«Такое разное прошлое: Пушистый барсук»
Кусок жизни, аккурат между окончанием универа и рождением сына, выпал нам вкусным, ярким, праздничным, растратным, глупым и живым. Пятница не ждалась, а просто случалась. Полтора года заполнились абсентом, сигаретами, вымоченными в абсенте и высушенными в микроволновке, пельменями с пролитым абсентом, прогулками в мороз, чтобы прийти в себя, стробоскопами, музыкой и абсентом втридорога.
Зеленая полынная фея в первый раз звякнула колокольчиком над ухом именно там, в умершем без почестей и донельзя клевом неудачном косплее «Дикого койота». Да-да, так и было.
«Пушистый бар сук» в нулевых кормился выходными, как табачные ларьки – утренней боярой, скупаемой алкашами. Выходные трещали дикими нефтяными бабками, поднимаемыми легко и незамысловато. Девчушки, отплясывающие на стойке, задорно и как бы сексуально оттопыривали задки разной степени красоты, упругости, объемности и прикрытости, желая, как в кино, приобрести за резинку сколько-то там родных русских буратинок.
«Пушистый…» нравился и тянул. Мое желание посидеть в уголке, потянуть ирландское с колой, дымя «восьмеркой» и пялясь на изгибающихся юниц, не раздражало. Кого? Маму моего будущего сына. Она веселилась по-своему, отплясывая на соседнем танцполе с Надеждой, еще не превратившейся в положительно-показательную мать и супругу.
«Пушистый…» беззвучно смеялся, когда ее Саша, в пьяном угаре забравшись на второй этаж и отпущенный ею же, отплясывал пятничный нижний гопак в компании томно гнущейся худенько-грудастой брюнетки, узнавшей, что Санёк ни разу не один, и безапелляционно заявившей: «Ну и дурак!»
Алехандро оскорбился, жестоко выпотрошил карманы, прятавшие денежки, вовремя убранные из забранного бумажника, и не менее жестоко накатил еще. Водки. Чуть позже «Пушистый…» хохотал в голос, наблюдая за бликами на красной Надиной сумке, шарашившей по лысеющей голове Алекса, чуть ли не на пинках спроваживаемого на выход.
«Пушистый…» пах сладким шампанским на кочерыжках, косившим под «Асти», редкими нотами ликеров в коктейлях а-ля «Медуза» или «Блю», «Золотым Родником», дешевым вискарем и сексом. Жутко любил предрассветные обрывки-кусочки ночи после него, и, думаю, таких у нас водилось… в общем, водилось.
Гоу-гоу старались вовсю, закидывая ноги порой чуть не за красивые ушки с по-цыгански массивными серьгами-кольцами, порой, сами понимаете, совершенно случайно, распуская шнурки верхней части как бы одежды и, совсем уж дико и нелепо, только по вине китайских швей, на них лопались швы нижней части. Скромно, безвкусно, но с «о-о-о-о-о» и «кудатыпялишьсякозел?!».
Девочки-девочки-девочки… высокие, низкие, спортивно-упругие, нежно-пухленькие, трогательно-тонкие и развратно-выпирающие, черные, светлые, редко – рыжие, сладко пахнущие и посверкивающие блестками пополам с капельками пота на модно-автозагорелых своих обводах. Они заводили всех, заводясь сами. К двум часам становилось жарко, тугие джинсы нулевых говорили за мужчин круче любых слов, а случайно спадавшие верхние треугольники гоу-гоу не врали. Темные, розовые и почти бесцветные торчащие кончики женских грудей выдавали их с головой.
Она была чуть другой. Она умела и любила танцевать. Именно просто танцевать. Без всяких случайностей, ни разу не замеченных. Ей это было не нужно. Совершенно. Абсолютно. И полностью.
Чуть выше среднего. Чуть крепче рекламируемого. Чуть короче стриженные волосы. Чуть широкоплечая, с чуть более сильной спиной. Чуть большеногая, с длинными, не тонкими пальцами. Чуть полногрудая, чуть… Все эти «чуть» складывались в нечто большее.
Полуприкрытый карий глаз и чуть прикушенная губа. Порой – мелькающий кончик совершенно кораллового языка. Челка, падающая асимметрично, закрывающая ее второй агат. Она знала себе цену. И без выпячиваний крепко-выпирающего, обтягиваемого почти спортивными золотистыми шортами с меняющимися названиями американских городов, собирала куда больше. Все просто. Она умела танцевать и знала себе цену.
Плечо – чуть вперед и вниз, рука – с пояса на бедро и вверх, по груди, по животу, опускаясь ниже и ниже… шаг, незаметный, начинающийся медленной и ласково-обещающей волной.
Раз-два-три… волшебство. Сколько таких, как я, сидело и стояло вокруг? Много, почти все. Качали головами даже девушки и самые стервозные молодые жены.
Она бралась за шест и превращалась в кошку. Ту самую, что желает самый верный муж, уверяющий свою благоверную, что никогда и ни разу даже не подумал. Королева ночи и ее танец…
Стоит ли объяснять, что и мне порой мягко, но очень убедительно намекалось на необходимость присутствия в зале по соседству? Да-да, так и было.
После «Пушистого бара сук» солнце даже не старалось говорить нам «с добрым утром» и не обижалось нашему «здрасьте» только после обеда. Молодость – такая молодость.
