело, к тому же после нескольких глотков воды даже ногам вроде бы стало чуть легче. И шнурок скользит по кадыку уже привычно, не создавая такого дискомфорта, как в начале. Моторин никогда не любил водолазки и свитера с тугим горлом, чувствуя, что давит, трёт, и вообще, некомфортно. Ничего удивительного, что шнурок, который и вправду всё сильнее сжимал горло, выводил его из себя. Однако, вода немного облегчила состояние, позволила думать о чём-то ещё, кроме боли, голода, и усталости.

Он снова попытался влезть пальцами в задний карман брюк. Увы, связанные долгое время руки распухли, пальцы потеряли подвижность, а о том, чтобы пропихнуть хотя бы один в прижатый к ягодице карман, не могло быть и речи. Паша протянул ладони как можно ниже и начал выталкивать осколок вверх. Хорошо, что караульных не поставили, подумал он.

Ну вот, накаркал. К столбу тут же подошёл тощий, как ивовая лоза, лысый молодой воин с копьём чуть ли не толще его самого. Он важно прошествовал вправо-влево вдоль рядов пленников, зачем-то попинал землю под ногами, вырывая кусочки дёрна, затем встал напротив Моторина и успокоился. Но ненадолго. Энергия в юношеском теле кипела, так что воин некоторое время барабанил пальцами по древку копья, затем, незаметно для себя, начал притоптывать одной ногой в такт лишь ему слышимой музыке. Через пару минут он уже обозначал приседания, замысловатые шаги и взмахи руками. Копьё при этом переходило из одной ладони в другую.

Шоу продолжалось не меньше получаса. Охранник даже прикрыл глаза, с наслаждением танцуя перед пленниками. Моторин за это время успел-таки вытолкать из кармана керамический черепок и сейчас ожесточённо резал им верёвку. Керамика крошилась, одним сегментом удавалось перерезать лишь несколько волоконцев. К тому же, опухшие руки отказывались повиноваться, норовя выронить осколок. Моторину приходилось то и дело проверять остроту используемого сейчас участка ненадёжного лезвия, и при необходимости перехватывать его. Всё наощупь, непослушными руками, холодея от страха, когда он не чувствовал в пальцах керамики. А такое случалось постоянно. Безымянные и мизинцы на обеих руках вообще потеряли чувствительность, и приходилось использовать их наобум, по памяти.

Наконец, затяжная мелодия в голове конвоира закончилась, он внезапно осознал, что кривляется перед будущими рабами, резко откашлялся, ухватил копьё обеими руками, и пару раз притопнул, будто стараясь прочнее утвердиться на земле. Вовремя, потому что через секунду полог типи Проворной Ласки распахнулся, выпуская на воздух вождя. Вождь ирокезов отошёл в ближайшие кусты, с минуту там переминался, держа руки в характерной позе писающего мальчика, затем вернулся к пленникам. Со скучающим видом прошёл вдоль строя, задержавшись на секунду возле пустого столба, и вновь остановился перед Моториным.

– Упрямство, это хорошее качество для воина, – негромко сказал он. – Но ты не хуже меня знаешь, что всё хорошо в меру. К тому же ты не воин. Ты мастер. Работник. И я предлагаю тебе не рисковать больше своей жизнью, а заниматься тем, чем бы ты и хотел.

– В цепях, – хотел дополнить Паша, но горло вновь подвело, тем более ремешок, кажется, всё-таки сжался, не дожидаясь утра, и норовил разрезать кадык пополам, так что из горла вновь вырвался неразборчивый скрип.

Ласка не стал миндальничать, вновь протянул фляжку. Когда пленник напился, он вопросительно поднял подбородок.

– В цепях, – повторил Моторин.

– Глупости, – махнул рукой Ласка. – Никто не будет тратить на тебя железо. А через несколько лет, если будешь хорошо себя вести, и колодку с ноги снимем.

– Кто путет карашо рапотай, путет кушай пелый пулька и цутринкен русише фотка, – пробормотал по-русски Паша фразу из анекдота его детства.

Ласка сделал вид, что не расслышал. Он несколько раз цыкнул зубом, дыша на Моторина запахом свежесъеденного жареного мяса, затем заметил:

– Твоя жена сейчас ужинает. А ты стоишь здесь.

