«Ну вот опять начинается», – подумал Артем, тщетно пытаясь остановить бурный поток, который долго сдерживался героическими усилиями и вырвался наконец из недр переполненного мочевого пузыря.

В узкую щель просунулся лысый череп, матово сверкнув в свете «фары». Артем попытался закричать – но ничего не вышло: язык будто его прилип к гортани. Люк все так же беззвучно откинулся кверху, и мертвец легко, будто играючи выскочил из него, тут же заняв оборонительную позицию, и сделал Казарину знак – мол, ни звука! Тело покойника было затянуто в черное – это все, что успел рассмотреть Артем. В руках у него вроде бы было какое-то оружие. Затем мертвецы посыпались из люка как горох из дырявого мешка. Двое без малейшего шороха подскочили к Артему, аккуратно сняли его с «очка», столь же аккуратно натянули на него штаны и нежно уложили лицом в пол.

– Артем, ты все? – спросила Настя. – Можно уже повернуться?

Казарин, лежавший ничком на бетоне, хотел ответить – но не успел по двум причинам. Во-первых, на его рот легла рука «мертвеца» в черной перчатке, плотно перекрыв кислород. Во вторых, уши его, которые «мертвец» не посчитал нужным заткнуть, уловили ужасающий грохот. Артем все же смог чуть приподнять голову и увидел распахнутую настежь стальную дверь, а затем услыхал такой топот, будто в подземелье ворвалось стадо слонов. Настя испуганно пискнула, и ее тут же подхватил один из «черных». В проеме двери тускло сверкнули ментовские кокарды и вороненые стволы «макаров». Один силуэт, с оттопыренными, как у Чебурашки, ушами, не узнать было невозможно.

Некоторое время обе группы вооруженных людей взирали друг на друга в немой оторопи. В этот момент Артему удалось вывернуть нижнюю часть лица из жесткого пятипалого «намордника», и в наступившей тишине, прерываемой лишь пыхтением дюжины мужиков, он внятно произнес:

– Стрижи прилетели!

Но тут же задохнулся от крепкого удара под дых.

– Милиция, всем лежать! – раздался писклявый, но грозный голос Стрижака. – Артем, ты где? Что они с тобой сделали?

«Мертвецы», было видно по позам, немного расслабились, но тупые черные болванки стволов не опустили.

– Глянь, Шорох, а это, похоже, и вправду менты, – проговорил кто-то из них – кто именно, было не разобрать, ибо на головах у всей команды были темные матовые шлемы, которые Казарин и принял поначалу за лысые черепа.

– Р-р-разговорчики! – процедил второй, видимо, старший в группе, и обратился к лопоухому силуэту, безошибочно распознав старшего и в нем: – Кто такие? Звание, должность, цель прибытия?

– Майор Стрижак, уголовный розыск, – четко отрекомендовался ушастый. – Прибыли по вызову сотрудника облпрокуратуры, которого вы сейчас удерживаете – между прочим, незаконно. А вы кто такие?

– Эй, Карась, пошарь у этого в карманах, – вместо ответа приказал тот, кого назвали Шорохом.

По телу Казарина профессионально зашарила точно такая же жесткая пятерня, как та, что охватывала его нос и рот.

– И вправду следак… – проговорил удивленный голос рядом с Артемом. – Старший следователь областной прокуратуры Казарин Артем Сергеевич…

– Так объясните мне все-таки, товарищ Казарин, почему вы решили, что ваш подозреваемый прошел именно этим путем?

Артем поерзал на скрипучем стуле и с наслаждением втянул в себя воздух – пыльный воздух кабинета, так разительно отличавшийся от сырой и спертой атмосферы подземелий. Через окно – настоящее, хоть и забранное решеткой – в помещение лился свет. Белый, дневной, а не мертвый, электрический. Даже не верилось.

– Я же уже вам десять раз все разобъяснил и растолковал, а вы снова спрашиваете про одно и то же… – нетерпеливо проговорил он.

– Да, объяснили. И про диггера, и про темную болонью, и про подземный ход с таинственными знаками. – В голосе собеседника слышалось бесконечное, выдрессированное годами таких вот допросов терпение, разбавленное легкой скукой. – Но скажите, – не докажите, а только скажите мне, – вы сами-то уверены, что все было в точности так, как вы описываете?

Собеседник Казарина был приторно вежлив, как мальчики из учебника немецкого языка, по которому Артем учился в школе.

Казарин сцепил кисти рук между коленями и потупился. Он не знал, что отвечать.

