Глава 27. Пятью пятый день

Проснулся Моторин поздно, солнце было уже в зените. И то, проснулся не сам, разбудил его Отохэстис. Паша поворочался, на полу в кузнице было не очень удобно, наконец открыл глаза. Кузнец стоял над ним и со счастливой улыбкой рассматривал золочёную ночную вазу.

– Это выглядит очень богато, Паша, – довольным голосом произнёс он. – Даже не хочется дарить этому гаду, Чогэну. Может, ну его, этот праздник, а? Себе оставим.

Моторин долгое время не мог окончательно проморгаться, пока не понял, что это ему не кажется. Отохэстис действительно раздумал дарить плод их почти суточного труда жрецам. Мало того, что это портило впечатление о кузнеце, такое решение ломало весь план путешественника. Хозяин кузницы заметил недовольный взгляд гостя, некоторое время в его душе боролись человек и жаба, наконец, разум победил.

– Мы же сможем сделать ещё такую же?

Моторин расслабленно откинул голову на свою импровизированную подушку.

– Не сможем, – зло отрезал он. – У тебя был всего один ночной горшок.

Сначала кузнец непонимающе молчал, и лишь через несколько секунд до него дошёл юмор. Он аккуратно поставил хрупкий подарок на огромную наковальню и только после этого позволил себе расхохотаться. Отсмеявшись, Отохэстис присел перед лежащим путешественником и положил руку ему на грудь.

– Я не сомневаюсь, что такие чаши для тебя пустяк. Марат говорил, вы приехали на волокуше, которая ползла по дорогам сама, никто её не тянул, наоборот, она тянула за собой ещё две.

– Только не называй наш локомотив волокушей, – ответил Моторин и рывком поднялся. – Идём, я умоюсь и приведу себя в порядок. А ты отнеси мой рюкзак на тот берег ручья и передай Никите Моторину, чтобы собирался и был готов нас встретить.

– Когда? – встревоженно спросил Отохэстис.

– Он услышит, не волнуйся.

– А я?

– А ты ещё и увидишь.

Паша быстренько вытащил из рюкзака кожаный свёрток, жилет, все разбросанные по кузнице причиндалы наоборот, аккуратно уложил внутрь, завязал лямки клапана и передал заплечный мешок кузнецу.

– Тяжёлый, – тот взвесил ношу на руке.

– Не донесёшь что ли?

– Нет, всё в порядке. Просто удивляюсь, как ты с таким грузом добрался.

Едва Отохэстис успел вернуться, как на площади зазвучали трубы и барабаны. Звук их, казалось, берёт тебя за воротник и тащит туда, к месту основного события. Взволнованный кузнец забежал в дом и увидел нетерпеливо притоптывающего Моторина. Тот мгновенно вскинул на него глаза в немом вопросе.

– Всё, – на шумном выдохе ответил запыхавшийся хозяин. – Передал. Ну что, идём на площадь?

На столе стоял подарок и его блеск притягивал взгляд к себе. Отохэстис пару раз обошёл вокруг стола, потом приподнял вазу, взвесил её на руке и нехотя поставил обратно.

– Переодеться бы надо, – задумчиво сказал он и тут же скрылся за лёгкой трёхстворчатой ширмой.

Минуту тишина нарушалась только шуршанием кожи и иногда шумным дыханием Отохэстиса, наконец, перед Моториным возник не кузнец, без указания рода и племени, а настоящий индеец, точь-в-точь, как в детской книжке. С четырьмя перьями, заткнутыми за расшитую тесёмку, повязанную на голову, с длинными косами, лежащими на плечах. Одет хозяин дома был в расписные кожаные штаны, короткий жилет с вышитыми на нём узорами из размоченных и крашеных в разные цвета игл дикобраза. Руки почти до локтя покрывали плетёные браслеты, тоже многоцветные, а на ногах оказались ярко-красные короткие кожаные сапоги. Кузнеца в Отохэстисе выдавали только широкие, покрытые въевшимися пятнами, ладони.

Он подошёл к столу, бережно взял подарок подмышку, и вопросительно посмотрел на гостя.

– Заверни, – посоветовал тот. – Нечего раньше времени показывать. Сюрприз хорош вовремя.

– Сюрприз… – кузнец произнёс новое слово и прислушался. Затем повторил: – Сюрприз. Это по-вашему «подарок»?

Моторин кивнул. Вазу упаковали в тонкую кожу и Отохэстис уже пошёл к выходу, когда его остановил вопросительный возглас.

– У тебя ещё пара перьев не завалялась?

