– Так! – Васильев, подняв КС, слушал тишину. Которой не было.

Капала наледь стен и потолка, подтаявшая от тепла, которое проникло из станции через открытые Семецким двери. Пищали вездесущие лемминги, никогда не спящие и вечно ищущие еду, набежавшие сразу, как только запахи Треугольника вышли наружу. Потрескивали фитили фонарей, а Колька, точно заболевший, шмурыгал забитым носом.

– Сука… – Васильев сплюнул. – Назад, быстро и осторожно. Макар, закрой вход.

Заскрипел протестующий винт, не желавший подчиняться человеку. Макар пробовал несколько раз, но не выходило. Семецкий, став иным, сумел сорвать резьбу, почти прикипевшую и не дающую запереть дверь с уплотнителями.

– Подтащите тяжелое и придавите ее, – дед сопел, злясь. – И за мной. Я на станцию, боюсь за…

Он не закончил, да оно и так понятно. Ашот и Паша ушли в соседнее крыло, а Иван Сергеевич остался с женщинами. Боец из него так себе, как и охотник. Надо возвращаться.

Дед развернулся к основному модулю. Сделал первый шаг.

Вопль долетел искаженно, но ощутимо. Дикий крик боли и ужаса. Как кричали молоденькие тюлени под колотушкой неумелого Макара двадцать лет назад. Безысходно и жутко плача из-за ломающихся костей, рвущихся внутренностей и страха. Стрельба накатила позже, беспорядочная и суматошная.

– Пашка! – Коля дернулся, бросив ухваченную часть вездеходного дизеля, аккуратно сложенного в коридоре совсем недавно.

– Стоять! – рявкнул Дед. – Заканчивайте.

И побежал туда сам, без света, один.

Никогда Макар не работал так быстро, ни разу. Железяки, накиданные одна на другую, придавили друг друга, вроде бы надежно удерживая дверь. Он глянул на них, надеясь, что выдержат, в случае чего. И понесся за Колькой, уже мелькавшим фонарем в нескольких метрах впереди.

Чертов пацан спешил к брату, а Макар только и знал, что спотыкался о так и не выброшенный хлам. Херово зрение подводило хуже некуда, мелькающее рыжее пятно впереди мутнело и удалялось.

В Кольку он почти влетел, едва успев притормозить. Вскинул АК, нутром чуя что-то нехорошее. Оставалось пройти еще полкоридора, в этом месте особенно густо заставленного вещами. Запасные кровати, стулья, несколько столов, верстак, пластиковые ящики с заготовленными шкурами. А Колька стоял столбом, трясясь мелкой дрожью. Да что же такое?

Он понял быстро, чуть отступив и дернув пацана на себя. Вот так, значит?

Дверь впереди оказалась закрыта. И вряд ли это сделал Дед. И хорошо, если он сам не лежит уже где-то здесь, со свернутой шеей, булькая кровью из вскрытого когтями-зубами горла. Хитрая сволочь обыграла их, зашла за спину, а они попались.

Рыжий свет фонаря прыгал, хватался за темные угловатые силуэты, нырял во мрак, порождая новые тени, разбегающиеся в стороны. Колька, стуча зубами, тянул из-за пояса пистолет. «Ярыгин» цеплялся за сбитую кухлянку, не шел.

– Спокойно, – шепнул Макар. – Встань за мной и отступи вбок.

Сердце бухало, разгоняло морозную тревогу из живота по всему телу. Но ему нельзя бояться, с ним пацан, пусть и помогавший расправиться с моржами, но ни разу не ходивший на взрослого умку, ни разу не бродивший ночью по острову, выслеживая наглых песцов, лезущих к продуктам. А ночь здесь иногда очень уж страшная. Так что, Макар, не следует сейчас трусить, даже если страшно так, что в штаны наделать можно. Это все потом.

– Может, с той стороны закрыли? – совсем слабо шепнул Колька.

Макар покачал головой. Это вряд ли, тоненькая полоска света, если совсем напрячь зрение, все же есть. Чего ж ты ждешь, сволочь, ты же специально это сделал… сделала?!

