Глава 28. Противник прогресса
В обратный путь пустились не сразу. Сначала пришлось задержаться на целый день, чтобы перекроить чёрный плащ Голоса Маиса на юбку и блузу для Тани, которой вообще нечего было надеть, потом Отохэстис тайком сходил домой, забрал особо ценные инструменты и одежду сына для Марата. По возвращении он с горечью рассказывал о настроениях в городе:
– Люди уходят. Никто не хочет жить в домах, от которых отвернулась Иш-Чель. А всё Чогэн виноват. Зачем он затеял это выступление?
На следующий день выступили и они. На протяжении двух дней группа догоняла людей, идущих из Кизекочука, печальных и неуверенных. Казалось, они бредут, сами не зная, куда. Некоторые спрашивали, в какое место направляется Моторин со спутниками, и тогда им отвечали, что на ярмарочный холм. Кое-кто из беженцев, казалось, не хотел замечать ничего вокруг.
Самым неприятным было то, что люди, исходящие из города, не оставили в окрестных лесах дичи. Длинный Скунс, откликавшийся теперь исключительно на имя Никита, взял на себя обязанности охотника ещё на пути сюда, и никаких сложностей при этом не испытывал. Но обратный путь проходил через опустевшие леса. Это вовсе не способствовало энтузиазму в отряде. Так, сам главный добытчик уже на третий день пути подошёл к Моторину и осторожно спросил:
– Паша, у тебя вачиты не осталось? Я тебе много давал.
Моторин сначала даже удивился, но потом спросил:
– А зачем тебе олений орех?
– Еды мало, постоянно голодные. А вачита неплохо голод отбивает, если всё время и понемногу.
Паша развёл руками.
– Нет, не осталось. Благодаря ей мы пленников вызволили.
Прошло не меньше десяти минут, прежде, чем Отохэстис, который шёл рядом и отлично слышал диалог, ударил себя по лбу, и воскликнул:
– Так это Чогэн из-за вачиты так себя вёл! Паша, а как ты его ей накормил?
– Ящерицу на дне чаши видел? – Моторин улыбнулся. – Вот туда спрятал. А когда они томатной бурды налили, пыль в ней и растворилась.
Наконец, путь пересекла достаточно широкая речка, и путники решили остановиться, рыбы наловить, уху сварить. Разбить лагерь на берегу не получилось, волны били практически в стенку обрыва, так что основная группа занялась обустройством ночлега, а на добычу пошёл Паша. В его рюкзаке нашлись и леска, и крючок. А что ещё нужно для рыбалки? Срезать удилище – дело пары минут. За отсутствием поплавка и прочего, пришлось заняться глубинным блеснением. Моторин нарыл в недрах рюкзака относительно блестящую шайбочку, хорошо отполировал её о собственный ремень, привязал леску, крючок, великоватый, но пойдёт, и настроил удилище.
Видимо, местная рыба никогда не встречалась с подобным принципом лова. С первой же минуты на самодельную снасть организованно, один за одним, садились окуни, всё более и более крупного размера. Паша даже с улыбкой представил, как они там, под водой, строятся по росту и в порядке живой очереди гонятся за непонятной блестяшкой.
Дальше стало ещё интереснее. В дружный окунёвый коллектив по одной начали проникать щуки. Прошло не больше часа, а на кукане, свитом из гибкой ветки, не осталось места. Хорошо, что запасливый рыболов предусмотрел подобную ситуацию, и у берега, под крупным голышом, отмокали ещё три веточки.
Вторая оказалась заполнена вперемежку щуками и судаками, с крайне редкими вкраплениями крупных окуней. Видимо, настала очередь взрослых кататься на блесне. А ещё через полчаса пришлось в срочном порядке сворачиваться. Когда Моторин аккуратно подтаскивал следующего окуня, здоровенного, на пару кило, в воде мелькнула огромная серебристая тень, на поверхности на мгновение появилась тупая, будто обрубленная голова и короткий, стриженый ёжиком, спинной плавник, удочку дёрнуло так, что он еле удержал снасть в руке. И всё. Сопротивление прекратилось, леска безжизненно поплыла по поверхности, не увлекаемая более вглубь ни рыбой, ни даже пустой блесной. Неведомое чудовище в долю секунды утащило под воду и предполагаемый рыбацкий трофей, а заодно перекусило толстую миллиметровую лесу вместе с самодельной блесной.
