Глава 18. Это ярмарки краски…

В последний ярмарочный день Паша отлично выспался. Он сладко потянулся и долго не решался открыть глаза – солнце светило прямо в лицо, а значит, все остальные уже проснулись, включая весь детский интернационал, который родители с удовольствием оставили на обучение.

Вообще с детьми получилось в чём-то даже смешно. Первых двоих мальчишек отец, тот самый сиу, отдавал, как на заклание. Каждый день приходил по нескольку раз, видимо, проверяя, не съели ли непонятные иностранцы его ненаглядных. Но вчера старший, Спящий В Кустах Бобёр, впервые ухватил молот и как раз самозабвенно лупил по прутку из низкосортного кричного железа. Паша считал, что, если спросить, юный сиу и сам толком не смог бы объяснить, что именно он хотел выковать. Скорее всего, мальчишка насмотрелся на ловкие удары Марата, из-под молота которого выходили очень востребованные товары, и захотел что-нибудь сделать сам. И получился бы у него только пшик, но именно в этот момент появился его отец. Как всегда, зашёл проведать мученика, да так и застыл с открытым ртом. Молодец Марат, сориентировался, не стал отбирать инструмент у мелкого, а подсказал, как установить пресс-форму, помог разогреть металлическую пластину, и через пять минут удивлённый самим собой сын с почтением протягивал ошарашенному отцу самолично изготовленные наконечники для стрел.

С этого момента как прорвало. Каждый род, или, как минимум, племя, требовали взять их детей в обучение. И ладно бы, только мальчиков. Моторин сам видел, как вокруг Тани прыгала солидная, украшенная не только перьями, но и бусами из крашеных орехов и самоцветов, скво, держа за руки двоих великовозрастных, старше самой Тараниопу, дочек. Она что-то требовательно кричала, пыталась махать руками, но так как в каждой держала по девушке, то ей приходилось жестикулировать головой и ногами. Она действительно подпрыгивала, пытаясь что-то доказать. Моторин тогда не досмотрел этот театр одного актёра до конца, ушёл бродить по торговым рядам. К счастью, когда он вернулся, ни мамы, ни девушек уже не было.

Сегодняшний день обещал быть ещё более ярким. Последний день ярмарки. Должны быть какие-то игры, развлечения. Вначале Паша недоумевал, почему торжественно-развлекательную часть перенесли в самый конец, а не на день открытия, но потом понял всю мудрость этого решения. Например, придёт на ярмарку какой-нибудь охотник, год не видевший ничего, кроме леса или прерий, да и спустит всё, что принёс, в первый же день. Значит, не купит что-то нужное, а то и жизненно важное. То есть, если выживет, на следующий год на ярмарку не приедет. Зачем ему, если здесь столько соблазнов? А перенос всех развлечений на последний день позволяет тем, у кого ещё остались товары на обмен, потратить их для себя, на мелкие балаганные радости.

Из размышлений Пашу выдернул странный звук. Примерно так трубил слон в Тайланде, но здесь, похоже, их собралось целое стадо, хоботов десять, не меньше. Он резко вскочил и огляделся. Никто не впал в панику, никакой суеты вокруг, наоборот, окружающие с удовольствием прислушивались и норовили забраться повыше, чтобы ещё и посмотреть. Трубили со стороны центральной площадки, оттуда, где никаких торговых вигвамов не было. Потом, судя по звукам, слоны затеяли танцы. Гулкие «Бу-ум бубум!» накладывались, перекрывали друг друга, создавая в итоге причудливую мелодию. Животные были явно не лишены чувства ритма.

Моторин забрался на локомотив и всмотрелся в клубы пыли, скрывающие центральную площадку. Через некоторое время удалось рассмотреть людей. Слонов видно не было, что несколько успокоило путешественника. Всё-таки по историческим данным, эти животные не жили в Северной Америке. Зато удалось рассмотреть кое-что интересное.

Сначала Паша решил, что по ярмарке под серьёзной охраной транспортируют новогоднюю ёлку, украшенную по местной моде кроме привычных шаров ещё и перьями. Но потом он с удивлением разглядел, что эта ёлка вроде как движется сама собой, заглядывая по пути во все торговые вигвамы.