Откуда-то из темноты скрипнуло. Твердо и мерзко, по металлу. Так, тут не ошибешься, как будто стружка с панелей снимается. И еще раз, теперь уже явственно, длинным скользящим звуком, идущим к ним. Макар вдохнул, замер, приложив приклад к плечу.

Выводишь из себя, зараза? Хочешь, чтобы стрелять начал? Да хуюшки, не дождешься.

Одно Макар вдруг понял сразу. Паразит это или нет, но он точно помнит про опасность железной штуки в руках Макара. И про запас патронов.

– Братишка… – Макар старался говорить спокойно. – Не нужно оно нам.

В ответ пришел еще один скрип, теперь уже с другой стороны. И странное горловое квохтанье, смахивающее на смешок.

– Юра, не нужно. Мы же свои.

Мелькнуло темное и низкое, закрыв полоску света. Фонарь дернулся следом, но не успел, упершись в круглую пирамиду покрышек.

Макар отступил, чуя, как давят со всех сторон ящики с кожами, составленные друг на друга. Не развернешься, если вдруг что… немного назад, еще немного. Стоп!

Все продумано и хитро. Семецкий, подчиняясь своему чудовищному господину, сделал свое дело. Выждал где-то, пробрался следом и даже пропустил Деда, закрыв дверь перед Макаром с Колькой. Хищники умеют атаковать умно, с хитринкой, с выдумкой. Вот как сейчас бывший человек подкрадывается к своей недавней семье.

Скр-р-р-р… Опять.

Ближе?

Пискнуло сбоку, Макар шарахнулся в сторону. Влажно хлюпнуло, хрустнуло, пискнуло сильнее. Забежавший лемминг нашел свою судьбу.

Дах!

Ящики разлетелись в стороны, выпустив сгусток темноты, поразительно быстро оказавшийся рядом. Колька тонко взвизгнул, дернулся, потянув свет в сторону. Макар нажал на спуск, стараясь успеть. АК грохнул, еще раз, стреляя одиночными. Вспышки выхватили что-то странно блестящее, толстое, обвивающее руку, с настоящими когтями.

Макар успел отшатнуться, ударил стволом вперед.

Скрежетнуло, он ударил прикладом, целясь в молча атакующее нечто. Над ухом грохнуло, мазнуло обжигающим, Колькина пуля сочно чавкнула, попав куда-то в живое. Мимо лица, резанув по щеке, прошелся второй удар. Если бы не выстрел из-за спины, вспорол бы трахею, как пить дать.

Макар перекатился в сторону, сбивая Кольку и откидываясь назад, стараясь не попасть под удар падающих сверху когтей. Рыжие отблески мазнули по ним, по бледному вытянутому лицу не-Семецкого, совершенно не похожего на человека. Автомат дробно ударил, подчиняясь пальцам, еще раз, еще. Пули нашли цель, выбили кусок плоти с костью, разнеся скулу. Семецкий ухнул, прыжком отскочив в сторону, на ящики, с них, очень быстро, на покрышки.

Осталось восемь, восемь патронов, подсказывал счет в голове. А эта сволочь прыгает и прыгает, как ни в чем не бывало. Макар отползал назад, стараясь не пропустить атаку, целился в мельтешащее быстрое тело, плевать хотевшее на собственную кровь, разбрызганную по стенам.

Где падла? Где?!

Черный раскоряченный паук уже даже не на пирамиде из резины. Сволочь, выгнувшись непонятным образом, почти ползет по стене вверх… Вверх?

– Вверх, Колька!

Фонарь дрогнул, качнулся влево-вправо и нашел, нашел нужное!

Семецкий полз по потолку, раскинув руки-ноги в стороны, с невозможно для человека длинными пальцами, заканчивающимися костяными крюками. Не особо напрягаясь, вбивал их в металл, зависая на мгновение и двигаясь дальше. Отступая к двери.

Макар, встав на колено, прицелился, пытаясь уловить странный ритм, навязываемый Семецким. Восемь патронов, восемь! Для тебя, братишка, чтобы подарить покой.

Три пули ушли в молоко, две попали в цель, влажно разбросав кровь из плеча по потолку. Семецкий, клокотнув рыком, вывернулся, гибко ушел вниз. Макар вскочил, понимая, что может не успеть. Колька опередил. Грохнул с «ярыгина», прямо во втягивающееся ящерицей тело, втягивающееся в приоткрытую дверь, уползающее на стену.

