– Штирлиц остановил машину в лесу, откинулся на спинку сиденья и закурил. А в это время глубоко под землей, в секретном бункере Гитлер отчаянно оттягивал свой конец, – проговорил Казарин, умело подражая голосу артиста Копеляна, читавшего закадровый текст в фильме «Семнадцать мгновений весны».

Настя прыснула в кулак.

Стена за их спиной все с тем же тяжелым скрежетом встала на прежнее место, осыпав Артема и Настю новой порцией известковой пыли.

Место, куда они попали, напоминало не бункер, а, скорее, подводную лодку. Переходы, отсеки, мощные железные двери и люки в сочетании со странного вида агрегатами жизнеобеспечения… Толстые навороченные двери между переборками, догадался Артем, нужны для полной герметичности помещений. Если они закрыты, то отравленный радиацией воздух внутрь не просочится. Сейчас они были распахнуты настежь, словно в любую минуту ждали гостей с поверхности. Однако воздух в «бомбаре» был спертым, дышалось тяжело. Казарин стер тыльной стороной ладони испарину со лба.

– Артем, у меня кружится голова, – пожаловалась Настя. – Дышать трудно…

Казарин уже понял, в чем дело. Такой бункер просто обязан быть герметичным, чтобы внутрь не просочился ни зараженный радиацией воздух, ни газы, ни какая-нибудь другая отрава. Хотя биологическое оружие формально было под международным запретом, на уроках гражданской обороны описаниям его видов и жуткого воздействия на человека уделялось немало времени. Да, бункер был герметичным. И это означало только одно…

– Артем, мне плохо… – проговорила Настя. – Я…

Казарин едва успел подхватить легкую, как перышко, девчонку и уложить ее на цементный пол. Он сорвал с ее лба фару и лихорадочно зашарил ею по стенам убежища.

У бункера должны были где-то быть «легкие» – то есть автономная система вентиляции. Иначе обитатели «бомбухи» быстро задохнулись бы в подземелье, и убежище стало бы для них большим и дорогостоящим склепом. Наконец в следующем отсеке Артему удалось отыскать какой-то бак, похожий то ли на бойлер, то ли на здоровенный самовар. Судя по всему, это и был фильтр, от которого по трубам тек в помещение свежий, очищенный от радиоактивной пыли воздух, втягиваемый откуда-то с поверхности выведенными туда воздухозаборниками.

Казарин лихорадочно зашарил по холодной поверхности «самовара», пытаясь нащупать выключатель. Но того нигде не было. Перед глазами Артема расходились красные круги – как от камня, брошенного в кровавую реку. Он сдавленно захрипел, потом закашлял. И почувствовал, что сейчас умрет.

Внезапно пальцы нащупали какой-то вентиль. Он располагался совсем не там, где искал его Артем: не на железной бочке фильтра, а на трубе, которая шла позади бочонка, вдоль стены, и уходила в потолок. Казарин слабеющими пальцами крутанул пару раз металлический «крендель». В бочонке что-то глухо стукнуло и загудело. И почти тут же Артем почувствовал, как в его легкие рванулся живительный кислород.

Некоторое время он лежал, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и просто втягивал ртом и ноздрями невидимый, но сладостный воздух. Наконец встал, кряхтя, на колени, и пополз к оставшейся в соседнем помещении Насте. Потормошил ее. Но она уже и без того начала приходить в себя. Открыла глаза и сдавленно закашлялась, как человек, умирающий от туберкулеза.

Минут пятнадцать спустя Артем и Настя полностью оправились от удушья. Благодаря заработавшей вентиляции они впервые за много часов смогли насладиться нормальным, почти приближенным к тому, что на поверхности, воздухом.

Вообще, в помещениях бункера было довольно уютно. Конечно, не царские палаты, но и не сырой подвал с крысами и тараканами. Неяркий свет редких дежурных лампочек, который позволил наконец Насте снять со лба порядком надоевшую «фару», навевал дремоту. Можно прикорнуть под глухие разрывы атомных бомб на удачно подвернувшемся ящике с каким-то оборудованием…

Артем встряхнулся: только заснуть ему еще сейчас не хватало! А спать, между прочим, хотелось адски: глаза слипались, а в голове стоял несмолкаемый гул. Много часов, проведенных без сна, не прошли даром, и организм требовал свое. А еще очень хотелось есть.

– Настя, ты, наверное, проголодалась? – только сейчас Казарин догадался спросить об этом свою спутницу.

Уж если он сам, здоровый взрослый мужик, валится с ног от голода и усталости, то каково должно быть юной и хрупкой девушке?

– Не-а… – отважно соврала Настя, сглотнув слюну. Но потом все же не удержалась и призналась: – Ну разве что так, чуть-чуть.

– А ведь здесь должны быть какие-то припасы! – вдруг оживился Артем. – Сухие пайки или что-то в этом роде. Ведь должны же людишки, даже советские, чего-то жрать, пока наверху бушует ядерный смерч. Одними заветами Ильича сыт не будешь.

– Точно! – обрадовалась Настя. – Айда искать? Еще пить зверски хочется. Может, здесь и вода найдется?

