– На стол! – Ашот глядя на залитого кровью Семецкого, злился. – И отошли все! Макар – в тот угол! Маша…

– Поняла.

– Мне не помогать!

Ашот спешно одевался, натягивал перчатки и зло смотрел на Семецкого, расстающегося с собственной жизнью, которая убегала струйками и каплями.

– Доосторожничались! Макар, как же так?!

– Не ори, – Васильев покачал головой. – Иван Сергеевич, побудь старшим в столовой. Не отпускай никого, следите, слушайте. Маша, что там?

Макар глядел на свои красные руки и плевать хотел на Машку, с жадностью смотрящую на него. Ну стоит он голышом, и что?

– Все почти хорошо. Макар, сейчас придется потерпеть, закрой глаза. Извини, пожалуйста.

Он так и поступил, закрыв глаза как можно крепче. Лампа-переноска светила даже сквозь веки, почти обжигая. Маша рассматривала лицо, шею и грудь Макара, тоже покрытые кровью Семецкого.

– Ашот! – Жанна, рванувшись вперед, почти добралась до врача. Макар услышал короткое движение Васильева, состоящее из шага навстречу и скрипнувшей ткани жилета, пойманного рукой. – Он умрет!

– Вряд ли, – Ашот ответил непонятно, все еще злясь и… грустя? Почему?

– Все хорошо, открывай глаза.

Открыл, огляделся, щурясь из-за электрического света…

Ашот уже оказался рядом с Семецким, держа в руках несколько ремней. Зачем?

– Что он делает? Что?! – взвизгнула Жанна, глядя на мужа, приматывающего руки и ноги Семецкого к хирургическому столу. – Что происходит?!

– Да что ж такое! – Васильев еле удерживал ее. – Что такое, Жанна?!

– Отпусти!

Он откинул ее к стене, выставил руки, готовясь поймать, если будет нужно. Жанна всхлипнула, отвернувшись от Машки, которая испуганно косилась на взбесившуюся мать.

– Почему Ашот решил его примотать? Почему никому нельзя входить и из-за чего Макара рассматривали?! Говорите!

– Так надо, – Маша обняла ее. – Все хорошо. Успокойся. Пойдем в столовую с детьми, будем там. Ашот?

Ашот, срезав с Семецкого одежду, отмахнулся.

– Это инфекция? Вирус? – Жанна не успокаивалась. – Почему ты рассматривала Макара? Какие признаки?!

Маша вздохнула и… Влепила пощечину. Жанна схватилась за лицо, Машка кинулась на помощь, пискнув, когда Макар перехватил ее.

– Пойдем! В! Столовую! – рявкнула Маша. – Успокойся!

А ведь помогло, надо же – Жанна кивнула и покорно пошла в указанную сторону.

– Макар! – Васильев поманил его. – Пройдись по станции, возьми с собой Пашку. Проверь все. Если что почуешь или заподозришь – отступайте и закрывайте двери, возьми проволоку и заматывайте.

Макар кивнул. Деваться некуда, Дед прав, надо проверять помещение – пока только открытое. Лист тварь отогнула не сильно, туда разве только леммингов стая набежит, но мало ли?

Пашка кивнул брату и, улыбаясь, с удовольствием присоединился к нему. Вот балбес молодой, нашел чему радоваться, мол, доверили ему опасное дело. Макар очень хотел бы, чтобы такого не было в помине, да чтобы вот этот довольно скалящийся дурачок сейчас сидел и ел ужин по расписанию.

Большими коридорами и модулями они почти и не пользовались, закрыв их и утеплив еще в самом начале. Переходы, объединявшие основное здание Треугольника, были отданы под склады, оранжереи с теплицами, хранилище воды (несколько огромных резиновых резервуаров) и нужный инвентарь. В северном переходе вообще жили Пашка с Колей. Вентиляцию сделали простейшую, прорезав щели в стенах и закрыв коробами. Тепло получалось сохранять вполне неплохо, но свежести не прибавляло. Макар надеялся, что если тварь попала внутрь, он сразу это поймет – именно по чуть понизившейся температуре и посвежевшему воздуху. Кроме, пожалуй, тепличного перехода, там всегда было чуть холоднее и свежее. Жанна, еще когда строила свои владения, разъяснила необходимость минимального доступа кислорода к растениям.

