Глава 6
«Метровагонмаш»
До рассвета успели собраться в путь. Детей укутали в костюмы химзащиты, надели на них противогазы. Малышня плакала с непривычки, пугалась резиновых масок, в которых было тяжело дышать.
Защитных костюмов хватило и женщинам. Тихие, перепуганные, они шли молча, поминутно оглядываясь в темноту.
Старшие подняли на руки детишек до шести лет, женщины взяли грудничков, закутанных в прорезиненный брезент, с масками респираторов на личиках.
Марина отобрала у девушки-воспитательницы своего малыша, равнодушно взглянула на него.
Она пыталась почувствовать хоть что-нибудь к этому крохотному существу, но не могла. Ей было все равно, что с ним станет, будет ли он жив или мертв. Холодное безразличие накатывало волнами, и становилось стыдно.
– Ему не нужен комплект защиты, – наконец, спокойно сказала женщина, глядя в разумное, улыбающееся лицо своего сына.
Алексеева сняла куртку, закутала младенца и передала обратно девушке.
– Я пойду в оцеплении, с разведчиками. Последи за ним, пожалуйста. Не пугайся, он тебе ничего плохого не сделает, – попросила она.
Девушка отшатнулась, из-за плексигласа противогаза на женщину взглянули тревожные глаза. «Они все боятся. Меня, его. Боятся и ненавидят. Их мирок рухнул, как и мой когда-то. Я могу их понять, как никто. Это не их вина, это их беда. И где-то в глубине души мне даже жаль этих людей», – грустно подумала Марина, наблюдая, как воспитательница уносит младенца.
Женщина поторопилась вперед, к Егору Михайловичу.
Он стоял без противогаза, в одной куртке, ежась на ветру. Мужчинам химзащиты не хватило, они замерли, держа автоматы наизготовку, плотным кольцом окружив женщин и детей. Ждали сигнала к отправлению.
– Я был не прав насчет тебя, – сказал Коровин, не оборачиваясь. – Извини. Нам нужна помощь. Доведи нас до «Метровагонмаша». Ты нужна нам сейчас. Не подведи.
– Доведу, – согласилась Марина. – Но обещайте, что Женя дойдет с нами до убежища. Тогда уж будете его судить.
– Не произноси при мне его имени. Для меня мой сын умер, погиб в огне. Преступника-поджигателя мы осудим, когда будем на месте. Сейчас делай с ним что хочешь. Если потеряется по пути, мне только проще будет, – спина командира окаменела, но голос дрогнул, выдавая его истинные чувства.
– Хорошо. Я пригляжу за ним сама. Дайте сигнал отправления. Если вдруг со мной по пути что-то случится – три восьмерки азбукой Морзе, вам откроют.
– Откуда ты знаешь? – устало удивился начальник погибшего бункера. По большому счету, ему было все равно, слишком велико было потрясение.
– Я много чего знаю. Доверьтесь мне.
– Мы с тобой еще поговорим, когда мои люди будут в безопасности, – сурово пообещал Егор. Повернулся к отряду. – Отправляемся! Держимся группой, оцепление – внимательно! Вперед!
Марина пропустила группу мимо себя, глядя, как женщины медленно бредут по снегу, вздрагивая, озираясь. Им было страшно. А впереди ждал темный мертвый город и неизвестность…
Женя сидел на снегу. Он так и не поднялся, пока отряд собирался в путь. Его жалкую, сгорбленную фигуру запорошило снегом, но он даже не двинулся с места, задавленный непосильным горем.
– Идем, – позвала его Марина.
Парень даже не изменил позы, будто не слышал ее. Алексеева присела на корточки рядом с ним.
– Женя, нам нужно идти, – мягко повторила женщина, взяв его за руку. Ладони юноши были холодными, как снег.
Он поднял на нее покрасневшие от слез глаза.
– Зачем? Я хочу остаться здесь. Не пойду, – безразлично прошептал парень.
Марина подняла его за шиворот, подтолкнула в сторону отряда.
– Самобичеванием будешь заниматься в убежище, когда все будут в безопасности. Мне некогда сейчас уговаривать тебя. Марш вперед! – жестко приказала она.
Женя молча повиновался. Он шел, едва переставляя ноги, не видя и не слыша ничего вокруг себя.
Группа обогнула территорию бывшего конструкторского бюро, вышла на широкое шоссе. Теперь – по прямой, до самого вагонного завода. Всего полчаса ходу. Максимум – час, и вот они, безопасность и покой.
