– А как ты спасся? – спрашивает меня священник.

Голос старика словно выдёргивает меня из омута. Воспоминания прошлого не хотят отпускать, держат, хватая за шиворот гнилыми руками. Вздрагиваю. Поднимаю глаза, озираюсь, точно не веря, что я нахожусь здесь, в церкви, а не лежу там – на берегу озера. Пятнадцатилетний пацан в окружении тварей – почти животных, которые хотят тебя сожрать. Гляжу на священника, медленно фокусируя взгляд. Старик как бы выплывает из тумана. Его лицо приобретает резкость.

– Ну?

Я ухмыляюсь.

– Лось спас.

– Это как? – удивляется священник.

Я чешу лоб.

– Да… повезло, наверное, – я тщательно подбираю слова, – вот так в жизни, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Точно защиту кто дал. Как он мне потом рассказал, он сумел сбежать из бокса, где я его запер, а когда началась стрельба и заваруха, вылез на крышу станции спутникового слежения и сидел там с биноклем. Тупо смотрел, что происходит. Даже ставки сам с собой делал, типа кто кого. Я или твари. А потом, по его словам, увидел, что меня окружили, и решил спасти. Говорил, что сам не знает почему, точно под руку кто дёрнул. В общем, Лось спустился по лестнице, прибежал и перестрелял всех ходоков из автомата, – я гляжу на старика, наблюдая за его реакцией. – Я, когда увидел его глаза, он же как бешеный примчался к озеру, то подумал, что и мне пипец. Вальнёт и не почешется. Но пронесло. Не знаю, что на Лося нашло. Помню я орал, чтобы он ко мне не подходил близко. Прям вопил. На группу людей воздействие оружия сильнее, чем на одиночку. Да и от дозы многое зависит, и от устойчивости психики. Всех по-разному накрывает. У кого сразу крыша едет, кто дольше держится. Но часики всё равно тикают. Конец один – смерть.

– А дальше? – священник кладёт руку мне на плечо.

– А что дальше, – я пытаюсь вспомнить, или, точнее, решаю, что рассказывать, а что нет, – я ногу ремнём перевязал, нож выдернул, а потом Лось трос срезал, от растяжки антенны, и тащил меня на нём до забора. Это, чтобы расстояние между нами увеличить. Мы как за периметр «Гудка» выползли, так сразу полегчало. Проблевались только и слабость накатила с тошнотой, точно с бодуна. Затем по рации с Винтом связался и сказал, что выход свободен, только надо по одному тикать. Так и выходили. Один придёт. Мы сообщаем. Прикрываем. Идет следующий. Винт последний вышел. Злой как чёрт. Хотел мне по башке настучать, за неповиновение, но я под обезболивающим, Хлыщ промедола вколол. Так что мне до лампочки всё было. Решили домой возвращаться. Ребята носилки сделали и так до железки меня донесли. Даже Седой, со своей ногой, и Митяй пёрли, представьте, и не жужжали, только матерились по тихому. Там уже проще. Сели на «пионерку», ну мотодрезину, – поясняю я, видя недоумённый взгляд священника, – так и доехали до Убежища.

– Это всё? – интересуется старик.

– Это только начало, – я усмехаюсь. – Получается, что я вроде как всех спас, и про «Гудок» больше всех узнал. В общем, пока мы обратно ехали, у меня в голове план появился как ништяки из части забрать и самому там не сдохнуть. Я решил Бате о нём рассказать с глазу на глаз. Выслужиться, наверное, хотел, подняться.

– И как, получилось? – старик поднимается, словно чувствуя, что я хочу выговориться.

– Ага, – киваю я, – более чем.

– Давай Сергий, рассказывай, – настаивает священник.

– Да тварью я оказался, – тихо говорю я. Видя, что старик повернулся ко мне спиной и мне не придётся смотреть ему в глаза, продолжаю: – У нас, при больнице, ещё до Удара, было психиатрическое отделение. Короче, – я набираю полную грудь воздуха, – я всё рассказал Бате о том, как воздействует пси-оружие и о Михе – бомжике этом, что он смог выжить там. Среди выродков в больничном комплексе дебилов хватало, не психов, а именно слабоумных. Мы их «сто восьмыми» называли. Я предложил Бате заходить в часть двойками – боец плюс дурик. Остальные по периметру сидят и прикрывают. Пока выродок хабар собирает и приносит, чистильщик издалека его прикрывает, а остальные потом всё забирают. Единственное, «сто восьмого» собаки могут подрать, так и было, часть выродков потеряли, но собак мы со временем перестреляли. Да и после того, что мы видели, постепенно научились миражи от правды отличать. В общем, так «Гудок» и чистили. Не торопясь. Мы его Территорией окрестили. А что, погоняло что надо. Локалки, места стрёмные есть и прибыток для смелых. А взять было чего. Тащили и тащили. Оружие, патроны, одежду, инструменты. Так двойками и работали. Долго конечно, зато надёжно. Со временем даже карту составили, куда можно, а куда нельзя соваться. Выродка запускали и смотрели, как он себя поведёт. Выживет, крыша окончательно поедет, или выдержит и вернётся. Это как во время войны минные поля чистили, запуская на них военнопленных. И главное, – я понижаю голос, – наши потом способ придумали, как подольше продержаться, надо самогонки или водки хряпнуть. Не до пьяна, а так, чтобы чуть по шарам дало. Не знаю точно, как это работало, не пробовал, но ребята говорили, что получалось: одно на другое наслаивалось и вроде как страх уходил. Некоторые «колёса» жрали, в медблоке на жратву меняли. Короче, кто как справлялся, только бы выжить в части. Только потом крыша у многих ехала. Батя приказал таких сразу отстреливать, чтобы в ходоков не превратились. Или ребята от эйфории ошибки совершали и сами дохли, – я перевожу дух, продолжаю: – Кто побывал на Территории, менялся. Так или иначе. Разные случаи бывали. Слухи ходили, что это как заразная болезнь. Цепляет всех. Без исключений. Изменился и я. Что-то умерло внутри, пока я душил Миху. Точно я убивал себя. Наверное, это плата за страх. Другие тоже через это прошли.

– Ты себя винишь в этом? – интересуется старик, поворачиваясь ко мне.

– Отчасти, – быстро отвечаю я, – у всего есть цена и мы её заплатили. Когда из части транспорт выгоняли – грузовики, «восьмидесятку», ну БТР, – поясняю я на всякий случай, хотя священник машет мне рукой: «мол знаю, продолжай», – «мотолыгу», – перечисляю я, – одну смогли завести, «козёл» тот фартовый из Сертякино забрали, Бате подгон, запасы горючки нашли, да… до фига короче. Если бы не прибыток из «Гудка», туго нам бы пришлось, а так Убежище в силу вошло.