Моторин непроизвольно сглотнул. Желудок снова напомнил о себе урчанием, громким, как далёкий раскат грома. Он попытался наклонить голову, чтобы не видеть мучителя, но кожаный ремень врезался в горло, напрочь лишая дыхания, так что Паша просто закрыл глаза.

– Ну-ну, – поддел его Ласка, и через секунду послышались его удаляющиеся шаги.

Паша сделал ещё два торопливых движения, и чуть не выронил осколок. Верёвка лопнула, кровь резко прилила к кистям рук, и их пронзила резкая боль. Он с трудом сдержался, чтобы не зашипеть, не скривить гримасу. Рядом навытяжку стоял воин с копьём, и демонстрировать свободные конечности было вредно для здоровья.

Руки приходили в норму долго, по внутренним ощущениям почти всю ночь. Моторин даже опасался, что не успеет освободиться до утра. На небе высыпали многочисленные, яркие, как нигде в двадцать первом веке, звёзды. Конвоир некоторое время после ухода непосредственного начальника ещё изображал из себя дисциплинированного воина, но потом прислонился к пустому столбу, обхватил копьё, вытянув вверх обе руки, совсем, как стражи в городе Кизекочук, и затих.

Моторин шевелил пальцами, пытаясь ускорить восстановление. Работали уже почти все, и он рискнул. Перехватил спасительный осколок в левую руку, осторожно поднял её, стараясь, чтобы справа не было видно торчащего локтя, и царапнул острой кромкой по кожаному ремешку на шее. В голове зазвучал скрежет. Показалось, что керамика режет кожу громче, чем бензопила дерево. Рука мгновенно метнулась на место, осколок зажать в кулак, глаза скосить вправо. Нет, вроде, не слышал. Ещё раз…

Ремешок резался тяжело, каждый раз отдавая скрежетом, казалось, прямо под черепом. Наконец, кожа пару раз дернулась, сдавая позиции, и давление на кадык пропало. Это было ощущение счастья! Ничего не давит, руки работают, и, наконец-то, можно сделать такой долгожданный глубокий вдох. Но лучше воздержаться. Как бы караульный не всполошился. Поэтому осколок в левом кулаке, медленно набрать полные лёгкие воздуха, чуть-чуть повернуть голову вправо, чтобы точнее прицелиться… рывок! Осколок торчит в левой глазнице тощего охранника, Моторин цепляет его подмышки, чтобы не упал. А то ведь кожа да кости, такой при падении так загрохочет, что всех разбудит. Аккуратно уложить на землю, ножки подогнуть, пусть издалека кажется, что солдат устал службу тянуть, и прилёг, наплевав на устав. Так, теперь вынуть нож из ножен. Чёрт, каменный. Это плохо, но деваться некуда.

Уставшие ноги не хотели держать тело, и Моторин позволили себе на минуточку присесть, чтобы дать им отдых. Потом взял в левую руку поганый каменный нож, зачем только такие с носят, для смеха что ли? В правую – копьё. Вскинул… Нет. Положил копьё, сделал пару шагов назад, скрываясь в тени деревьев. Теперь руки вперёд, в стороны, вверх, вниз. Ещё раз. Повторить упражнение, пока плечи не почувствуют себя нормально. А теперь наклоны.

На разминку ушло минуты полторы. За это время из лагеря не донеслось ни звука, не иначе, все спят. И луны нет, даже приблизительно время не определить. Так что придётся торопиться.

Все четверо у столбов с закрытыми глазами, ни на что не обращают внимания. Моторин осторожно освободил Антона, дышит неглубоко, но ровно, явно без сознания, взвалил мальчика на плечо, и отнёс в сторону, в тень. Жаль, накрыть нечем, замёрзнет пацан. Следом туже же отправился Марат. Когда укладывал старшего брата на землю, всё-таки стукнул головой о какую-то ветку. Мальчишка тут же открыл глаза и Моторин прикрыл ему ладонью рот. Даже в темноте было видно, каким счастьем загорелись глаза подростка. Паша приложил палец к губам, и братишка понимающе закивал.