Алексеева шла сбоку, утопая в глубоком снегу, держа автомат на весу. Руки немилосердно болели, холод лишь усиливал жжение под бинтами.
Женщина оглядывалась на Евгения. Он брел позади отряда, безоружный, в одной рубашке, не замечая ни снега, ни мороза. Его одинокая фигура с опущенной головой навевала тоску. Замыкающие перешептывались, глядя на него, но ветер уносил их слова.
«Слишком много нестыковок в этой истории, бедный милый мальчик. Их не видят ни твой отец, ни твои друзья, они готовы наброситься на того, кого им укажут, свалить вину, заклевать и растерзать. Их можно понять, эти люди лишились дома. А ты оказался в этом виноват. Мне жаль. Мне искренне жаль тебя, мальчик. Ты не сволочь. Один из немногих, кто сохранил в себе настоящего человека. Такого, каких я растила двадцать лет в своем бункере. Такого, какими были мои мальчишки, Леша, Илюша, Кирилл и другие. Бесстрашные, озорные, живые. Они сгорали, как свечи на ветру, их убивали ложь и равнодушие, приказы и забота их командира о благополучии бункера. Так же и ты угаснешь однажды, не найдя в себе сил дальше сопротивляться этому миру. Взгляд потухнет, душа ожесточится, и тогда, только тогда ты сможешь, наконец, жить. Закройся броней и не верь никому в этом мире. Не верь мне, особенно мне. Жаль, что ты этого не понимаешь сейчас. Очень-очень жаль…» – думала Марина, вглядываясь в темноту, высматривая угрозу.
Но сегодняшняя ночь была благосклонна к ним. Для летающих монстров было слишком снежно, остальные твари тоже попрятались в свои норы, пережидая снегопад, и только люди упорно шагали, оступаясь на заледенелом, вздыбленном асфальте, шли вперед, в снежное ничто.
Отряд молчал, боясь нарушить сонную тишину ночного города, даже дети перестали плакать, чувствуя тревогу и страх взрослых. Были слышны только тяжелые шаги и хруст льдинок под ногами. Женщины поддерживали друг друга под руки, не давая оступиться и упасть, то и дело дышали на коченеющие ладони, крепче прижимали к себе малышню.
С левой стороны от Ярославского шоссе тянулся длинный бетонный забор, за ним уходила далеко вглубь территория ракетостроительного завода города Королева. Под заводом еще с советских лет был огромный бункер, его запасов с лихвой хватило бы на полвека безбедного существования. Старшие, пережившие Катастрофу, знали, что никто из заводчан не выжил. На месте Королева осталась выжженная пустошь завода, смятые, как консервные банки, ангары и черные, обугленные остовы домов. Ядерные боеголовки разорвались в воздухе, сбитые комплексами противовоздушной обороны, но хватило и этого. Огромные запасы ракетного топлива разлились по городу смертоносным морем и вспыхнули, в раскаленном аду погибли конструкторы, рабочие и мирные жители. Пустая цистерна взорвалась спустя несколько часов от страшного жара, и перекрытия убежища не выдержали нагрузки, погребая под сводами тех, кто успел спуститься под землю в поисках спасения. Двадцать лет город стоял пустой и черный, там не осталось ничего. Несколько экспедиций вернулись оттуда, с тоской вспоминая обгоревшие постройки некогда огромного и великого в своей мощи завода, не пережившего последней глупости человека.
Старшие молча переглядывались, некоторые подняли автоматы вверх, отдавая последнюю память мертвым. Молодежь смотрела с затаенным страхом, суеверно, история о гибели ракетостроителей казалась им жуткой сказкой на ночь, которую, однако, не стоило забывать.
Чуть дальше, на холме, выросла из темноты высокая церковь с острым шпилем на куполе. Некогда голубые стены растрескались, колокольня накренилась, готовая рухнуть в любой момент.
Женя на пару мгновений поднял голову, безнадежно ища защиту и поддержку у высших сил, но они безмолвствовали, не желая, а может, не в силах помочь в делах земных. «Боже, чем я заслужил такое?!» – в немом отчаянии, без слов кричал юноша. Но тишина была ему ответом.
– Молись, сволочь, – зло прошипел один из разведчиков в оцеплении. Он заметил полный боли взгляд, который Евгений бросил на церковь, но истолковал его по-своему. – Молись, чтобы тебя на куски не порвали за то, что ты сделал!