– А сколько вы людей потеряли, – вворачивает священник, – ты думал об этом?

– Да, – киваю я, – много, просто хотели выжить.

– Или доминировать? – не соглашается старик. – Подчинить других?

– Называйте как хотите, – я сжимаю кулаки, – я себя уже наказал, дня не проходит, чтобы я о Михе не вспоминал.

– Забыть не можешь?

– Глаза, – поясняю я, – он словно смотрит на меня оттуда, – я озираюсь по сторонам.

– Из мира мёртвых? – уточняет старик.

– Да, – киваю я.

– Ты думаешь, его убийство – твой самый страшный грех? – священник пристально смотрит на меня.

– Угу, ведь так?

– Твоя ошибка в том, – отвечает старик, – что ты пытаешься взвесить свои грехи и найти самый по твоему мнению главный. А суть в том, что все они равны. Нет греха среднего, самого страшного или незначительного. Важно то, как они совершаются.

– А если это были просто ошибки? – пытаюсь я вывернуться.

– Грех – деяние осознанное, намеренное, а ошибки совершаются по незнанию. Не сравнивай их, – поясняет священник. – А главное, – старик выдерживает паузу, – не сваливай совершенное тобой на других, ты сам за всё в ответе. Уразумел?

– Да, – начинаю я. – И как мне дальше жить? Со всем этим?

– День за днём, – тихо отвечает священник, – ты уже догадываешься, что с тобой не так?

– Все, кто мне дорог, погибают, – цежу я сквозь зубы.

– А почему? – пытает меня старик, заставляя вспоминать прошлое.

– Я убивал.

– Держа в руках огнестрельное оружие, – священник понижает голос, – от него всё зло, потому что убивает на большом расстоянии. А если как встарь биться, глаза в глаза, да на мечах, один на один, глядишь и войн меньше стало бы. Здесь дух особый нужен, смелость, это тебе не из-за угла шмалять. Воля требуется, чтобы кровь пустить. Сталь обагрить. Сто раз подумаешь, прежде чем сделать.

– Поэтому у вас нет автоматов и ружей? – спрашиваю я.

Священник хитро глядит на меня.

– То есть, если я хочу жить здесь дальше, то я должен отречься от него?

– От своего прошлого, Сергий, – поясняет старик, – ты можешь или измениться, или остаться прежним и тогда тебе здесь нет места. Усмири гордыню. Стань обычным человеком, собой, настоящим. Это испытание, которое ты должен пройти. Понятно?

Я киваю.

– Тогда с чего мне… – я не успеваю закончить вопрос, как внимание привлекает отдалённый шум голосов. Бьют в колокол. Звон как стон разносится над монастырём.

Старик смотрит на меня. Я вскакиваю с лавки. Поддерживая священника за руку, я помогаю ему выйти из церкви. Мы стоим на крыльце и видим, как возле ворот мелькает свет факелов. На стенах отражаются зыбкие тени. Слышен гомон возбуждённых голосов. Раздаётся конское ржание и скрежещущий звук.

– Ворота открывают? – предполагаю я.

– Похоже, – старик сжимает посох, – кого там нелёгкая принесла среди ночи? Идём!

Священник быстро, как может в силу своего возраста, спускается по ступенькам лестницы вниз. Я иду за ним, чувствуя нарастающее чувство тревоги. А оно меня ещё ни разу не подводило. В голове хаос из мыслей.

«Если оружие моё проклятье, и я должен от него отказаться, то как выжить в этом мире? Не матом же от тварей отбиваться? Или надеяться только на других? На отверженных? Нет это не моё, но и выхода другого нет!»

Думая о том, что мне предпринять дальше, я не замечаю, как мы подходим со стариком к выходу – к центральным воротам. Дозорные на вышках смотрят вниз, шаря взглядами по дороге к монастырю. Их нервозность передаётся и мне. Замечаю, что возле ворот стоят человек десять. Все вооружены. Среди них сразу выделяю Яра. Гиганта из-за роста и ширины плеч невозможно ни с кем спутать. За спиной у него арбалет. Через плечо висит котомка.

Чуть поодаль стоит Данила. Парень держит под уздцы трёх, отдалённо похожих на лошадей, осёдланных животных. Мутанты. Я не могу отвести от них взгляд. В холке они примерно по плечи Данилы. В глаза бросается длинная, как у лохматой собаки шерсть, короткие чуть кривые жилистые ноги, мощное приземистое туловище, черные гривы и короткие хвосты. Масть распознать не берусь. Скорее тёмно-серый цвет. В глазах, размером с кулак, отражаются отблески пламени. Видимо эти животные хорошо видят в темноте.

Разглядывая «лошадей», я совсем забыл, почему мы пришли сюда. К воротам быстро подтягиваются наспех одетые мужчины. Женщин не видать. Подходим ближе. Люди тихо переговариваются, указывая на кого-то лежащего на снегу. Священник, подняв посох и громко крикнув: «Дорогу!», – протискивается сквозь гудящую толпу. Я иду за ним.

Мужчины оборачиваются. Смотрят на меня. Я стараюсь не глядеть им в глаза. В свете факелов их лица кажутся окрашенными кровью. Мы со стариком останавливаемся в центре импровизированного круга.

Вижу, что на снегу, привязанный к волокушам, сделанным из свежесрубленных веток, лежит человек. Лица не разглядеть под капюшоном рваной куртки. Одежда запорошена снегом и покрыта наледью. Похоже, что он обморожен, но, судя по стонам, жив.

«Били они его что ли? – думаю я, рассматривая суровых бойцов, стоящих в центре толпы. – Отверженные. Эти могут».

Воины сжимают оружие – копья и топоры. К священнику подходит Яр.

– Вот. Взяли. Недалеко от монастыря ходил. Точно вынюхивал чего. Ребят увидел и сразу дёру дал. По руслу реки думал уйти, но от нас с Ладом не уйдёшь, – гигант хлопает рукой по котомке, из которой раздаётся недовольное ворчание, – он чуть в полынью не провалился. Вытащили. Брыкался. Кусался. Норовил ударить, но я его усмирил, – Яр показывает кулак, – а чтобы не сбёг, привязали к волокуше и сюда притащили. Мало ли что он тут делал. На обычного путника не похож. Надо порасспрашивать будет, кто, откуда, куда.

– Даа… к вам… я шёл… – шипит человек.

Его голос странно звучит, словно ему тяжело говорить, и он выдавливает каждое слово.

– Развяжите его! – приказывает священник.

Яр наклоняется и быстро разрезает верёвки. Затем рывком поднимает незнакомца и сбрасывает с его головы капюшон. При виде его лица кто-то охает. Кто-то отворачивается.

