Снег хрустит под ногами. Я иду еле-еле, натянув шапку по самые глаза и подняв воротник телогрейки. Пальцы болят. Ладони стёрты в кровь. Спина ноет. Хочется дойти до кельи, упасть на лежак и забыться до утра. Да, отвык я от физического труда, хотя всегда считал себя выносливым. Хорошо, что на пути мне никто не попадается. Я специально работал в ангаре до последнего, пока Николай меня не вытолкал. Никого не хочу видеть. Даже Эльзу и Яра. Чувствую себя одиноким, потерянным и это мне нравится. Николай сказал, что на вечернюю службу я уже опоздал, но пока я не вошел в ритм и, тем более, считаюсь трудником, наказывать меня не будут.

Ноги сами меня несут к церкви. Помню слова священника о том, что её двери всегда открыты. Останавливаюсь возле ступеней лестницы. Задираю голову. Смотрю вверх. Купола чётко вырисовываются на чёрном фоне усыпанного звёздами неба. Ни ветерка, ни шума, ни голосов. Я представляю себя песчинкой, затерянной в безбрежном океане, которая обрела покой.

Делаю первый неуверенный шаг. Затем второй. Третий. Поднимаюсь на крыльцо. Замираю, вспоминая, как крестились люди, выходя из храма. Я не знаю слов молитв, но думаю, главное – быть искренним. Складываю три пальца – большой, указательный и средний щепотью, а безымянный и мизинец плотно прижимаю к ладони. Медленно прикладываю руку ко лбу, затем к животу и поочерёдно к правому, а затем к левому плечу. Чуть кланяюсь и берусь за ручку двери. Тяну её. Массивная деревянная створка, оббитая железом, тихо отворяется. Я захожу внутрь.

Меня окутывает темнота. Стою, чтобы глаза привыкли к черноте. Примерно секунд через тридцать иду дальше. Отворяю вторую дверь. Попадаю в зал. Здесь царит сумрак. Светильники не горят, только в конце, у образа женщины, держащей младенца на руках, горит лампадка.

Подхожу к иконе. Вдоль стен стоят лавки и несколько деревянных табуретов. Я опускаюсь на колени рядом с невысоким возвышением. Смотрю в глаза женщине. Она тоже словно глядит на меня. Понятия не имею, что нужно говорить или о чём думать, поэтому просто стою, наслаждаясь тишиной и рассматривая убранство храма.

Сердце размеренно стучит в груди. Ветер свистит где-то в вышине, и перекрытия тихо поскрипывают. Звук меня успокаивает. Проходит несколько минут, прежде чем в голову сами собой приходят нужные слова. Мысленно обращаюсь к богу и прошу его простить мне всё то зло, что я совершил. Становится легче, точно с сердца упал камень, но чувствую, что этого недостаточно. Хочется выговориться, излить душу. Смотрю по сторонам. Надеюсь, что в храм придёт священник и я получу ответ на вопрос, который мучает меня все эти годы. Я до сих пор не знаю, как бы я поступил тогда, в «Гудке», если отмотать время назад. Ту цену, что я в итоге заплатил, стоит ли она моей жизни? Я до сих пор не уверен…

Внезапно до слуха доносятся тихие шаги. Поворачиваю голову. Вижу тень, которая точно отделяется от мрака и выходит на свет.

– Я ждал тебя, Сергий, – сразу узнаю скрипучий голос священника, он подходит ко мне, – хорошо, что ты сам пришёл, по доброй воле. Хочешь о чём-то поговорить со мной?

– Да, – выдавливаю я.

Я чувствую себя неуютно, стоя на коленях. Хочу подняться, но старик останавливает меня знаком руки. Опираясь на посох, он, кряхтя, опускается рядом со мной и низко склоняет голову. Слышу, как он что-то тихо шепчет. Затем крестится и приказывает:

– Повторяй за мной! Господи! Услышь меня! Дай мне сил! Укрепи помыслы мои на пути испытаний! Ибо вера моя крепка, а сердце чисто! Дозволь рассказать тебе то, что мучает меня! Аминь!

– Аминь! – повторяю я вслед за священником.

– Теперь вставай! – старик часто дышит.

Я поднимаюсь и помогаю старику встать. Он смотрит на меня.

– На будущее, даже если не знаешь слов молитвы, говори от сердца, и он услышит тебя, даже если меня рядом нет, а ты не в церкви. Просто выбери, где ты будешь один, а если в толпе, то точно оградись от неё и испроси мысленно. Понял?

Я киваю.

– Теперь можешь рассказать мне, что бередит твою душу. Прошлое?

– И не только, – медленно отвечаю я. В голове роятся сотни слов, но из всех я не могу найти подходящие, чтобы сформулировать предложение. Наконец я решаюсь. Набираю полную грудь воздуха и выдыхаю:

– Отверженные, ведь они тоже убивают, как они живут с этим грехом?

Старик кивает.

– Я знал, что ты задашь именно этот вопрос. Давай отойдём и присядем на скамью, не те мои годы, чтобы долго стоять и, как говорят, в ногах правды нет.

Мы отходим от возвышения и садимся на скамью. В этой части церкви света почти нет, и я вижу только очертания священника.

– Чтобы ответить на твой вопрос, нужно заглянуть в себя. Ты ведь спросил это не просто так, верно?

– Да, – соглашаюсь я.

– Знаешь, иногда человек живёт, но это всего лишь внешняя оболочка, – тихо говорит старик, – на самом деле он давно умер. Превратился в мертвеца не телесно, но духом. Вот в чём правда. Такой человек разговаривает, дышит, ест, пьёт, но это лишь подпитка тела, внутри в сердце, – священник прикладывает руку к груди, – всё давно сгнило, изничтожено им самим. А почему так? – старик чуть поворачивает голову и смотрит на меня. – Нет спокойствия, душа болит. Человек сам себя пожирает.

– Тогда это мой случай, – я пытаюсь понять, к чему клонит священник.

– Если ты изводишь себя, то это отражается на твоих близких. Это как заразная болезнь, – продолжает старик, – и круг всё время расширяется, захватывает всё новых и новых людей. Если ты не примешь прошлое, то и спасения не будет. Поэтому те из нас, кто стал отверженным, сначала обрели покой в душе. Они отринули сомнения и при этом пожертвовали собой, отринув семью. Уразумел?

– Не совсем, – тяну я. Я мучительно подбираю слова: – Вы же знаете мою историю?

Старик кивает, а я, сглотнув горчащую слюну, говорю:

– Меня предали свои же, потом распяли и убили беременную жену на моих глазах, хотя я заключил соглашение с Батей, моя жизнь в обмен на жизнь Машеньки. Это же самопожертвование или нет?! – я повышаю голос. – Но я не обрёл покой! Ведь эти… – хочу произнести слова «твари», но вовремя спохватившись и помня, что нахожусь в церкви, добавляю: – нелюди до сих пор живы! В чём моя ошибка, а?!

Старик кряхтит, но судя по мягкой интонации в голосе не злится на меня:

– Да, ты прав Сергий, – соглашается старик, – но ты забыл об одном, ключевое слово в твоём монологе – соглашение.

– Не понимаю?

– Ты сделал это для себя и для неё, и больше ни для кого, – тихо отвечает священник.

Едва он произносит это, как мне кажется, что свод церкви падает на меня. Хочется заорать, но рот словно кто-то затыкает.