Моторин повздыхал, больше над неудавшейся рыбалкой, чем над потерянным окунем, и, держа на вытянутых руках три полных кукана, осторожно полез по пологой, уводящей далеко от первоначального места, тропинке, на обрыв. По пути рыболов предвкушал восторги компании, заранее облизывался, предполагая, как пожарит окушков и судаков в глине, а из щук и судачиных голов сварит обалденную, сбивающую с ног одним ароматом, тройную уху. Ноги в предвкушении передвигались всё быстрее, так что не прошло и трёх минут, как путешественник поднялся на край обрыва. И с удивлением обнаружил абсолютно пустую стоянку.
Ни постелей из елового лапника, ни очага с приветливо горящим в нём костром, ни разложенного дастархана. Да что там, даже его рюкзак пропал. О том, что ещё несколько часов назад на этом самом месте остановилась немаленькая группа ходоков, говорили лишь черепки растоптанного чьей-то неуклюжей ногой горшка. Паша присел и с удивлением взял в руку осколок. Ну да. Та самая керамика, производство Тани Моториной, с длинными волнистыми цветными полосами и обожжённая до каменного состояния. Белая глина, которую они обнаружили ещё в прошлом году, при строительстве землянки, разогретая до тысячи градусов, спекалась на поверхности, образовывая тонкий стекловидный слой. Отличная посуда в итоге получалась, хоть водород в ней храни. Моторин машинально повертел в пальцах лёгкий, но прочный осколок, сунул его в задний карман штанов, и с глубоким вздохом поднялся.
Дело ясное, что дело тёмное. Второй раз за один месяц он сталкивается с похищением. И если две недели назад виноваты были Каравачи и торговцы из города Кизекочук, то сейчас совершенно неясно, кто мог совершить подобное всего лишь в одном дневном переходе от ярмарочного холма. Паша раздражённо отбросил три кукана, которые зачем-то всё ещё держал в левой руке, выругался, и, склонившись над землёй, пошёл по кругу.
Следы обнаружились уже через пару метров. Кто бы сомневался, что они были направлены в сторону ближайшего леса. Моторин провёл инвентаризацию. Плохо. На этот раз при нём один только нож. Бесспорно, хороший, большой, толстый, широкий, да и сталь отличная, из клапана от судового дизеля, но увы, это не самострел и даже не копьё. Так что остаётся только рекогносцировка, а там война план покажет. Паша подкинул оружие в ладони, привычно поймал за рукоять, и сунул в висящие на поясе ножны. Вперёд, в лес.
Среди деревьев след похитителей читался ещё лучше, чем на открытой местности. Жертвы явно шли не по своей воле, о чём говорили множественные сломанные ветки, вывороченные из земли кусочки дёрна, а в двух местах даже удалось найти лоскуты чёрной блестящей ткани. Таня не любила этот цвет, но из чёрного плаща Голоса Маиса ничего другого сшить не получилось. Так по следам Моторин прошёл ещё почти километр, пока впереди не замаячил характерный для костра жёлтый свет. Дальше следовало передвигаться с особой осторожностью, и Паша привычно забрался, как он говорил, на второй этаж. Перебираясь с ветки на ветку, на высоте трёх, а иногда и пяти метров над землёй, он дошёл до поляны.
Достаточно крупная для здешних мест вырубка, метров двести в поперечнике. На ней четыре переносных шатра типи, костёр, размерами вполне могущий поспорить с пионерским, а чуть в стороне, но отлично освещённые жёлтым неровным светом, шесть вертикально вкопанных в землю прочных столбов. Шесть… Пять из них оказались заняты. К ним, с руками, связанными за спинами, были прикреплены все пятеро его спутников. А шестой, стало быть, для него самого, потому пока пустой. И тишина. Ни одной души в лагере.