Тот изумлённо обернулся и некоторое время смотрел на одетого в условно чистые штаны и простой кожаный жилет, гостя. Хозяин понял, что выпускать его в таком виде на люди нельзя. Щёки покрыты двухдневной щетиной, одежда годится на каждый день. Но никак не на праздник, волосы короткие и совсем не украшены. Хоть бы щёки разрисовал…

– Сейчас… – пробормотал Отохэстис. – Сейчас…

Но в голову ничего не приходило.

Пока хозяин думал, гость вынул из кожаных ножен огромный блестящий стальной нож. За такое орудие можно было отдать всю кузницу Отохэстиса вместе с домом, а самого взять в рабство. Солнце, бьющее в закрытые лёгкими занавесками окна, отражалось на лезвии, разбрасывая десятки зайчиков по стенам. Рукоятка из неведомого тёмно-коричневого дерева так и просилась в руку. Моторин заметил восхищённый взгляд и подмигнул.

– Где вода? – непонятно к чему, спросил он.

Отохэстис машинально указал за ширму. Тот ушёл. Некоторое время раздавался плеск, иногда недовольное шипение, наконец, гость вернулся. На этот раз его щёки были гладкими, как и положено. Теперь его можно было принять за индейца, если бы не…

– Постой, – встрепенулся хозяин. – От сына остался жилет, может, примеришь?

– Нет, – тот уверенно помотал головой. – Если надену что-то другое, некуда будет вещи класть.

– Тогда… Тогда… Давай хотя бы этот покрасим.

– Не успеем, – ответил Моторин. – Кожаный жилет красить, это сутки надо. Так что придётся в чём есть.

– Ты не понял! – Отохэстис выбежал из дома и почти сразу же вернулся.

В его руках были три мисочки с красной, жёлтой, и синей красками, и кисточка. Через полчаса Моторин и Отохэстис горделиво вышли из дома. На этот раз одежда гостя переливалась всеми цветами радуги. Конечно, к вечеру от покраски ничего не останется, но так он будет меньше бросаться в глаза в расписной праздничной толпе. В волосах Моторина одиноко торчало простое серое перо.

На площади уже стояли широкие прилавки, причём, большинство пустые – те, кто пришёл торговать распродались до сигнала к началу праздника. Сейчас ближе к сцене разложили предметы своей гордости те мастера, кто претендовал на звание лучших в своём деле.

Отохэстис, гордо неся перед собой завёрнутый в кожу подарок, чеканным шагом шёл по центральному проходу, а Моторин пробирался параллельно с другой стороны прилавков, упорно разгребая толпу зевак локтями. Выходить ему не было никакого резона, слишком хорошо его физиономию знал Каравачи. А уж без этого толстяка праздник точно не обойдётся.

Вот и сейчас он гордо, рассекая воздух пузом, как ледокол льды, выплыл к сцене. В руке купец держал верёвку. Другой конец верёвки был обмотан вокруг шеи и рук плотно завёрнутого в серый кожаный плащ человека. Было заметно, что привязанный передвигался не по своей воле, и хоть и перебирал ногами сам, но явно из последних сил. Толстяк остановился между двух центральных светильников и громко крикнул:

– Зову тебя, Голос Маиса!

С минуту на площади царила тишина, наконец, откуда-то из-за сцены, чуть прихрамывая, вышел странный человек. Он был полностью закрыт. На голове – чёрно-белая маска, прячущая и лицо, и волосы. Круглая, похожая на плод тыквы, она была поделена на неровные чёрную и белую доли и изображала половинку Луны. Маска будто переходила в блестящий чёрный плащ, который спускался до самой земли, скрывая даже пятки своего владельца. Голос Маиса подошёл к краю сцены и рывком раскинул в стороны руки в широких, мешковатых рукавах. На его ладонях к удивлению Моторина оказались длинные, до локтя, не меньше, перчатки. Таким образом он не показывал людям ни единого участка своей кожи.

Голос Маиса постоял, наслаждаясь вниманием, как звёздочка перед камерой, потом повернулся к купцу и склонился над ним в полупоклоне.

– Чего желает достопочтенный Каравачи? – раздался неестественный дребезжащий голос. – Ты хочешь сделать подарок храму?

Не иначе, кусочек бересты перед губами держит, чтобы и голос не узнали, подумал Моторин.

– Обойдёшься, – гортанно крикнул в ответ купец. – У меня подарок для Иш-Чель.