– Те воины, которых ты видел и разговаривал, живут в мире с собой, – голос старика звучит в мозгу как раскаты набата. – Они отреклись от прежней жизни. Поставили благо общины выше своего «я», своей жизни. Они не ищут выгоды. В этом заключается истинное самопожертвование. Ты не взвешиваешь на одной чаше весов плюсы и минусы, а по результату решаешь, делать или не делать. Всё просто. Подумай, выиграли бы мы прошлую войну, если бы солдаты, перед тем как идти в бой, прикидывали шансы, выживут они или нет. А если нет, то что, теперь не сражаться? Поэтому они просто воевали и рвали врага на части без оглядки, не жалея себя, зная, что за ними стоит вся страна, дети, жены, родители, не только их, но и чужие. Биться за всех – вот в чём суть. В этом подвиг. Отрешение от самого себя даёт тебе такую силу, которая позволяет вынести то, что другие не смогут. И бог это видит и хранит тебя. Поэтому, мы тогда победили. Поэтому наши воины защищают обитель, но при этом на них нет греха. Однажды они уже умерли, принесли себя в жертву, чтобы возродиться. Не каждому это дано и в этом нет худа. У каждого свой путь и призвание. Мы не ищем боя, но и своего не отдадим!

Старик сжимает кулаки, и я осознаю, что в прошлом он пережил или видел такое, что изменило его раз и навсегда. Я хорошо знаю, на что способен человек в наше время – достаточно сбросить маску мнимой цивилизованности и появляется зверь…

Я часто дышу, пытаясь уложить в голове всё то, что сказал мне священник. Второй раз я так откровенно разговариваю с ним, и второй раз мир переворачивается на моих глазах, точно я получил кувалдой по башке. Теперь я на всё смотрю другими глазами. Внутренне я понимаю, что этот разговор не случаен. Он подготавливает меня, чтобы я, рассказав ему всё, очистился. И он прав. В очередной раз прав!

– Теперь ты готов? – спрашивает меня старик.

– Долго рассказывать, – тихо отвечаю я.

– Так и ночь длинная, – настаивает священник, – ты начни, поверь, это сначала трудно, потом легче станет, а в конце силу почуешь, поверь, я знаю.

Я киваю. Пытаюсь сообразить с чего начать. Наверное, с того момента, как мы вошли в «Гудок». Я начинаю говорить. Рассказываю всё. Священник, закрыв глаза, внимательно слушает меня не перебивая. Я дохожу до момента, когда покинул здание станции спутникового слежения, и видимо, по моей интонации, надрыву в голосе старик понял: то что случилось потом, гложет меня все эти годы. Слушайте и вы. Не каждый день исповедуются мертвецы…

2016 год. Ночь. «Гудок». Пять минут спустя после воздействия пси-оружия на Сухова

Слова путаются, заплетаются как ноги у пьяницы. Мне сложно рассказывать о событиях тех лет с позиции взрослого человека. Но, я попробую. Попытаюсь влезть в шкуру себя пятнадцатилетнего. Помню, как я в поисках выродка упал, потерял ориентир и затем услышал говор ходоков – этих безумцев, потерявших человеческий облик.

Едва я вспомнил об этом, страх снова накатывает на меня волной. По спине струится пот. Сердце колотится в груди. Сидя в церкви, я почти слышу стрёкот тварей, и они всё ближе. Я не вижу их в тумане, но чувствую, что они всё ближе. Мои пальцы невольно сжимаются, точно я обхватываю рукоять автомата. Я снова оказываюсь там, в этом проклятом «Гудке». Картинки из прошлого в настоящем. Вот я шарю стволом «ублюдка» в пустоте. Выжидаю. Готовлюсь дать очередь, больше ориентируясь на слух, чем на зрение.

Глаза выхватывают в тумане призрачные фигуры. Ходоки всё ближе. Мне кажется, что даже в противогазе я чувствую вонь их тел. Туман мне кажется живым существом. Он меняет цвет, из грязно-белого становясь бордовым. Пульсирует, напоминая плоть, с которой сняли кожу. Твари приближаются. Я словно парализован. Не могу ступить и шагу. От страха я почти готов нажать на спусковой крючок и давить на него, пока не опустеет магазин, но внезапно кто-то дергает меня сзади за лямку рюкзака.

Я едва не ору, но вовремя спохватившись и поняв, что будь это ходок, мне бы уже под рёбра всадили заточку, медленно оборачиваюсь. Вижу выродка. Того самого, за кем я следил и кого должны были разорвать псы, когда мы драпали от складов, но не разорвали…

Урод прикладывает палец к губам. Мне кажется, что наросты на его лице ещё больше набухли и теперь похожи на какие-то страшные грибы. Выродок тянет меня за собой. Иду за ним. Туман будто смыкается у нас за спиной. Не могу понять, как он ориентируется. Мне кажется, что с каждым шагом нога проваливается куда-то вниз, словно ты ступаешь на тонкий лёд, который ломается под тобой.

Судя по тому, что клёкот ходоков остаётся позади, хотя туман приглушает звуки, урод уводит меня от них. Кто бы мог подумать, что в этом тщедушном теле спрятано больше человечности, чем в любом бойце из моего отряда. Решаю довериться выродку.

Не знаю, сколько мы прошли так, крадучись. Двадцать метров или все сто, но вскоре мы оказываемся перед низким приземистым зданием. Штукатурка почти облупилась и обнажила серые бетонные блоки, из которого сложен склад. Выродок поворачивает голову, затем вытягивает дохлую руку и показывает на дверь, на которой висит ржавый замок. Я скольжу взглядом по створке вниз и утыкаюсь в тонкий лист оцинковки. Урод наклоняется, с трудом отодвигает его и знаком показывает, чтобы я лез под него в дыру, прокопанную под дверью.

Пытаюсь это сделать и понимаю, что лаз слишком узкий для меня. Урод пролезет, а я нет. Пока я лихорадочно соображаю, что сбросить с себя, выродок бьёт себя ребром ладони по горлу и машет рукой, показывая на туман. Понимаю, что времени в обрез и если нас здесь обнаружат ходоки, то порешат на месте. Резко скидываю винтовку. Автомат долой. Рюкзак тоже летит на землю. Думаю снять ОЗК, но времени на это нет. Опускаюсь на карачки и начинаю рыть землю руками, отбрасывая её не хуже собаки. Когда на кону стоит твоя жизнь, то не до принципов.

Урод, поняв, что я делаю, помогает мне, одновременно убирая землю от входа в схрон. Взяв оружие и указав выродку на рюкзак, пробую ещё раз пролезь сквозь лаз. Вроде удаётся. Застрять нельзя. Лезу вперёд, толкая перед собой автомат и «мосинку». Слышу позади металлический лязг и шумное сопение выродка.

«Видимо, он лист за собой задвинул, – думаю я, – со стороны конечно заметно, что мы там шуровали, но ходоки вроде как тупые, авось пронесёт, не заметят».

Пролезаю ещё пару метров. Проход расширяется, и я вываливаюсь в подвал, или погреб. Хрен его разберёшь в этой темноте. Сил, чтобы «включить» ночное зрение, нет. Пальцы проваливаются в вязкую жижу. Надеюсь, что это не дерьмо. Противогаз скрадывает вонь гнилья. Зато ходоки нас не учуют. Думаю, я не сильно забил грязью оружие и, если что, смогу стрелять. Следом за мной плюхается урод. Он быстро встаёт и протягивает мне рюкзак.

– Д…ааа… – говорит он мне, и я понимаю, что он пытается сказать слово «на».