Семецкий взвыл, сорвавшись вниз в последний момент. Макар уже бежал туда, помня про три, всего три выстрела. Выпрыгнул в проем, видя, как полоска блестящей крови уходит дальше по короткому переходу, к основному блоку. Почуял успех, чуть не рассмеявшись от радости, и замер.

– Жанна!

Как, зачем, почему она здесь?!

Колька, выскочивший следом, замер. Поднял пистолет, блестя потом, заливающим лицо, и стоял столбом, вросший в пол. Черт, черт…

Светильники, зажженные, когда они шли сюда, горели ровно, закрытые колпаками. Пусть на них хватало нагара, но рыжие огоньки выхватывали все необходимое. Макар, скрипя зубами от злости, старался не дернуться лишний раз.

Жанна стояла в проходе, застыв и косясь на Семецкого, закрывающегося ею. На Семецкого, белеющего голым телом, с наростами на груди и боках, с очень темными и сильно выступающими венами, сгорбившегося и слишком длинношеего. А еще у него совершенно не осталось волос и лицо, еще напоминающее человеческое, казалось молодым. Каким Макар запомнил его тогда, в первый раз увидев. И Жанна, дура Жанна, почему-то оказавшаяся здесь, смотрела на него же, прижав одну руку к губам, а второй… А второй почти дотронувшись до лица. Ставшего резким, вытянувшимся, с выступающими заострившимися костями, почти прорвавшими кожу.

– Юра… – Жанна всхлипнула. – Это же я, Юрочка… Жанна, это я…

– Нет, – шепнул Макар. – Отойди.

Она не успела. Левая рука, недавно почти беспалая, сейчас украшенная пятиконечной убийственной граблей, ударила снизу вверх, рассекая Жанну от паха до ребер. А существо смотрело в ее глаза. Колька с Макаром выстрелили одновременно, растратив все оставшиеся заряды, размолотив голову Семецкого в труху.

И все же, когда Макар оказался рядом, пришлось достать колотушку и добавить, размазывая мозг и осколки кости по полу. До конца, чтобы точно не встал.

Жанна, плавающая в собственной крови, умерла на руках Кольки, когда Макар повернулся к ним. Хрипнула что-то, дернулась, надув блестяще-темный пузырь в краешке рта. И все.

Колька заплакал. Громко, навзрыд. Макар, перекинув АК за спину, забрал у него Жанну, наплевав на кровь, пошел в основной модуль. Где так же громко, навзрыд, плакал кто-то из мужиков.

Мужиков?! Макар почти вбежал внутрь модуля, всей кожей ощущая выстрелившую беду. И не ошибся, на свое горе.

Иван Сергеевич, стоя на коленях, плакал. Пашка сидел рядом, зажимая плечо, обхваченное серыми от старости бинтами и трясся, всхлипывая.

– Мам? Мам!

Колька, оттолкнув Макара, бросился вперед. К Маше, лежавшей на полу, в луже крови. И хрипло хватающей ртом воздух, глядя на детей невидящими глазами.

– Маша! Маша! – Иван Сергеевич гладил ее по голове, лицу, плакал и размазывал по себе кровь. – Ашот! Ашот!

А что Ашот? Он только и смог, что попробовать напихать бинтов, сдерживая вытекающую кровь, и отойти. Еще не видя Макара, застывшего неподалеку.

– Бесполезно, – Ашот вытер лицо багровыми руками. – Осталось немного. Сука… Сука!!!

И шарахнул кулачищем по стене.

Колька заплакал снова, захлебываясь и надув пузырь из соплей на носу, держа Машину руку в своей. Держал крепко, стараясь не отпускать, но пальцы той, расслабившись, все выскальзывали и выскальзывали. Она что-то хрипела, что-то хотела сказать, плевалась густой темной кровью, смешавшейся со светлой, уже не бьющей, а текущей из вскрытых сосудов.

– Маша! – Иван Сергеевич трясся, прижимая ее сильнее. – Машенька…

Пашка, глядя на лицо матери совершенно как ребенок, ждущий чуда на Новый год, подполз ближе, смотрел-смотрел-смотрел. Маша смогла повернуть к нему голову, шевельнуть губами, тут же покрывшимися лопающимися мелкими красными пузырьками, шевельнула, попробовала сказать и… И все.