– Оставь его, – сурово приказала Алексеева, появляясь рядом. – Не время сейчас и не место. Смотри по сторонам внимательнее.
Парень сплюнул под ноги и отвернулся, однако приказ выполнил, вгляделся в снежную темень.
Женщина сочувственно посмотрела на Женю, но он не видел этого, сгорбленный, несчастный, с опущенной вниз головой. Марина поторопилась вперед. Почти пришли.
Из темноты показался постамент, с которого ударной волной снесло тяжелый танк. Алексеева вспомнила, как она летним днем возвращалась домой по этой дороге. И как вздрогнула, увидев танк, казавшийся ей в юности незыблемым оплотом, перевернутым, похожим на огромного жука. Апофеоз Третьей мировой войны. Символ сгинувшего мира.
Егор Михайлович скомандовал: «Стоп!» – и вместе с Мариной поспешил по глубокому снегу к воротам. Дорожку к зданию, где находился спуск в убежище, занесло сугробами, с этой стороны разведчики выходили редко, пользуясь обычно вторым выходом, который вел почти к самой станции Мытищи. Здесь же ловить было нечего. С другой стороны шоссе темнела чаща и пустой, мертвый город Королев, дорога в Москву была давно заброшена, незачем и некуда было по ней идти жителям «Метровагонмаша».
Начальник сгоревшего бункера тревожно оглядывался по сторонам, с каждым шагом волнуясь все больше и больше. Наконец он остановил Алексееву, потянул за рукав химзащиты.
– Если не впустят? Что делать будем? – голос мужчины прозвучал напряженно.
– Успокойтесь, Егор. Они нас впустят, окажут помощь и предоставят жилые помещения. Сами знаете, им нужны рабочие руки. Не надо паниковать, – спокойно отозвалась женщина, вглядываясь в хитросплетения заводских построек.
– Мне хочется вам верить. Ответьте мне на один вопрос, пока никто из моих ребят не слышит. Это Женя поджег наш дом? Вы были близки с ним в последнее время, вы знаете! – от волнения Коровин снова перешел на «вы».
Алексеева удивленно вскинула брови.
– Я знаю не больше вашего. Когда начался пожар, Жени в комнате не было. Все следы говорят о том, что это сделал он. Но судить его не мне.
– Идемте. На дороге опасно, надо скорее добраться до убежища, – мужчина вновь стал сдержанным и суровым, тонкие губы сомкнулись в укоризненную линию, на лбу залегла глубокая морщина. Перед людьми нельзя показывать слабость. Подчиненные должны видеть несгибаемый авторитет, твердого, как скала, руководителя, и тогда они пойдут следом. Оступишься, ошибешься, раз проявишь чувства – обратного пути не будет.
Среди погорельцев царила паника. Разведчикам стоило большого труда держать строй, не давая женщинам и подросткам броситься бежать, у них самих коленки тряслись от страха.
Оставленный за старшего Никита, рослый парень, косая сажень в плечах, подбежал к командиру и что-то тревожно зашептал ему на ухо. Перекошенное лицо юноши было белее мела.
– Что такое? – спросила Марина, подходя.
– Из леса вышла такая дрянь! – уже громче заговорил Никита, не справившись с ужасом, переполнявшим его. – Смотрела, смотрела, облизывалась! И тени, там тени, столько…
Женщина скользнула взглядом по черной кромке чащи, нахмурилась.
– Егор, уводите людей! Как можно скорее! – потребовала она.
Алексеева вскинула автомат, держа на прицеле ближайшие к дороге деревья. Тварь уже скрылась в лесу, но пугала женщину не она. В переплетении ветвей плясали прекрасно знакомые зеленоватые отсветы. Споры грибов, паразитирующих на коре, не умирали даже в морозы, выплескиваясь черными облачками, напоминавшими неясные силуэты. Микроскопические частички проникали в самые крохотные трещинки на далеко не новых костюмах химзащиты и мгновенно впитывались через кожу, вызывая галлюцинации. Две минуты мучительных видений – и смерть от передозировки. Эта дрянь была куда опаснее чудовищ, выходивших на охоту. Было совершенно неясно, как от нее спасаться, и от этого становилось еще страшнее.