Забираю рюкзак и говорю ему спасибо. Выродок роется в кармане своего замаранного рубища. Достаёт зажигалку и чиркает зубчатым колёсиком. Раз, другой, третий. Наконец появляется пламя. Осматриваюсь. Мы стоим в каком-то техническом колодце, видимо предназначенном для стока воды. Он уже частично обвалился и бетонный «стакан» ушёл в землю. Справа от меня виднеются скобы, вделанные в стенку. Они вертикально уходят вверх. Задираю голову. Вижу над собой решетчатую крышку. Огонёк зажигалки гаснет, и мы с уродом снова оказываемся в темноте. Чувствую себя заживо погребённым. Выродок снова тянет меня и знаком показывает, чтобы я лез вверх.

Во мне конечно немного веса, но явно больше, чем в хилом уроде. Скобы изъедены ржой, и я опасаюсь, что они сломаются, если я попытаюсь встать на них, но делать нечего. Закидываю оружие за спину, берусь за металл и медленно, стараясь даже не дышать, поднимаюсь по ним.

Скобы скрипят, прогибаются, но держат. Поднявшись на пару метров, упираясь головой в решётку, поднатуживаюсь и откидываю её в сторону. Выбираюсь из колодца, валюсь на бетонный пол. Здесь, благодаря маленьким оконцам, сложенным из матовых стеклоблоков с рифленой поверхностью, чуть светлее. Я рассматриваю убежище моего спасителя.

Склад заставлен каким-то военным оборудованием, стеллажами с деталями от грузовиков и деревянными ящиками зелёного цвета. Хочется верить, что это оружие или боеприпасы, но не верю в такую удачу. Проверю потом. Пока я верчу головой по сторонам, из колодца показывается выродок. Смотрю на его паучьи руки и медленные движения. Мне он почему-то напоминает морлока из фантастического романа Герберта Уэллса «Машина времени». Жуткая тварь, когда-то бывшая человеком, хотя урод больше внушает жалость, чем страх.

Выродок скидывает с плеча мой рюкзак. Захлопывает крышку и, для надежности, просовывает сквозь ушки, предназначенные для крепления дужки замка, металлический прут, валяющийся на полу. Затем он машет мне рукой. Я поднимаюсь и иду за ним, стараясь шуметь как можно меньше. Под ногами трещат куски штукатурки. Внезапно «морлок» замирает, к чему-то прислушивается. Я останавливаюсь. Видимо, его слух намного острее моего, да ещё противогаз мешает, но я тоже слышу шарканье множества ног. Кто-то идёт вдоль наружных стен. Доносится характерное клекотанье.

«Ходоки! – вспышкой проносится в мозгу. – Недолго они нас искали. – От мысли, что твари заметят комья свежевырытой земли и полезут в схрон, меня бросает в жар. – Идите отсюда! Идите! – мысленно шиплю я. – Суки долбаные!»

Мне кажется, что шарканье раздаётся уже где-то внутри здания. Смотрю на выродка. Он широко раскрытыми от ужаса глазами пялится на меня и мотает головой. Догадываясь, что так он говорит, что они не пройдут сюда, но верится с трудом.

Мы стоим, боясь вдохнуть. Прислушиваемся. Молимся. Внезапно я вздрагиваю от мощного удара в дверь. Створки трясутся, но внутренний засов, обмотанный цепью, держит. Выродок мертвенно бледнеет. Затем осторожно подходит к проёму и останавливается в метре от него. Снаружи доносится скребущий звук. Точно кто-то царапает ногтями дверь. Слышится фырканье, затем стрёкот, на который отвечают гортанным рёвом и от которого кровь стынет в жилах.

Выродок дёргается и падает на пол. Надеюсь, что снаружи его не услышали. Дверь осыпают градом ударов. По металлическому звуку похоже, что долбят топором или ломом. Но мощная железная дверь и стальные петли не поддаются. Я мысленно благодарю строителей прошлого за хорошую работу. В следующую секунду слышится звук разбиваемого стекла. Я резко поворачиваю голову и вижу, что одно из оконцев высажено водопроводной трубой. Остро заточенный конец, пробив насквозь стеклоблок, на секунду замирает, выдёргивается наружу, чтобы затем ударить.

Не знаю, что делать. Стрелять? Но тогда мы точно обнаружим себя, а так остаётся призрачный шанс, что ходоки бесятся, пытаясь выкурить нас, или берут на испуг, точно не зная, где мы заныкались.

Выродок встаёт и прикладывает палец к губам. Затем дёргает меня за рукав и показывает наверх. Пока твари колотят в дверь, мы по стеллажам лезем на второй этаж склада. Выродок карабкается с необыкновенным проворством, точно обезьяна, цепляясь за металлические стойки.

Мы забираемся на перекрытие и сидим тихо как мыши. Отдышавшись, выродок тычет мне пальцем в грудь, затем показывает на двустворчатое окно и медленно ползёт к нему. Я, скинув оружие, следую за ним. Стекло покрыто толстым слоем пыли, но замечаю, что в одном месте её нет – поверхность расчищена, словно кто-то тёр окно пальцем и получился круг, диаметром сантиметров десять. Отличная позиция, чтобы наблюдать. Можно упереться лбом и смотреть одним глазом на улицу, но при этом тебя не будет видно.

Выродок приникает к стеклу. Здесь, наверху, звуки ударов не кажутся таким жуткими. Дав уроду посмотреть с минуту, я тяну его за ногу и знаком руки показываю, что тоже хочу выглянуть наружу. Выродок кивает. Я, посомневавшись, снимаю противогаз, и заменяю его на респиратор. Если выродок до сих пор жив, то думаю, уровень радиации терпимый. Стараясь не сильно опираться на стекло, я приникаю к «амбразуре».

Туман почти рассеялся, и я вижу, что возле здания толпятся ходоки – человек пятнадцать-двадцать. Хотя людьми назвать их уже невозможно. Твари, замотанные в грязные тряпки, когда-то бывшие одеждой. Спутанные космы похожи на проволоку. Оскаленные перекошенные лица. Остекленевшие глаза. Раззявленные рты, напоминающие кровоточащие дыры. Все с ног до головы перепачканы в свежей земле и глине. У некоторых на ногах нет обуви. Из оружия только палки, утыканные гвоздями, обрезки металлических труб, арматурные пруты и ножи и топоры. Огнестрела нет.

Четыре твари со всей дури лупят кувалдой в дверь. Удар. Инструмент передаётся другому. Новый удар. Догадываюсь, что так они экономят силы. Безумцы всё время клекочут. Не затыкаются. Это сводит меня с ума. Видимо, они так переговариваются. Я гляжу на них и никак не могу взять в толк, что меня больше всего в них отталкивает. Внешность или чуждость – противоестественность поведения? Не знаю. Наверное, всё-таки глаза. Выпученные лупёхи с расширенными зрачками, от чего они кажутся бездонно чёрными.

«Чёрт! Да они же совсем не моргают! – внезапно ловлю я себя на мысли. – Представляю, как это больно. Глаза, наверное, со временем пересыхают, и они слепнут или по крайней мере хреново видят. Ёптить! – меня осеняет. Я внимательно смотрю на тварей и замечаю, что они всё время шумно втягивают носами воздух. – Если они ориентируются только на запахи и слух, то их можно перехитрить! Вот почему они густо обмазаны грязью. Запах. Так они точно знают, где свой, а где чужой!»

Не знаю, как работает эта фигня, которая выжгла им мозги, но я точно не хочу становиться одной из этих тварей. Подозрительно только то, что я не чувствую нового приступа головной боли и былой паники. Я почти не сомневаюсь, что пси-оружие воздействует на всех по-разному, накатывая волнами, и многое зависит от «дозы», а точнее от времени, проведённого здесь.

«Ещё непонятно, как здесь выжил выродок. Или он чего-то недоговаривает, – при этой мысли я улыбаюсь. – Или, из-за своего скудоумия, на таких, как он, воздействие уменьшается. Поэтому он может выходить отсюда в посёлок и возвращаться. Тоже вариант».