На нас смотрят огромные выпученные глаза, которые точно прилеплены к непропорционально огромной для тела голове. Вместо носа у мужика – провал в черепе, сквозь который видна носовая полость. На вид ему из-за морщин, изрезавших бороздами лицо, лет сорок – сорок пять, хотя глаза выглядят молодо.

Чувствую, как к горлу подкатывает тошнотворный ком. Неприятное зрелище. Продолжаю разглядывать урода дальше.

Лысый череп выродка удлинён и покрыт бугристыми шишками. Уши настолько маленькие, что кажется, что их обрезали. Урод обводит толпу взглядом. Утирает разбитый рот рукавом куртки и зло скрипит:

– Чего… вылупились… Не… в цирке! Или… давно… калек не видели? Тоже мне… святоши собрались! Впятером… на одного!

Слова вылетают у него прямо из дыры на лице. Выродок, зло сверкнув глазами, заматывает лицо шарфом.

– А ты погодь бузить! – осекает урода священник. – Чем нас стыдить, о себе лучше расскажи. Место у нас тихое, на отшибе, сторонние не ходят, лихих людей мы спроваживаем, а добрым путникам мы завсегда рады. Ты кто таков, а? Откуда пришёл? Времена сам знаешь сейчас какие, веры никому нет.

– Из Дубровиц я, – отвечает выродок, – слышали?

При слове «Дубровицы» я вздрагиваю.

«Мир тесен, – думаю я, отказываясь верить в такое совпадение, – это же совсем рядом с Убежищем. Там, как раз в посёлке, выродки обосновались. Целая община. И по слухам они не брезгают человечиной».

Я смотрю на урода. Молчу. Выжидаю, что скажет старик.

– Это, где Подольск? – уточняет священник.

Урод кивает.

– Оттуда.

– Далеко… – тянет старик, – пёхом, что ли шёл?

– Да.

– Один?

– Угу, – отвечает выродок, – один, остальные не захотели.

– Остальные? – оживляется Яр. – Кто?

– Люди из общины, – шипит урод, – не поверили мне, что ваша обитель существует.

Я быстро переглядываюсь со священником.

– Звать как? – Яр с недоверием смотрит на выродка.

– Штырь! – урод начинает ржать и его смех напоминает треск разрываемой простыни.

– По имени! – рявкает священник. – Ты не в кабаке!

– Да что мы с ним нянчимся! – теряет терпение Михаил – здоровяк, который косо смотрел на меня, когда мы ели в трапезной. – Выкинуть его, а то он дурика включил.

По толпе идёт одобрительный ропот. Старик поднимает руку. Люди сразу замолкают.

– Ну, я жду, – священник буравит взглядом выродка.

– Олег, – тихо отвечает урод, – мать так всегда звала, пока я не обморозился, – Олег снимает рукавицу с левой руки и показывает обрубки пальцев, – а потом уже по кличке все стали.

Я смотрю на выродка и ловлю себя на мысли, что с одной стороны мне его безумно жаль, а с другой я ему не доверяю.

«Бьёт на жалость, – думаю я, – и бьёт грамотно, дозированно выдавая информацию. Научил кто? Поглядим, что дальше будет».

– Про нашу обитель откуда знаешь? – продолжает допрос Яр.

Олег исподлобья глядит на мутанта.

– Слухи ходили, люди разное рассказывали. Там, сям, что монастырь есть в Раменском районе, где живут такие как я. Мало кто верил. Давно хотел проверить, только случая подходящего не было, чтобы из общины уйти.

– А теперь, появился? – с издёвкой в голосе спрашивает Михаил.

– Да, – не задумываясь отвечает выродок, – несколько дней назад к нам пришел отряд чистильщиков. Ну, вооруженных людей из убежища в Подольске, – добавляет урод, – Они кого-то искали, а когда не нашли, перестреляли многих и сожгли посёлок. Вот я и решил уходить.

– А как ты оттуда дошел, один и без оружия? – не унимается Яр. – Где рюкзак, сумка, припасы? Или ты хочешь сказать, налегке пёхом столько километров отмахал?

– Когда вы за мной погнались, – цедит выродок, – я котомку в полынье упустил. Там и пистолет был, и жратва и одежда запасная.

– Складно говоришь, – бубнит Яр, – а главное – проверить нельзя.

– А ты сходи нырни! – издевается Штырь. – Может найдёшь чего, пригодится!

– А ты не язви, – глаза Яра наливаются кровью, – а то я тебя в прорубь макну, а по весне вытащу. Понял?!

Урод кивает.

– Усёк, чего уж тут.

Я слушаю рассказ Олега и мысленно прокручиваю события этого месяца. Провести карательную операцию – это в духе Бати. Значит искали меня и не нашли. Конечно проверить слова урода нельзя, но выродки ненавидят нас. Пока у Олега всё складывается, но веры ему нет.

– Сергий, – неожиданно обращается ко мне Михаил, – выходит он твой земляк?

Я про себя обзываю бойца идиотом, но следя за реакцией Штыря не замечаю, чтобы он вздрогнул или сильно удивился.

«Или он слышал, что меня спасли, или, если он на задании, у него железные нервы, – думаю я, – в любом случае, если его оставят здесь, то он узнает, кто и откуда я, значит врать не буду».

Жизнь снова подбрасывает мне задачу со множеством неизвестных, от решения которой зависит судьба многих людей.

– Ты из Подольска? – тихо спрашивает меня выродок.

– Да, – нехотя отвечаю я, мучительно придумывая, что можно рассказывать, а что нет.

– Из Убежища?

Я замечаю, как блестят глаза урода.

– Да, – киваю я.

– Тварь! – неожиданно взрывается Олег.

Он бьёт меня кулаком в челюсть. Я не успеваю среагировать. Пропускаю удар. Падаю. В голове точно гудит трансформатор. Я лежу на снегу и мне не хочется вставать. Вижу, как на выродка наваливается толпа, но людей останавливает грозный оклик священника.

– Назад! – кричит старик. – Не трогать его!

Толпа повинуется. Михаил скручивает руки Штыря за спиной. Я пытаюсь встать, думая о том, что после того, как меня свалил урод, я в глазах общины упал ниже плинтуса. Хотя… Ещё несколько дней назад я разбил бы ему морду, а теперь… Плевать! Думаете меня сломали? Я и сам не знаю ответ на этот вопрос. Просто, после всех разговоров со священником, внутри меня словно что-то щелкнуло, там в душе, а вместе с ней изменился и я. Это не апатия, скорее новое знание, которое заставляет переосмыслить всю жизнь.

Я кряхтя поднимаюсь. Утираю кровь с разбитых губ. Равнодушно смотрю на выродка. Думаю, мой взгляд уловил священник. По крайней мере он искоса глянул на меня. Штырь часто со свистом дышит. В его глазах мерцает огонь факелов.