Жизнь мимолетней любой игрушки ветра, вроде перышка, листвы или паутины. Следи – не следи, пропустишь, не заметишь, как те унесутся куда-то далеко, все дальше и дальше. Жизнь еще скоротечнее, особенно в последние мгновения. Раз, и нету. Просто нет человека, вот только улыбающегося, ругающегося, радующегося… просто нет.

Макар сел на пол, так и держа удивительно легкую Жанну в руках. Прикусил губу, чтобы не взвыть волком, горюя и выпуская бьющуюся внутри такую страшную боль. Ох, как же так!

Ашот, прислонившийся к стене, шагнул к нему, глядя на свою жену в руках Макара. Замер, странно блестя глазами и прижав ладонь к шее. Макар встретился с ним глазами, качнул головой. Врач, тяжело шагая, опустился рядом, погладил Жанну по рыжим волосам.

– Мама… – Машка, поскуливая, почти подползла к ним. – Мама…

Макар передал Жанну ее мужу и встал, опершись на АК. Дед стоял у закрытого прохода к восточному блоку и коридору.

– Не понимаю, как она туда попала. – Васильев жевал пегие от седины усы. – Мы же были в столовой.

Макар поднял голову, уставившись на потолок. И кивнул туда.

– Твою мать, сука! – рявкнул Васильев. – Да что же такое с нами творится?!

Следы оказались почти незаметными. Не такими глубокими и сильными, как после Семецкого, странно округлые, в несколько точек и почти незаметные.

– Как на присосках прошел, гад! – Васильев зажмурился.

– Я же закрывал оранжерею, – Макар покачал головой, – штурвал закручивал.

– Ну да, верю. А они вот вспомнить не могут, как открывали, если открывали. Зашли, начали осматриваться, и вот, получите.

– Маша как там оказалась?

Васильев зло сплюнул.

– Как-как, каком кверху. Мужу сказала с девками остаться, сама пошла за сыном следить, Ашоту не доверяла. А паскуда выскочила из-за компоста, Ашота в стену приложила, кинулась на Пашку. А тут Маша, ну и, сам понимаешь, как дальше. Она же мать, подскочила с багром, чтобы не попасть в сына, сволочь ее и употребила со всем старанием. Вроде сумела попасть по паскуде. А толку?

– Она умеет открывать двери, наши двери с штурвалами?

Васильев кивнул.

– Слушай, а где Семецкий-то?

Макар пожал плечами.

– Убил.

Дед положил ладонь ему на плечо, сжал, приобнял.

– Ты как?

– Нормально. Это был не Юра. Жанна там зачем-то появилась, я и не смог в него последние засадить.

Васильев прижался к уху, зашептал:

– Ты-то не виноват, не береди душу. Жанна с Юрой даже тут шуры-муры крутила, зачем, вообще непонятно. Игралась, все ей чувств не хватало, что ли. Я видел, да молчал, так что моя вина, дурака старого, не предупредил тебя заранее, уж прости.

Ашот, вытирая слезы, сами по себе бегущие по лицу, все прижимал к себе жену. Макар кивнул на кровь у воротника и на груди:

– Ты целый?

Ашот кивнул:

– Не моя.

– Какая она, Ашот?

Васильев подошел к ним, встал и старался смотреть в сторону. Переживал, но дело прежде всего, пока они еще целые… те, кто остался.

– Ашот?!

– Я слышу. Подожди.

– Хорошо.

Макар потянул Деда за рукав.

– Что?

– Семецкого мы положили. Валяется там.

– Молодцы.

– Глупость какая-то, не понимаю.

– Что именно?

Васильев недоуменно смотрел на Макара.

– Она рвалась внутрь, раз Семецкий ее пустил, так?

– Да.

– А для чего? Нас убить всех?

– Да кто ее знает. – Васильев пожевал губами. – Семецкого она заразила, так? Через…

Дед кашлянул и двинулся к Ивану Сергеевичу. Тот как-то сразу почувствовал его, поднял глаза и прикрыл собой Машу.

– Не подходи, Вася.