Я поворачиваюсь, снимаю респиратор, смотрю на выродка. Шепотом спрашиваю:

– Ты можешь вывести меня из части? – я хлопаю себя ладонью в грудь и машу рукой в сторону забора и затем показываю два пальца.

Урод глядит на меня. Судя по его взгляду, он пытается сообразить, чего я хочу от него. Он машет головой. Потом открывает рот и заикаясь шипит:

– Ннн… ыыы…

Выродок конечно тот ещё собеседник, но я уже научился его понимать.

– Нет?

Урод кивает.

– Тогда, как ты уходишь из части? – не сдаюсь я.

Глаза выродка бегают из стороны в сторону. Он раскрывает рот. С губ капает слюна. Видно, что он хочет что-то сказать, но не может. Пока он тупит, я вновь смотрю в окно и вижу, что ходоки удаляются от склада. Они идут друг за другом на расстоянии не больше метра. Впереди уверенно вышагивает низкорослая тварь. Судя по тому, что он ведёт группу, видит он лучше всех.

«Настоящая стая, – приходит мне в голову, – только вожаки меняются. Во главе становится тот бедолага, который недавно попал в часть, а потом всё повторятся по новой. Поэтому они не пользуются оружием, хотя его здесь хватает. Толку стрелять, если ты видишь, как крот, да и мозгов, наверное, не хватает им воспользоваться, а вот холодное – тесаки, самое оно. Удобно кромсать противника в ближнем бою. Судя по тому, что случилось с Курцем, у них понижен болевой порог. Пока тварь убьёшь, она тебя порежет на куски».

Я провожаю взглядом ходоков. Они идут в сторону озерца, виднеющегося недалеко от забора. От нас до него метров сто пятьдесят. Помню, что о нём рассказывал Хлыщ. Про страшное место. Вглядываюсь. Действительно, вода кажется чёрной, точно в земле образовалась дыра, заполненная нефтью. Твари идут прямо к озеру. Перед самой кромкой на мгновение вожак застывает, что-то гортанно кричит и входит в воду. Остальные следуют за ним, пока не скрываются с головой. Твари не показываются с минуту, затем выныривают, громко отфыркиваясь и откашливаясь.

«Чтоб вы подохли там! – мысленно кричу я. – Эх, сейчас бы РПГ или АГС и шмалять, шмалять, пока их не разнесёт на куски. Мечты».

Продолжаю наблюдать. Твари сидят в воде по шею и не думают оттуда вылезать. Не могу понять, для чего они это делают, тем более в такую погоду. Ещё не зима конечно, но я бы в такой воде не просидел бы и минуты. Замёрз на хрен бы! Но судя по ходокам, им даже это нравится. Прокручиваю в голове разные идеи.

«Решили помыться? Бред! Принимают грязевые ванны? Может, так легче переносить боль? Возможно, только, судя по их состоянию, боль – это последнее, что их волнует. – Продолжаю анализировать, ведь от знания повадок тварей зависит моя жизнь. – Ну, Сухов, думай, думай! – приказываю я себе. – Что они забыли в этой луже?! – меня колотит озноб. – Только простудиться осталось для полного счастья, а там здравствуй больное горло, температура, слабость и… Стоп! Температура! – я до рези в глазах вглядываюсь в озеро. – Правильно, – я вспомнил, как когда-то в детстве, когда я слёг с температурой под сорок градусов, которую родители не могли сбить и она всё время росла, меня обернули влажной простынёй, включили вентилятор и периодически поливали холодной водой. Ощущения так себе, но в тот момент это показалось мне блаженством, тем более, когда висит угроза свёртывания крови. – Твари делают то же самое! – Я вспоминаю, как Винт, когда мы убили поехавшего Курца, сказал: «Да он просто огнём горит!». – Значит, так они понижают температуру, охлаждают себя. Интересно. Не все же они разом туда лезут, иначе можно улизнуть, пока они очухаются. Значит, где-то есть ещё твари. Типа дозорные. Только, где они заныкались?»

Я отползаю от окна и снова обращаюсь к выродку:

– Кроме тех, есть ещё твари?

Урод смотрит на меня как на идиота. Кивает.

– Где они?

Выродок часто моргает, затем поднимает руку и ведёт пальцами по дуге.

– Где-то там сидят? – я поворачиваю голову в сторону окна.

Урод снова кивает.

«Ну, хорошо, хоть что-то. Теперь надо понять, сколько их вообще и как выродок умудряется вылезать из части».

Внезапно мне в голову приходит мысль, что я всё время называю моего спасителя выродком. Нехорошо. Надо что-то придумать.

– А как тебя зовут? – спрашиваю я и тут же жалею об этом вопросе. Сомневаюсь, что он сможет ответить.

Вижу, что выродок улыбается, если так можно назвать его оскал. Силится что-то сказать, но изо рта вырывается лишь подобие мычания. Решено! Я хлопаю урода по плечу.

– Буду Михой тебя звать, идёт?

Выродок лыбится, часто кивает. Хотя он кажется мне безобидным, ухо надо держать востро. Я догадываюсь что он жрёт, сидя в этой долбаной части, на траве и подножном корму долго не протянешь. Организм требует белка, а где его взять? Мыши, крысы, собаки конечно тоже еда, но грызунами сыт не будешь, а здешние псы тебя самого могут схарчить. Значит, придется доедать то, что остаётся от ходоков, а в том, что они каннибалы, сомневаться не приходится.

Я вновь подползаю к окну и продолжаю наблюдать. Твари всё так же сидят в озере, только теперь находятся ближе к берегу. Вижу, что вожак выползает на отмель и зачерпывает пригоршней глину. Обмазывает себя. Его примеру следуют остальные. Вскоре все ходоки становятся похожи на покрытых грязно-бурой жижей шоколадных человечков.

Твари выходят из озера, разбиваются на группы по три-четыре ходока и медленно разбредаются в разные стороны. Через несколько минут доносятся гортанные крики и к озеру подходят другие ходоки. Пять человек. Почему другие? Их несложно вычислить по засохшей глине на одежде.

«Так, – думаю я, – дозорные вернулись из засидки. Знать бы ещё, где они прятались».

Не успеваю я сообразить, что делать дальше, как меня скручивает страшный приступ головной боли. Ощущение, что дали кирпичом по затылку. Я едва не пробиваю лбом стекло, но в последний момент заставляю себя откинуться на спину. Валюсь на пол. Скрежещу зубами. Меня выгибает судорога. Хочется заорать, но я приказываю себе заткнуться, чтобы мой вопль не услышали ходоки.

Перед глазами всё плывёт. Я до крови закусываю губу. В этот раз воздействие пси-оружия оказывается сильнее. Мне кажется, что я слышу голоса. Сотни глоток вопят в голове «Убей! Убей! Убей!».

С чувствую, что схожу с ума. Нутро словно выворачивает наизнанку. Обычно, при сильной головной боли, хочется лежать и не шевелиться, а сейчас мне хочется встать и снести кому-нибудь башку. Смотрю на Миху. Он валяется в метре от меня. Протягиваю к нему руку. Хорошо, что из-за слабости у меня нет сил выхватить нож и вогнать лезвие ему в горло.

Судя по выражению лица выродка, он смертельно напуган. Хотя… Я приглядываюсь к Михе и замечаю, как изменились его глаза. Зрачки расширены. Он силится раскрыть рот и что-то промычать, но с губ лишь тянется длинная нить вязкой слюны. Выродок зло смотрит на меня. Его пальцы сжимаются и разжимаются. Длинные нестриженные чёрные ногти, похожие на когти, до крови впиваются в ладони. Мне становится страшно. Я понимаю, что его тоже зацепило, вопрос лишь в том, почему этого не происходило раньше. Неожиданно до меня доходит.