Отряд торопливо вошел на территорию завода, заспешил мимо заснеженных развалин ангаров и цехов. В некоторых были видны ободранные остовы вагонов, которые так никогда и не попали в метро. Все, что было ценного, из производственных помещений уже унесли местные разведчики, остался только ненужный металл, проржавевший, потемневший от времени.
Беглецы то и дело переговаривались, Егор уже не мог успокоить панику. Даже бывалые ребята-разведчики срывались с быстрого шага на бег. Общее напряжение достигло критической точки.
Марина пропустила людей вперед, встала рядом с замыкающими, плотно сомкнувшими ряды. Позади всех осталась только одинокая, жалкая фигурка Жени. Собравшийся перед лицом угрозы в единый организм отряд оставил изгоя подыхать за бортом.
– Не отставай! – окликнула юношу Алексеева. Тот даже не поднял головы, продолжая медленно брести по сугробам.
«Он видел тварь, видел тени. Не испугался? Едва ли. Мальчик просто сломлен, ему безразлично, что с ним будет. А ведь в его памяти свежи воспоминания о том, что эта гадость творит с человеком. Он боится ее больше всех нас вместе взятых. Боже мой, что же мы с ним сделали?!»
– И не такое еще сделаем, – заверил женщину один из парней. Та не сразу поняла, что последнюю фразу произнесла вслух.
«Заговариваетесь, Марина Александровна, – укорила саму себя Алексеева. – Становишься сентиментальной. Не слишком ли ты привязалась к мальчишке? Не смей его жалеть, будет хуже. Давно ли ты стала такой? Вспомни, кто ты есть, вспомни, почему ты жива и зачем ты тут, и будь осторожнее! А ребята-автоконструкторы – молодцы. Никакого лишнего сострадания, никакой рефлексии. Осудили парня революционным трибуналом, не разбираясь, кто прав, кто виноват, и уже готовы скормить его чудовищам из леса. Хорошо их воспитал Егор, настоящие бойцы, такие не думают, они исполняют приказы. Только вот про сына своего забыл, увлекся чужими детьми. А может, и к лучшему!»
Марина вошла на территорию завода последней и поспешила к командиру, оставив замыкающих в арьергарде.
Возле здания, где раньше располагалась администрация «Метровагонмаша», отряд остановился. Егор Михайлович уже послал двоих разведчиков вперед, в подвал, где находился вход в убежище. Спустя пару минут они вернулись, путь был свободен.
Марина первая спустилась вниз, к гермодвери, трижды постучала условным стуком. Три длинных – два коротких. И снова повторить. Цифра восемь азбукой Морзе.
Сзади толпились, напирали погорельцы, под сводами подвала гулко плясало эхо голосов. Пришедшие уже не скрывали эмоций, нервно переговариваясь между собой. «А вдруг не откроют? Разве ж не люди! Должны помочь! Как же мы с детьми!» – то и дело доносились встревоженные женские голоса.
Марина оперлась плечом о стену. На нее навалилась смертельная усталость. Ноги были насквозь мокрыми, ныли от долгого бега по сугробам – из головы колонны в конец и обратно. Уследить, довести, не упустить ничего. «Тени эти еще не вовремя, переполошили клуш, как же, стра-а-ашно! – язвительно думала Алексеева, скорее от переутомления, а не со зла. – И Женя еще – не дергала бы его, так бы и остался в снегу. Как я мечтала, что кончатся мои командирские подвиги. Так нет, не судьба. За всеми пригляди, не подведи… Хочу спокойствия. На ферму хочу, грибы разводить! Надоело!»
Послышался лязг плохо смазанного вентиля, дверь приоткрылась на пару сантиметров, показался запыхавшийся часовой.
– Вы из убежища автоконструкторов? Олег Семенович велел вас впустить! – отрапортовал он.
– Я не одна, нас сто семь человек. У нас беда, в бункере случился пожар, и мы просим помощи, – ответила женщина.
– У меня есть директива впустить вас, – подтвердил разведчик, открывая дверь.
Отряд двинулся внутрь, занимая все пространство маленького коридора. Те, кому не хватило места, толпились в подвале, сначала пропускали женщин и детей. В комнату дезактивации заходили по три-четыре человека, первыми вошли Егор и его помощник Николай. Они сразу же направились беседовать к начальству, оставив Марину и двоих ребят следить за порядком. Снаружи становилось все тише, чем меньше людей оставалось под темными сводами, тем страшнее им делалось. Алексеева ходила вокруг с фонарем, иногда бросала пару ободряющих фраз. Разведчики заметно повеселели, даже стали шутить в ответ.