Он рывком сдёрнул плащ со своего пленника, и Моторин чуть не бросился, наплевав на конспирацию. Перед сценой, переминаясь с ноги на ногу, и стараясь прикрыться от глазеющей толпы, стояла Таня. Его Таня… Моторина против воли потянуло вперёд, и ему стоило больших усилий, чтобы остаться на месте. На глазах путешественника выступили непроизвольные слёзы. Надо же, всё это время девушка томилась в доме Каравачи. А где это, известно всему городу. Эх, если бы только знать, он бы в два счёта выкрал жену и отправил в безопасное место, за ручей. Но…

Голос Маиса вырвал его из печальных раздумий. Жрец вскрикнул, взмахнул рукой, и к пленнице тут же подскочили два копейщика, отвязали от верёвки купца, но взамен спутали ноги своей, выкрашенной в чёрный цвет.

– Ей будет оказана великая честь, – продребезжал человек в маске. – Сегодня она войдёт в огромный и богатый род Леди Крови. Это будет украшением праздника. Повезло тебе, неведомая пленница, повезло. Поверь, многие из стоящих здесь, – жрец обвёл рукой площадь, – были бы счастливы породниться с родом великой богини. Да! Уведите её.

Моторин, едва не плача, смотрел, как мелко семенит стреноженная девушка, подгоняемая ударами тупого конца копья в спину. Толпа вновь зашумела, загомонила… Вот Голос Маиса подошёл к первому прилавку. Кто бы сомневался, что место поближе к сцене займёт конкурент Отохэстиса. Малкедудум гордо вышел на середину прохода и, не глядя, протянул руку. Тут же в ней оказался блестящий, переливающийся на солнце фигурный посох. Моторин заметил, кто его подал. Это Антон. Путешественник не стал дожидаться окончания процедуры подарка, перебежал на противоположную сторону, и начал, активно работая локтями, пробираться вперёд, к нужному прилавку. Наконец, впереди замелькала вихрастая мальчишеская голова.

– Антон, – вполголоса позвал Моторин.

Мальчик услышал. Он некоторое время озирался в поисках зовущего, но потом разглядел и мгновенно ввинтился в толпу. Через секунду он уже стоял перед учителем.

– Паша, ты за нами? А ты Таню видел? Ты всех заберёшь? – вполголоса сыпал вопросами Антон.

Моторин приложил палец к губам, дождался тишины, и спросил:

– Вы со своим дудумом тут до конца?

– Да, – мальчишка тут же поник. – Я просился отпустить, но он упёрся. Праздник, говорит. Привыкай, говорит. Ещё и дикарём обзывается. А сам даже в минералах толком разобраться не может. Я ему какие только не показывал…

На этот раз Моторин приложил палец к губам мальчика. Тот моментально замолчал.

– Я рядом с тобой быть не могу, – начал Паша. – Поэтому как начнётся паника, беги к стене. Пятьсот метров южнее ворот. Понял?

Антон кивнул, потом вопросительно посмотрел на учителя, но ничего не сказал. Тогда Моторин уточнил сам:

– Вопросы есть?

– У матросов нет вопросов, – с готовностью ответил мальчишка и наконец-то улыбнулся.

– Ах!!! – раздался синхронный многоголосый вздох.

– Что это? – спросил Антон.

– Думаю, Голос Маиса наш с Отохэстисом подарок показал.

– А что там, что, Паша?

– Ночной горшок, – со смехом ответил Моторин.

– Да ну тебя, – мальчик сделал вид, что обиделся, а сам, протискиваясь узкими плечами между чужими боками полез в сторону сцены.

Через минуту он вернулся. Глаза Антона были размером с блюдце. Он долго удивлённо смотрел на учителя, затем выговорил:

– Как?

– Потом расскажу, – отмахнулся Паша. – Не забудь, пятьсот метров южнее.

Антон кивнул, и Моторин пропал в толпе. Сейчас следовало быть как можно ближе к сцене, причём, не со стороны центра. Пока добрался, вновь застучали барабаны, и прямо на него спрыгнул толстый храмовый служитель в блестящем чёрном плаще, но без маски. В руке его было кожаное ведро и стопка вставленных один в один берестяных стаканчиков чуть больше напёрстка.

– Брысь, охотник, – отмахнулся служка рукой со стаканами, и шагнул в проход.

– Раз в месяц Иш-Чель краснеет, – загремел дребезжащий голос со сцены, – даря свою кровь людям. И превращается она в сок жизни, дарящий тепло сердцу и пищу уму…

Перед Моториным появилась рука в чёрном плаще, держащая крошечный берестяной стаканчик. Он машинально взял, и сделал маленький глоток. Такой противной помидорной браги ему не приходилось пробовать никогда в жизни. Вкус был настолько отвратительный, что, только попав в рот, тут же просился обратно. С огромным трудом проглотив содержимое стаканчика, Паша собирался вернуть тару на базу, но служителя рядом уже не было. Он шёл дальше по проходу, активно спаивая прихожан. Путешественник огляделся и заметил, что многие прячут стаканчики в сумки, видимо, в качестве сувениров, а кто-то беспечно бросает под ноги. Он тоже не стал церемониться.