Теплиц и оранжерей Макар опасался побольше, чем остального пространства Треугольника. Там-то на нюх полагаться то же самое, что с умкой голыми руками бороться. Теоретически можешь победить, да, но только теоретически. Воняло в плодоносящем проходе так сильно, что работая приходилось надевать намордники, вкладывая внутрь тряпки, пропитанные специально сделанной едкой дрянью. Та действовала почти как нашатырь, заставляла иногда вытирать слезы и отбивала нюх, но хотя бы можно было находиться внутри. Посреди густой смеси удобрений естественного происхождения (добычу коих отдали десять лет назад подросшим близнецам, возненавидевшим каталку с дерьмобаками больше Макара), гниющего компоста из ботвы, звериной и рыбьей требухи.

– Возьми фонарь. – Макар кивнул Пашке на грибок с ручкой, стоявший на полке. – Проверь жир, долей и иди сзади, свети куда скажу. Понял?

– Да!

А глаза так и горят энтузиазмом… дурачок. Как так, почему? Он же видел Семецкого, вскрытого, как умка лапищей наподдал, растопырив когтищи, чему радоваться? Молодость-молодость, все бы им в героев играть.

«Подрастешь, поймешь…» – так и всплыл в голове голос молодого Васильева. Видать, все же подрос, понял, пусть и не довелось воевать, как бывшему фээсбэшнику.

– Скажу замереть – замираешь, скажу бежать, так бежишь, – Макар проверил, хорошо ли обмотан изолентой металл на АК. Спугнуть паскуду ему не хотелось, это точно. – Готов?

Пашка кивнул. И никуда у него не делся задор, и глаза все также горели этим глупым юным огнем. Беда, блядь, никак больше и не скажешь.

Макар осторожно открутил штурвал. Экспериментальность станции сказывалась до сих пор. Попади жилые модули в наводнение, якобы не должны пропустить воду эти вот двери, сделанные с настоящими комингсами. Сейчас, спустя двадцать лет, только мешало, хотя… хотя в данных обстоятельствах – как посмотреть.

В оранжерее свет горел дежурный, потому тут никогда не было светло, лишь в полумраке лампы, устроенные Семецким по типу керосиновых, прямо над каждой грядкой или парником, прикрытые толстыми колпаками и закрытые по бокам пластинами, чтобы свет фокусировался на драгоценную зелень и ни один лучик не терялся.

Из-за них пришлось идти медленно, от стены к стене, выкручивая фитиль на полную. Пока ничего не мелькало в тени, не пряталось и не кидалось. Намордники, сделанные из старых противогазов, пахли внутри привычно резким запахом, напоминавшим уксус.

Шаг за шагом, рука Пашки на плече Макара, а у того к правому боку прижат АК, заряженный такими дорогущими патронами, отобранными Дедом из сохранившихся. Вот тебе и предосторожность, ведь лежало сколько-то цинков в специальном тайнике, сделанном в мерзлоте. Только теперь им в себя приходить времени нужно… много. А Васильев на всякий случай держал все же минимум, периодически меняя, в три смены, вытащенные пачки. Жаль, к его чудовищу помповому нет ничего про запас.

Сам Макар очень хотел бы КС в свое распоряжение. Для непонятной и быстрой паскуды, которую он даже не разглядел, самое то. Первая пуля не убьет, Макар был уверен, больно уж тварь быстра. Но зацепит, тормознет, пустит кровь. А тут и вторая, наверняка, убойный свинцово-стальной снаряд, в спину или ноги. И третьим выстрелом, уже в упор, в голову, чтобы не встала. Но Деду КС сейчас нужнее, он там, на станции, остальных прикрывает. Так что, Макар, делай что можешь, щурься, пытаясь рассмотреть что-нибудь в полумгле и води стволом да успевай плечом вправо-влево, давая Пашке команды.

Так и шли.

Ящики с землей, по крупинке собираемой недолгим летом в расщелинах и у берега, с компостом и водорослями, стояли тремя ровными рядами. Жанна сделала бы больше, но выращивать особо не на чем, да и принялось у них немногое. Тут не Большая земля, плодородная и тучная, тут даже Кольская Губа казалась Макару, помнившему ее по одной поездке перед Новой Землей, настоящим заповедником и джунглями.