Потихоньку людской поток иссяк. Наконец гермодверь закрылась, отсекая холодную зимнюю ночь. Люди успокаивались, почувствовав себя в безопасности. Женщины убежища «Метровагонмаш» с оханьем и причитаниями помогали погорельцам расположиться, тащили сменную одежду, мыли и укладывали плачущих от усталости детей.
Последние три человека поспешили внутрь, и в коридоре остались только Женя, Марина и часовой. Коровин-младший сидел у стены, уткнувшись в сложенные руки лицом, не реагируя на происходящее вокруг.
– Иди, сейчас отмоешься и ляжешь спать. Наутро станет легче, – женщина присела рядом с ним, стряхнула с его волос капли растаявшего снега.
– Ты тоже не веришь, что я этого не делал, – хрипло выговорил парень. Он выглядел жутко. Белые от холода лоб и подбородок, опухшие от замерзающих на ветру слез щеки бордово-синюшного оттенка, воспаленные глаза, спутанные мокрые волосы.
Марину кольнула уже хорошо знакомая жалость, и женщина вдруг разозлилась на него, на себя, на весь этот спятивший мир.
Она силой подняла юношу с пола, затолкала в комнату дезактивации и стащила с него куртку и рубашку. Тот повиновался, как безвольная кукла. Когда Алексеева отпустила его руки, они плетьми упали вдоль тела.
– Штаны сам снимешь, или мне помочь? – насмешливо спросила она, отчаянно пытаясь уколоть его, расшевелить, вернуть к жизни.
– Мне все равно, – прошептал Женя, не поднимая головы.
Алексеева схватила его за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Ее лицо перекосилось от ярости.
– Я не знаю, кто поджег бункер, – ты, не ты, сейчас уже не важно. Я знаю одно: передо мной стоит тряпка, а не мужик! Соберись! Оплачешь свою судьбу позже! Я тебе в няньки не нанималась! – прошипела она.
Марина оттолкнула парня, задернула штору и прямо в одежде встала под ледяной душ.
– Я не просил тебя помогать мне, – тихо сказал Женя, но не был услышан.
* * *
Олег Семенович Рыбаков, полный, добродушный мужчина с густыми усами, одетый в потертый свитер и вылинявшие за долгие годы джинсы, сидел за столом в своем кабинете. Напротив него на уютном диване устроились Егор Михайлович и Марина. Женщина с наслаждением вытянула гудящие ноги, откинулась назад, чувствуя, как в тело медленно возвращается жизнь.
– Ну, что же, – густым басом протянул начальник «Метровагонмаша». – Рад приветствовать, поможем, чем сможем. Людей у нас мало, помещения большие, будете работать, а мы обеспечим едой и жильем. Мне жаль, что так вышло с вашим бункером. Что случилось?
– Поджог, – сквозь зубы процедил Коровин. Он был похож на замерзшего филина – такой же нахохлившийся и злой. Казалось, одно движение – и он выпустит острые когти, готовый разорвать любого, кто подойдет ближе позволенного.
– Надо же, – Олег задумчиво крутил в руках карандаш. – Неужели у вас были злопыхатели?
– Это сделал мой сын, – хмуро ответил мужчина.
– Батюшки, – удивленно пробормотал Рыбаков. – Как же так? Прости, Егор, не знал, что все так плохо. По стаканчику, может быть, а?
Хозяин кабинета достал три стопки и бутылку с мутной жидкостью. Разлил.
– За наше сотрудничество, – Олег Семенович поднял стакан.
– За сотрудничество, – эхом откликнулись Марина и Егор.
Самогон обжег горло, Алексеева закашлялась.
– Двадцать лет не пила ничего, крепче чая, – усмехнулась она.
– А вы, барышня, стало быть, Марина Александровна? Егор писал о вас, но я даже не поверил, такие сказки. Мутировали в чудовище, а потом обратно, такого не может быть! – нервно засмеялся Рыбаков. Он верил. Еще как верил. Двадцать лет в кресле начальника бункера убедили его, что даже самое невероятное часто оказывается правдой, а сомнения могут стоить жизни.
– В этом мире все может быть, вы разве еще не поняли этого? Если желаете, побеседуем с вами позже, – ответила женщина, подыграв его удивлению.
