«Ну, вот, Артем, ты и поставил жирный крест на своей карьере, – промелькнуло в голове Казарина. – И в буквальном, и в переносном смысле. Умалишенных ни в одном серьезном ведомстве держать не будут. Еще полминуты назад был ты следователь-важняк, а теперь пойдешь бутылки собирать после сифилисных алкашей…»

Дзержинский с портрета на стене теперь смотрел на Артема без всякого подозрения – скорее даже с жалостью.

Иван Иванович, вопреки ожиданиям Казарина, не раскричался, не вызвал ему «дурку» и даже не стал задавать дополнительных вопросов. Он вообще вел себя во время допроса на редкость интеллигентно: не светил лампой в лицо, не пугал физической расправой – не применял все эти дешевые приемчики, хорошо знакомые старшему следователю по особо важным делам Казарину. Или бывшему старшему следователю – скоро будет ясно. Иван Иванович снял свои модерновые очки, и лицо его сразу сделалось слегка простоватым, больше соответствующим избранному псевдониму. Он потер переносицу с глубокой багровой вмятиной от перемычки между стеклами и потянулся к телефонной трубке.

– Алё! Товарищ Терещенко? Из Комитета беспокоят… У вас есть перед глазами список лиц, имеющих доступ к подземному объекту?.. Конечно полный, какой же еще!.. Так, очень хорошо. У меня к вам будет довольно необычный вопрос, но постарайтесь ответить на него со всей возможной серьезностью. Не была ли у кого-то из этих лиц в последние несколько часов замечена рана в области лба?.. Да, крестообразная рана чуть ниже волосяного покрова… Не было ничего такого? Жаль… – Чекист выразительно глянул на мучительно наливавшегося краской Артема, но все же продолжил спрашивать. – А вообще, не наблюдалось ли каких-либо странностей в поведении сотрудников, имеющих доступ к объекту?.. Оч-чень интересно, а с каким диагнозом?.. Да что вы говорите! А можно мне данные этого гражданина?

В правой руке Ивана Ивановича, будто по волшебству, материализовалась ручка с золотым пером, и он стал что-то записывать в раскрытом на столе ежедневнике. Потом закончил, положил трубку на рычаг телефона, очень похожего на тот, по которому Артем звонил Стрижаку из «бомбухи» – вплоть до тусклого кочанообразного герба СССР на диске. Затем прочитал только что записанное:

– Занюхин Петр Сергеевич, тысяча девятьсот пятьдесят первого года выпуска. Сторож-охранник завода имени Цюрупы. Госпитализирован с рабочего места около трех часов назад с диагнозом «острая фаза шизофрении». Жаловался на боли и голоса в голове. Голову в момент приезда врачей обмотал полотенцем, снять которое отказался, несмотря ни на какие уговоры. В настоящий момент находится на излечении в областной психиатрической больнице.

Вот и все. Вот и сложился пасьянс. Дядя Петя из парка, про которого рассказывали Артему детишки («Стояли звери…»), и болоньевый тип – одно и то же лицо.

Иван Иванович тем временем с треском выдрал из ежедневника исписанный листок, щелкнул красивой импортной зажигалкой с изображением верблюда и упихал горящую бумажку в хрустальную пепельницу, которая стояла на столе – по неистребимой чекистской привычке, как понял Артем.

– Иван Иванович, дорогой, я даже не знаю, как вас и благодарить! – от прежней неприязни Артема к чекисту не осталось и следа.

– Не стоит благодарностей, – сухо улыбнулся комитетчик. – В сущности, товарищ Казарин, мы с вами делаем одно и то же дело… Лучше оставьте-ка свой автограф здесь и вот здесь. Это подписка о неразглашении всего, что касается подземного объекта, и того, что в нем сегодня произошло. С вашей спутницы уже взята точно такая же. Она ожидает вас внизу, в вестибюле… Ни в коем случае не пытайтесь меня разыскивать. Если потребуется, я сам вас найду.

Посреди кабины лифта красовалась огромная лужа – судя по запаху, явно бывшая делом рук человека. То есть не рук, конечно… Домой Артема вместе с Настей привезла машина, любезно оставленная Стрижаком, которого комитетчики отпустили почти сразу же. Но на этом везение явно заканчивалось.

Настя аккуратно перешагнула лужу и вжалась лопатками в стенку лифта, исписанную разной похабщиной. Артем ухмыльнулся: интересно, что подумали кумушки на скамейке у подъезда, когда из ментовской машины высадилась такая парочка – грязный, вонючий, с окровавленными руками мужик, в котором никак невозможно было узнать всегда вежливого соседа-следователя, а с ним – девица в кроссовках и балахоне с головой черта, накинутом на голое тело. Обхохочешься. Артем отсчитал кнопку одиннадцатого этажа – только так ее можно было найти среди других, тоже сожженных неведомыми вандалами. Двери съехались в пазах, лифт дернулся, как паралитик, и лениво пополз вверх. Казарина, как всегда, накрыл острый приступ клаустрофобии. А когда он представил бездну под хлипким полом кабины, его и вовсе замутило.

Лифт снова нервно дернулся, заставив вздрогнуть и пассажиров, а потом застыл, не доезжая до одиннадцатого пары этажей. Двери поползли в стороны, и на Артема с Настей, приплясывая, двинулся вздыбленный вертикально гроб с покойником.