– Фу, – с силой выдохнул он неприятный вкус.

По ощущениям в напитке было градусов семь-десять, даже на минуту закружилась голова, но привычный к нормальному алкоголю организм быстро нейтрализовал токсины.

Наконец, дошла очередь до жрецов. Они под барабанный бой по очереди поднесли факел ко всем светильникам, окружавшим сцену, затем кинули его в камин, теперь набитый дровами. После этого один одетый в балахон здоровяк торжественно поднёс наполненную до краёв ночную вазу Отохэстиса Голосу Маиса. Барабаны били в такт его шагам, придавая сцене торжественность.

Главный служитель припал к чаше на долгих полминуты, после чего оторвался и передал её дальше по команде. Ритмичный «бум-бум» создавал музыкальное оформление каждому жесту этой, несомненно величественной минуты. Наконец, приняли на грудь все. Последними приложились к общей чаше копейщики, после чего с видимой неохотой последний поставил тару на возвышение в центре, и занял своё место.

На сцене остался лишь Голос Маиса и четверо охранников с копьями по углам. Главный жрец с достоинством вышел на авансцену, но опытный глаз Моторина всё равно заметил неровность его походки. И дело явно было не в хромоте.

– Давным-давно, – громким, дребезжащим голосом начал он, – над Землёй, в небесах, шла великая война. На царицу ночного неба Иш-Чель напал злобный Сипакна. Он хотел, чтобы люди жили как звери, не зная семьи, радости, чтобы гонялись по степям и лесам друг за другом и ели подобных себе, мечтал, чтобы на Земле воцарился хаос, как в подземном мире.

Толпа вокруг потихоньку стихла, только кое-где слышались приглушённые короткие высказывания. Барабаны лупили ритмично, но негромко, заставляя прислушиваться к словам жреца. А тот понемногу начал раскачиваться в такт своей речи, покачивая руками и качая головой в маске.

– И упала умирающая Иш-Чель на землю без сил. Засмеялся злобный Сипакна, и ушёл в подземный мир праздновать победу. А Красавица Иш-Чель осталась раненая в глухой степи. И не было у неё ни еды, ни питья, а значит, не было сил исцелиться. Но тут шёл мимо славный охотник. Он увидел лежащую богиню и понял, что ей нужна помощь. Вот только не было у него с собой ничего. И тогда разрезал он свою руку и напоил Иш-Чель человеческой кровью.

Человек в маске стоял на самом краю, опасно покачиваясь. Копейщики висели на копьях, а двое других жрецов вывели на сцену обнажённую пленницу и начали неуверенно приматывать её к возвышению посередине. Моторин мог бы поспорить, что слышит с их стороны неразборчивый разговор и даже, кажется, приглушённый смех. А Голос Маиса продолжал:

– Тогда приняла его Иш-Чель в свой род, назвала сыном, и нарекла имя – Маис. После чего отправила на Землю, учить людей сельскому хозяйству. Только вот что-то плохо у него получается, – добавил он лишённым торжественности голосом. – Толком в этой пустыне и не растёт ничего. А чему тут удивляться, если в городе собрались одни идиоты. Вот ты!

Он протянул руку, указывая на оторопевшего Каравачи.

– Что, трудно было вчера девчонку привести? Сам ведь давно уже не интересуешься, так хоть бы о божьих людях позаботился. Ну скажи, разве ты не идиот?

– Ты что себе позволяешь? – взревел Каравачи.

– А что хочу, то и позволяю. Захочу, и тебя в род к богине отправлю. Ну-ка, – Голос Маиса неловко махнул рукой, видимо, подзывая копейщиков, но никто не откликнулся на его призыв.

Тем временем на помост рядом с Таней укладывали следующую жертву. Моторин с трудом отвлёкся от превратившейся в фарс службы, и безо всякого удивления разглядел лежащего без движения Марата. Только бы не убили, встревоженно подумал он. Паша подошёл уже к самому краю сцены, Голос Маиса вещал где-то над левым плечом. Путешественник присмотрелся и в закатном свете, наконец, разглядел, как поднимается и опускается грудь мальчика. И с облегчением вздохнул.

– Здесь даже дышать тяжело! – Вскричал тем временем жрец, одним движением скинул с головы маску и швырнул её в толпу.