Тихо здесь не было. Треск, шорохи, иногда странное бульканье от компоста, настаивавшегося в бочках в дальней стороне оранжереи. Металлические звонкие щелчки от несущих опор под ногами, уже старых, порой стонущих от тяжести. Попискивания леммингов, постоянно осаждающих проход и желающих пробраться внутрь и наесться всласть. Они же, мелкие рыжие падлы, озлобившись после неудачных попыток взлома металлического пола, мелко-мелко и едва заметно начинали жрать шкуры, закрывающие стены снаружи.

Рыжий вытянутый луч фонаря нырял в тени между рассадниками, выхватывал край ящика, нырял под него, замирал, устремлялся назад. Подкручиваемые светильники на стенах добавляли игру прыгающих и скачущих черных фигур.

Шаг за шагом, к дальней двери, еще незаметно. К западному модулю, где когда-то хранились ГСМ, резина и запчасти машин с лодками, унесенными в бурю, поднятую Войной и Волной. Западный модуль не открывали десять лет, с тех пор как нашли выводок леммингов, пришедших с той стороны. Однажды ночью мерзлота, вспучившаяся горбом, сломала одну из опор модуля, вывернула ее и порвала металл пола. Туда зверьки и забрались, а позже сумели просочиться по старой вентиляции и в живую часть Треугольника.

Скрип.

Щелчок.

Пашкина рука дрогнула, вцепившись до боли в плечо брата.

Луч, идущий от нескольких обломков зеркала, приклеенных для яркости, заметался.

Туда-сюда, туда-сюда.

Рокот шел сверху, еле уловимый, нарастающий, громкий.

Пашка задрожал. И…

– Компрессор! – рявкнул Макар. – Три раза в сутки включается, Паша!

Луч перестал дрожать где-то через полминуты. До пацана дошло.

Жанна как-то сказала, что растениям все же не хватает кислорода, поступающего через щели. И Семецкий, скрипя зубами после расчета расхода горючки, сел и сделал из запчастей умершего вездехода компрессор, включающийся по механическому таймеру и запитанный от основного кабеля оранжереи.

И вот… Пашка забыл. Герой, блин.

Никого они не нашли в вонючем царстве, дерьмовом государстве. И Макар не расстроился, как ни странно. С огромным облегчением вышел наружу, завернул штурвал и стащил намордник, втягивая, как запах кондитерской в детстве, теплый и совсем даже не благоухающий воздух основного модуля.

– Все в порядке? – Васильев оказался тут как тут.

– Чисто.

– Молодцы. Молодец, Павел Иваныч!

Дед от души хлопнул Пашку по плечу. Тот застенчиво улыбался и виновато смотрел на Макара.

– Чего случилось? – ласково поинтересовался Васильев.

– Не, все хорошо. – Макар повесил ствол на плечо. – Как Юра?

Васильев разгладил усы.

– Пойдем, пообщаемся. Паша, иди к остальным в столовую и скажи, что сейчас мы тоже появимся.

Макар недоуменно уставился на Васильева.

– Юра заражен. Ашот не смог убить его, не хватило духу. Мне придется это сделать, а тебя попрошу помочь, если что. Сомневаться не приходится, нужно поступить именно так. Сейчас будет обсуждение, кто-то сможет высказаться против и тогда останется пойти против всех.

Макар сглотнул. Прислонился к стене и вдруг понял, что тяжело дышать. Совсем тяжело, до дрожи во всем теле и невозможности втянуть воздух. Убить? Юру?!

Воющий ветряк, пламя, грохот… да, братишка… Команданте Че на истлевших уже майках… черт.

– Спокойно, Макар, спокойно.

Дед сжал его плечо, чуть приобнял.

– Он еще не пришел в себя, но когда придет, это будет не наш Юра. Будет похож, будет даже говорить, наверное, по первости, но… Иван Сергеевич кое-что все же понял, было немного времени. Особенно после того, как нашли паразита.

– Где?

Макар смотрел на Васильева, но уже знал ответ.

– На шее, чуть выше плеч и уходит в затылок. Эта херовина управляет носителем, Макар. Это хуже вируса или инфекции.

– Пойдем ко всем.

