Глава 23. Кизекочук
Длинный Скунс протянул костлявую руку и указал узловатым пальцем на северо-восток.
– Чивава, – невнятно произнёс он сквозь зажатый между зубами мундштук. Из его губ при этом вырвалось куцее облачко дыма. – Если бы мы заранее знали, что идём к ним в гости, двинулись бы прямо, а не петляли по оврагам.
– Чивава, – задумчиво повторил Моторин и уже для себя произнёс более привычный вариант: – Чихуахуа. Чи хуа, чи не хуа, – добавил он зачем-то. – И за какой хуа мы сюда припёрлись? Майя же живут намного южнее.
– Майя? – проводник повернулся к путешественнику и его и так выпученные глаза вытаращились, как фары у старой машины. – Почему ты решил, что они майя?
– Так он же мне сам сказал, этот пузан в перьях., – пожал плечами Паша.
– И… – Скунс в голос расхохотался. – И ты… Ой… И ты поверил? Да Каравачи всем врёт, что он майя. А на самом деле…
– Что?! – зло переспросил Моторин.
Длинный Скунс отсмеялся, вытер слюнявые губы тыльной стороной ладони, сплюнул, и пояснил:
– От майя там только храм остался. И то, не их.
Он сделал глубокую затяжку, сложил руки на груди и прикрыл глаза. Потом бросил хитрый взгляд на Моторина и вновь принял торжественную позу.
– Когда-то, – тоном профессионального сказителя начал он. – Когда звери умели говорить с людьми, а люди не убивали просто так, в этих местах стояли великие города, и жили в них не менее великие люди. Они поворачивали реки, чтобы поливать свои поля, растили тыквы, потату, гевею и никогда не убивали зверей. Но потом всё изменилось. Небесные супруги поссорились, Иш-Чель отвернулась от Солнца, а сам царь небес Ицамна обиделся на всех, живущих на Земле. И только люди хохокам продолжали жить мирной, безгрешной жизнью. И тогда Ицамна проникся завистью к ним и решил уничтожить всех хохокам. Сначала солнце высушило их реки, превратило плодородную почву в песок и прогнало зверей. Но люди хохокам не сдавались. Они прорыли новые каналы и упорно трудились, чтобы вырастить на своих полях урожай. Тогда царь небес шепнул брату, царю Шибалбы, и тот поговорил с его супругой и своей дочерью, Иш-Чель. И тогда Леди-Кровь призвала на эту землю своих подданных, людей Кукулькана, детей большой ящерицы.
Проводник облизнул пересохшие от длинной речи губы, сделал глубокую затяжку и продолжил:
– Майя пришли забрать у хохокам землю. Они были вооружены мечами и копьями из обсидиана, а на их знамёнах были Леди-Кровь и Маис. Битва была страшной, людям хохокам помогали их соседи, звери, но каждую ночь, когда на небе появлялась Леди-Кровь, часть убитых детей маиса вновь восставала. И тогда хохокам решили, что лучше погибнуть на своей земле, чем всю жизнь скитаться, и направили последнюю реку прямо на лагерь майя. Но для этого ей пришлось пройти через их город, Кизекочук. И к утру, когда на небо поднялся Ицамна, он не увидел никого, ни захватчиков, ни защитников. Не осталось ни зверей, ни деревьев, даже река превратилась в ручеёк, отдав все силы.
Долго город стоял пустой и полуразрушенный, пока не пришли туда путники с юга. После этой битвы Ицамна разозлился на Иш-Чель и на людей её, наслал засуху, болезни и падёж скота. И города детей маиса опустели, а немногие оставшиеся ушли на север в поисках лучшей доли. Некоторые дошли до Кизекочука и остались здесь жить.
Скунс громко выдохнул и присел на низкий плоский камень. Паша сделал вокруг проводника несколько задумчивых кругов, то вглядываясь в горизонт, то внимательно осматривая окрестности.
Смотреть здесь по большому счёту было не на что. Сухая мёртвая степь, борющаяся за звание полупустыни, с исчезающе редкими, будто случайными, рощицами полусухих деревьев в низинах и оврагах. Ни речки, ни ручейка. В основном пейзаж покрывали разного размера угловатые камни и низкая, не выше колена, трава, из которой местами торчали, подобно наблюдательным вышкам, сухие кусты. Безжизненная, враждебная человеку равнина.