– Ага, боржоми, – ухмыльнулся Казарин. – А если очень повезет, то и пепси-кола.

Они принялись обшаривать закоулки обширных помещений «бомбухи» и стоявшие там и сям ящики в поисках съестного. Искать приходилось вдвоем: разделиться не удалось, поскольку «фара» имелась только у Насти, а лампочки горели далеко не везде. Только теперь девушка держала шахтерский фонарик в руке.

Почти сразу же Артем и Настя наткнулись на целый ряд блестевших самоварным золотом цистерн. На каждую из них была аккуратно наклеена бумажка с крупной четкой надписью: «ВОДА ПИТЬЕВАЯ». Казарин тут же отвернул кран в нижней части бака, который отличался от того, что торчал из железной раковины в маленькой кухоньке его квартиры, разве что чистотой. В недрах труб, тянувшихся поверх цистерн, что-то фыркнуло, и крантик, будто нехотя, выплюнул тоненькую струйку водицы. Артем присел на корточки и надолго приник губами к живительной влаге. Настя вздохнула:

– Эх, мужики…

Затем сняла с крючка не стене между баками белую эмалированную кружку, которой не заметил Казарин, наполнила ее до краев, и только затем стала пить.

А вот с едой оказалось совсем туго. Сколько ни обшаривали Артем и Настя многочисленные ящики, грубо сбитые из неструганых досок, они находили там что угодно: противогазы, аптечки, бинты, даже огнетушители – но ни крошки съестного. Зато к каждому из привинченных к стене сидений, которые при желании одним движением можно было разложить, превратив в место для сна, были прикреплены таблички: «Председатель эвакокомиссии», «Медпункт», «Служба связи».

– Ну и страна у нас! – ругался Артем. – Жрать приготовить забыли, но зато таблички, блин, в полной боевой готовности! Их, что ли, тут грызть будем, если Америка херакнет по нам?!

Настя вместо ответа молча кивнула на стену, на которой висел под стеклом какой-то текст. Она указала Казарину наманикюренным пальчиком на нужный абзац. Там, после призывов к гражданам сохранять спокойствие и вспомнить все, чему их учили на уроках ГрОб (гражданской обороны), говорилось, что в укрытии нет запасов питания, поскольку они здесь просто-напросто испортятся в ожидании Третьей мировой. Но все необходимое, мол, обязательно подвезут со специальных складов в перерывах между бомбежками. Ждите и верьте, люди! Если, конечно, доживете…

Артему вспомнилось, как в детстве его сосед – одноногий инвалид, прошедший войну, рассказывал эпизод из своей фронтовой биографии. Когда его в числе прочих новобранцев везли на «передок», как он, по старой фронтовой привычке, называл передовую, комиссары вели агитацию, что, мол, на линии фронта бойцы получат самое лучшее обмундирование и оружие. На деле же бритых сопляков-новобранцев выкинули пинками из кузовов «полуторок» возле «передка» и велели им идти в бой… с голыми руками, подбирая винтовки у убитых и раненых. А позади уже развертывались цепи заградотрядов, усиленных несколькими пулеметами «максим»… Потом сосед попал в немецкий концлагерь, где обзавелся туберкулезом, а на спине ему вырезали звезду и два «ремня» – содрали полоски кожи. Оттуда, после освобождения, он угодил уже в лагерь советский, который был ничем не лучше фашистского концлагеря. Освободился лишь в конце пятидесятых и зажил тихим алкоголиком. Помнится еще, он никогда не ходил в баню – стеснялся звезды и «ремней». Наливал тазик, уносил к себе в комнату и там мылся…

Ветераны Великой Отечественной, несмотря на трескучую пропаганду советских газет, не воспринимались этакими небожителями или эпическими героями. Напротив, это был обычный сосед по коммуналке, как правило, одинокий и крепко пьющий. Может быть, потом, лет через двадцать-тридцать, когда ряды ветеранов значительно поредеют и останутся из них одни лишь юнги да сыны полка, – может, хоть тогда Родина опомнится и начнет давать им квартиры и даже, что совсем уж невероятно, чудо советского автопрома – новенькие «Жигули». А пока все, что отличает их от обычных совграждан, – это право на бесплатный проезд и покупку водки без очереди. Чего уж говорить об отношении к воинам-«афганцам», все прелести какового Казарин испытал на собственной шкуре…

– Ненавижу совок вонючий! – зло процедил он.

– Артем, ты чё, этот… как его… досидент? – удивленно спросила Настя.

– Нет, я НЕсидент, – огрызнулся Казарин. – А ДОсидент, это, наверное, тот, кто ДОсидел на зоне от звонка до звонка. А кого освободили по амнистии – тот НЕДОсидент. А если уже на зоне срок накинули – значит, ПЕРЕсидент…

– Да ну тебя, Артем, с твоими хохмами, – отмахнулась Настя. – И вообще, отвернись, я в туалет хочу.