– Что, тварь, – обращается он ко мне, – получил? Жаль мало! Таких сук, как ты, и твоих друзей сразу резать надо! Жаль не встретились с тобой раньше! На такое говно пулю жалко тратить! Собственными руками удавил бы!

– Олег! – рявкает священник. – Ещё одно слово и тебя выкинут за ворота!

– Велика потеря! – язвит Штырь. – Если вы, таких как этот, – он кивает в мою сторону, – у себя держите!

По толпе идёт ропот. Вижу, что многие соглашаются со словами урода, но открыто поддержать его не осмеливаются.

– Довольно! – священник поднимает руку. – Завтра будем думать, что с тобой делать, а теперь расходимся, утро вечера мудренее, тем более на таком холоде.

Толпа тихо галдя рассасывается. Урода ведёт Михаил. Замечаю, что священник и Яр, как бы замешкавшись, отходят в сторону и начинают о чём-то разговаривать. Я, проводив взглядом людей, подхожу к ним.

– Что думаешь? – спрашивает меня Яр.

– Слишком много совпадений, – я пытаюсь сформулировать, что конкретно меня беспокоит, – точно он роль отыгрывает.

– Я тоже так думаю, – говорит священник, – ты точно его раньше не видел?

– Нет, – я мотаю головой, – незнакомый, но мало ли их таких шарится по окрестностям Подольска, всех не упомнишь. Хотя выродки терпеть нас не могут. Если он засланный, то странно, как он на это согласился. Они с нами особо не сотрудничают, если только под пытками или за жратву.

– Предатели всегда найдутся, – шипит Яр, – главное знать на что надавить, и твой Колесников об этом хорошо знает.

– Так, – теряет терпение старик, переступая с ноги на ногу, – уходим, не май месяц на дворе. Завтра всё обсудим, я ещё Эльзу попрошу с ним побеседовать, как раз по её способностям дело, пусть прощупает его, а там по делам его и решим, как с ним поступать, но отпускать, до выяснения, не будем.

«Держи друга рядом с собой, – вспоминаю я восточную мудрость, – а врага – еще ближе».

Священник не перестаёт меня удивлять. И, признаться честно, я иногда теряюсь, кто он больше – божий человек или хитрый расчётливый стратег, думающий на несколько шагов вперёд.

За всеми этими мыслями я не замечаю, как ноги сами несут меня по натоптанной дороге. Яр и священник идут впереди. Оборачиваюсь. За мной плетётся Данила, ведя под уздцы жеребцов. Из ноздрей вырывается пар. Бока часто вздымаются, хотя они не бежали. Я замедляю шаг.

– Что это за животины? – я протягиваю руку, пытаясь погладить по морде мутанта.

– Осторожнее! – вскрикивает парень. – Может откус… – но я, не обращая внимание на предупреждение, уже веду рукой по типа лошадиной морде. Животное заметно напрягается. Угольно-чёрные глаза внимательно смотрят на меня. Рот открывается, и я вижу ряд острых зубов с клыками, заходящими за верхнюю губу. – …откусить пальцы, – заканчивает Данила, – а ты ему понравился, – парень улыбается, – он никому из чужих так не позволяет с собой обращаться. Правда, Буран? – парень треплет «коня» по загривку. – Это Крепыш, – Данила кивает на приземистого, увитого буграми мышц мутанта, – третий Ворчун. Мы его так зовём, потому что он постоянно фыркает и не любит ходить под седлом.

Я окидываю взглядом животных. Они мне кажутся какими-то нереальными существами. В мире, где за небольшой кусок мяса убивают, четвероногое, которого ещё никто не сожрал воспринимается как вызов.

– Откуда они у вас? – я глажу Бурана по шее. Странное чувство. В той – прошлой жизни – до Удара, лошадей я видел только мельком. И нужно было случиться катастрофе, чтобы почувствовать силу, заключённую в благородном животном.

– Мы их называем пластовнями, – отвечает Данила, – из-за ног, глянь.

Я смотрю вниз и вижу, что копыта у мутантов раза в два крупнее обычных и покрыты густой шерстью.

– Они и по снегу глубокому, и по грязи раскисшей запросто передвигаются, – продолжает ликбез Данила, – только бегают не очень быстро, зато сильные и выносливые и жрут всё подряд. И сено и кору и даже падаль. Всё харчат. Так и выжили. Здесь недалеко большая конеферма была. Видимо после войны лошади разбежались, те кого не сожрали, со временем изменились. Адаптировались к новой среде обитания. К нам прибилось несколько голов. Мы с их помощью тяжести таскали.

– Ты их в конюшню ведёшь?

– Угу, – кивает парень, – там, – он машет рукой вперёд.

– Мне можно будет прийти? – спрашиваю я.

– Приходи, – Данила улыбается, – там работы всегда хватает.

– Навоз откидывать? – ухмыляюсь я.

– И навоз покидаешь и ездить, если захочешь, научишься, – смеётся парень.

Мы доходим до развилки. Я поворачиваю направо. Иду к братскому корпусу. Безумно хочется спать. Поворачиваю голову и смотрю вслед Даниле и жеребцам, назвать их пластовнями у меня язык не поворачивается. Силуэты парня и коней быстро исчезают в темноте, а их следы заметает снег…

Однообразные дни слились в одну непрерывную ленту. Раннее утро. Подъём. Работа на биогазовой станции или на фермах. Короткие перерывы на обед. Возвращение в каморку. Сон, похожий на забытьё, и всё начинается с начала.

Холода и не думают заканчиваться. Солнца почти нет и, как говорят в монастыре, это самая длинная зима на памяти старожилов. За эти дни я лишь пару раз перебросился со священником несколькими предложениями, хотя, по мере возможности, ходил на службы и слушал его речи. Наверное, я уже все ему рассказал.

Живя в общине, в окружении стольких людей, я чувствую себя одиноким. И мне это нравится. Труд до отупения, когда все движения доведены до автоматизма и тебе плевать на своё будущее. Живёшь одним днём. Но, наверное, впервые в жизни я счастлив по-настоящему. Хотя физически работать тяжело, это лучше, чем ползать на брюхе по грязи с винтовкой, красться и убивать людей. Я приношу пользу. Пожинаю, как говорит священник, плоды своего труда.

Вместе со мной на фермах трудится и Штырь. Хотя вслух я зову его по имени, неприязнь к нему я не смог преодолеть. Мужик он не разговорчивый, угрюмый, да это и понятно, при его-то внешности, но хотя Эльза сказала, что не видит в нём опасности, гнили, как она говорит о предателях, что-то заставляет меня быть настороже. Будит прежние инстинкты. Хотя работает он хорошо. Не халтурит. Быстро взрыхляет землю или носит воду для полива. Живёт тоже здесь, в ангаре. Напросился. Сказал, что в самом монастыре, из-за своего уродства, будет чувствовать себя неуютно, а здесь народу поменьше. Так и живёт в наспех сколоченной каморке. Изредка приходит на службы в церковь. Николаю помогает. Ничем не выделяется. Да и чёрт с ним!