– Тихо, тихо… – Васильев остановился на расстоянии, не опуская КС. – Вань, надо ее осмотреть.

– Ты дурак? – Иван Сергеевич скрипнул зубами. – Что осматривать? Она мертва, Вася. И все.

– Вань, я все понимаю.

– Не подходи! – взвизгнул Иван Сергеевич. – Ты должен отвечать за безопасность членов экспедиции, ты, офицер безопасности! Ты присягу давал и под приказом расписывался! Она мертвая, ты живой! Не подходи.

Макар, неожиданно понимая все опасения Васильева, постарался незаметно обойти оставшуюся часть семьи сзади. На всякий случай, хотя куда уж дурнее заниматься исследованием мертвого тела, когда проблема находится где-то здесь. Проблема для живых.

Вот они сидят, его семья, трое мужиков, молодые и старый, потерявшие самого дорого человека, блин. Макар сглотнул, ощутив желание заплакать, как тогда, в детстве. Это же Маша, та самая, что заменила каждому кого-то любимого из прошлой доброй жизни. Маму, тетю, бабушку, девушку, всем помаленьку, по чуть-чуть, дарила свое тепло и заботу и вот, что от нее осталось?

Оболочка. Пустая и холодная. Макару была видна рука, правый глаз, наполовину закрытый волосами. Глаз, безжизненный, смотрящий своим темным провалом.

Темным?

У Маши голубые глаза. Были.

Макар открыл рот и опустил глаза, уставившись на ее руку. Только она уже была не ее. И…

– Маша?

Иван Сергеевич, замерший с прямой спиной, шевельнулся. Васильев начал поворачиваться к нему. Маша ударила первой, рванув зубами за шею своего бывшего мужа.

Вцепилась зубами, подавшимися с хрустом вперед, прокусила кожу, мясо, сосуды, вгрызлась почти за ухом, рванув вниз и вбок. Кровь ударила ей в лицо, а она уже била рукой вбок, стараясь попасть по детям, откатившимся в сторону.

Машка закричала, бросилась к выходу в южный проход, ближайший к ней, закрутила штурвал.

Маша, неловко кувыркнувшись вбок, вдруг выгнулась по-кошачьи, прижала к себе хрипящего и булькающего Ивана Сергеевича, боком-боком потянула за собой. Невозможно вжимаясь в пол – прикрывалась убитым ею мужем. От Васильева, замершего и смотрящего, как она двигается назад и вбок, точно между стволом КС и Макаром.

Близнецы, белые как мука, отступали по стеночке, двигаясь к скрипнувшей двери, открытой Машкой.

Ашот замер, смотря на Машу. Не на Жанну, на Машу.

Макар потянул из петли колотушку, понимая – удар будет только один.

Маша закричала, сильно, истошно, дико. Взмыла в воздух, почти ударившись головой о комингс и тут же отлетела назад, почти на два метра, разбрызгивая кровь из разорванного рта.

Васильев развернулся к ней, вскидывая КС.

Макар мягко шагнул вперед, перенес вес на правую ногу и ударил, как бил моржей, быстро, не давая оглянуться. Только бы не видеть лица, только бы не запомнить ее такой, только бы не…

Дубинка не подвела. Тело тоже. Голова глухо кракнула, трескаясь. Макар добавил еще раз, еще, бил, как сваи вколачивал, перехватив двумя руками. Наверняка, чтобы больше не смогла встать, чтобы не потянулась к нему мертвыми руками, недавно теплыми, умелыми и заботливыми.

КС не стрелял, почему? Макар выпрямился, подхватив «ярыгин» Ивана Сергеевича, вскинул его, поворачиваясь к новой крови. И замер.

Тварь явно была очень умной. Выбралась из восточного коридора, смогла как-то попасть в южный, то ли все же оторвав где-то листы, то ли выдрала там дверь, если запор все же проржавел. Тварь была умной, и не только из-за этого. Она родилась человеком. Это Макар понял сразу.

Пашка с Колькой, замерев, стояли перед ней, лицом к Васильеву. Под ногами, бледная, с закатившимися глазами, лежала Машка. Тварь, положив руки на плечи пацанов, почти ласково подпирала их подбородки большими пальцами. С очень большими когтями, упирающимися в шеи. Вот тебе и стреляй тут.