«Чёрт! По-видимому, мы оба хотим убить друг друга. Значит оружие действует сильнее на группу людей, а по одиночке есть шанс выжить».

Семена сомнений падают в благодатную почву. Думаю, что Михе приходит в голову то же самое. Проблема… Я переворачиваюсь на спину и отползаю от выродка. Ползу, пока не упираюсь в стену. Здесь темно и уютно. Забиваюсь в угол. Стараюсь не шевелиться. Незаметно вынимаю нож. Держу рукоятку лезвием к себе. В голове пульсирует боль. С затылка она переходит на лоб. Мне кажется, что череп изнутри точно накачивают компрессором. Глаза вот-вот взорвутся. Хочется их выдрать или разбить голову об бетон. В жопу осторожность! Смеживаю веки и скулю как щенок. Это помогает. Проходит несколько минут, боль чуть отпускает, и я внезапно проваливаюсь в спасительное забытьё…

Сколько я провалялся без сознания? Не знаю. Я прихожу в себя оттого, что отлежал руку. Открываю глаза и первое мгновение не могу понять, почему я ни черта не вижу. Паника накатывает как волна. Я ослеп?! Дёргаюсь. Мотаю головой и сбрасываю с себя грязное, воняющее бомжом одеяло. Видимо, пока я был в отключке, Миха набросил его на меня. Под головой свёрнутая куртка. Нож валяется рядом на полу. Несмотря на слабость, мне значительно легче. С трудом поднимаюсь. Меня шатает. Ищу глазами выродка. Не нахожу его. Делаю несколько шагов вперёд. Замечаю, что он лежит под стеллажом, свернувшись калачиком, и прижимает к себе мягкую игрушку – плюшевого замызганного медведя с оторванным ухом и одним глазом.

Я усмехаюсь.

«Они нашли друг друга, – думаю я, – два уродца».

Не понимаю, откуда во мне берётся такая злоба. Наверное, всё ещё действует пси-оружие. Я точно понимаю, что второго приступа я не выдержу. Или я сойду с ума и превращусь в ходока или просто перережу себе горло, лишь бы не терпеть эту боль.

Миха просыпается. Смотрит на меня затуманенными глазами. Затем быстро встаёт. Что-то бурчит. Отходит в сторону. Роется в небольшом деревянном ящике, какие раньше стояли в продуктовых магазинах, и извлекает из него, держа за хвост, вяленую тушку крысы. До Удара, от одного вида такого «деликатеса», меня бы вывернуло наизнанку, но сейчас я беру зверька и вгрызаюсь зубами в жесткое мясо, отдающее тухлятиной. Выродок тоже энергично жрёт крысу, изредка поглядывая на меня. Головную боль он перенёс намного лучше, чем я, и ещё умудрился накрыть меня своим одеялом. Но нож не забрал. Почему? Если начнётся новый приступ, то козыри будут у него на руках, а не у меня. Быстро покончив с едой, Миха, косо взглянув на меня, подползает к нашему наблюдательному пункту. Я понимаю, что теперь мы не доверяем друг другу.

«Надо срочно отсюда выбираться! Надо! Но как? Часики тикают. – От этих мыслей можно свихнуться. Я точно заперт на этом чертовом складе и, хотя узнал многое, не знаю, что делать дальше. – Думай! – ору я сам себе, пока выродок сидит у окна и смотрит наружу. – Что я знаю? Твари ходят группами, типа патрулируют территорию. Они хреново видят, но отлично слышат и могут унюхать чужака. Не любят громкие звуки и шум. Им периодически нужно сбивать температуру. Подгадать, когда начнётся воздействие пси-оружия, невозможно, только слабоумных оно цепляет меньше, а доза всё время накапливается. От Винта и ребят помощи ждать глупо. Буду сидеть дальше – сдохну. Останемся с этим ублюдком вдвоём, – мысленно ору я, – тоже сдохну!»

Поворачиваю голову. Смотрю на Миху. Он сидит ко мне спиной. В этот момент в мозгу, словно лампа стробоскопа, вспыхивает мысль, точнее появляется вкрадчивый голос, который нашёптывает мне на ухо: «Убей его! Только так ты спасёшься!»

Я кручу головой, точно пытаясь найти невидимого собеседника.

«Одно из двух – или я сошёл с ума, раз разговариваю сам с собой, или это выход».

Миха, словно почувствовав угрозу с моей стороны, вздрагивает. Смотрит на меня. Мне становится жутко стыдно от идеи, что мне пришла в голову мысль убить того, кто спас меня.

«Ведь он вытащил тебя из дерьма! – теперь орёт мой внутренний голос. – Привёл в убежище, поделился едой, а ты – тварь, предатель, сука долбаная, думаешь только о том, как спасти свою шкуру. Чем ты тогда лучше Митяя и всех остальных, а?!

– А ты подумай, – вкрадчиво нашептывает второй человек, который сидит во мне – обыкновенный трус, – твоя жизнь против его. Сколько он здесь ещё протянет? Месяц? Год? Даже если вы все здесь сдохните, Батя со временем пошлёт новую группу, и они смогут пробиться в часть и выйти из неё. То, что узнал ты, узнает и кто-то другой. Ты ближе всех подошёл к разгадке «Гудка», так поимей с этого по максимуму! Столько усилий, боли, опасностей ты пережил, разве ты не достоин награды? Действуй, парень, действуй! Второго шанса не будет! Не просри свою удачу!»

Голоса затыкаются, и я остаюсь наедине с собой, разрываемый на части сомнениями.

«Что мне даст его убийство? – думаю я. – Останусь один и буду тихо сидеть здесь, а что потом? Выбраться всё равно не могу. Зато он не воткнёт нож мне в спину!»

Когда ты начинаешь искать оправдания и договариваться с совестью – это плохой знак. Я снова смотрю на Миху. Сгорбленное существо. Урод. Дебил. Он жалок до омерзения. От одного его вида меня начинает трясти. Я подползаю к окну и грубо отпихиваю выродка от окна.

– Дай гляну! – шиплю я.

Миха кивает, прислоняется к стене. Я выглядываю на улицу. Ходоков не видать. Тишина. Только вдалеке воют псы. Скоро вечер и я понимаю, что эту ночь мне не пережить. Искоса поглядываю на Миху. Он на расстоянии вытянутой руки. Глаза закрыты. От наростов на его лице меня тошнит. Весь его вид вызывает омерзение. Я не знаю, что со мной, но выродок бесит меня.

Несмотря на слабость, я неожиданно бью его ладонью по щеке. Миха вздрагивает. Резко открывает глаза, шарахается в сторону и испуганно смотрит на меня.

– Чего вылупился? – шепотом ору я.

Миха отползает в угол. Садится на бетон и обхватывает ноги руками. Ненависть захлёстывает меня. Я ползу к нему. Хотя мне пятнадцать, и я ещё тот доходяга, я уверен, что в драке уложу Миху на раз-два.

– Скажи, как мне выбраться отсюда? Ты же знаешь способ! Как?

Выродок молчит.

– На!

Я впечатываю кулак в его скулу. Миха валится на бок. Я хватаю его за грудки и начинаю дубасить по морде.

Раз!

Другой!

Третий!

Бью без разбора, просто вымещаю накопленную злобу. Разбиваю ему нос, глаз. Выбиваю зубы. У Михи изо рта капает кровь, но он продолжает молчать, а главное – не сопротивляется, спокойно глядя мне в глаза. Это меня бесит ещё больше.