Настоящей отдушиной для меня стали конюшни. Как бы я не устал, но вечером я всегда навещал Бурана, угощая коня припасённым с обеда кусочком черствого хлеба или настоящим гостинцем – пойманной крысой.

Наградой становилась возможность погладить жеребца. Я даже научился ездить верхом. А ещё мне перестала сниться Машенька и я больше не вскакиваю в холодном поту среди ночи. Мне даже удалось наладить некий нейтралитет с Ксенией. Мать Авдия перестала относиться ко мне как к врагу. Скорее, я стал для неё некой разновидностью домашнего животного, приносящего пользу. Например, злым псом, который вроде как нужен во дворе частного дома для охраны, но к которому никогда не привяжешься. Меня это тоже устраивает.

Перебирая в голове мысли, я не сразу реагирую, когда меня окликают по имени.

– Сергий!

Я, перестав переливать воду из колодца в деревянную бадью, поворачиваю голову и смотрю на Авдия. Мальчик стоит в метре от меня. Как всегда, одетый в залатанную, но хорошо перешитую из взрослой телогрейку. В руке он держит маленький свёрток.

– На, – он протягивает мне что-то завёрнутое в бумагу.

– Что это?

– В трапезной дали, – отвечает малец, – сегодня мы праздновали именины, всем раздали торту.

Я разворачиваю гостинец. На ладони у меня оказывается горбушка чёрствого хлеба, намазанная сверху тонким слоем засахаренной сгущёнки. Белое на чёрном. Действительно похоже на торт.

– А ты? – спрашиваю я. – Съел свой кусок?

– Угу, – врёт мальчик, – младшим по два давали. Я один тебе приберёг.

Я усмехаюсь.

– Ты же знаешь, что обманывать старших нехорошо.

Авдий смотрит на меня темными глазами.

– Это грешно?

Я киваю.

– А если во благо? – не сдаётся малец. – Что тогда?

– Ты же сам знаешь ответ.

Авдий глубоко вздыхает, видимо пытаясь решить сложную задачу и уложить всё в голове.

– Давай сделаем так, – я разламываю хлеб пополам и протягиваю кусок мальчику, – сделаем вид, что ты мне ничего не говорил, а просто угостил. Договорились?

– Да! – глаза мальчишки загораются, а обветренные губы трогает лёгкая улыбка.

Мы жуём засохший и отдающий плесенью хлеб не торопясь, смакуя каждую крошку и наслаждаясь тишиной морозного дня. Горбушка горчит, но мне кажется, что это самое вкусное лакомство, которое я пробовал в жизни.

– Скажи, – начинает Авдий, – это похоже на настоящий торт?

– Ну… – тяну я.

– Только правду, – настаивает пострел, – я же никогда не ел настоящий.

– Если только очень отдалённо, – отвечаю я, – представь торт, называется «Прага». Такой круглый, как каравай, темно-коричневый, со светлыми слоями крема внутри. Горечи нет совсем, мягкие сладкие коржи. Ты его ешь, а он тает во рту. Прям слюнки текут. Ммм… Объеденье! Я бы целый сейчас съел!

– Один?! – восклицает Авдий. – Да ладно тебе!

– Ну, с тобой бы точно поделился, не стал бы в одно рыло хомячить! – я слегка тычу мальца кулаком в плечо.

Он смеётся. Раскатисто. Задорно. Я ловлю себя на мысли, что если посмотреть на нас со стороны, то можно подумать, что это мой сын. Наверное, я так себя и чувствую по отношению к нему.

– Ну всё, нам пора. Беги, а то мать заругает! – я подталкиваю пацана к виднеющемуся метрах в пятидесяти от нас ангару.

– Нее… – тянет он, – она сейчас у Николая, они решают, как лучше провода тянуть к новой теплице. Он ворчит на неё всё время, что она с овощами своими уже достала его. Энергии и так на всех не хватает.

– Так, и нам есть тоже что-то надо, – вворачиваю я.

– Да, ужж, экономить приходится, я слышал, хотят урезать порции, народу слишком много. Особенно те скитальцы, которые к нам в этом месяце пришли.

– Думаю расширять хозяйство придётся, – мы разговариваем как заправские фермеры, на равных, – а то всех не прокормить.

– Я не хочу всё время в земле возиться, – неожиданно заявляет Авдий, – надоело.

– А кем ты хочешь стать?

– Ну… – малец заглядывает мне в глаза, – ты же маме не расскажешь, точно?

– Клянусь! – я кладу руку на грудь.

– Хочу с оружием научиться, владеть им, – серьёзно говорит Авдий.

– Но тогда тебе придётся стать отверженным.

– Ну и пусть! Это лучше, чем сидеть и бояться! – мальчик сжимает кулачки. – За отца отомстить! Ты бы научил меня?

Вопрос застаёт меня врасплох. Я пообещал священнику забыть о прошлом, тем более стоит мне взять оружие в руки и все, кто мне дорог, погибают. А Авдий мне дорог.

– Ты же знаешь, я оставил свои умения в прошлой жизни, – отвечаю я, – забыл поди уже. Это лучше к Яру обратиться.

Мальчик мотает головой.

– Не говори так, я не верю. Невозможно такое забыть.

Я знаю, что он прав, руки всё помнят, но я вру:

– Без тренировки быстро умения уходят. Я бы сейчас в мишень и с сорока метров толком не попал бы.

– Не может быть?! – удивляется Авдий.

– Точно! – настаиваю я.

– А с холодным? – не сдаётся мальчишка.

– Ну тут я вообще не советчик, – я смеюсь, – у Азата спроси.

– Он мне не покажет, – огорчается Авдий, – я его знаю, скажет – мал ещё.

– А может, ну его это оружие, а? – я вопросительно смотрю на пацана.

– Нее… – тянет малец, – я решил научусь обязательно.

– Тогда подрасти сначала, а там видно будет.

Мальчишка открывает рот, чтобы ответить, но в этот момент ему в грудь прилетает снежок. Я поворачиваю голову. Вижу, как из-за ближайшей к нам теплицы выглядывает ребятня – человек пять или шесть ровесников Авдия. Они смеются.

– Ах, ты… – Авдий явно хочет выругаться, но вовремя осекается, – Димон! – мальчик сжимает кулак. Потрясает им в воздухе, затем нагибается и, зачерпнув пригоршней снег, начинает быстро лепить снежок. Размахнувшись, он кидает его. Попадает в скат купола теплицы. Снова раздаётся смех.