Высокая, может, чуть ниже Ашота, не понять. Тварь сутулилась, скрывая башку, маячившую за пацанами. Как такое возможно? Макар, не веря себе, смотрел на нее, пытаясь понять – а не глупа ли затея с попыткой добраться до Большой земли? А если она оттуда, а если это его отец, например, или кто-то из той своры, что травила Макара?

Кожа стала чем-то вроде шкуры, пусть и не покрытой мехом. Казалась толстой, гладкой и блестящей, как у тюленей, лениво переливаясь бликами. Темная, серовато-зеленая, со вздувающимися желваками мускулов и чего-то еще, смахивающего больше всего на шланги для двигателя, идущие местами даже над кожей, выходя из нее и прячась в плотные вытянутые мешки.

Голову прикрывала маска. Да-да, именно маска, пусть и сделанная хуже, чем двухгодовалый ребенок нарисовал бы. Капюшон из куска более темной кожи, кости и выходящие из выпуклой верхней части моржовьи бивни, висящие вниз. У подбородка, вытянувшись вперед, торчала клыками вперед медвежья челюсть, спрятанная наполовину в маску. Шнуры, утягивающие все это хозяйство, болтались бахромой, совсем как живые, и неритмично подергивались.

И глаза, смотрящие в прорези, затянутые темным рыбьим пузырем, острые глаза, почти не сохранившие человеческого. Но почти – не значит совсем.

Тварь выдыхала пар, разлетающийся облачком, дышала раза в два реже самого Макара. Темнела своим тощим и сильным телом за близнецами, приседая и не давая даже шанса стрельнуть.

Патовая ситуация, мать ее.

Но разрешить ее все же надо. Обязательно. Пока Жанна не поднимется, блядь! Макар косился на Ашота, застывшего и смотрящего перед собой. И не мог ничего сказать, боясь спугнуть это страшилище, все выдыхающее и выдыхающее парок. Что же делать-то?

Тварь заквохтала, коротко, подряд и явно смеясь.

– Парни… – Васильев чуть сдвинулся. – Вы уж простите, если что.

Тварь забулькала, спрятавшись за пацанами, отступила назад, потянула их за собой. Дед ногой отправил Макару «Вепря», брошенного Ашотом у кухонной стойки. Он поднял его, не убирая пистолета, нацеленного на пришельца.

– Коля, – Васильев смотрел на пацанов, блестя глазом. – Ты…

– Ай!

– Ай!

Тварь оттолкнула их в разные стороны, целясь в Деда с Макаром. И оттолкнула не просто так, кровь сигнализировала об этом лучше некуда. Тварь ударила обоих в затылки, грубо, пусть и не смертельно. Только вот Макар прекрасно помнил, чем заканчиваются ее удары.

КС грохнул чуть раньше, чем тварь втянула себя в коридор за спиной. Но паскуда успела рвануть дверь, закрываясь металлом от летящей картечи. Хотя и рыкнула, глухо и болезненно, скрываясь в темноте.

– Падла! – рявкнул Дед. – Ашот, ко мне!

Макар замер у двери, подняв «вепрь». Дробь против сволочи хороша, остановит все же. А не просто нашинкует, как Семецкого. Пацаны вот только, что с ними?

– Проверь их с Жанной! – Дед всхлипнул, раздираемый сознанием опасности и желанием чуда. – Если в крови что есть – убей и сожги. На улице. Только свяжи сперва. За нами – чтобы ни шагу, ни шагу! Ашот!

Врач кивнул, выходя из своей летаргии.

Дед хлопнул его по плечу и кивнул Макару:

– Пойдем, сынок, убьем эту падлу.

Макар кивнул. Ничего им больше не осталось. Ничего. Все, мир Макара кончился, за один день. Был и исчез, совсем, захлебнувшись в собственной крови, ставшей чем-то большим, чем просто кровь людей. Что они могли? Верно, убить паскуду и уплыть с острова, может, навстречу смерти, может, к чему-то лучшему.

Сейчас важнее всего – просто убить.

Они и пошли это делать.