– Макар…

Он мотнул головой, не желая слушать Васильева. Дед-то прав, да, только не про него такая правда.

– Пошли.

В столовой сидели все.

Пашка с Колей, Машка, Маша-старшая, уставший Иван Сергеевич, Жанна, Ашот. Сидели и ждали их.

Молча и не напряженно, нет. Обреченно.

Это было самым правильным словом, совершенно точным.

– Так… – Васильев, поправив ремень КС, встал у стола. – Я тут подумал…

– Сядь, Вася. – Иван Сергеевич глядел перед собой, на сцепленные пальцы своих худых рук. Сейчас он, последнее время все больше делающий анализы с замерами, стал собой: начальником экспедиции.

Иван Сергеевич поправил очки, глянул на Васильева:

– Сядь!

Макар удивленно посмотрел на начальника. Столько силы вдруг перекатилось в голосе самого спокойного и тихого обитателя станции, он и забыл, что никогда не спорил с Васильевым… Вот ведь.

Дед сел.

– Вот теперь слушайте все внимательно и пытайтесь понять. Я скажу первым, затем Ашот, а третьим пунктом общего экстренного собрания станции «Треугольник» будет решение вопроса о дальнейшей судьбе нашего теплоинженера, Юрия Семецкого. Все и все услышали, усвоили и разложили по полочкам? Павел, Николай?!

Макар посмотрел на молодежь… Молодежь. Лет-то уже сколько каждому, а не смогли почему-то повзрослеть, сами в себе родили непонятное не уходящее детство. Плохо.

– Юра заражен. – Иван Сергеевич как-то странно дернул в сторону головой, будто не веря себе. – Это не стоит обсуждать, дело тут ясное. Ситуация налицо, скажем так.

– Ты… – Жанна провела пальцами по лицу, слева. Странным дрожащим движением.

– Не перебивай. Юра заражен паразитическим организмом. Происхождение и природу организма мы понять не смогли. Предполагаем самое плохое.

Иван Сергеевич постучал пальцами по столу.

– Исходя из расположения и метода проникновения в организм его… его составных частей, мы с Ашотом пришли к очень плохому выводу. Паразит стремится контролировать носителя, подчиняя его себе через проникновение в головной и спинной мозг. Скорее всего, если судить по характеру повреждений Юры, паразит проникает через носоглотку, после чего прорастает в районе затылка. И именно оттуда распространяет себя в нервную систему и мозг.

– А зачем?

Маша посмотрела на сына, Павла.

– Чтобы выживать, Паша. Вспомни, мы учили этот раздел.

– Вы пытались… – Жанна повернулась к Ашоту. – Пытались что-то сделать?

– Да, – Ашот потер лицо, устало и вымученно. – Паразит начал убивать его, скорее всего, каким-то химическим соединением, токсином. Мгновенная гипертония, практически остановка дыхания. Вот и все. Сейчас Семецкий примотан по рукам и ногам к моему креслу, надеюсь, что так и не пришел в себя.

– И? – Жанна обвела всех взглядом.

– Мы должны убить его. – Васильев смотрел в стол. – Сжечь тело. Найти переносчика, напавшего на Юру, и уничтожить его. Потом проверить всю станцию и уничтожить все незнакомое. Дейст…

– Убить?!

Макар тонко воздохнул. Слова сказаны.

– Да, – Маша убрала прядь, выбившуюся из-под косынки. – И тут нечего рассуждать. Каждый из нас дорог остальным, но там не Юра.

– Вы сумасшедшие?! – Машка смотрела на свою взрослую тезку, переводила взгляд на мать, Деда, Ашота, Макара. – Макар!

– Я это сделаю.

За столом замолчали. А сам Макар, вдруг поняв сказанное, встал. Сказано – сделано, иначе решимость уйдет. Автомат с ним, так что все будет просто.

– Нет! – Жанна вскочила. – Нет!

– Жанна! – Ашот, морщась, попробовал обнять жену. Та отпихнула руки, ударила по лицу, по груди, еще и… разревелась.

Васильев тихо встал и скользнул к выходу, подзывая Макара. Все верно, все верно, надо идти.

Он остановился только перед медотсеком, оставленный Дедом, понимающе похлопавшим по плечу. Да, сейчас он войдет и…

– Твою мать!