– Вы разговаривайте, а я пока пойду, гляну, как мои устроились, – тактично попрощался Коровин, вдруг осознав, что он стал лишним в этом кабинете.
Олег посерьезнел, вышел из-за стола, достал из ящика записку.
– Я получил послание. Что дальше? – нервно спросил он.
– Все. Вы нас приняли. На этом пока все.
– Все? Ты же понимаешь, что это ненадолго! Я просил его о помощи, у нас лес вокруг, там эта гадость, сквозь вентиляцию, сквозь химзащиту! – зачастил командир. Его лицо покрылось красными пятнами, усы топорщились, на лбу выступила испарина.
– Я знаю. Мы не одни, поговорим позже, – строго ответила Алексеева. – Следи, чтобы никто отсюда не выходил ни под каким предлогом. Группам вылазки запретить до дальнейших распоряжений. На поверхности опасно. Но мне нужен свободный доступ туда. Предупреди караул.
– Тебе нужен выход в город или на шоссе?
– В город. И никто не должен знать о моем отсутствии. Об этом тоже предупреди.
– У меня здесь люди, теперь еще и из бункера автоконструкторов. Ты понимаешь, что я за их жизни отвечаю? – тревожно спросил Олег. Его голос прозвучал визгливо и слишком громко.
– Тише, пожалуйста. Я знаю. С людьми ничего не случится. Пока что жди директивы. Веди себя естественно, – улыбнулась ему Марина. – Идем, нас ждут.
Алексеева вышла в коридор. Там было шумно, жители убежища собирались на торжественный обед в честь прибывших.
Во главе стола сели Егор Михайлович и Олег. Люди смеялись, женщины переговаривались, делились впечатлениями. Общее напряжение ушло, уступив место радостному ощущению спокойствия и безопасности.
Марина взяла со стола миску с овощным рагу и свернула в тупиковый коридор, где был устроен карцер.
«Все-таки странные существа – люди. Ужас сменяется хохотом в мгновение ока, прошел всего день, а все уже успокоились и почти забыли и горе от потери дома, и страх, преследовавший в пути. Наверное, это лучшее свойство нашей психики: смена эмоций позволяет не свихнуться, остаться человеком даже после самых жестоких испытаний, верить во что-то, жить. Но все же каждый из нас хрупок, как стекло, каждого из нас можно разбить на тысячи осколков, да так, что не собрать потом. Тот, кто знает, как морально уничтожить человека, владеет миром, но эта власть – пир во время чумы. Разве счастлив Рябушев, растоптавший Женю в угоду своим политическим играм? А люди вокруг улыбаются простым радостям, хоть и получили от судьбы по лицу. Демиург спятил, комедия превратилась в драму – как давно я сказала самой себе эту фразу. Вершители человеческих жизней падают с трона первыми, и их падение стократ больнее. Разве виноваты те, кого они выбрали жертвами своего честолюбия? Нет, нет. Разве я желала обладать знанием, обернувшимся властью? Нет, никогда. Большая сила порождает жестокие страдания, разрушает жизни. А я? Кем я в итоге стала? Кто вышел из цикла перерождений в ту ночь? Сколько раз я возрождалась из пепла? Из наивной девочки – в серого кардинала. Из женщины – в чудовище. А из чудовища… Кем я стала? Кто – я? Я – кто? Сколько раз нужно спросить себя об этом, чтобы найти ответ?!»
Было тихо. Тусклый свет лампочек угнетал, нагонял тоску. Здесь, в карцере, можно было сойти с ума в одиночестве и тишине, слишком уж хорошо здесь было думать, растравливать незажившие душевные раны, мучить себя воспоминаниями.
Женя лежал на полу, свернувшись в углу. Связка ключей звякнула, когда женщина открывала решетку. Парень поднял голову на мгновение и вновь опустил ее на холодный бетон.
– Я тебе поесть принесла. Двое суток ничего не ел. Садись, – Алексеева поставила перед ним миску.
– Я не могу вспомнить, как я там оказался. Я спал. Проснулся от холода. В руках – канистра, весь в снегу, труба вентшахты черная и дымится. А что было до этого – не помню, – проговорил Женя, не слыша ее слов.
– У тебя был стресс. Ты поссорился с отцом, уснул, а потом поджег бункер, из мести. Выборочная амнезия – так это у врачей называется. Когда не помнишь, что происходило в некоторые моменты.