Ещё через пару минут рядом растирали запястья Длинный Скунс и Отохэстис. Оба старались шевелиться потише. Наконец, Скунс рывком поднялся на ноги.

– Я готов, – одними губами прошептал индеец, и Паша едва успел поймать падающее от усталости тело.

– Сидите уже, я сам, – прошептал он.

Следопыт посмотрел на него таким недовольным взглядом, что даже стыдно стало. Но брать их с собой было никак нельзя. Другое дело, если бы они уже представляли из себя сработанное подразделение. А так, чего от них ждать, неизвестно. Скунс не воин, он следопыт, может, охотник. Но даже бизона у него в трофеях не было. А Отохэстис вообще нонкомбатант, мирный гражданин. Мальчишек он тоже не возьмёт. Так что в этой ситуации безопаснее и эффективнее будет действовать одному.

В шатёр Ласки Моторин вполз. Копьё прижато к боку, нож в руке. Всунул голову внутрь и замер. Поза неудачная, если кто сзади подойдёт, отлично увидит торчащие ноги, но деваться некуда – ирокез не спал. Он сидел перед Таней и гладил её по волосам. Глаза девушки при этом были плотно зажмурены, губы сжаты, не индианка, а Зоя Космодемьянская. Моторин тщательно приноровился, и одним рывком бросился вперёд. Копьё выстрелило. Есть. В печень, лучше не придумать. Теперь каменным ножом в висок. Вот для чего хорош такой клинок – тяжёлый, бить удобно.

Ласка, кажется, даже не понял, что подвергся нападению. Он медленно согнулся в поясе, складываясь почти вчетверо, голова уткнулась в колени, из пробитого виска вытекла тонкая струйка крови.

Таня с шумным вдохом вскочила на ноги и улыбнулась. И тоже чуть не упала. Оказалось, ноги её связаны в лодыжках, а руки на запястьях. Ласка послушался опытного Моторина и действительно обезопасил себя.

– Сейчас, сейчас, девочка моя, – бормотал Паша, обшаривая вождя ирокезов в поисках нормального ножа. Увы, пояс оказался пустым. – Сейчас я тебя освобожу.

– Паша, зачем ты ему сказал, что я попытаюсь его убить? – грозным шёпотом проговорила жена.

Да здравствует семейная жизнь, съехидничал сам над собой Моторин. Нож наконец нашёлся под меховой лежанкой. Его нож, из клапана. То ли Ласка его у Бизона выкупил, то ли просто отнял по праву сильного, но Паша был ему за это очень благодарен посмертно. Знакомая рукоять легла в руку, как родная. Он быстро разрезал путы на руках и ногах жены, вздохнул и ответил:

– Чтобы ты ночь провела лёжа и в тепле, а не у столба. Всё, молчим, и на выход.

Но сразу не ушли. Под полотняной стеной стоял котелок с остатками ужина. Он сбивал с ног долгожданным ароматом жареного мяса, и Моторин не смог пройти мимо. Пришлось задержаться на минуту и закинуть в организм немного калорий. Желудок довольно заурчал, а через минуту и тело почувствовало себя немного легче. Притупилась боль в запястьях и ступнях, ровнее застучало сердце, дыхание успокоилось. Паша улыбнулся и откинул кожаный полог.

Вовремя он высунулся, и хорошо, что первым. Как раз успел ударить копьём в спину проходящего мимо сонного ирокеза. И снова еле успел подхватить падающее тело. Уложил, повернулся к выползающей из шатра жене. Как же она всё шумно делает, так можно всё стойбище перебудить. Приложил палец к губам, затем поманил к себе. Когда жена, косясь на лежащее у ног тело, приблизилась, шепнул прямо на ухо почти без звука:

– Иди туда, – показал рукой, – присмотри там за ребятами.

Отлично, без возражений кивнула и пошла. Блин, зачем по траве-то шуршать? Но вроде обошлось. Теперь вигвамы, в смысле, типи.

Воинов оказалось всего восемь. Это если считать Ласку, меломана на посту и того бедолагу, что получил копьё в спину. Остальные спали и не мешали резать товарищей. Обошлось почти без шума, только в последнем шатре, там спали двое, первый засучил ногами и попал второму по уху. Но пока товарищ просыпался, Паша успел воткнуть ему клинок между рёбер. Так что можно было считать, что всё обошлось, если бы не Бизон.