Только не сразу, а взяв с собой все возможное, от всего собранного оружия с боеприпасами, оставив Ащоту АК с последними полутора магазинами патронов. Прихватив с собой пожарный топор с щита, ухватистое, Макару по руке, копье, два фонаря, залитых под завязку горючим, с тут же сделанными фитилями.

– Жанна не ожила. – Васильев кивнул на спеленатое тело. – Ее Семецкий же убил?

– Да.

– Значит, и Иван Сергеевич не встанет теперь. Только эта сволочь что-то впрыскивает такое, что работает. Сука!

Васильев с Макаром проверили все входы в основной модуль, закрутив и поставив стопоры. Тварь умная? Хорошо, пусть поковыряется, если захочет как-то внутрь попасть. Помочь ей теперь некому.

– Ты посмотри, вот мразь где! – Дед сплюнул, выхватил лучом дальний конец коридора, где прятался пришелец. Там зияла темнота открытой двери. – Специально сделал, вот специально. А ты, Макар, прикрой-ка меня.

Что?

Запасливый и хитрый Васильев, как всегда, удивлял. Если он сел и делает хитрую растяжку из где-то взятых мотка лески и двух гранат, то гранаты наверняка рабочие. И плетенку эту тварь, какая бы гибкая ни была, не обойдет, не выйдет.

– Поражаюсь моральным устоям молодежи, – Дед откусил лишний конец лески, – ржет стоит над чем-то. У него только что тут всех покрошили, а он ржет.

– Ты где все богатство прятал, куркуль? – поинтересовался Макар. – И чего там еще есть, в самом последнем секрете Родины на станции?

– Нету там ни хрена, – Дед, закончив дело, распрямился. – Закончились у меня сюрпризы с подарками. Вот что есть, с тем и будем окучивать говно это.

– Окучим. Я ей кишки за Машу выпущу.

– Ну-ну, – Дед хмыкнул, – пойдем, Рэмбо.

Холодно. Тут было холодно. Надетая парка так и просила накинуть капюшон, но Макар только замотал голову подхваченным полотенцем, не найдя своей собственной шапчонки. Тепло уходило со станции, так же, как ушли почти все ее обитатели: быстро, неотвратимо и жутко. Как сама жизнь. Помещения высасывали остатки тепла, превращаясь в странно переливающуюся изморозью, тут же становящуюся ледком, могилу. Да, именно могилу, больше станция ничем не являлась. Треугольник закончился.

Дед кивнул на стену, подсветив своим фонарем. Во как!

По стене шли длинные царапины от ее когтей. Тварь играла, звала за собой, стараясь разозлить людей. Умная сволочь, куда умнее, чем было им нужно. Такую придется брать с риском, зная, чем заканчиваются ее удары и в кого превращаются люди после них.

Васильев усмехнулся, как будто прочитав мысли. А Макар вдруг понял одну простую вещь: наверное, кто-то поступил бы иначе. Кто-то загрузил бы, как смог, катер, карауля подходы, и удрал. А они вот решили перед этим угробить гниду, убившую их семью. Ну не дураки ли, если подумать о том, что мертвых не вернешь. А если и вернутся, то это уже не их мертвые, это чудовища.

Тварь оставила след и по полу, передвигаясь широкими шагами, окропила пол темной кровью, уже подмерзшей. Но Макару не верилось в легкость выслеживания. Совсем не верилось, как-то странно это, учитывая, насколько паскуда их с Дедом переиграла. На пять человеческих душ, забранных полностью, и три, что еще могут остаться собой. Счет в ее пользу, и вот эти следы… хитрость, не иначе.

Дед явно ощущал то же самое, остановившись и следя взглядом за тонкой дорожкой капель, тянущихся к выходу. И что делать? Макар вдруг уловил, как бы плохо ни видел в этой полутьме, движения пальцев левой руки Васильева, той, что держала фонарь. Зачем он тычет пальцем вниз, снова и снова? Да что такое то?

Дед хочет закрыть фонари. Одновременно, вон, показывает, как может, что на раз-два-три. Чертовщина какая-то, нет? И тут Макар понял. Дед хотел выманить тварь на них, дав ей возможность воспользоваться неожиданной темнотой. Не сможет же удержаться, это не человек, зверь, в темноте ему все удобнее. А все эти черные точки, убегающие дальше, и впрямь просто ловушка. Тварь сейчас где-то рядом, совсем близко, вернулась, наверное, по потолку и засела где-то за сваленным хламом.