Моторину этот пейзаж очень напоминал заставку из вестерна. Далёкие горы на горизонте, булыжники, торчащие из колючей, неподатливой травы. Для полноты картины сюда напрашивалось одинокое сухое дерево с висящим на ветке казнённым бандитом. Или, наоборот, шерифом.
– Так где город-то, Скунс? – наконец высказал своё недоумение Моторин.
Проводник плотоядно улыбнулся и вновь пропустил свои жидкие косички сквозь пальцы.
– До города ещё один дневной переход. А здесь как раз начинается земля хохокам. Видишь?
Он вытянул ногу, указывая на еле различимое, поросшее травой, углубление в почве. Прямая канава глубиной в локоть тянулась, как струна, от самых гор. Моторин сначала кивнул, показывая, что да, увидел, а потом вопросительно вздёрнул подбородок. Длинный Скунс, хоть и сидел к нему спиной, каким-то шестым чувством разобрал жесты спутника и пояснил:
– Это были самодельные реки хохокам. Они вели воду от гор в поля. А вон там, в овраге, всё, что осталось от фермы.
Спутники неспешно подошли к обрыву глубиной пару метров. Внизу была овальная яма, заполненная щебнем и камнями, без каких-либо признаков растительности. Почти в центре из жёлтого песка торчали каменные руины. Две стены, сложенные примерно из полуметровых блоков, небольшой заборчик, который в современном состоянии ничего не стоило перешагнуть. Кое-где виднелись остатки фундаментов ещё каких-то строений.
– Да-а… – пробормотал Моторин. – Не повезло.
Он повернулся к спутнику и вопросительно поднял подбородок.
– А город где?
– Там, – рука махнула куда-то на запад. – Ещё один переход. Мы здесь, на ферме, переночуем, а утром дальше пойдём.
Хоть Скунс и говорил «пойдём», эти три дня следопыты передвигались на скорости, больше напоминающей бег. Километров семь, а то и восемь в час. Первый день Паша с трудом поспевал за проводником, мешал огромный, хоть и не очень тяжёлый, рюкзак, да и сама жизнь Моторина не располагала к длительным пробежкам. Он же не жил в кочевом племени, тем более, не был в нём следопытом. Вот и пыхтел постоянно сзади, то и дело подправляя лямки заплечного мешка. А Скунс, хитрец, даже копья с собой в дорогу не взял.
Первым же вечером индеец на вопрос о том, почему он пустой, удивлённо переспросил:
– А что я должен взять?
Выяснилось, в такие походы, далеко и надолго, маскоги обычно даже луки с собой не берут. Нож и иногда фляжку. А если по лесу, то вообще, обходятся одним ножом. Привычно добывая воду в родниках, ручьях, а иногда и в собственноножно примятых в мокрой земле ямках. Голодным родной лес индейца не оставит, на ночь можно комфортно устроиться у костра или, если нужно переночевать незаметно, под ветвями лапника.
Здесь, в пустыне, с деревьями было туго, но повсюду валялись вполне годные на дрова побелевшие от сухости ветки, а в прямой видимости всегда можно было найти нору какого-нибудь суслика, хорька, броненосца, или вообще, ящерицы. Вчера, например, Моторин впервые попробовал ядозуба. Мясо ящера оказалось суховатым, почти без жира, но после дневного перехода он умял свою порцию за милую душу.
К обеду следующего дня вышли к каньону. Широкому, километра два, но не глубокому. На его дне, петляя среди разноцветных скал, бежал тоненький, куцый ручеёк. Паша проследил за указующей рукой Скунса и сначала ничего не мог разглядеть. Под слепящим светом солнца окружающая действительность сливалась в непонятные цветовые пятна и уже за три километра подробностей было толком не разглядеть.
– Что там? – нетерпеливо спросил он.
– Кизекочук, – ответил проводник и вновь закурил.
К стенам города подошли уже после захода солнца, и, если бы не Скунс, Моторин так бы и прошёл мимо. Ночь была безлунной, внутри не горело ни одного огня, из-за стены не доносилось ни звука. В темноте путешественник не отличил бы городскую стену от обычной скалы. Следопыты почти наощупь нашли ворота, убедились, что они заперты, и только тогда решили устраиваться на ночь.