– Итак, начнем сначала, – вновь терпеливо проговорил человек, сидевший напротив. – Вы преследовали подозреваемого в убийстве…

Казарин откинулся на спинку стула и молча наблюдал, как его собеседник в сотый раз повторяет изложенную им версию, многозначительно выделяя интонацией моменты, вызывающие у него особые сомнения. Интересно, подумалось Артему, что бы он сказал, если бы рассказать ему обо всем увиденном Казариным под землей, без утайки? Пожалуй, сразу отпустил бы Артема на все четыре стороны как человека, явно повредившегося рассудком. Даже Дзержинский на типовом казенном портрете смотрел на Казарина со стены подозрительно, с прищуром.

Из всего разговора Артем понял только одно: собеседник подозревает его в том, что Казарин – вовсе никакой не Казарин, а шпион и соглядатай, который попытался пробраться в бомбоубежище завода или на сам завод с целью выведать какие-то важные сведения. Но некий сознательный гражданин сообщил «комитетчикам», что нужно ждать гостей. Кто этот не в меру бздительный доноситель, сомнений не оставалось: не иначе, как болоньевый навел на Артема с Настей спецназ госбезопасности и чуть было не спровоцировал кровавую бойню между «спецами» и ментами. Спасибо Стрижаку и неведомому Шороху, у которых, слава богу, хватило ума и выдержки начать знакомство с разговоров, а не со стрельбы… Собеседник Казарина, который попросил называть его Иваном Иванычем («Ну, зовите меня, скажем, Иваном Ивановичем…» – отрекомендовался он в самом начале больше похожей на допрос беседы так, что сразу стало понятно: никакой он не Иван и Иванов в его семье отродясь не было), продолжал между тем скучно излагать Артемовы показания, ненадолго замолкая после каждой фразы. Он будто ждал всякий раз, что Казарин вдруг зарыдает горючими слезами раскаяния и исторгнет из своей груди правдивые показания, как Данко – пылающее огнем сердце. Артем злился все больше.

– Послушайте, Иван Иванович, или как вас там по-настоящему! – не выдержал он наконец. – Вы мне порядком надоели! Ребенка убили – вы можете это понять?! И тварь эта все еще на свободе! У вас есть дети? Этот гад в любой момент может продолжить мучить и убивать! А вместо того чтобы помочь мне в его розыске, вы тут мне допросы с пристрастием учиняете, как Берия Мейерхольду! – блеснул Казарин напоследок эрудицией либерального интеллигента, хотя и не считал себя ни интеллигентом, ни либералом.

– Господи, чем же вам Берия-то не угодил? – устало и грустно произнес Иван Иванович. – А допросов с пристрастием вам никто не устраивает, не сочиняйте.

– Как это – чем не угодил?! – взвился Артем. – Чем мне мог не угодить кровавый палач, сталинский сатрап и людоедский упырь? Наверное, пенсне его не нравится!

– Казарин, ну, что за бред вы несете? – Иван Иванович с какой-то брезгливой жалостью взглянул на Артема. – Нельзя же, в самом деле, бездумно повторять любую дичь, которую изрыгает на коммунальной кухне спившийся интеллигент дядя Петя вместе с рвотными массами! Лаврентий Павлович занял пост наркома внутренних дел СССР в конце 1938 года, когда массовые репрессии, даже по данным самых либеральнейших западных историков, резко пошли на спад.

Очки Ивана Ивановича в щегольской золоченой оправе блеснули в свете люстры, чем-то напомнив пенсне Берии, и это вызвало у Казарина внезапный приступ неприязни к вежливому «комитетчику». Ему вдруг вспомнилось из Галича:

– Берия школьниц хватал прямо на улицах и затаскивал в свой гарем! – ляпнул Артем первое, что пришло ему в голову.

– И это тоже – из разряда баек и анекдотов времен развенчания культа личности, – сказал Иван Иванович и неожиданно улыбнулся. – Хотя нет дыма без огня. У Лаврентия Павловича действительно имелась 16-летняя пассия, но там было другое, там – любовь… Когда я был школьником, по Москве ходила помешанная женщина, и все говорили про нее, что она – одна из тех самых девочек, похищенных Берией. Потом я вырос и узнал, что никакая она не жертва похотливого наркома – просто обычная сумасшедшая. В прежние времена монахини в монастырях грезили о том, что они физически сожительствуют с Иисусом Христом. А когда христианских святых заменили на вождей, вполне логично, что сексуальный бред женщин был перенаправлен в их сторону. Психушки до сих пор переполнены пациентками, к которым по ночам «приходят» Брежнев или даже Сталин. Очевидно, та сумасшедшая также была из их числа, только ее «избранником» был Берия. Ну посудите сами, Казарин, что такого мог показать Лаврентий Павлович школьнице, пусть даже не нынешней, а тогдашней, чтобы она вдруг повредилась рассудком?