Картина прояснилась, когда процессия вышла из облака пыли. Впереди, раздвигая воздух массивным, непривычным в местном обществе, животом, шёл человек, настолько вычурно и богато украшенный, что становилось непонятно, как он ухитряется таскать кроме своего лишнего веса ещё и дополнительный. На нём, перекрывая друг друга висели большие, с кулак, шары из самоцветных камней, золотые цепи, толщине которых позавидовал бы любой новый русский и даже некоторые якоря. Руки незнакомца до локтя покрывало такое количество ярких фенечек, что казалось, по пути они разорили не одну колонию хиппи. И, конечно же, вездесущие перья.

Если у многих племён перья, которые, как известно, указывали на совершённый подвиг, носились подобно орденским планкам – не выпячивая их, а лишь обозначая, у ироку и уже виденных Моториным на ярмарке команчей – в виде высокого кокошника на голове, то у толстяка они вообще покрывали всё незанятое другими украшениями пространство, топорщась во все стороны и явно мешали ходить. Паша даже решил, что лишний вес незнакомцу для того и нужен, чтобы порывом ветра в небо не уносило с таким роскошным оперением. Оно закрывало почти всё лицо, оставляя видимым один лишь нос, что неудивительно.

Нос был роскошный. Боги явно готовили материал для двоих индейцев или троих европейцев, но, видимо, и на них оказывают влияние родственные связи. Так что всё это великолепие досталось одному человеку. На лице он не помещался, поэтому то место, где у остальных находится переносица, располагалось прямо посреди лба. Оттуда нос гигантской плавной линией спускался почти до самых губ, явно мешая владельцу пить из чашки. Если нос вождя племени ироку показался Моторину огромным, то этот был поистине гигантским, так что лишний вес его владельцу был необходим ещё и для того, чтобы тем же ветром голову не разворачивало, подобно флюгеру. Толстяк с носом, торчащим из собранных в пучки перьев очень напоминал грифа. Смотрел он так же, пристально и внимательно, что ещё больше усиливало сходство с птицей.

Следом за этой «выставкой достижений птицеводства» двигались четверо наоборот, полуголых, раскачанных до состояния терминатора, воина, вооружённых большими щитами, обитыми разрисованной в растаманские цвета, кожей, и чёрными каменными ножами, размером с римский гладиус. Далее шла шеренга из пяти копьеносцев, а замыкали процессию явно чиновники по мелким поручениям, все со штабными кожаными сумками, на плечах мешки на лямках, а в карманах, Моторин был уверен, как у любого адъютанта, десяток разноцветных ручек и тактический блокнот.

Шум же создавали стоящие по окружности площадки десяток трубачей с по-казахски длинными, блестящими двухметровыми трубами, и пара десятков барабанщиков. Незанятое пространство между ними было уставлено, как ни странно, привычными по детству, санями, только без троек лошадей. Обычные деревянные решётчатые площадки на полозьях и покрытые плетёной из какой-то травы рогожей, в количестве четырёх штук, вместе с самодеятельными музыкантами, обозначали периметр главной ярмарочной площади.

Процессия, во главе с толстяком, вальяжно, с видом хозяев всей земли, заходила в вигвамы, о чём-то беседовала с торговцами. Однако, ничего не покупала и не продавала. Причём, как отметил Моторин, если в первых вигвамах они задерживались минут на десять, то уже после шестого диалог с продавцом сократился до нескольких брошенных ему фраз и короткого ответа. Скорость процессии при этом существенно увеличилась.

Стало ясно, что и торговому ряду моторинцев не миновать подобного визита. Паша спустился на землю и оглядел свои прилавки. Да… Порадовать важных гостей-то и нечем. Распродано всё подчистую. И за оставшиеся… сколько там? Час? Полтора? Даже опытный Марат ничего толкового сковать не успеет. Если только Таня со своими новобранками что-нибудь симпатичное сошьют.

Пока главный пузан путешествовал по торговым рядам, на отшибе, метрах в ста от всех, как-то незаметно возникли три высоких, раза в два выше обычных, вигвама. Кроме размера, они отличались непривычной раскраской – в поперечную полосочку. Причём, цвета те же, что и на щитах воинов – красный, жёлтый, зелёный, чёрный. Сразу становилось ясно, из каких исторических анналов взял расцветку шапки Боб Марли.