– Мазила! – доносится звонкий голос.

Авдий бросает на меня быстрый взгляд. Раздувает щеки. Видно, что он злится.

– Беги! – говорю я ему. – Наподдай Димке, а то он вместо работы дурью мается.

Авдий, шепча под нос: «Ну я тебе задам!», – срывается с места. Пацан несётся по протоптанной в снегу тропинке так, что только пятки сверкают. Из-за теплицы как стая кроликов выбегает ребятня. Они, смеясь и что-то весело крича, улепётывают в сторону ангара. Я смотрю им вслед, вспоминаю себя в их возрасте и на мгновение забываю, в какое страшное время мы живём.

«Дети есть дети, – думаю я, – даже если мир провалится в ад, они всё так же будут играть и смеяться, и это единственное, что не изменится никогда…»

Нас здесь человек пятнадцать – мужчин, женщин и детей разного возраста. Мы сидим за длинным, сбитым из досок столом, который накрыт старыми рекламными баннерами. Едим молча. Ложки часто стучат по донцам алюминиевых тарелок, в такт размеренного грохота парового двигателя. Время поджимает. Мы припозднились с трапезой. Каждый хочет быстрее управиться с едой и отправиться спать.

Я искоса поглядываю на Олега. Штырь сидит напротив меня и, ничуть не стесняясь своего уродства, сняв повязку с лица, наворачивает похлёбку за обе щеки. Никто не показывает на него пальцем. Даже ребятня, сидящая с нами – взрослыми за общим столом, привыкла к нему. Аппетит, нагулянный после тяжелой работы, ничем не испортишь.

Перевожу взгляд на Николая. Он ест не спеша, медленно орудуя ложкой в тарелке, словно пытаясь выловить куски получше. Его размеренные движения ещё больше усиливают сходство с насекомым.

– Опять на нас экономят! А ведь мы пашем тут как проклятые! – фыркает Фома, тупо пялясь в миску. – Баланда!

Я поднимаю глаза. Этот мутный хмырь бесил меня ещё при первой встрече на сходе, а теперь мне хочется просто дать ему в лоб.

– А ты чего вылупился! – харкает Фома, глядя на меня. – Дерьмо уже всё раскидал?

Я молчу. Отламываю корочку от хлеба и бросаю её в тарелку, чтобы немного размочить прогорклую горбушку.

– А ты своё говно с нашим не мешай! – выпаливает дед Пантелей. – Оно у тебя дюже вонючее, как и ты сам! Аж глаза режет!

Ребятня прыскает от смеха. Взрослые улыбаются. Фому мало кто переваривает. Я не понимаю, как его, из-за склочного характера, терпят в обители.

Фома открывает рот, силясь что-то ответить, но на него цыкает Николай:

– Харе! Доедаем и спать! Время позднее, а вставать рано.

Замечаю, что Ксения бросает на меня косой взгляд. Затем смотрит на сына, сидящего рядом с ней, и что-то тихо спрашивает у него. Пацан мельком смотрит на меня, а потом мотает головой.

«Опять ей донесли, что Авдий со мной болтал, – думаю я, – вот ведь люди есть, всё неймётся им!»

Я не подаю вида, что заметил её взгляд. Не знаю почему, она запрещает мальчишке общаться со мной. Может быть догадывается, что он мне стал почти как сын? Материнская ревность?

Закончив ужин, мы встаём из-за стола. От одной мысли, что сейчас придётся выйти на мороз и идти по тропинке в монастырь в сильный ветер, меня передёргивает. Остальные, думаю, испытывают те же эмоции. Снаружи на вышках сидят лишь двое дозорных. Им конечно тяжелее, чем нам, но мне от этого не легче.

Люди тянутся к выходу. Взрослые идут молча. Только ребятня о чём-то живо переговаривается. Едва Фома берётся за дверную ручку, как ветер приносит протяжный вопль, который заглушается отчаянным лаем псов. Мы замираем. Прислушиваемся. Мгновение спустя издалека слышится приглушенный крик.

– Сдохни, тварь!

Похоже, что орал кто-то из дозорных. Внезапно доносится звук, похожий на хлопанье белья на ветру. Сверху слышится металлический грохот, словно огромная птица камнем упала на ангар. Затем раздаётся громогласный рёв.

– Это летуны! – взвизгивает кто-то из женщин.

«Или демоны», – думаю я.

Её крик действует как удар хлыста. Секундная растерянность сменяется действом. Николай подбегает к двери. Рывком отбрасывает белого как мел, Фому, который уже почти открыл её. Лязгает засов.

– Живо! – орёт Николай. – Бабы с детьми прячемся! Ты! – палец упирается в грудь Михаила. – Арбалеты и топоры там! – Николай машет рукой в сторону стеллажей у противоположной стены.

Воин не заставляет просить себя дважды. Он срывается с места. За ним бегут ещё трое мужчин из числа трудников. Остальные – ребятня и женщины с круглыми от ужаса глазами – озираются по сторонам.

– Чего встали?! – рявкает Николай, поднимая крышку люка, ведущего в подпол. – Ксюха, берёшь в охапку детей, сколько влезет, и ныкаешься с ними здесь! Остальные! – Николай обводит взглядом перепуганных женщин, одна из которых прижимает к себе ревущую девчушку, – выбрасывайте инструменты и лезьте в шкафы! Они из металла. Там они вас точно не достанут. Фома, Сергей, Пантелей, Олег за мной!

Я бегу за мутантом. Мы проходим через усиленный дверной проём, огибаем бешено стучащий паровой двигатель и оказываемся в задней части ангара, где находится биогазовый реактор и запасной выход. Николай дёргает дверь, проверяя надёжно ли она заперта. Затем поворачивается к нам.

– Сергей, вы с Олегом сидите здесь. Бдите! Они не должны пролезть сюда, пока к нам не придёт помощь!

– А когда она придёт? – спрашивает Штырь.

– Скоро! – бросает мутант. – Главное – продержаться.

– Скажи это тем, кто остался снаружи! – выпаливает Фома. – Они уже сдохли! Чёрт меня дёрнул с вами на ночь остаться!

– Заткнись! – дед Пантелей отвешивает Фоме оплеуху. – Сыкло!

Фома хватается за покрасневшую щёку и обиженно кривит губы. Из уголка рта тянется вязкая нить слюны. Он похож на поганку, которую хочется пнуть. В этот момент издали долетает протяжный колокольный перезвон. Словно дождавшись его, демоны царапают когтями металл ангара. Сталь прогибается под тяжестью тел. Судя по звукам, твари пытаются отодрать листы с крыши.

– Выдержат? – спрашиваю я.

Николай кивает.

– Должны.

– А чем отбиваться от них? – Олег озирается по сторонам.