Секунду стояла мёртвая тишина, затем из глубины сцены послышался тихий смех. Кто-то, похоже, пытался сдержаться, но веселье было сильнее и смех потихоньку перерастал в хохот. Его подхватили ещё два голоса, затем ещё. Моторин пригляделся, и заметил, как служители, а за ними и копейщики, с хохотом опускаются на колени.

– Чего ржёте, идиоты? – обернулся к сотрудникам рябой служитель культа. – О, богиня, – он заломил руки перед собой и анатомически невозможным жестом поднял их вверх. – Кого ты мне послала. Одни идиоты!

И также разразился смехом.

В городе незаметно стемнело, солнце скрылось за горизонт, и освещённая сцена, с разгоревшимся камином на заднике, была единственным светлым пятном на площади. Изумлённая толпа безмолвствовала, кажется, люди боялись даже пошевелиться, чтобы не вызвать гнев богини. Не хотел сдаваться один Каравачи. Он подошёл к самой сцене и бесцеремонно дёргал жреца за полу плаща.

– Идиот, – грохотал он. – Побойся той, которой служишь.

– Это вы все тут служите, – без дребезжания, нормальным голосом ответил ему жрец. – И служите мне.

Он неистово расхохотался, согнувшись почти вдвое, затем упёр палец почти в огромный нос Каравачи.

– Ты думаешь, что главная здесь Иш-Чель? Или, может, Маис? Наивный толстяк! Вы все, – его палец медленно описал полукруг на вытянутой руке. – Все до одного служите только мне.

В этот момент в трубе камина засвистело, из жерла полыхнуло светом, и в небо с визгом взвилась ракета. На высоте сотни метров она с грохотом взорвалась, но только лишь чтобы уступить место следующей.

По толпе прокатился испуганный рёв. После второго залпа народ, истошно крича, повалил с площади. Моторин, не обращая ни на что внимания, полез на сцену. Следовало торопиться. Если пошли ракеты, то горшочки с порохом долго не продержатся. Он, конечно, постарался, чтобы фитили ракет свисали ниже установленных бомбочек, но рассчитать время в той ситуации было невозможно.

– О, великая Иш-Чель, – орал куда-то себе подмышку Голос Маиса. Жрец стоял на коленях, уткнувшись плечом в сцену и спрятав голову почти за пазуху.

Моторин пробежал мимо и остановился у жертвенника. Марат был без сознания, но Таня смотрела на него счастливыми глазами.

– Паша, Пашенька, – шептала она по-русски. – Я знала, любимый. Я ждала…

Моторин в два движения разрезал верёвки на жене, потом освободил Марата и взвалил мальчика на плечо.

– Идти можешь? – он повернулся к Тане.

Та радостно закивала в ответ и попыталась обнять мужа вместе с лежащим на нём братом.

– Потом, всё потом, – отстранил её Моторин. – Побежали, пока богиня совсем не рассердилась.

– А Антон?

– За него не волнуйся.

Паша одним движением сдёрнул с проштрафившегося Голоса Маиса чёрный плащ и протянул жене.

– На, оденься.

Площадь была почти пуста, только кое-где на плитах стонали придавленные паникующей толпой люди, да возле фонтана оторопело взирал на сцену Каравачи. Моторин остановился возле него и согнулся, восстанавливая дыхание. Бежать с почти взрослым парнем на плече оказалось непросто.

– Что, толстяк, – произнёс он, разгибаясь, и глядя прямо в глаза торговцу. – Я же говорил, оставь меня в покое.

– Ты… – Каравачи не мог подобрать слов. – Ты…

– Я, толстый, я. А ещё раз полезешь, я тебя, дурака, в блин раскатаю.

Он дёрнул жену за плащ и побежал дальше.

– Паша-а! – послышалось сзади. – Подожди-и! Ты обеща-ал!

Моторин немного сбросил скорость, тем более, что босой Тане бежать было гораздо труднее, и почти возле самого края площади их нагнал запыхавшийся Отохэстис. В руках он сжимал тускло блестящую в вечернем полумраке золочёную ночную вазу. Моторин только покачал головой. И в этот момент со стороны сцены раздался грохот. Взрыв был такой силы, что беглецов снесло с ног как ураганом. Паша ужом извернулся, чтобы Марат в его руках не ударился о плиты головой, и поэтому увидел, как Отохэстис, с огромными от ужаса глазами, роняет своё сокровище прямо на торчащий под ногами угол.

Как всегда, после взрыва наступила оглушительная тишина. В ушах звенело, поэтому чаша ударилась о покрытие площади совершенно беззвучно. Как в замедленном кино, блестящий ночной горшок нехотя раскололся на целый рой мелких осколков, а следом на это место, разинув рот в неслышимом крике, рухнул Отохэстис.