Моторин не спеша переоделся в свежую рубашку, как мог почистил штаны и натянул на ноги новые мокасины. За это время Паша привык к подобной обуви, а идея подшивать снизу толстую бизонью кожу в качестве подошвы превращала простецкие индейские тапочки во вполне сносные туфли. Путешественник оглядел себя и остался доволен. В таком виде можно и перед важным незнакомцем предстать.

Моторин не угадал, никакого часа, а тем более, полутора у него не было. Заглянув ещё в пару лавочек, процессия во главе с перьеносцем, направилась прямо к ним. Воины, грамотно перестроившись, встали перед ними полукругом, после чего, безошибочно угадав в нём главного, к путешественнику подкатился пузан. Он долго и важно рассматривал гостя из будущего, Паше даже вспомнились обязательные маринования вызванного «на ковёр» к командиру перед разговором. Наконец, видимо, сочтя паузу достаточной, носатый протянул Моторину бумажный рубль его же производства.

– Это твоё? – спросил он на крикском.

Говорил он, тщательно произнося все звуки, что подразумевало не самое лучшее владение языком, поэтому Паша решил отвечать кратко и чётко, по-военному.

– Да, – ответил он и для убедительности кивнул.

– Они, – толстяк махнул куда-то в сторону, – говорят, что если дать тебе эту бумагу, – слово «бумага» прозвучало по-русски, – то взамен я получу железный топор.

– Всё верно.

– Я хочу видеть этот топор.

Моторин несколько оторопел. Весь товар распродали ещё вчера, и сегодня, зная о празднике окончания ярмарки, Марат даже не растапливал горн. Да и запасов стали больше не было. Но от пришельца веяло такой важностью, что ударить в грязь лицом Паша посчитал невозможным. Поэтому он забрался в полуразобранный вагон и вынес инструмент, который они взяли с собой в дорогу.

Это был отличный стальной топор с лезвием, длиной в ладонь и метровым берёзовым топорищем, отполированный до блеска. Марат сделал его ещё месяц назад, по описанию Моторина.

Путешественник подкинул топор, поймал его за рукоятку, повертел перед собой, и протянул носатому. Тот неотрывно следил за каждым Пашиным движением и было видно, каким вожделением горят его глаза.

– Я забираю, – безапелляционно произнёс он. – Это ты сделал?

Вопрос был задан как бы между прочим, но Моторин кивнул на кузницу. Перед не имеющим двери проёмом, важно засунув руки под плотный кожаный передник, с улыбкой стоял Марат. Чуть за его плечом улыбался Антон, в таком же фартуке.

– Вон мои мастера. Их работа.

Толстяк внимательно посмотрел на мальчишек, затем обвёл взглядом стайку девчонок, которые стояли, столпившись вокруг Тани, как цыплята вокруг клуши. Девушка даже не рискнула подойти к мужу, то ли убоявшись важного гостя, то ли опасаясь растерять по пути подопечных.

– Эти тоже твои, – утвердительно кивнул толстяк в их сторону. При его толщине голова покоилась прямо на плечах, в обрамлении разноцветных перьев, поэтому кивок обозначал только гигантский нос. Он снова повертел топор перед глазами.

– Делай ещё. Мои писцы нарисуют пару рук полных рук таких рублей и летом к вам придёт человек за товаром.

Носатый кивнул, и от стайки штабистов тут же отделился один, сделал пару шагов и почтительно замер в метре от начальника. В руке у адъютанта уже было требуемое – глиняная чернильница размером с детский кулачок и тоненькая кисточка. Толстяк не глядя протянул руку, привычным жестом ухватил писчие принадлежности, и прямо на рубле нарисовал десять тоненьких одинаковых вертикальных чёрточек.

Моторин сначала непонимающе смотрел на это действие, и лишь через несколько секунд сообразил. У индейцев мезо Америки была пятеричная система счисления. Точка означала единицу, линия – пятерку. То есть сейчас этот пузан написал на купюре «пятьдесят рублей». Фальшивомонетчик, блин… Он ловким движением вырвал у собеседника из рук топор. По рядам воинов прошла волна движения, они выставили вперёд копья, щиты были готовы прикрыть начальника при первой опасности. Моторин с усмешкой оглядел строй.

