Артем ожидал увидеть мрачные сырые стены и низкий потолок, покрытый пятнами плесени. Именно так в его представлении должен был выглядеть старинный подземный ход. Однако то, что он увидел, напоминало скорее интерьер дворца из американского фильма «Клеопатра», который Казарин смотрел еще в юности. Свет «фары» выхватывал из темноты то изящную витую колонну, то выпуклый барельеф на стене, причудливыми бликами переливался на покрытых таинственными иероглифами плитках. Сводчатый потолок создавал стойкое ощущение, что Артем и Настя находятся внутри какого-то древнего храма. Темнота надежно скрывала трупные пятна плесени на сводах, прятала в складках своего черного плаща изглоданные временем колонны, услужливо драпировала отбитую кое-где плитку. Из темных закоулков доносились какие-то потусторонние шорохи, скрипы, довершая ощущение ирреальности происходящего.

Артему казалось, что вот-вот из-за очередной колонны выйдет жрец в длинных белых одеждах (почему-то жрецы представлялись ему именно так – обязательно облаченными в длинные белоснежные одеяния) и спросит его на непонятном звучном языке, кто он такой и что тут потерял.

Из-за колонны, увитой мраморными виноградными гроздьями, которые выглядели гораздо свежее и аппетитнее тех, что изредка «выкидывают» на прилавок в магазине «Овощи-фрукты» рядом с облпрокуратурой, показалась туманная белая фигура. Казарин поначалу даже не удивился: настолько он ждал чего-нибудь подобного. Но секунду спустя его затрясло мелкой дрожью: сквозь призрачный силуэт просвечивали цветные плитки стены!

Прозрачная субстанция медленно плыла по воздуху, не касаясь пола. Артем в ступоре не мог двинуть ни рукой ни ногой, Настя тоже остановилась. Призрак неторопливо подплыл к людям на расстояние около двух метров, после чего беззвучно лопнул, словно мыльный пузырь. Его невесомые обрывки унесло в ближайшую вытяжку, какие в изобилии имелись в стенах подземного хода.

– Ну, ни хрена себе! – только и смог выдохнуть Артем.

– Я уже видела такие штуки, – неожиданно сказала из-за его плеча Настя. – В подземке иногда встречаются привидения. И Козлюк рассказывал. Он называл их неупокоенными душами…

Артем разозлился:

– Ну что за хрень ты несешь! Вроде взрослая уже девушка, в советской школе училась! Какие, к бесу, привидения? Двадцатый век на дворе!

Настя в отчаянии опустила плечи.

– И что ты за человек такой, Артем, – бессильно произнесла она. – Почему ты не хочешь верить даже в то, что видишь собственными глазами?

– Это не реально! – заорал Казарин, и громовое эхо шарахнулось вдоль по коридору, загремело в самых дальних закоулках тоннеля. – Это обычная иллюзия! Обман зрения! Профанация чувств! Дурман! Игры подсознания… Этого не может быть просто потому, что не может быть никогда!

Он в изнеможении опустился на покрытый расписной плиткой пол и горько зарыдал. Долго сдерживаемое нервное напряжение вылилось наконец в полноценную истерику.

Настя упала на колени рядом с Артемом. Гладила его по голове, по давно не стриженным патлам, как маленького мальчика. Обняла за шею и прижалась к нему всем телом, покрывая поцелуями его лицо, руки, глотая вместе с ним его горькие слезы. Артем громко всхлипывал, сидя на полу, потом уткнулся Насте в ее теплые колени. Так они и сидели вдвоем, не шевелясь. Время для них остановилось.

Наконец Казарин первым вспомнил, где они находятся, и приподнял голову. Пробуждение оказалось мучительным, как после страшного похмелья. Все было по-прежнему: длиннющая колоннада терялась в темноте тоннеля, «фара», которую Настя сняла со лба, когда с Артемом случилась истерика, лежала на полу, отсекая двоих обнявшихся людей от кромешной тьмы желтым полукругом. Казарин поцеловал Настю в губы долгим поцелуем, поднялся на ноги и сказал:

– Надо идти.

Девушка не прекословила. Она молча нацепила на лоб шахтерский фонарь и крепко взяла Артема за руку. Ладонь ее была теплой и приятной на ощупь. Так они и пошли вперед, держась за руки, как маленькие дети, застигнутые темнотой в дремучем лесу. Сходство усиливалось обилием в коридоре колонн, стилизованных под древесные стволы.

Желтый свет «фары» выхватывал странные рисунки на стенных изразцах: какие-то циркули, ромбы, треугольники с широко распяленным оком внутри, жуки вроде навозников, шестиконечные звезды и змеи, кусающие себя за хвост. Но больше всего было древнеегипетских иероглифов – ими пестрели и стены, и поверхность колонн.

Внимание Казарина привлек изящный барельеф, вмурованный в стену прямо под очередным вентиляционным отверстием. Он состоял из двух частей. На левой были изображены обнаженные, если не считать браслетов на руках и ногах, мужчина и женщина. Поза мужчины была статичной и даже немного деревянной. А вот девушка очень пластично изгибалась под немыслимым углом, стоя к зрителю вполоборота. Это изображение напомнило Казарину фотографию из учебника по судебной психиатрии, иллюстрирующую отношения «господин – рабыня» между полами…

Справа на барельефе была высечена какая-то странная церемония. Двое мужчин и непонятное существо с телом человека и шакальей, кажется, головой колдовали над распростертым женским телом. Псоглавый просовывал женщине в нос какой-то крюк, а один из его помощников держал наготове сосуд с крышкой в виде такой же собачьей башки, как у главного распорядителя обряда.