Зря такой огонь разводить не будут, это Моторин точно знал, небось, не первый день с индейцами знаком, привычки усвоил. Если нужно приготовить еду, даже для большого количества людей, они зажгут по минимуму. В крайнем случае, у каждого шатра свой, но маленький. Значит, только для привлечения. А кого привлекать? Диких зверей? Так они от такого пожарища, наоборот, тут же лапы навострят, значит, остаётся только его, чужака. Видимо, и следы в лесу не убирали по этой же причине.
Тогда почему его сразу, со всеми вместе не взяли? Моторину эта мысль не давала покоя ещё по пути сюда, но найти рациональное решение он так и не смог. Понял только сейчас, сосчитав типи на поляне. Всего четыре. Даже если в них живёт по три воина в каждом, что уже не особо комфортно, то получается двенадцать. На пятерых, которые по доброй воле, понятно, не пойдут. А если в некоторых живут по двое, а то и один кто-то квартирует, например, командир этой штурмовой группы, тогда воинов остаётся ещё меньше. Да в наряде следует оставить, как минимум, двоих. Здесь и складывается мозаика. Пока свободные захватчики спускались бы с обрыва, он давно бы нырнул в реку, или подготовил какой-нибудь сюрприз. Вот и не стали нападавшие рисковать. А зачем? Вот он, Моторин. Сам пришёл, и драться с ним не надо.
Паша почесал в затылке. Ещё бы придумать, как своих выручить. Что-то часто последнее время их похищают. Надо отсюда перебираться туда, где люди. Свои люди, ну, или в крайнем случае, доброжелательно настроенные. Которые защитят, или хотя бы информируют заранее. Можно организовать приличную оборону, с большими, стационарными самострелами, гранатами, или даже минами. Но всё это потом, сейчас другая цель – дожить до тех светлых времён, а значит, спасти жену, братьев, и тех двоих, что ему доверились, помогли и решили идти одним путём.
За всё это время в лагере так никто и не появился. Моторин тщательно всматривался в сумрак леса, стараясь рассмотреть под деревьями караульных, но тщетно. Как вымерло. Лишь время от времени ворочались пленники у столбов, стараясь принять такую позу, чтобы не сильно затекали связанные неподвижные руки, и не болели от долгого стояния ноги. Наконец, Паша решился. По веткам он пробрался на противоположную сторону поляны, как раз за столбами, заранее вынул из ножен нож, чтобы не тратить время, и аккуратно приготовился к прыжку. Если делать всё быстро, можно успеть разрезать верёвки у всех пленников, и тогда не обязательно даже освобождать им руки. Если не дураки, а как минимум, в троих он был в этом отношении уверен, то разбегутся, а там и сами справятся. Так, сейчас ещё два маленьких приставных шага до развилки, дальше уже ветви тонкие, могут не выдержать и нашумят, потом длинный прыжок, и он почти на месте, метров десять пробежать.
Моторин глубоко вдохнул, выдохнул, вентилируя лёгкие, затем ещё один большой вдох, и на рывке выдох. Пошёл!
Прыжок получился даже длиннее, чем задумывал, видимо, ветка чуть подпружинила. Уже в полёте Паша раем глаза заметил метнувшуюся из-под куста неясную тень, и в следующее мгновение у него в голове будто разорвалась бомба.
В себя он приходил с трудом. Жутко болела голова, что-то давило шею. Хотелось пить, и прилечь. Ноги затекли, но не было возможности даже присесть. Как только он собирался опуститься на пятую точку, чуть сдвигался вниз, давление в горле перерастало в боль, дышать становилось невозможно. Моторин попытался откашляться, но только усугубил дело. Кадык при каждом движении за что-то задевал, вдавливая гортань куда-то в позвоночник. Только через несколько минут путешественник осознал, что стоит у столба, привязанный верёвкой, охватывающей горло. Руки оказались связаны за спиной. Верёвка на них на ощупь оказалась толстой и шершавой. Красные следы потом на запястьях останутся, невольно подумал он.