Макар влетел вниз и застыл.

Кресло было пустое. Веревки, стягивающие Семецкого, болтались, обрезанные. Васильев, щурясь, крутился рядом, замер у левого подлокотника.

– У нас проблемы.

А то Макар не понял.

– Серьезные. Макар! – Дед встал. – Он разрезал веревки отсюда, задев пластик. И потом только убрал веревку с правой руки. Вот следы, как когтями провели. Смотри.

Макар присел, вглядываясь и… У них проблемы. У Семецкого двадцать лет не хватает пальцев на левой руке. А тут… а тут следы, как будто они целые. И отрастили себе чертовы когти.

– Пошли, Макар. Его надо найти. – Дед уставился на багровое пятно на стене. Макар, отвлекшись от разглядывания стула, проследил за взглядом Васильева. На металлической панели отчетливо виднелся кровавый отпечаток левой руки. Видимо, Семецкого качнуло в сторону и он оперся о стену, чуть сковырнув при этом металл. Ровно пять борозд, будто от когтей на картонной коробке. Вот только это совсем не картон. А две крайние борозды, на месте безымянного и мизинца, оказались в полтора раза длиннее среднего пальца.

Вдруг отросшие пальцы? Вдвое большей длины? Чертовщина какая-то! По хребту Макара пробежала стая совсем уж нехороших мурашек, всколыхнувших в голове муть сто лет назад виденных фильмов. Правда, за эти годы он встречал много непонятного, от двухголовых клуш, которые вдруг потеряли перья и обзавелись кожистыми крыльями и мехом, до белух, отрастивших себе длинную крокодилью пасть и короткие лапы-плавники чтобы выбираться на берег и хватать зазевавшихся лахтаков. Но это… Они переглянулись с Васильевым:

– Херово…

– Ашот, Паша, вы проверьте восточный проход, на всякий случай. Коля, бери фонарь и с нами. Иван Сергеевич, ты здесь за старшего. Маша – не препирайся.

Сейчас никто не спорил. Дед был лучшим, несмотря на возраст, самым опытным и умелым бойцом.

Идти по следу оказалось не сложно: Семецкий или тот, кто был вместо него, шел, хватаясь за стены и подволакивая ноги, оставляя босые отпечатки на запыленном полу. Но через несколько метров от медотсека ковылявшие из стороны в сторону следы исчезли.

– Он, блядь, что – взлетел или испарился?! – вспылил Дед, тыча дробовиком в царапины на полу. В дрожащем свете фонаря отпечатки с отчетливо расставленными пальцами тянулись вдоль стены и в какой-то момент просто обрывались посреди пустого места.

Макар, сжимая АК, резко присев, развернулся, тыча стволом в темноту перехода. Пусто. Волосы на загривке встали дыбом, отдавая неприятным покалыванием от ушей и до пальцев. Ощущение, что кто-то дышит в затылок, не исчезло.

– Проняло, пацаны? Накрутили себя? Не дрейфь. И главное, не палите сдуру, – прокряхтел Дед. – Берегите патроны.

– Ты погляди, Дед, дальше даже пыль на полу не тронута. Как так-то?! – Колька косился на следы с ощутимым страхом.

– Да хер бы его… Но раз эта падла, кто б это ни был, воздухом дышит и кровью стены пачкает, – он поморщился, – значит, и от пули дохнет.

– Думаешь?

– Надеюсь. Очень. Пальцы за просто так не отрастают.

Коля поводил сердито шипевшим фонарем, но куда там коптилке на моржовьем жиру против электрической галогеновой лампы – света едва хватало на пару метров. Макар засопел, задумался:

– Это, Дед, а может завести генератор и камеры включить? Ну, помнишь, как с норвегами.

– Так он же и разобрал систему, изобретатель хренов.

– Семецкий?

– Ну. Херь какую-то собирал, на полупроводниках. Лучше бы они его тогда… сейчас не пришлось бы гада ловить.

«Что-то Васильев совсем раскряхтелся», – подумал Макар, в нерешительности топчась на месте. Идти дальше не хотелось, совсем. Зрение, будь оно не ладно, улавливало только цветные пятна и блики от еле живого фонаря. Макар кивнул на него Кольке, тот тряхнул, чтобы топленое сало смочило фитиль, огонь полыхнул яркой вспышкой, на мгновение осветив потолок.