На раз-два-три? Макар кивнул, сделав шаг вперед. И еще один, показывая, что хочет пойти первым, прикрывая старика. Раз… два… три…

Заслонки щелкнули, опустившись, оставляя еле уловимые точки горящего внутри жира. Макар тут же присел, ожидая грохота и все же стараясь услышать хотя бы что-то впереди.

Скр-р-р…

Слева, сбоку!

Они выстрелили одновременно, шарахнув дробью и картечью на слух, выплюнув два снопа искр. Рыжее распрыгавшееся пламя хватануло темноту, сумело смять ее, отбросить, отражаясь в выпуклых темных блямбах на теле и маске твари. Металл нашел свое, а Макар и Дед добавили, стреляя уже не по звуку, не по бликам, по охотничьему своему чутью, по гневу, ведущему их руки в нужную сторону.

Выстрел, выстрел, выстрел, выстрел, выстрел, все имеющиеся пять патронов в дело, выплевывая их разлетающуюся начинку, крошащую и рубящую все же живую плоть, вгрызаясь в нее, отсекая слабое и тонкое, размалывая в сечку мышцы, потроха, легкие, вены с артериями, те самые плотные шланги-сосуды, разлетающиеся гроздьями брызг. Заслонку фонаря Макар поднял одновременно с звонко щелкнувшим и замолчавшим дробовиком.

Копье, висевшее на ремне за спиной, жалом в пол, скользнуло в руку и пошло вперед, к существу, отброшенному семью зарядами, влетевшими в него картечью и крупной дробью, но не умирающему, старающемуся отползти в темноту. Этого Макар ему позволить не мог, не тот случай. Совсем не тот.

Дед не дал ему ударить копьем, выхватив «ярыгу» и влепив всю обойму в голову, прикрытую поднятой рукой… культяпкой руки. Пули влажно чмокнули, разбрызгав вокруг еще больше темного и едко пахнущего. Макар прыжком оказался сверху, размахнулся, ударил, вбивая костяной наконечник под ребра, прокрутил, нащупав что-то упругое и ритмично бьющееся. Нажал и вдавил копье глубже, еще глубже.

Дед, перехватив древко, кивнул на колотушку, что сам Макар сильно хотел пустить в ход. Размахиваясь, успел заметить раззявленный в вопле рот твари, видневшийся через разлохмаченную маску, темный, вязкий, блестящий вылетающими наружу всплесками. И ударил, крутанув дубинку, чтобы наверняка.

Удар. Еще удар. Макар бил как никогда в своей жизни. Молотил и молотил, превращая ненавистное существо в студень, кисель, отбитую требуху и склизко выпрыгивающий мозг.

– Так, хорош! – Дед поднял руку. – Давай посмотрим.

Хера ли там смотреть, хотел спросить Макар, но спорить не стал.

– Все, что ли? – Дед сморкнулся. Пнул болтавшуюся голяшку, оставшуюся вместо башки чудовища. – Молодец, Макар. Молодец. Курить, сука, хочется, аж уши в трубочку сворачиваются.

Ничего у него не сворачивалось.

Дед поковырялся внутри своего поддевочного жилета, ругнулся, нашел… Вытащил что-то, запаянное в пластик. Сигарету. Зубами стащил пленку, зажал в руке фильтр и прикурил от фитиля фонаря. Затянулся, мотнул головой как-то неуверенно. Кивнул на тварь, залившую кровищей половину коридора.

– Надо же, чего природа не уродит в экстремальном режиме, пипец. Так…

Дед хотел что-то сказать, отшагнул в сторону, поворачиваясь к Макару боком, и оскользнулся на уже подледеневшем полу. Взмахнул руками, смешно и нелепо, подлетел, махнув ичигами и костяно стукнулся о стол, металлический старый стол, из мастерской станции. Об угол…

– Дед? – Макар шагнул к нему с фонарем. – Эй, Дед!

И замер.

Висок Васильева, проломившись, блестел темным и белел острыми обломками кости.

– Дед…

Глаз смотрел в потолок, на разбегающиеся все больше и больше инеистые морозные следы умирающего тепла станции.