Туалет тоже был в полной боевой готовности, на две кабинки: мужскую и женскую, судя по черным буквам «М» и «Ж», выложенным на кафеле. Если вражеский десант или злобный диверсант не подорвут канализационную трубу, мучиться и сдерживать себя в ожидании конца войны советским людям не придется. Это радовало. Не радовало лишь полное отсутствие у обеих кабинок не только дверей, но даже шторок. Видимо, с началом большой войны все обычные чувства советских людей, такие, как, например, стыд, должны были полностью атрофироваться, уступив место лишь одному, главному: пламенной ненависти к врагу. Словно в качестве компенсации за отсутствующие занавески, к кафелю был приклеен плакат:

По-видимому, он был принесен кем-то сверху – с завода, под которым расположена «бомбуха». Артем отвернулся, с трудом преодолевая искушение взглянуть, как Настя будет управляться со своим длинным балахоном – его «инструмент» в штанах подозрительно напрягся. Чтоб успокоиться, он стал демонстративно изучать план эвакуации, висевший на стене в аккуратненькой деревянной рамочке. За его спиной раздалось негромкое стыдливое журчание. На плане не было ничего интересного, кроме разве что надписи «Трупохранилище», к которому шла жирная черная стрелка с нарисованной на ней циферкой «13». Внизу, на сноске с таким же номером, говорилось, что в случае смерти кого-либо из граждан, укрывающихся в бомбоубежище, тело этого везунчика необходимо опустить в специальный люк во избежание распространения инфекции. Казарин пошарил глазами по соседней стене – вот он, люк с крупной белой надписью «Трупы» на крышке.

Артем глянул еще левее и обнаружил табличку «Штаб эвакуации», а прямо под ней… телефонный аппарат! Здоровенный эбонитовый монстр, выпущенный, наверное, годах в 40-х, если не раньше, тускло отсвечивал матовыми черными боками.

– Я все, Артем, можешь повернуться, – раздался позади голос Насти.

Но Казарин вместо этого прошагал к телефону и, нетерпеливо сорвав с рычагов трубку, прижал ее к уху. Хоть и с некоторым опозданием, но все же в него стрельнул хриплый гудок!

– Вот это да! – вскричал Артем. – Настя, он работает!

И сдул со старорежимного вида мембраны облачко пыли.

– Интересно, сколько лет он уже здесь стоит? – полюбопытствовала девчонка.

– До фига! – ответил Казарин. – Наверное, он помнит еще Отца народов! А может, застал даже войну. А то и вовсе коллективизацию!

– Чьего отца? – не поняла Настя. – Какую коллектиз…виз…

– Эх, молодежь, ничего-то вы не знаете, – буркнул Казарин, а сам тем временем уже вовсю накручивал указательным пальцем диск телефона с тускло блестевшим посередке бронзовым гербом СССР, похожим на кочан капусты.

– Кому ты звонишь, Артем? – поинтересовалась Настя.

Но тот, не слушая ее, уже набрал нужный номер до конца и приник ухом к черному эбониту трубки. Ответили ему почти сразу.

– Здорово, старшина. Это Казарин. Майор Стрижак на месте?.. Да, пригласи, будь ласка!

Дальнейший разговор был совсем не похож на тот, что привиделся Артему тогда, под сводами подземного хода. Казарин четко изложил Стрижаку суть дела. Майор, вопреки обыкновению, не хохмил, отвечал односложно и дельно. Уже через несколько минут они сговорились на том, что на завод имени Цюрупы немедленно выезжает группа захвата, которую вызвался возглавить сам Стрижак. Благо означенный завод находился в пяти минутах езды от здания областного угрозыска. А Артем тем временем разыщет руководство предприятия и выяснит, кто из работников имеет доступ к бомбоубежищу и носит темную болонью с капюшоном.

Закончив разговор, Казарин положил трубку обратно на металлические рожки аппарата.

– Артем, а ты что, мент? – осторожно спросила Настя и запоздало поправилась: – Ой, извини – милиционер…

До этого ее, казалось, совершенно не интересовало, кто такой Казарин, как он очутился в катакомбах и откуда знает жреца секты сатанистов. А может, ей просто не приходило в голову спросить об этом.

– Нет, никакой я не мент… Я следователь облпрокуратуры, – как-то чуть-чуть стыдливо признался Артем. – Старший следователь по особо важным делам…

– Как Козлюк… – печально добавила Настя и почему-то вздохнула. – Только тот вроде не по важным…

Больше она ничего не спрашивала.

Тем временем выпитая Артемом вода, которая, надо отдать ей должное, на время заглушила непереносимое чувство голода, также запросилась наружу.

– Теперь твоя очередь отворачиваться, Насть, – криво улыбнулся Казарин.

Девушка понятливо крутанулась на пятках своих «адидасов» и прикрыла для верности пальчиками глаза: мол, не смотрю! Артем раздернул ремень на брюках и с блаженным вздохом опустился на деревянную подкову унитаза – а то ноги его, признаться, уже почти не держали. От нечего делать он снова стал разглядывать люк с ярко-белой надписью «Трупы». Вдруг тяжелая даже на вид крышка дрогнула и стала беззвучно приподниматься.