Паша осторожно, стараясь меньше задевать кадыком за верёвку, повернул голову направо и скосил глаза. Рядом с ним, у соседнего столба, стояла Таня. Её почему-то привязали за пояс. Руки девушки, в отличие от его, охватывали столб, смотанные сзади, за ним. Так стоять было не в пример легче, но девушку, кажется, это не утешало. Она склонила голову на плечо, глаза закрыты, пересохшие губы потрескались и распухли. Веки красные, волосы всклокочены, правый рукав блузы, которую Таня упрямо именовала на мужской лад рубашкой, оторван и болтается за спиной, висит на запястье. Да уж, досталось девушке.
С левой стороны от Моторина никого не было. Всё верно, для него штурмовики приготовили крайний слева столб. Интересно, это почётное место, или просто ставили пленников рядом, а ему что осталось, туда и привязали? Впрочем, какая разница? Сейчас главное…
А что главное? Моторин прокрутил в голове сложившееся положение. Все спутники здесь же, стоят в рядок, и надежды на них никакой. Тяжести ножа на поясе не чувствуется, да и в руке он его держал, когда с ветки прыгал, так что и с оружием чуть хуже, чем никак. Даже неизвестно, кто их захватил. Хотя, этот вопрос решится в ближайшее время. Вряд ли нападавшие хотели казнить группу таким изощрённым способом, так что дадут малость помариноваться, а затем никуда не денутся, выложат требования, как миленькие. Так что остаётся только одно главное – дождаться выступления солиста от захватчиков. А там уже будем решать по обстоятельствам.
Прошло какое-то время, по внутренним часам неподвижно стоящего у столба пленника, примерно половина вечности. Солнце за это время приблизилось к кронам деревьев, и поляну перечеркнули длинные тени. Птицы, видимо, готовились ко сну, потому что вокруг понемногу становилось тише, даже ветер, весь день с довольным шуршанием перебиравший листья, затих. Видимо, все пересчитал и успокоился. Наконец, клапан ближайшего к столбам шатра откинулся, и из него, кряхтя и отфыркиваясь, вылез… Бизон Седой Хвост.
Моторин даже проморгался. Уж не чудится ли ему? Но нет, никакого наваждения. Бывший вождь разогнулся, размашисто повертел вокруг себя руками, разгоняя по телу кровь, и, уже уверенной походкой направился прямиком к самому левому столбу. На этот раз старый маскоги был одет в меховые штаны, кажется, из бобра, верхнюю часть туловища закрывало пончо. В точности, как в Мексике двадцать первого века. Чёрный, в широкую серую полоску, квадратный плащ без рукавов, с дыркой для головы. Паша раньше такой одежды здесь не встречал. Не удивительно, подумалось ему, что он видел из обеих Америк?
Вождь остановился в двух шагах от столба, исподлобья посмотрел на Моторина, и сказал по-русски с чудовищным акцентом:
– Паривьвет.
Моторин не ответил. Седой Хвост ещё некоторое время разглядывал пленника, затем вынул из-под пончо знакомый ножик, выкованный явно из клапана от судового дизеля, и довольно повертел его перед собой. Он явно рассчитывал разозлить беспомощного человека.
– Единственное хорошее, что от тебя останется, – философски заметил бывший вождь на крикском и сам улыбнулся своей шутке. – В остальном ты всё только испортил.
Он сделал пару возбуждённых шагов направо, затем так же вернулся на своё место.
– Ты разрушитель, – выпалил он. Глаза маскоги горели, с губ вылетали мелкие капли слюны, слова он будто выплёвывал. – Пришёл и всё изгадил.
Паша хотел уже спросить, что вождь имеет в виду, но решил, что в его положении молчание – лучшая тактика. Он аккуратно, стараясь не повредить кадык, сглотнул, и закрыл глаза.