– Говори, тварь! – я стараюсь не орать, хотя мне кажется, что моё шипение слышно на улице. – Говори!

Я беру его за волосы и с силой фигачу затылком об стену. Миха молчит. Я теряю терпение. Мне было бы легче, если бы он орал или попытался дать сдачи, а так я словно бью бездушную куклу с человеческими глазами. Теряю терпение. Смыкаю пятерню на его горле, валю на перекрытие и начинаю душить.

Миха хрипит. На губах выступает окровавленная пена. И всем весом вдавливаю его в бетон. Он смотрит на меня. Смотрит не моргая, без ненависти или злобы, и от этого мне становится жутко. Мне кажется, что вместе с жизнью из него уходит вера в людей. Ведь он доверял мне. Думал, что я не такой, как те ублюдки, которые издевались над ним, а теперь он видит только звериный оскал – истинный лик нынешнего человечества. В этот момент в голове вновь появляется тот вкрадчивый голос.

«Обожди, – шепчет незримый советник, – его смерть тебе ничего не даст. Используй его как приманку! Пусть он выйдет на улицу! Эти твари разом набросятся на него, и ты сможешь их перестрелять!»

Я не знаю, сам я это придумал, сказался ли опыт, или в этом проклятом месте действительно сходишь с ума и слышишь голоса, но я разжимаю руки. Миха часто дышит. Хватает широко раскрытым ртом воздух. Пока он приходит в себя, я подползаю к окну и смотрю наружу. Никого. Ходоков не видно. Значит, наша возня не привлекла внимание. Поворачиваю голову. Миха неподвижно лежит на полу. Лишь следит за мной заплывшими от кровоподтёков глазами.

– Эй! – я маню его рукой. – Двигай сюда, разговор есть.

Выродок с покорностью собаки ползёт ко мне.

– Раз ты не говоришь, – начинаю я, – как ты выбираешься из части, поступим так, – я тычу кулаком Миху в плечо, – ты обмазываешься грязью, заодно проверим, сработает ли такой камуфляж, и идёшь наружу. Доходишь до озера, стоишь и ждёшь ходоков. Как только они показываются, я их отстреливаю. Ты жив, а я выбираюсь из этого дерьма. Все довольны. Усёк?

Миха резко меняется в лице. Он мотает головой, что-то мычит, хватает меня за руку, всем видом показывая, что ни за что не выйдет из нашего убежища.

– Если ты не выполнишь приказ, – злюсь я, – то поверь, я выбью из тебя всё дурь. – Я достаю нож. Лезвие тускло блестит в лучах чахлого солнца. – Для начала я вырежу тебе один глаз или отрежу палец, – я про себя отмечаю, как быстро после допроса мародёра в Сертякино я научился пытать. – Буду резать медленно, чтобы ты прочувствовал, – я смотрю за реакцией Михи. Он жалостливо смотрит на меня, точно не веря тому, что услышал, на его глазах наворачиваются слёзы. Миха открывает рот и тянет:

– Неее… а… до.

– Надо, надо, – киваю я, – ты, тварь, не хочешь мне помочь. Ты сам вынудил меня на это!

Показав кнут, я решаю продемонстрировать и пряник.

– Я хорошо стреляю, я снайпер, вижу в темноте. Когда-то надо мной тоже издевались, а теперь я изменился. Я убью всех ходоков, тебе ничего не угрожает, – отчаянно вру я, – у нас всё получится, и я тебя заберу с собой в наше убежище. Там есть еда, тебе там будет хорошо. Безопасно.

Ловлю себя на мысли, что эта игра мне нравится. Не знаю, кто это сказал, но фраза запала мне в душу: «Когда наступает голод, забываешь о принципах», – а я бы ещё добавил, и когда спасаешь свою шкуру…

Я забыл о своих принципах. Чертовски хочется жить и не важно, что нужно для этого сделать. Даже если надо предать, пусть и урода, которого знаешь всего пару дней. Страх питает меня, руководит мной, даёт силы и энергию и одновременно превращает в мертвеца. Не телесно, но духом…

– Ну, – я гляжу на Миху, – договорились? – Я протягиваю ему руку. Выродок, помедлив, неуверенно её жмёт. – Тогда ускоряемся, – хочется быстрее покончить с этим делом, – обмазываешься глиной, выходишь, идёшь, ждёшь ходоков, не вздумай бежать или обмануть меня, – предупреждаю я, – завалю, это твой единственный шанс на спасение! Усёк? – Миха, сопя носом, кивает. – Держи, – я протягиваю ему нож, – на всякий случай. Сможешь порезать ту тварь, которая к тебе сунется, – выродок забирает нож и мямлит нечто вроде «Пааа…си… ба…». – А теперь пошёл! – я отвешиваю Михе подзатыльник.

Пока Миха спускается на первый этаж, я проверяю и заряжаю оружие. Затем чуть приоткрываю створку окна, так, чтобы, не отсвечивая и не высовывая ствол в проём, обеспечить себе максимальный сектор обстрела.

«Всех тварей из винтовки не завалить, – прикидываю я, – не успею перезарядить, значит, придётся валить тварей из «ублюдка». Это плохо. Не то, чтобы я плохо стреляю из автомата, но паля очередью могу попасть в Миху. Значит придётся работать одиночными, а это лишнее время».

Чтобы убить всех, придётся убить Миху. Я с хладнокровием мясника взвешиваю на весах свою жизнь и жизнь выродка. Забиваю совесть куда-то вглубь себя. Не до неё сейчас, и приникаю к наглазнику оптического прицела «мосинки».

Я вижу, как Миха, весь перепачканный в грязи, медленно идёт по тропинке к озеру. Пройдя метров пятьдесят, он останавливается. Поворачивает голову и смотрит в сторону склада. Мне кажется, что он глядит прямо на меня, хотя разглядеть меня снаружи невозможно.

– Иди! – шепчу я. – Давай!

Миха, точно услышав меня, ковыляет дальше.

Тук… тук… тук…

Так бьётся моё сердце. Оно колотится в такт шагов Михи. Он точно идёт на эшафот, с каждым метром приближаясь к смерти, а вместе с ним умирает и частичка меня как человека…

Ходоки появляются внезапно. Выныривают, словно из небытия, идя друг за другом. Миха стоит возле кромки воды. Не бежит, даже не шевелится. Он замер как истукан, с надеждой в глазах пялясь в окно на складе, за которым лежу я со снайперской винтовкой. Где-то в глубине души я надеюсь, что смогу его спасти, хотя опыт говорит об обратном.

Размеренно дышу. Считаю ходоков. Пять. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Ещё три. Ещё двое. Надеюсь, что вылезли все. Если идея не сработает, то мне конец. Твари бредут молча, идя вслед за вожаком. Все вооружены. Я прикидываю, кого валить первым.

«Сначала ведущего, потом остальных, – думаю я. – Если повезёт, то ходоки без центрового растеряются, и я смогу их быстро перестрелять».

Целюсь в первую тварь. На мгновение у меня мелькает мысль, а вдруг это снова мираж-обманка, а на самом деле мне это кажется. Или ходоков меньше. Или я лежу не на складе, а валяюсь где-нибудь в грязи посреди поля. Узнать можно только одним способом – убивая.

Задерживаю дыхание. Выбираю люфт спускового механизма и жму на крючок.

Бам!

Приклад от души долбит в плечо. Я слишком слаб, чтобы толком среагировать. Дергаюсь и шиплю от боли. Ходок резко кивает и валится на спину. Не знаю, куда я попал, в затылок или в корпус. Неважно. Главное результат. К моему удивлению ходоки не теряются. Лишь замирают и все, как по команде, поворачивают головы в мою сторону.