Настя взвизгнула. Тогда из-за домовины, обитой верноподданнической красной материей, высунулся нос, похожий на гнилую сливу. Из-под него раздалось невнятное бормотание. Оно ощутимо пахло перегаром:

– Слышь, фраерок, не-звени-подвинься! Чичас вниз смотаемся, Петровича доставим, куды следоваит – и тады ехай вольняшкой хучь в самый космос, как Николаев с Терешковой…

Вслед за этим покойничек, потешно дергая головой, надвинулся на Артема. Гроб вместе с телом был весь обмотан бельевыми веревками – будто мертвеца связали, чтобы он не сбежал ненароком от обладателя лилового носа и других безутешных родственников.

«Добро пожаловать домой», – меланхолично подумал Казарин.

Так они и поехали – Артем и Настя по бокам кумачового гроба, два просивушенных типа и связанный покойник. Последний угодил ногами, то есть нижней частью гроба, аккурат в обширную лужу мочи. Но неудобства переносил стойко, не жаловался.

Вдруг кабина лифта снова содрогнулась и замерла. Свет погас, и набитая людьми тесная коробка погрузилась в темноту.

– Он сказал: «Приехали!» и махнул рукой!.. – хрипло пропел кто-то из типов и чиркнул спичкой.

– Попридержи-кось Петровича-то, – велел затем этот кто-то, оказавшийся мужиком с лиловым носом, Артему, и мгновение спустя на Казарина навалился всей тяжестью поставленный на попа гроб.

– Товайищ Дзейжинский, эта политическая пйяститутка Тйоцкий опять укйял у нас надувное бйевно!.. – очень похоже изобразил Казарин вождя мирового пролетариата на субботнике, кряхтя под тяжестью кумачового ящика, и Настя несмело хихикнула. Это хорошо – значит, ей хотя бы не страшно.

Сливоносый меж тем тыкал корявым перстом в панель управления лифтом – то ли пытался запустить его вновь, то ли искал кнопку «Вызов диспетчера». Лифт не шелохнулся, зато динамик хрюкнул и прогудел:

– Ну, чаво звенькаешь! Чаво звенькаешь! Не вишь – ляктричество кончилось! Чичас починють!

– Вот же ж падла, ё-моё! – негодующе отозвался сливоносый. – Какое, к хрену, ляктричество, кагды радиво работат! Петрович, глень на их, супостатов! Весь сэсэр развалили! Сталина на вас нетути!

Петрович согласно кивнул головой – в такт движению Артемова плеча, после чего сливоносый чертыхнулся, и обжегшая его пальцы спичка потухла.

– Обождет твой Петрович, – невозмутимо прохрюкал в ответ динамик. – Чай, второй раз не помрет!

Сливоносый захохотал, будто услышал веселую шутку. В двери лифта начали колотить снаружи:

– Открывай, сука, у меня ласты не казенные по лестницам шлындрать!

– Да пошел ты на хрен босиком! – немедленно отозвался сливоносый, и все надолго замолчали, включая покойника.

Свет моргнул, потом снова погас и, наконец, зажегся окончательно. Сливоносый стоял в углу и мочился на стенку кабины.

– Извиняйте, барышня, – заржал он, подтягивая штаны. – Держать в себе вредно.

Двери открылись, и неприкаянного Петровича подхватили у Артема двое ожидавших внизу мужиков. Сливоносый и его молчаливый напарник пристроились в головах гроба, но не удержали изголовье. Покойник выскользнул из домовины и ударился затылком о заплеванный кафель подъезда. И тут же из его носа и ушей хлынули полчища мух! Настя пронзительно завизжала. Дюжина мерзких созданий облепила ее лицо. Артем поскорее вдавил оплавленную кнопку родного этажа. У него не было никакого желания досматривать эпопею с покойником до конца. Он чувствовал, что ничего хорошего не увидит.

Ему почему-то вспомнилась ходившая среди следователей байка о том, как работает «Штази» – восточногерманское КГБ. Говорят, немецкие товарищи изобрели свой оригинальный способ борьбы с диссидентами. Они нарочно подстраивают в жизни подопытного ряд необъяснимых происшествий, странных и страшных случайностей, пока тот просто-напросто не сходит с ума. Тогда диссидента на вполне законных основаниях окунают в психушку, и на его правозащитной деятельности, разумеется, ставится жирный крест. Конечно, Казарин уже не раз задумывался: зачем ему показывают все те непонятные и жуткие вещи, которые начали происходить с ним со дня убийства девочки? Может, кто-то хочет, чтобы Артем отказался от расследования, оформив очередной «висяк»? Но кто?

В лифте гнусно воняло мочой и перегаром. В коридоре оказалось не лучше. Разило какой-то тухлятиной. И повсюду – повсюду! – кружились жирные мухи. Похоже, у соседей что-то испортилось, решил Артем. Он поскорей нашарил ключи под ковриком, расстеленным перед дверью, и отомкнул немудрящий замок, который мог бы открыть даже младенец собственной пипиркой. Никаких ценностей, кроме допотопного телевизора КВН с тусклой, заполненной водой линзой, в Казаринской однушке отродясь не водилось, и на мало-мальски приличный запорный механизм тратиться не имело смысла.

Из отворенной квартиры пахнуло непереносимым смрадом. В прихожей прямо возле порога лежала отрезанная собачья голова, вокруг которой жужжали ленивые, полудохлые осенние навозницы. Между ушами была прилеплена окровавленная бумажка в клеточку с крупной надписью химическим карандашом: «АРТЕМ».