– Твою-та мать… – Васильев наклонил свой фонарь, тут же ставший плеваться искрами, чтобы подсветить потолок: на выгнутых аркой панелях отчетливо виднелись полосы, по пять штук слева и справа, от рук и ног. Семецкий, подпрыгнув на месте и закогтившись под потолком, прополз дальше по коридору.

Через три метра на полу снова оказались следы. Тут же лежала вырванная из стены панель с остатками колючих волокон утеплителя, наверняка не выдержавшая веса – кого, человека? Люди по стенам не ползают.

Следы больше не петляли вдоль стенки, а шли ровной цепочкой. Макар не шел, он крался. Аккуратно переставляя ноги, сам не зная почему. Он инстинктивно не хотел спугнуть того, за кем они с Васильевым охотились. Не всполошить, застать внезапно и… Сможет ли выстрелить? Лишь бы Колька все повторял в точности и не спугнул.

Паразиты, отросшие когти, отросшие пальцы – в такое не верилось. В бронированных моржей-строителей, в слепых песцов, прекрасно обходившихся без глаз, во всякую погань вроде хищного мха, питавшегося леммингами, верилось, все это было реальностью: страшной, пугающей до ночных кошмаров и поноса от испуга. Но Юра, столько лет спасавший их своими мозгами и руками от холода и голода, изобретавший из говна и палок все то, что помогало выжить. Это был их Юра Семецкий!

Внутри боролись привязанность к человеку, ставшему практически родным, и въевшаяся в кожу вместе с грязью, потом и жиром истина: лучше отрезать загнивший палец, но сохранить руку и выжить. Он, Макар Северов, несет ответственность за семью. Он должен их защищать, даже ценой жизни одного. Жестоко? Цинично? Да уж как есть.

Коридор закончился промежуточной дверью. Модульная конструкция предусматривала деление всего комплекса на отсеки, герметезируемые в любой момент, как подводная лодка. Штурвал был отвинчен, а тяжелая гермодверь исцарапана когтями явно превосходившими по крепости металл. Макар, держа дверь под прицелом, подошел вплотную, потрогал глубокие борозды, оглянулся на Деда. Васильев, взяв дробовик наизготовку, кивнул.

Макар рванул дверь на себя и отскочил в сторону, готовый стрелять. Но в проеме было пусто. Весь коридор оказался заставлен ящиками и контейнерами с давно забытым барахлом. Ощутимо тянуло холодом и вязкой, незнакомой вонью.

Следы были и здесь, тут Семецкий то шел по прямой, то скакал по верхам ящиков. Зачем? Да кто его знает. Штабель из шатких контейнеров, когда-то составленных здесь, сейчас перегородил угловатой горой весь коридор.

– Сука.

– Станем разбирать? – спросил Макар.

– Ну его. Полезем поверху. Я первый.

И кряхтя стал карабкаться, с трудом перебирая артритными руками-ногами. За завалом холод ощущался намного сильнее. Пыль, за два десятка лет слежавшаяся толстым слоем, сейчас быстро покрывалась щупальцами изморози. Тонко посвистывал сквозняк, под ногами хрустело содержимое разбитых ящиков.

– Так… – Дед встал на той стороне и нахмурился.

– Чего? – Колька непонимающе уставился на него, уже готовясь перелезть.

– Раздвигайте… Мало ли чего и как, но назад надо отступать без проблем.

– Вот ты, Дед… – Макар вздохнул. И принялся за работу, очищая проход.

Времени заняло порядочно, но они справились и уже скоро шли дальше, теперь наплевав на предосторожности. Чего таиться, когда грохотали, да?

Шедший впереди Васильев вдруг вскинул зажатый кулак. Макар замер, держа темный проем коридора под прицелом. Дед махнул подзывая к себе.

– Слушай, – прошипел Васильев, тыча пальцем вперед. Видел, может быть, Макар плохо, что есть то есть. Со слухом проблем не было, он слышал. Через свист ворвавшегося в коридор ветерка, шелест этикетки с ближайшего ящика, колышущейся на сквозняке, различалось едва слышное урчание.