Длинный Скунс хотел лечь прямо под стеной, чтобы утром сразу же войти внутрь, но путешественник его удержал.
– Мальчишек держат там насильно, а значит, ждут, что за ними кто-то придёт. Поэтому не надо появляться раньше времени.
Он увёл следопыта на противоположную сторону ручья, за скалы, и только тогда подготовил примитивный ночлег. Ужина в тот день не было, костёр решили на всякий случай не разводить.
С восходом солнца Моторин уже лежал на верхушке серой скалы и внимательно смотрел на город. Как это недоразумение вообще можно было назвать городом? Так, пара сотен неаккуратных домишек, зачем-то огороженных общим забором. И высота городской стены всего два с половиной метра, и на обратной стороне никаких приспособлений для защитников – ни бойниц, ни переходов, ни башен. Да уж, не кремль…
Раздался натужный скрип, это воин в кожаных латах по одной распахнул тяжёлые деревянные воротины. Тотчас из города выбежали сразу полтора десятка женщин с кожаными и берестяными вёдрами. Они размашисто черпали воду из ручья, и тут же убегали обратно, будто специально освобождая место у водопоя следующим.
Моторин прождал ещё больше часа, но за это время не вышел не только никто из мальчишек, но и вообще, ни один мужчина из города не показался. Наоборот, двое индейцев, одетых только в штаны и мокасины, вошли внутрь, неся на плечах длинную жердину с навешенными на неё заячьими тушками. Через какое-то время ещё один мелкий, но жилистый мужичок, кряхтя, затащил в город волокушу, доверху гружёную древесным углем. Видимо, привёз он свой груз издалека, потому что даже со своего места Моторин видел, насколько углежог запылился в пути. Сначала путешественнику показалось, что и обувь, и одежда и даже волосы у мужчины серого цвета, но вот, путник остановился возле самых ворот, бросил ручки волокуши, достал из неё веник и долго им обметался. Через пару минут оказалось, что одет он во вполне приличные тёмно-зелёные штаны, коричневую куртку, а на ногах углежога можно было рассмотреть вполне себе нарядные, расшитые мокасины.
Никого из входящих копейщики у ворот не остановили, но Паша всё равно решил не рисковать. Со своего места ему было видно, что часть домов используют общую стену вместо своей, примыкая к городской ограде. Так что он решил ночью наведаться в город.
Со дна ручья удалось наскрести пару килограммов глины, кроме того, там же лежали давным-давно утонувшие ветки, ставшие за это время морёными. Моторин подкатил в удобное место камень с ровной верхней стороной, и занялся делом. Раскатать глину в лепёшку, толщиной сантиметр нетрудно. А кусочки ветки послужат арматурой, чтобы плоские части не ломались. В середине следует устроить небольшой резервуар, подогнать к нему крышку с отверстием, и свернуть фитиль из кусочка ткани.
Моторин осторожно достал из рюкзака кувшинчик со скипидаром, со скрипом вывернул пробку из дубовой коры, и, используя расколотую вдоль палочку с выбранной ножом сердцевиной, аккуратно, почти по капле, залил скипидар в ёмкость. Окунул в него тряпочку, тщательно притёр глиняную крышку с отверстием, чуть вытащил фитиль до мокрого, и поджёг от зажигалки. Жёлтое скипидарное пламя сначала съело излишек тряпки, потом стабилизировалось, чёрный дым организованно поднимался сквозь отверстие в крышке.
Всё, примитивный скипидарный фонарь готов. Три стороны глухие, глиняные, и только передняя открыта, а значит, ни сбоку, ни сзади, свет не увидят. По-хорошему, стоило бы как-то проложить изнутри фольгу, а ещё лучше, полноценное зеркало, но где их взять? Так что придётся ограничиться тем, что есть. Ручку фонарю удалось изготовить из ветки, банально привязав её к деревянным «арматуринам» верёвкой. Какой-никакой, а всё-таки источник света.
Моторин почти до вечера перебирал рюкзак, решая, что с собой взять, и в итоге остановился на верёвке с небольшой кошкой. Из оружия взял только самострел, и тот на всякий случай. Это будет не боевая операция, всего лишь разведка. Он попросил Скунса разбудить его ночью, и упал спать прямо на жухлую траву в тени скалы. До захода солнца оставалась всего пара часов.