– Вон, – Николай кивает в сторону верстака, рядом с которым лежат кувалда и лом, – чем не оружие?

При этом слове я вздрагиваю, помня о том, что обещал священнику. Выродок ухмыляется, подходит к столу и поднимает молот. Коренастый, с кувалдой в руках он становится похож на гнома.

– Ну что, земляк, – Олег смотрит мне в глаза, – сдюжим?

Я киваю.

– Вы, – Николай смотрит на Фому и Пантелея, – хватайте лопаты и за мной. Ребятам помогать будем, если твари прорвутся.

Судя по поведению Николая он в такой передряге не в первый раз. Знает, что делать.

– Ваша задача держать дверь, – приказывает Николай, – взломать они её не смогут, но вдруг. Крайний вариант, если пролезут, в бой не вступать. Отходите к нам и запираете за собой внутреннюю дверь в отсек. Усекли?

– Да, – отвечаю я.

– Надеюсь.

Николай, Фома и дед Пантелей уходят, закрыв за собой дверь. Мы с Олегом прислушиваемся к звукам извне. Вроде тихо. Непонятно, улетели ли твари. Мы молчим. Я вспоминаю, как подстрелил демона, когда мы с отрядом чистильщиков шли на Белую Дачу, чтобы устроить засаду на Расчленителя. Но сейчас у меня нет винтовки. Только лом, который я не хочу брать в руки. Ведь я обещал.

– Так и будешь малахольного изображать? – кричит выродок, стараясь перекричать грохот паровика. – Ты меня не обманешь! Я тебя насквозь вижу! Решил святошей заделаться, только прошлое тебя имеет, уже не убежать!

– Пошёл ты! – ору я. – Много ты знаешь!

– Ничего. Жизнь всё расставит по местам и…

Мы вздрагиваем от страшного удара, раздавшегося сверху. Слышится лязг. Затем из-за двери, ведущей в основную часть ангара, доносятся громкие крики, рёв и вопли, а снаружи собачий вой, переходящий в визг.

– Отходи! Отходи от него! – судя по хриплому голосу это кричит Михаил. – Я не могу стрелять!

Мы со Штырём переглядываемся, теряемся в догадках, что там происходит. Снова раздаётся рёв, который сменяется отчаянным женским криком. Звук нарастает. Не верится, что в человеческих лёгких может быть столько воздуха. Визг внезапно обрывается. Слышится треск разрываемой ткани, чавканье, отборный мат, женский вопль и детский крик.

– Убейте его! Ради бога убейте эту тварь!

Крики тонут в шуме отчаянной рубки. Слышится топот ног. Затем снова вопли и рёв. Судя по всему, демоны смогли прорваться внутрь ангара и теперь кого-то жрут. Штырь срывается с места. Подбегает к двери. Отодвигает засов. Оборачивается, вопросительно глядя на меня. Я, бросив взгляд на лом, остаюсь на месте. Во мне словно борются две сущности. Одна говорит, чтобы я хватал инструмент и помогал отбиваться от тварей. Другая шипит, чтобы оставался на месте. Нельзя вступать в схватку. И если я снова возьмусь за оружие, то умрёт тот, кто мне дорог. Авдий. Я пытаюсь возразить, что он может погибнуть, если я не вмешаюсь, но получаю точно удар под дых.

Сгибаюсь, часто ловя ртом воздух. Хочется блевать. Не знаю, что со мной творится. Ненавидя себя, я пытаюсь воззвать к богу, но слова путаются в голове. Пока я торможу, выродок уже берётся за ручку двери. Он не успевает её открыть, как кто-то изо всех сил бьёт в неё. Олег отскакивает. Сжимает рукоятку молота и поднимает его над головой, намереваясь обрушить кувалду на голову любого, кто покажется из-за двери.

Створка тихо скрипнув отворяется, и в проём под непрекращающиеся крики валится окровавленный Фома. Его глаза похожи на два блюдца.

– Таа…мм!.. – хрипит он. – За…крывайте! – Фома срывается на визг.

Фома быстро ползёт по земле, пока не забивается под перевёрнутую тачку, на которой я обычно вожу навоз. Олег выматерившись и, видимо, передумав вступать в схватку, закрывает дверь на засов, отходит от неё. Вопли, рёв и хлопанье крыльев теперь доносятся из дальней части ангара. Затем затихают.

Меня трясёт. Не знаю, что делать. Громкий стук в дверь выводит меня из ступора. Судя по частоте и силе ударов, кто-то барабанит ногой по металлу. Дёргаю засов. Резко открываю створку. Передо мной стоит Ксения. Её лицо белее снега. Она держит на руках Авдия. На пол сочится кровь. В сумраке сразу не разобрать, её это или мальца.

Она неуверенно перешагивает через порог, проходит в заднюю часть ангара и, скользя по стене, медленно садится на пол. Я захлопываю дверь. Оборачиваюсь. Продолжая держать сына, Ксения поднимает голову. Она смотрит на меня и одновременно в пустоту. Подхожу к ней. Сажусь рядом.

– Они зарубили одного, – говорит Ксения, – но второй огромный. Не справиться. Он раскопал подпол. Опрокинул шкафы. Эта тварь убивала нас, – женщина повышает голос, – пока вы – трусы, прятались! Спасали свои шкуры! – Ксения срывается на крик. – Почему?! – она смотрит на меня, прожигая взглядом. – Почему ты – сильный мужик отсиделся здесь, а не сражался там?! Ты же можешь воевать! Это твоё призвание! Почему ты не спасал нас?! Не взял оружие?! – Ксения с ненавистью смотрит на меня и точно харкает: – Тварь!

Я не знаю, что ей ответить. Ещё недавно она корила меня за моё прошлое, а теперь, когда пришла беда, обвиняет, что я не убивал. Меня колотит как в лихорадке. Я поднимаю голову вверх. Смотрю в полукруглый потолок и мысленно ору: «За что?! Боже, за что мне эти испытания?!» Ответа нет. Точнее я сам ответил на свой вопрос. Я сжимаю кулаки. Подхожу к Ксении. Кладу руку на шею Авдию. Пульс есть. Слабый, но есть. Он просто без сознания. Судя по разбитому лбу, он видимо сильно ударился головой.

Перевожу взгляд на Олега. Он почему-то исподлобья смотрит на меня. Я замечаю, что он как-то нервно засовывает руку во внутренний карман куртки, словно проверяя там что-то. Я подхожу к столу и хватаю лом. Решено! Обратного хода нет. Если прошлое меня не отпускает, то я использую его.

– Закроешь за мной! – бросаю я выродку.