Слух у них что надо. Твари стрекочут. Переговариваются на своей тарабарщине, затем разделяются на две группы и, бегом направляются одна ко мне, вторая к Михе.

– Бля! – кипячусь я. – Вот это жопа!

Смещаю ствол и снова жму на спуск.

Бам!

Второй ходок утыкается мордой в грязь.

Бам!

Вижу, как третья тварь, не добежав метров пять до Михи, взвыв, падает, а затем пытается подняться.

– Живучий, зараза!

Снова жму на спуск. Выстрел разносит затылок ходока. В грязь выплёскиваются мозги, окрашивая землю бурым цветом.

С каждым выстрелом всё ближе момент, когда я возьмусь за автомат. Я уже решил, что сначала буду стрелять в тварей, атакующих Миху, а потом в тех, кто бежит ко мне. Так просто на склад не попасть. Заодно выиграю время, а может и Миху спасу. Хотя нет, это вряд ли. Я не верю в чудеса.

Жму на спусковой крючок в пятый раз и под грохот кувалды об дверь вижу, как падает ещё один ходок. Стараясь не обращать внимания на удары, беру автомат. Прицеливаюсь и начинаю палить одиночными. Стреляю как учили. Не суетясь. Не рву спусковой крючок. Всаживаю пулю за пулей в тварей. Фонтанчики грязи взметаются рядом с Михой. Он прикрывается руками, но продолжает стоять, пока на него не налетает эта орда, другого слова я просто не подберу.

Слышится крик, переходящий в истошный визг. Образуется куча-мала, которую я просто нашпиговываю свинцом. Слышу сухой щелчок. Отстрелялся. Меняю магазин. Дергаю затвор и ставлю переводчик огня на автоматический режим. Мне терять нечего. Приставляю приклад к плечу и яростно палю в ходоков, выпуская пулю за пулей.

– Ааа!.. – кажется, мой крик разносится на километры.

В этот момент внизу что-то грохает с металлическим звуком, и я понимаю, что это упала входная дверь. Слышится гортанный рёв. Ходоки уже внутри. От ужаса мне хочется выпрыгнуть в окно и бежать сломя голову. Нельзя! Тогда точно смерть! Единственный шанс перебить их всех. Трясущимися руками меняю магазин. Прохожу несколько метров и становлюсь на край перекрытия. В ту же секунду снизу летит водопроводная труба. Мне везёт. Она пролетает в паре сантиметров от головы.

Отшатываюсь. Падаю на спину. Слышу, как сильные руки перебирают по стеллажам. Я понимаю, что моя жизнь тупо зависит от количества патронов, оставшихся у меня. Всю мою браваду смывает дикий ужас. Я отползаю к стене. Ставлю переводчик огня на одиночные. Если хоть одна тварь сюда прорвётся, то мне пиздец.

Жду.

Выцеливаю.

Слева!

Над перекрытием показывается голова ходока.

Бам!

Тварь вскрикнув падает.

Помещение заполняет гортанный рёв. Судя по шуму, ходоки лезут с нескольких сторон. Тупо прут, надеясь на мой промах. От избытка адреналина меня трясёт. Теперь твари действуют хитрее.

Над стеллажом мелькает рука, и в мою сторону летит молоток. Инструмент попадает в стену. Я жду. Ещё бросок. На этот раз нож. Я валюсь на пол, но остриё чиркает меня по плечу. Ору. Твари, сориентировавшись по звуку, не показываясь, кидают камни. Один прилетает мне в голову, разбивая скулу. От удара в голове стоит гул. Руки становятся ватными. Я стараюсь не потерять сознание.

Внезапно слышу звук шагов по шиферной крыше. Затем следует мощный удар и прямо надо мной кровлю пробивает лом.

«Отвлекли, суки!» – думаю я стреляя вверх.

Пули пробивают в шифере дыры. Наверху слышится крик и шум падения тела, которое, скатившись по крыше, падает на землю. Тем временем твари лезут на перекрытие. Сколько их? Хрен знает! Я стреляю в их оскаленные морды. Кто-то снова бежит по крыше.

Палю.

Вверх.

Вниз.

Вправо.

Влево.

Приклад как живое существо бьётся об плечо. Сквозь пороховую гарь я толком не вижу, сколько тварей на меня прёт. Просто размазываю выстрелами их хари.

«Стрелять только в башку!» – мысленно ору я сам себе.

Что-то попадает в меня. Чувствую боль. Меня точно жжёт огнём. Мир перед глазами превращается в какой-то ночной кошмар. Ходоки всё лезут и лезут, я продолжаю стрелять, всаживая пулю за пулей в их головы. Мне кажется, что их целый легион. Как в компьютерной стрелялке. Когда толпы врагов прут на тебя, а ты отстреливаешься, забившись в угол. Игра «Пейнкиллер». Помните? Я – лекарство от боли. Только теперь – это реальность. Кто кого перевоюет. Здесь нет дополнительной жизни или перезагрузки. Мой козырь – выгодное место. Сзади ко мне не подойти. Их преимущество – число и сила.

Щелчок. Жму на крючок, но магазин пуст. Отбрасываю автомат и беру «мосинку». Из-за груды тел лезет тварь. Успеваю зарядить один патрон и даже не целясь стреляю навскидку. Попадаю в корпус. Ходок всё ближе. Ползёт, зажав нож в зубах. Хорошо, что здесь низкий потолок и тварям просто не развернуться в полный рост.

Глаза заливает пот. Нет сил держать винтовку. Я упираю приклад в стену и кладу ствол на колено. В свете тускло блестит штык-нож. Моя последняя надежда. Слежу за ходоком. В отличие от остальных, в этом больше от человека, чем от твари. Одежда не так изношена, а лицо меньше изъедено язвами. Внимательные глаза не мигая смотрят на меня. Этот действует осторожнее. Понимает, что патронов нет. Выжидает. Затем разевает пасть. Берёт нож в руку. Раскачивается. Бросок!

Я успеваю среагировать. Штык вонзается ходоку в плечо. Он верещит. Бешено вращает глазами, но не отступает. Держу его на расстоянии от себя. Поворачиваю винтовку. Тварь орёт, подаётся назад и срывается со штыка.

Не могу понять, почему не прут остальные. Или этот последний? По фиг. Главное убить этого. Ходок теперь действует осторожнее. Близко не подходит. Просто сидит на корточках и пялится на меня. Кровь капает на пол. Он не обращает на это внимания. Даже не пытается зажать рукой рану. Мы продолжаем играть в гляделки. Я чувствую, что слабею. Тварь знает об этом и тупо ждёт, пока я не вырублюсь. У меня сдают нервы. Сейчас или никогда. Я покрепче обхватываю шейку приклада и резко, на выдохе, бросаю винтовку вперёд. Мне везёт. Штык вонзается в глаз ходока. Он издаёт тихий стон и валится на бок.

От сердца отлегло. Я чувствую невероятную усталость. Выдёргиваю штык из глазницы. Медленно, осторожно перелезая через тела ходоков, подбираюсь к краю перекрытия. Мне казалось, что я убил несколько десятков тварей, а их здесь от силы наберётся штук двенадцать. Или я ошибся, когда их считал, или часть успела смотаться. Или… Я снова вспоминаю о миражах. «Гудок» опять явил мне подставу. Ну и хер с ним!

«Хорошо, что здесь только дохляки, – я смотрю на трупы, – у меня нет желания никого добивать».