– Что, сволочь, стыдно? – тут же отреагировал Бизон. – Ты позволил себе ворваться в налаженную жизнь племени и что? До этого у нас всё было хорошо и шло правильно. Люди уважали вождя и опытных охотников. Каждый знал своё место и кем он станет через год, пять, десять лет. У нас был привычный враг, иро… – маскоги запнулся, но тут же себя поправил. – Люди длинного дома. Мы знали, чего от них ждать, и как с ними бороться.
Вождь уже почти кричал, дыхание его сбивалось, лицо стало багровым. Слюни изо рта летели фонтаном, но Бизон Седой Хвост этого не замечал. Он вытянул в сторону столба широкую, как лопата, ладонь, и, кажется, спешил оправдать свой поступок.
– Ты появился незаметно, как прыщик на заднице. Не было, не было, и вдруг смотришь, а уже ни сесть, ни встать. Обманом заставил меня отдать тебе лучших людей племени. И чем всё кончилось? Чем?
Отвечать Моторин не собирался. Он прикрыл глаза, расслабился. Только правая рука, презирая боль в стянутом верёвкой запястье, старательно, но незаметно, пыталась проникнуть в задний карман.
– Люди запутались! – кричал между тем Бизон. – Они не понимают, кто пользуется большим уважением, старые охотники, или сопливые юнцы, только что оторвавшиеся от маминой сиськи. Они в смятении. А враги? Ты, сволочь, не представляешь, что сделал. Ты знаешь, что вместо привычных и почти родных ироку… – вождь рефлекторно закрыл ладонью рот и непроизвольно оглянулся. – В общем, теперь у племени другие враги, гораздо более могущественные. И всё из-за тебя. Если нас всех перебьют, знай, виноват в этом будешь ты. И в том, что вождь, посвятивший всю жизнь племени, им больше не подходит, тоже ты виноват. Они теперь сами не знают, кого хотят видеть во главе. А всё из-за тебя. Это ты лишил народ маскоги головы. Куда придёт племя без нормального управления? Оно, как слепой, будет брести, куда ноги ведут, пока не свалится в пропасть, или не разобьёт голову о ствол дерева. Ты враг, Моторин! – с пафосом заключил он. – И я спасу мой народ от смертельной болезни, что появилась в племени. Я выдавлю этот прыщ!
Сквозь прищуренные глаза Моторин видел, как Бизон поудобнее перехватил нож и сделал шаг вперёд. Стало страшно. Он накрепко привязан к столбу, а огромный, как бизон, Бизон тянет к нему руку с ножом. А что может сделать Моторин? Максимум – чуть, на пару сантиметров, отклониться. Но если Седой Хвост попадёт не в сердце, а в лёгкое, будет только хуже. Стоять, и не иметь возможности сопротивляться, когда тебя режут. Сердце в груди замерло, дыхание пропало. Казалось, кто-то выключил лёгкие, и он теперь не может вдохнуть. По лбу поползли холодные и противные капли пота, руки и ноги окаменели.
– Стой! – раздался незнакомый голос.
Моторин рывком вдохнул, сердце застучало с бешеной скоростью, он открыл глаза. За плечом Седого Хвоста стояли двое. Один упирал ему между лопаток копьё, второй держал за руку. Оба с бритыми наголо головами, по пояс голые, только череп держащего Бизона за руку украшен кокошником с парой десятков раскрашенных перьев. Паша разглядел у обоих на груди характерные для ироку узоры.
– Никто не обещал, что ты его убьёшь, маскоги, – продолжал тем временем индеец в перьях. – Мы сказали, что поможем поймать Моторина, и мы сдержали своё слово. Но убивать его тебе не обещали. И сам Моторин, и его люди, нужны нам живыми. С целыми, готовыми к работе руками. Так что ты, Седой Хвост, сейчас пойдёшь в свой шатёр, а завтра утром вернёшься в своё племя. Я сказал.