Возле двойного барельефа в стене была более скромная плитка с изображением черепа и двух скрещенных костей. Как на трансформаторной будке, подумал Артем. Не хватало только надписи: «Не влезай, убьет!». Не зная, зачем он это делает, Казарин протянул руку к двойному барельефу и бережно огладил очертания обнаженных тел, затем провел пальцами по шакальей голове человека справа. Подушечки пальцев ощутили какое-то слабое покалывание, но оно лишь отдаленно напоминало действие электричества. У Артема сильно закружилась голова. «Ну и дурак ты, Казарин, – подумал он. – Вот почему ты всегда суешься туда, где нарисован знак: «Не влезай, убьет!»? «Вслед за этим «изображение» в его глазах погасло, как экран телевизора, у которого внезапно перегорел кинескоп.

Он шагал по берегу моря. Туманная серая даль дышала влагой и солью. Ветер трепал густую черную вуаль, которая скрывала лицо женщины, которая шла рядом, тщетно пытаясь приоткрыть его хоть чуть-чуть. Но кружевная ткань будто приросла к щекам незнакомки в черном, и под ней не угадывалось никаких черт, словно лицо было плоским и пустым, как это иногда бывает у манекенов. Статная, прямая, как классная дама стародавних времен, незнакомка не шла, а будто плыла над землей, лишь слегка касаясь подолом мокрого песка. Или это только так казалось.

Вскоре под подошвами его ботинок захрустел гравий, и он вместе со своей молчаливой спутницей оказался перед огромным и явно давно заброшенным домом. Стрельчатые окна с выцветшими витражами вызывали в памяти старинные готические соборы. Вход охраняла каменная маска сатира с виноградными гроздьями вместо кудрей. Она ехидно улыбалась. Он не заметил, как оказался внутри заброшенного замка.

Сквозь разбитые витражи сочился мертвенный красноватый свет, как сукровица из смертельной раны. Неживые блики гуляли по мутному стеклу банок, которые были расставлены на стеллажах, уходящих высоко вверх, под самые своды огромного зала. На темные полки из мореного дуба он старался не смотреть – вещи, которые были на них разложены, пугали его. Против воли он разглядел головы, руки и половые органы, плававшие в спирту, засушенных эмбрионов с патологиями развития и детский гробик – явно с приличествующим ему содержимым.

Женщина в черном остановилась рядом с одним из стеллажей, протянула руку к полке и взяла маленькую шкатулку. Та тут же превратилась в посудину для хранения внутренностей, увенчанную головой шакала, которые применяли бальзамировщики в Древнем Египте, – он мучительно силился вспомнить, как называется такой сосуд, и не мог. Женщина знаками предложила ему открыть крышку, но он почему-то боялся и отрицательно помотал головой. Тогда черная дама сама откупорила сосуд и извлекла из него миниатюрный предмет. Присмотревшись, он понял, что это перстень с изображением такой же шакальей головы, как та, что венчала крышку вазы, только поменьше и вырезанной в профиль на каком-то драгоценном камне. Большая прямоугольная гемма была перечеркнута по диагонали кривой трещиной. Женщина протянула ему украшение, предлагая примерить.

Страх пропал, и он протянул руку к драгоценному подарку. Тут же стрельчатые своды замка сменились высоченными елями, смыкавшими острые верхушки где-то возле самых облаков, и он вместе со своей спутницей очутился в мрачном дремучем лесу. Женщина в черном продолжала протягивать руку с перстнем, зажатым в пальцах, обтянутых траурными кружевами. Камень манил, притягивал как магнит. Безымянный палец его руки уже почувствовал приятный холодок драгоценного металла…

Неожиданно из кустов выскочила стайка детей. Одного он даже узнал – это был мальчишка с самодельным автоматом через плечо. Магазин сделан из консервной банки. Где же он видел этого пацана? Кажется, его зовут Славик?.. Нет, ничего нельзя вспомнить.

Дети с веселыми криками пробежали дальше, в глубь леса. Вдруг он услышал, как радостные визги сменились воплями ужаса и боли: кто-то разрывал малышей на части, и они, плача, молили о пощаде. Затем детские крики смолкли и послышались протяжные звуки, напоминавшие вой какого-то животного – скорее всего, собаки или волка.

Он понял, что надо бежать, или сейчас зверь придет за ним, и отдернул руку от перстня, когда тот был в миллиметре от его пальца. Женщина содрогнулась всем телом и страшно зашипела. Черную вуаль сорвало с ее лица, словно порывом сквозняка, и под ней оказалось совершенно гладкая, до прозрачности бледная кожа с синими прожилками, без малейших признаков черт. Ни глаз, ни носа, ни рта. Женщина подняла руки к пустому лицу и, вцепившись длинными пальцами в плоть в том месте, где должен быть рот, с силой разорвала кожу от щеки к щеке, открыв черный провал пасти. Кровавые ошметки плоти перечеркивали его, растягиваясь, как слюни. Спустя мгновение они завибрировали от вырвавшегося из пасти скрипящего визга, похожего на рев милицейской сирены.

И тут же он увидел, что жуткая тварь облачена уже не в черные кружева, а в темную болонью с острым соском капюшона. И проснулся.