Собравшись с духом, смотрю вниз, чуть высунув голову из-за перекрытия. На полу валяется ещё три окровавленных твари. Одна ещё дышит. Ходок поворачивает голову. Его глаза встречаются с моими. В них нет ничего человеческого. Так смотрит бешеная собака. Ищу, чем прибить тварь. На глаза попадается несколько кирпичей. Беру один из них, замахиваюсь, и бросаю вниз. Кирпич попадает в грудь ходока. Слышится хруст. Тварь рычит. Шумно втягивает ноздрями воздух. Беру второй кирпич. Прицеливаюсь и, что есть сил, кидаю. На этот раз точно. Кирпич разбивает череп ходока, и тварь затихает. Теперь можно спускаться. Закидываю винтовку за спину и лезу по стеллажу вниз.

В голове пустота. Я действую как автомат. Осматриваю помещение. Никого нет. Подбираю с пола топор. Лезвие тупое, но хоть какое-то оружие. Выхожу из склада и медленно бреду по дорожке к озеру. Меня словно тянет туда, к месту, где лежит груда тел. Я понимаю, что в моём состоянии, да ещё без огнестрела, со мной легко справится любой ходок, но ноги словно сами несут меня к Михе. Или, к тому, что от него осталось.

Чем ближе я подхожу, тем тяжелее становится у меня на душе. Двадцать шагов. Десять. Я каждую секунду ожидаю нападения тварей или нового приступа головной боли. Но ничего не происходит, даже видений, и тех нет. Словно часть выработала свой ресурс, насытилась кровью и отлёживается как удав, переваривая убитых.

Я не верю, что «Гудок» может меня отпустить. Это слишком просто. Поэтому я приказываю себе быть начеку. Глупо будет подохнуть на самом финише.

Пять шагов.

Мне кажется, что тела, лежащие на берегу озерца, слабо шевелятся. Или это мне только кажется? Поднимаю топор. Иду. Глина окрашена бурыми разводами. Тела ходоков, изрешечённые пулями, лежат друг на друге, точно они решили сыграть в какую-то игру, да только все сдохли. Вода тихо плещется. Ветер холодит лицо. Воздух затхлый. Пахнет гнилью и кровью. Я набираюсь мужества и подхожу вплотную к трупам. Снимаю с плеча винтовку. Кладу её на землю недалеко от себя. Даже если мне придётся растаскивать всех ходоков, я всё равно найду тело Михи.

Переворачиваю одного ходока, второго, третьего. Чувствую себя падальщиком, роющимся в могиле. Мне не привыкать. Откидываю очередную тварь с явно перерезанным горлом и замечаю, что под ней скрючившись лежит выродок.

«Жив?!» – мелькает в голове.

Вроде как дышит. Отбрасываю топор. Склоняюсь над Михой. Трогаю его за плечо. Он стонет. Поворачивает голову. Я, не веря в такую удачу, переворачиваю его и не успеваю среагировать, как перед глазами мелькает нож, который через мгновение, вонзившись по рукоять, оказывается в моём бедре.

Я ору от боли и валюсь навзничь. Смотрю на Миху. Выродок тихо смеётся. Я замечаю, что у него распорот живот и из него торчат склизкие кольца кишок. Не знаю, как ему удалось выжить в этой мясорубке. Скорее всего, ходоки, при нападении, только успели взрезать ему брюшину. Он убил одного из них. Того, с перерезанным горлом, а потом я завалил тварей из автомата. Да… Недооценил я Миху. Он дорого продал свою жизнь. Я смотрю на нож. Тот самый, который я дал ему, приговаривая: «Порежь ту падлу, которая к тебе сунется». Судьба посмеялась надо мной. Тварью оказался я.

Слышу характерный стрёкот. Поворачиваю голову. Вижу, как метрах в тридцати от меня из грязи выползают ходоки. Тела извиваются. Одежды почти нет. Так, жалкие тряпки. На чумазых лицах бельмами отсвечивают слепые глаза. Рты разеваются. Видно, что это «старички» – те, кто провёл в части больше всего времени и кому больше всего выжгло мозги. Идти они не могут, только ползти, или довольно быстро передвигаться на четвереньках. Живые мертвецы. Если бы не нож в бедре, я бы смог убежать от них, а так, шансы невелики.

От осознания, что это всё, конец, и меня сожрут заживо, меня пробирает смех. Это истерика. Мозг пытается защититься. Я гляжу на Миху. Он смотрит на меня. В его глазах нет злобы или ненависти. Равнодушие. И это хуже всего. Я не чувствую злобы к нему. Всё справедливо. Я отправил его на убой. Он отплатил мне той же монетой.

Миха хрипит. Его бьёт частая дрожь. Видимо, он вложил в удар последние силы. Ведь ждал, как знал, что я выживу и приду к нему. Я беру его за руку. Он сжимает пальцы. Расширенные зрачки смотрят на меня. За эти дни мы сроднились и вместе сдохнем в этом аду. Выродок тихо стонет и, дёрнувшись, затихает. Всё. Миха умер. Я не могу выдержать его взгляд, от которого хочется провалиться под землю. Закрываю ему глаза. Решаю доказать себе, что я не тварь.

Беру топор. Отползаю в сторону, поближе к винтовке, так мне спокойнее, и облокачиваюсь на тело одного их ходоков. Жду. Твари всё ближе. Я чувствую их вонь. Это гниют их тела. Впереди всех, волоча перебитые ноги и шустро перебирая локтями, ползёт жилистый ходок. Я едва не ржу в голос, едва мне приходит в голову это словосочетание. Он всё ближе. У меня всего лишь один удар. Поднимаю топор. Руки дрожат. Мне кажется, что он весит целую тонну.

Едва тварь подбирается ко мне на расстояние метра и, раскрыв рот с обломками зубов, с шумом втягивает ноздрями воздух, я опускаю топор на её череп.

Хрясть!

Лезвие со скрипом проламывает макушку ходока и погружается в мозги. Тварь зарывается рожей в грязь и, судорожно дёрнувшись, как-то странно вытягивается, точно удлинившись на десяток сантиметров. Глядя на дохляка, я ловлю себя на мысли, что убийство холодным оружием воспринимается совсем по-другому, чем огнестрельным. Там, ты палишь с расстояния, а здесь, видишь вблизи, как отнимаешь жизнь. Кровь из раскроенного черепа течёт на землю, окрашивая грязь алыми разводами. Меня передёргивает. Всё-таки, здесь чертовски холодно. Не представляю, как дрались на мечах в средневековье. Это какие нужно иметь нервы, чтобы рубить мечом врага, видеть его глаза из-под личины шлема, или знать, что его удар отсечёт тебе руку или ногу. Поединок один на один. В этом что-то есть, нечто первобытное, позволяющее проверить себя, узнать, чего ты стоишь на самом деле, а не прятаться за оптическим прицелом, подглядывая за жертвой на расстоянии.

Я отвлёкся. Вижу, что остальные уроды, видимо почувствовав липкий запах крови, ускоряются. Я пытаюсь вынуть топор из головы ходока, и к своему ужасу понимаю, что не могу этого сделать. Лезвие намертво застряло, точно срослось с костью. Чёрт с ним! Беру «мосинку». Выставляю винтовку штыком вперёд. Смотрю на ходоков. Они приближаются. Мёртвые к мёртвому.

«Только бы убить ещё одного ублюдка, – мысленно шепчу я, – только бы хватило сил колоть и убивать…»

Страха нет, уже отбоялся. Хочется, чтобы всё побыстрее закончилось. Нога онемела, и я не чувствую боли. Можно вытащить нож из бедра и истечь кровью. Не вариант. Твари почти рядом. Расплата близка, и я спокойно смотрю в глаза смерти…