Лысый властным жестом отодвинул неподъёмную тушу маскоги в сторону. Бизон ещё несколько секунд потоптался на месте, видимо, в поисках ответных аргументов, но потом махнул рукой и ушёл.
Ирокез занял его место. Рядом встал копейщик. Чужой вождь некоторое время рассматривал Моторина, затем приложил руку к собственной груди.
– Меня зовут Проворная Ласка. И если ты скажешь, что это женское имя, я выдавлю тебе левый глаз собственной рукой. Работать ты сможешь и с одним. А работать тебе придётся.
Он провёл тыльной стороной ладони по лбу, видимо, выступление Бизона не оставило равнодушным и его. Затем жестом отправил копейщика, а сам скрестил руки на груди.
– Я сделал тебе самый дорогой подарок на этом свете, Моторин, – с пафосом заявил он. – Я подарил тебе жизнь. Глупый Бизон не понял, какую выгоду могут принести твои умения, поэтому хотел тебя убить. Я ему не позволил, поэтому твоя жизнь теперь принадлежит мне.
Моторин прикрыл один глаз, капля пота затекла под веко, и теперь сильно щипала. Вторым, левым, он внимательно оглядел наглеца. Ирокез был абсолютно уверен в своей правоте. Паша сплюнул, потому что от невозможности сглотнуть во рту скопилась слюна. Проворная Ласка с ехидной ухмылкой посмотрел на пленника.
– Сейчас можешь плеваться, – с показным добродушием заметил он. – Но со временем тебе будет сложно это делать. Видишь ли, твоё горло перетянуто ремешком из кожи. Из мокрой кожи. Но не волнуйся, со временем она высохнет. И что тогда будет?
Лысый улыбнулся и довольно прищурил глаза.
– Я тебе скажу, – с видом деревенского учителя проговорил он. – Кожа ссохнется, ремешок станет короче. И ты не сможешь дышать.
Моторину мгновенно стало трудно дышать, по лбу вновь побежал пот. Проклятые ирокезы, подумал он. Китайцам с их пытками у местных индейцев ещё поучиться.
– Но не думай, что мы просто решили помучить тебя перед смертью, нет, – Ласка даже провёл перед собой ладонью в отрицающем жесте. – Мы не такие любители пыток. Наоборот, мы уважаемые в своём племени воины, и у нас есть цель. И если ты решишь нам помочь, то я готов разрезать этот ремень прямо сейчас.
– Ка… какая цель? – Прохрипел Моторин. Горло не слушалось.
– Самая благородная для каждого воина. Сила. Мы все видели, что ты делаешь для других, и хотим, чтобы ты делал это только для нас. Ты будешь жить среди нашего племени, работать. А главное, уговоришь свою жену и братьев помогать тебе. И со временем, возможно, если ты хорошо себя покажешь, тебе выделят вигвам и даже снимут с шеи ошейник.
– Тебе нужны рабы, – безразличным тоном заметил пленник.
– Нет! – вскрикнул в ответ ирокез. – Я не хочу тебя пытать, как делают с другими рабами. Ты нужен мне живой и здоровый, готовый к работе. И это не рабство. Почти.
– Почти… – глухим голосом повторил Моторин.
– Да! Может, сначала так и будет, но, если вы покажете себя с хорошей стороны, всё может измениться. Так что думай, глава рода, думай. До утра у тебя время есть, здесь ночи сырые. Но учти, когда встанет солнце, дышать ты уже не сможешь.
Он одним рывком развернулся на пятке и важной походкой двинулся в сторону крайнего слева типи. Моторин ещё раз сглотнул. Ему кажется, что кожаная лента сдавливает кадык чуть сильнее, чем в начале разговора, или так оно и есть? Он ещё пару раз сделал глотательные движения, проверяя подвижность гортани, затем подёргал связанными руками. Да, рассчитывать, что за время беседы верёвка ослабла, глупо. К тому же затекли ноги, и если стоять так до утра, то после восхода солнца его придётся нести. В глаз затекла невесть откуда взявшаяся капля пота, и Паша снова зажмурился.