От ночевал один, в оставшемся неисследованным шатре, и, видимо, не спал, потому что, когда Моторин вышел наружу, был там и молча кинулся на него с топором в руке. Маленький, не тяжелее полкило, топорик, на длинной ручке, их ещё называют томагавками, просвистел возле самого уха и ручка вспышкой одуряющей боли врезалась в ключицу. Моторин упал на колени и это его спасло от следующего удара.

Нож валялся на земле, правая рука отказывалась повиноваться. Бизон снова пошёл в атаку, и Паша едва успел подхватить ножик и подставить клинок под блестящее в свете звёзд лезвие топора. Раздался звон, но топорик всё-таки изменил траекторию. Моторин подхватил нож поудобнее. Так, собраться, хрен с ней, с болью. Потом. Сейчас вон, ловим удар. Сверху, без затей. А что, ему, с его силой, приёмы изучать не обязательно. Один удар и труп. Значит, отводим и держим дистанцию.

Мысли не успевали формироваться в слова, но и не надо, тело действовало на уровне рефлексов и ощущений. Сознание при этом будто наблюдало схватку со стороны. Вот ещё удар томагавком. На этот раз тычок в живот, Моторин предсказуемо уходит в сторону и еле успевает увернуться от летящего в лицо пудового левого кулака.

Пока осмысливал, тело ухватило Бизона за запястье, дёрнуло на себя. Левая рука еле справляется, нож в правой тоже держится едва-едва. Но противник, не ожидая такого приёма, проваливается вперёд, и налетает на острие клинка животом.

Рука не удерживает, отпускает запястье. Моторин падает, на него чуть не наступает раненый Бизон, автоматически перебирая ногами, следом валится нож, больно ударяя обухом по лодыжке. Главное, ни на секунду не задерживаться на месте. Противник берёт силой, значит ему следует противопоставить скорость. Ухватить нож, блин, как больно тянуть правую руку, перехватить в левую, Бизон чуть впереди справа. Рывком вперёд, не вставать, вогнать нож в ногу. Получилось. Левую лодыжку противника как подломило, он с рёвом падает, и попадает на заботливо подставленное остриё. Всё… Это в кино по полчаса дерутся, а в жизни чаще всего пары ударов ножом хватает.

Моторин с трудом поднимается, ноги не слушаются, нож в усталой руке ходит ходуном… Внезапно левую лодыжку сжимает, как в тисках. Снизу на него уставился ненавидящий взгляд Седого Хвоста. Лицо бывшего вождя залито кровью, сам он лежит в чёрной, растекающейся луже, но с кривой улыбкой дёргает Пашу за ногу.

Чёрт! Нож выскакивает из руки, Моторин с криком валится ничком на Бизона. Ещё в движении выставить руку, и двумя пальцами… Попал! Ревущий ослеплённый противник выпускает ногу, хватаясь обеими руками за кровоточащие глазницы.

Паша, подхватив нож, со стоном откатывается в сторону. Фух… Теперь Седому Хвосту не до него. Сейчас бы полежать хотя бы минуточку, пока боль в лодыжке и ключице перейдёт из острой в ноющую, а руки и ноги перестанут дрожать. Дыхание потихоньку выравнивается, пульс становится спокойнее. Противник тоже уже не ревёт, перейдя на приглушённый вой, да и дыхание у истекающего кровью стало гораздо чаще, верная примета обескровленного организма.

А Моторина будто придавило сверху, будто гору подушек наложили. Плечи, спина, тяжелеют, руки и ноги не движутся вообще. Подходи и бери голыми руками. Глаза закрываются. Нельзя. Не спать! Только не сейчас. Рядом, истекая кровью, вполголоса воет ослеплённый Бизон, где-то там, под деревьями, ждут свои. Спать нельзя. Но глаза уже закрыты и открыть их нет никаких сил, зато кто-то бережно подхватывает за ноги, подмышки… Он поднимается в воздух… Ощущение полёта… Ощущение счастья…