Они крались вдоль ящиков, приближаясь к источнику звука. Макар как ни старался идти бесшумно, казалось, грохотал при каждом шаге. Вдруг его захлестнул адреналин, руки заходили ходуном а в месте с ними и ствол автомата, сердце застучало в ушах барабаном. Так не было уже давно. Даже при охоте на страшного и огромного умку, жравшего бронированных клыкачей, как лемминг ягоду. Медведь был страшным, но понятным. Да, он крадется, да, нападает почти бесшумно и запросто оторвет ударом лапы голову. Но это все же медведь. А невидимая тварь-Семецкий урчал где-то впереди, прикрывшись ящиками.

Вонь, принесенная сквозняком, пугала не меньше звуков. Вот что он там делает?

Дед дошел до края штабеля, направляя ствол КСа в сторону едва подсвеченного проема. Дверь открыта? Луч фонаря Кольки пополз туда.

Макар подкрался ближе. Под ногой пискнуло и зашипело, рука Макара дрогнула, рванула на звук, судорогой стянуло палец, лежавший на спусковом крючке. Он еле сдержался, чтобы не выстрелить.

«Лемминги, чтоб вас!» – про себя ругался Макар. Вытер проступивший пот на лбу.

С громким визгом тень метнулась в проеме. Что-то рычащее ударило в ногу, вцепилось в штанину. Вскрикнув от неожиданности, Макар изо-всех сил нажал на спуск, но выстрела не произошло.

– Макар! – крик Деда взорвал тишину.

Его ударило в грудь, Макар, потеряв равновесие, завалился на спину, все еще отчаянно давя на стальной крючок, но автомат молчал. Громко хрустнуло, с глухим «бум» врезавшись в стену.

– Твою песцовую мать, – яростно рычал Дед, протягивая руку Макару и помогая подняться. – Жив, Аника-воин?

– Вроде.

– Песец это… Был.

Макар, поднявшись с грязного пола, сначала опасливо потрогал кучу зубов, меха и торчавших наружу костей, лежавшую у стены. Это его Васильев, видать, прикладом в прыжке поймал.

– Че не стрелял-то? Хотя, хорошо, что не стрелял.

Макар осмотрел свой АК под недовольное ворчание Деда, обтиравшего кровь с приклада:

– Бал-да. Скоро под сраку лет, а с предохранителя снимать… Тьху!

Макара одновременно колотило от холода и палило жаром: он забыл снять оружие с предохранителя! А если б это оказался не песец?

– Снял? Дебила кусок. Патрон-то дослал? Пошли смотреть, че эта меховая падла там жрала.

Колька вдруг хохотнул, явно нервно, заработав подзатыльник от Деда. Сразу за ящиками оказалось свободное от барахла пространство, метра два-три. Дверь, старая и никогда не открывавшаяся до этого, была приоткрыта. Сквозь узкую щель тянуло холодом, намораживая на пороге ледяную корку и время от времени сыпля снежинками.

– Эта падла дверь вскрыла.

– Семецкий?

– Ну не песец же! – взорвался Васильев. – В говно не вляпайся, Чингачгук.

Макар на это бухтение внимания не обращал. Здоровенная, растекшаяся, но успевшая подмерзнуть куча под самой дверью, бывшая источником странного запаха в коридоре, беспокоила больше. В куче при свете сумерек, пробивавшемся из-за двери, что-то поблескивало.

– Дед, погляди.

– Чего там эдакого? Семецкий нам под дверью насрал.

– Да не бухти, дверь приоткрой, света мало. Блестит.

– Ну-ка, – Васильев отломил доску от ящика и стал ковыряться в куче, которую успел подгрызть песец. Макар скривился, держа, впрочем дверь под прицелом.

– Ага.

– Что это, Дед?

– Ну-у… я не врач, конечно, но вот этот шипастый шарик с клушье яйцо, почечный камень.

– А это получается… – обомлел Макар, успевая смотреть и на дверь и на кучу.

– Ну да. Это, парень, зубы. Пломбы из амальгамы, потому и блестят. Отрастил Юра пальцы, избавился от болей в почках и, видимо, сменил зубы с дырявых на новые.

– Так же не бывает, Дед!

– Дерьмо с тобой не согласно, – вздохнул Васильев, поднимаясь с колена и с тоской глядя на улицу, откуда поддавала начинавшаяся вьюга.