Отворив дверь я, выставив лом как копьё, медленно иду вперёд. Столы, табуреты, стеллажи с инструментами – всё перевёрнуто или поломано, словно здесь промчался ураган. В ангаре пахнет гарью и раскалённым металлом, к которым примешивается запах крови. Сквозь пролом в крыше падает снег. Ветер свистит вдоль стен. Оглядываюсь. Паровой двигатель бешено стучит. Под ногами чавкает бурая грязь. Недалеко от станков я вижу тушу демона. Он утыкан стрелами. В башке торчит топор. Рядом с ним лежат окровавленные изуродованные тела. Подхожу ближе. В чахлом свете ламп узнаю Михаила и мастеровых, из числа работников ангара. Михаил сжимает сломанный пополам арбалет. Видимо он колотил им по твари. Сражался до последнего. У него вспорот живот. Кишки вывалились. Я озираюсь по сторонам. Замечаю, что за столом лежит исполосованная когтями женщина, закрывающая собой тельце, под которым растеклась лужа крови. Судя во валяющейся рядом оторванной голове с курчавыми волосами это – та самая девочка, которую она к себе прижимала, – её дочь. В подёрнутых пеленой глазах ребёнка застыли безмерные ужас и боль.

Меня качает как пьяного. Туго соображаю. Бойня. Только это слово приходит на ум. Смотрю по сторонам. Вижу ещё трупы, но убитых меньше, чем всего было людей.

«Где остальные? – думаю я, забыв, что где-то здесь мог притаиться демон. – Где Николай, дед Пантелей, остальные дети и женщины?»

Поднимаю голову. Слежу за проломом в крыше. Лом не лучшее оружие, чтобы завалить тварь. Слышу, как хлопает входная дверь. Крадусь вперёд, хотя из-за грохота паровика это дурацкая идея. Выхожу на улицу. Рядом с ангаром валяются разодранные на куски собаки. Перевожу взгляд. Судя по истоптанному снегу и пятнам крови, выжившие рванули по дорожке к монастырю. Замечаю, что в нескольких метрах от ангара лежат тела взрослых и детей, которые похожи на сломанных кукол. Видимо демон поднял их в воздух и сбросил с высоты. Злость затмевает разум. Я понимаю, что не смог бы всех спасти без огнестрела, но стоило попытаться. Может хоть на одного убитого было бы меньше. На одного ребёнка живее. Никогда себя не прощу. Я знаю, что души мёртвых будут преследовать меня до конца дней. Они станут приходить ко мне во сне и требовать плату за грехи.

Над монастырём всё так же несётся печальный колокольный перезвон. Он напоминает поминальный, словно кто-то голосит на погосте. Я вижу, что над церковными куполами мелькают тени демонов. Твари отчетливо видны в свете луны. Ветер доносит людские крики. Значит, там тоже идет бой, но зато и воинов много. Должны справиться. Внезапно я слышу стон. Поворачиваю голову. Звук идёт откуда-то из-за угла ангара. Обхожу здание и вижу, что в сугробе кто-то лежит. Подхожу к нему. Это Николай. У него вывернуты ноги, но он дышит. Я его окликаю.

– Жив? – шепотом спрашивает он.

– Да, – отвечаю я, – а где остальные?

– Мы отвлекли тварей, чтобы остальные смогли убежать. Одного убили, второй, большой, смог схватить Юлию и утащил в гнездо. Не отбили её. Никогда таких здоровых не видел, и не было случая, чтобы сразу столько напало.

– Я пойду за помощью, – слушая Николая, я едва не сгораю со стыда.

– Не стоит, слышишь, ребята уже на подходе. Значит, наши добежали.

Я прислушиваюсь. В отдалении по дорожке мелькают огни факелов. Снежный наст топчут десятки пар ног. Раздаются возбуждённые голоса. Не знаю, как я смогу смотреть людям в глаза после всего того, что случилось.

– Не кори себя, – мутант словно читает мои мысли, – я тебе приказал оставаться и стеречь запасной выход. Так и скажешь.

– Совести? – переспрашиваю я.

– Богу, когда ты с ним встретишься, – ухмыляется Николай.

Я теряюсь, что ответить. Внезапно слышится отчаянный крик Ксении. Я срываюсь с места и бегу в ангар. Подскальзываюсь на льду. Падаю. Встаю. Пробежав мимо перевёрнутого стола, я берусь за ручку двери, ведущей к биогазовой установке. Она заперта изнутри. Я бью ломом по стальным листам. Раз. Другой. Третий. Пробиваю их. Просовываю руку в щель и открываю засов. Ворвавшись в помещение, я вижу, что Ксения сидит, забившись в угол с Авдием. Запасная дверь распахнута настежь. Выродка нет, а на полу лежит Фома с размозжённой молотом головой.

Ксения часто моргая смотрит на меня и давясь сквозь слёзы выпаливает:

– Он сбежал!

– Кто? Выродок? – переспрашиваю я, не расслышав из-за грохота двигателя. – Зачем?

– Вот, – Ксения протягивает мне клочок бумаги, – у него выпало из кармана, когда он запахивал куртку. Фома поднял, посмотрел, что там, и ублюдок сразу проломил ему голову.

Я беру бумажку. Разворачиваю. На разорванном пополам листке карандашом намалёвана какая-то схема. Приглядываюсь и понимаю, что это план монастыря, на котором отмечены река, теплицы, ангар, ферма, проходы к ним и подъездная дорога. Также проставлены цифры. Судя по всему, расстояние, на котором строения находятся друг от друга. Храм и кузня видимо остались на второй части листка, в спешке вырванного из рук Фомы.

До меня доходит, что все эти дни выродок изучал обитель. Собирал информацию. Чертил схему. И сейчас он, воспользовавшись моментом, сбежал, чтобы рассказать об этом Бате. От злости темнеет в глазах. Меня колотит как при ознобе. Хочется орать. Вопить от беспомощности. Ударить кулаком в стену, даже если я из-за этого сломаю руку.

«Бляяя!.. – мысленно ору я. – Это мурло провело нас, а мы купились! Даже Эльза! Сука! Как?!!!»

Сейчас, мне по хер на все мои обещания. На то, что будет потом. Хочется одного – убить. Убить тварь, чтобы всё исправить! А для этого выродка надо догнать. Дорога каждая секунда. Я обращаюсь к Ксении:

– Олега подослал Батя, передай это отцу-настоятелю. Он всё поймёт.

Я подхожу к столу. Шарю по нему глазами в поисках подходящего оружия. Тяжелое не подойдет. Мне нужна скорость. Взгляд утыкается в отвёртку. Хватаю её.

– Ты куда? – спрашивает Ксения.

– Исправлять ошибки, – выдавливаю я, быстро направляясь к двери.

Не оборачиваясь, я перехожу на бег. Мне в спину доносятся голоса. Не могу разобрать кто это – живые или мёртвые шлют мне проклятья вслед…