Щегольской костюм-тройка, явно купленный не в соседнем универмаге, а где-нибудь за границей, удивительно не шел к простецкому псевдониму, выбранному чекистом, и это Артема почему-то сильно раздражало.

– Не знаю я, – с сомнением сказал он. – При Берии же лагеря были…

– Да, и лагеря были, и политзаключенные, и расстрелы, – кивнул Иван Иванович. – И сейчас все это есть. Вам ли об этом не знать, Казарин? Есть и, думаю, всегда будет, пока существует государство, а вместе с ним – необходимость защищать его не только от внешних, но и от внутренних врагов. Кстати, к Берии можно относиться как угодно, но есть один бесспорный факт: он является величайшим спасителем человечества. Именно он, а не мифический Иисус Христос. Справедливо было бы заменить икону Иисуса Иосифовича на фотографию Лаврентия Павловича и служить молебны именно ему, как истинному Спасителю.

– И кто из нас тут бредит? – откровенно захохотал Артем.

– Вы когда-нибудь слышали об «Атомном проекте»? – спросил Иван Иванович, пропустив колкость Артема мимо ушей. – Когда в августе 1945 года США сбросили атомные бомбы на японские города Хиросима и Нагасаки, в этом уже не было никакой военной необходимости. Война заканчивалась, Япония готовилась к капитуляции. Как вы думаете, те, кто уничтожили свыше ста тысяч человек только для того, чтобы испытать новое оружие и попугать Сталина, задумались бы хоть на секунду перед тем, как разнести половину мира? А у СССР в то время атомной бомбы не было. Не получалась она у Курчатова. Эти очкастые интеллигенты вообще только трындеть умеют, а как доходит до дела… И тогда внешняя разведка, которая также была в ведении Берии, совершила невозможное, и американские ученые передали советским разведчикам секретные чертежи и расчеты безвозмездно – по идейным соображениям! Сознательные ребята оказались эти америкашки, не то что наша гнилая интеллигенция, которая только и глядит, как бы втихаря напакостить советской власти! Добытые документы позволили СССР в кратчайшие сроки создать свою атомную бомбу и установить ядерный паритет с США. Это была филигранная операция нашей разведки! И руководил ею Берия. Так что вы можете называть его как угодно, но и вы, и я, и еще миллионы людей обязаны своим существованием именно ему. Такой вот парадокс.

Артем никогда бы не подумал, что он будет вот так запросто сидеть и обсуждать с комитетчиком самого Берию.

– Любите вы говорить за миллионы и миллиарды, – парировал он. – А в конкретном случае, когда нужно изловить всего лишь одного мерзавца, замучившего ребенка, вы вместо помощи начинаете вставлять палки в колеса! Конечно, это же не Солженицын какой-нибудь, чего по мелочам размениваться!

– Хорошо, допустим, что изложенная вами версия правдива, – сдался наконец Иван Иванович. – Я даже не сомневаюсь в том, что материалы, которые я запросил в прокуратуре области, полностью подтвердят все, вами сказанное. Но я также уверен, что есть многое, о чем вы умолчали. В любом случае я не представляю, какая помощь может быть вам оказана со стороны нашего ведомства. К бомбоубежищу, несмотря на то что это подземное сооружение строжайше засекречено, имеет доступ не так уж мало сотрудников предприятия. Это и руководитель, и зав. хозяйственной частью, и рабочие, обслуживающие оборудование подземного комплекса, и уборщицы, наконец! Каким образом вы предлагаете вычислить среди них вашего подозреваемого? В болонью сейчас одета вся эсэсэрия, за исключением районов Крайнего Севера и Средней Азии, и то только потому, что в первом случае в ней замерзнешь, а во втором – изжаришься заживо!

Внезапно Артем решился. Он знал, что его карьере после этих слов придет конец. Он прекрасно понимал, что того, что он сейчас скажет, быть не может – просто потому, что не может быть никогда. Но в то же время был уверен, что – есть…

– Иван Иванович, прошу вас, не расспрашивайте меня сейчас ни о чем – мне все равно нечего вам ответить, поскольку я знаю не больше вашего. Просто примите как данность: на лбу человека, которого я ищу, отпечатан крест!..