– Ты зря испортил купюру, – пояснил он. – Теперь по ней не получить топора. Да и сама по себе она не имеет ценности. Вон, смотри, – он махнул в сторону нагруженных вагонов. – Люди принесли на обмен нужные мне материалы и сырьё, поэтому получили взамен знак, что их товар я получил. Принесут знак, я дам им мой товар.

Носатый, недовольно сопя, долго и угрюмо разглядывал вагоны, затем спросил:

– Зачем на твоих телегах внизу эти круглые штуки?

– Это колёса, – с удовольствием просветил его Моторин. – Попроси любого своего воина толкнуть её.

– Легче тянуть за собой, не надо много рабов, – с удовольствием резюмировал гость, глядя, как один из мечников легко раскачал вагон. Толстяк с довольной улыбкой повернулся к Паше.

– Это тоже сделал твой мастер?

Тот кивнул.

– Я хочу с ним поговорить.

– Пожалуйста, – Моторин указал рукой на мгновенно смутившихся ребят.

Процессия церемонно, тщательно соблюдая субординацию, переместилась к кузне. Паша внимательно следил за диалогом, поэтому не заметил тихо подошедшего к нему сзади старика. Это был один из курильщиков, тех самых, что с открытия ярмарки не вынимали трубки изо рта. Он дымил и сейчас, и даже говорить начал, сжимая мундштук жёлтыми зубами.

– Каждый год Тика-Тика-Каравачи привозили на продажу железные топоры, – невнятно прошепелявил старик. – Не такие хорошие, как у тебя, и гораздо дороже. В этот раз ты сломал им торговлю.

Индеец показал рукой на свой пояс, где под кожаным ремнём торчал классический, известный по фильмам томагавк. Моторин просительно протянул руку, и старик вложил в неё тонкое, как у молотка, топорище. Топорик был маленький, лёгкий, железо плохо очищенное, без легирующих добавок, кое-где даже с кавернами. Лезвие оказалось изрядно сточенным, а обух имел заваренную в кузнечном горне трещину. Паша бы за такое изделие Марата не похвалил, да и сам мальчик не допустил бы подобного брака. Железо, из которого был отлит, именно отлит, а не выкован, инструмент, у них шло на производство стали. Он с кривой улыбкой вернул индейцу томагавк.

– Забери себе, – ответил старик. – Сыновья уже купили мне топор у твоего мальчика. – Он, смеясь, достал из-за пазухи тряпицу, развернул её и показал Моторину мятый рубль. – А летом я приду к вам в стойбище и куплю ещё, для брата. Давно хотел сходить к северным горам.

Старик махнул рукой, то ли прощаясь, то ли отмахиваясь от низкосортного инструмента, и через секунду пропал. Моторин огляделся. Вокруг торгового поезда стояла внушительная толпа вроде бы случайных покупателей. Люди будто шли по своим делам, но увидели что-то интересное и остановились поглазеть. Вот только такого количества любопытствующих не было даже в самые горячие торговые деньки.

– Продай мне своего мастера, – послышалось за спиной.

Моторин обернулся. Толстяк уже стоял рядом, всё так же в окружении воинов. Но сейчас мечники, все до единого, направили каменные лезвия на Пашу, да и копейщики смотрели недобро. Они походили на охотничьих собак, что ждут лишь команды, чтобы броситься рвать зверя. Ну, я вам не олень какой-нибудь, подумал путешественник. На самострел на его плече уже давно никто не обращал внимания.

– Ты продаёшь своих детей? – вопросом на вопрос ответил Моторин. – Марат и Антон мне как сыновья. И они свободные люди.

– Свободные? – с удивлением переспросил пузан.

Паша кивнул.

– То есть, если они захотят уйти, ты не будешь их задерживать?

– И не подумаю.

Носатый отстранённо закивал в ответ, и медленным, задумчивым шагом двинулся прочь. Вся свита тронулась следом, тщательно соблюдая положенную в иерархии дистанцию.