Парень внезапно посмотрел ей в глаза, зло и холодно.
– Не пытайся меня убедить! Я этого не делал! – жестко сказал он.
Марина прищурилась.
– Но все думают, что это ты. Вечером состоится суд. И мне придется сказать, что не застала тебя в комнате, когда начался пожар. Посуди сам, все в суматохе выбегают из этого адского пекла и внезапно обнаруживают тебя с канистрой бензина возле обгоревшей вентшахты. Что люди должны были подумать?
– Меня подставили. Это не я, – упрямо повторил Женя, стиснув зубы.
– Не думаю, что отец приговорит тебя к высшей мере.
– Лучше бы так, – безнадежно сказал юноша, опуская глаза. Внезапный запал злости прошел, уступив место отчаянью.
– Поешь. Не хватало еще, чтобы ты при всех рухнул в голодный обморок. И не вздумай плакать на суде. Ты – мужчина, ты должен быть сильным.
– Марина, ты не веришь мне. И от этого еще больнее. Ты знаешь, ты точно знаешь, что я не виноват, – Женя схватил ее за руку в бесконтрольном порыве.
Женщина молчала, с жалостью глядя на него.
– Молчишь? – горестно прошептал парень. – Молчишь… Я этого не делал. Я не поджигал бункер. Зачем ты спасла меня от военных? Расстрел – это менее мучительно, чем всеобщее презрение.
– Да потому, что пожалела тебя, идиота! Не было бы никакого расстрела! Хуже! – Марина на несколько мгновений вышла из себя и проговорилась. Она вырвала руку и вскочила.
– Хуже? – вдруг заинтересованно протянул Евгений. – О чем вы говорили с полковником?
– Ешь и не задавай глупых вопросов, – бросила Алексеева, выходя.
– Постой! Марина! – парень кинулся к решетке, схватился за поржавевшие прутья. – Что ты знаешь?!
Женщина быстро уходила по коридору. Женя опустился на пол и задумался, глядя в стену. Ему было тревожно и худо. Что-то шло не так, и почему-то этого никто не видел. А теперь его не послушают, даже если он что-то узнает. В голове блуждали страшные догадки. Только бы выбраться отсюда.
* * *
Время тянулось бесконечно долго, в вентиляционной шахте гулко падали капли конденсата, и этот звук сводил с ума.
Евгений метался по тесной клетке. Три шага – туда. Три – обратно. Действие, повторявшееся до бесконечности.
Парень пытался говорить сам с собой вслух, петь, кричать, но в тишине собственный голос звучал настолько неестественно и жутко, что вскоре пришлось замолчать.
Наконец пленник устроился в углу и затих. В сознании вдруг стало пусто, мысли ушли. Юноша запрокинул голову, закрыл глаза, слушая удары собственного сердца, и незаметно уснул.
Проснулся он спустя несколько томительных часов, разбуженный шагами, мгновенно вынырнув из черной бездны.
Два молодых парня из убежища автоконструкторов открыли решетку и грубо вытолкали Женю из камеры, не произнеся ни слова. Оба когда-то были его друзьями. Сейчас в их взглядах сквозило презрение и ненависть.
В общем зале бункера было не продохнуть. Кажется, сюда собрались все, исключая часовых у дверей. Толпа расступалась, когда конвой вел Евгения к столу, за которым сидели Егор и Олег. Люди смотрели на парня, как на прокаженного, женщины отворачивались. В спину ему летели проклятья.
Женя шел, опустив голову, не глядя по сторонам, и осмелился поднять взгляд, только остановившись перед судьями. Отец смотрел равнодушно, его глаза были холоднее льда. Это безразличие обожгло юношу больнее слов.
– Сегодня мы собрались здесь, чтобы разобрать вопиющий и кошмарный случай, – начал Олег Семенович, поднявшись со своего места. – У наших друзей произошло огромное несчастье. Их дом, спасавший от невзгод окружающего мира, был цинично сожжен. И тем страшнее, что это сделал человек, которого все очень хорошо знали. Мы с Егором Михайловичем вынесем приговор Евгению Егоровичу Коровину, который обвиняется в умышленном поджоге. Слава богу, обошлось без жертв, и мы примем это во внимание.
В зале зашептались. Женя встретился взглядом с Мариной. Она смотрела устало, беспомощно, но где-то в глубине ее серых глаз плескалась жалость.
– Евгений, что вы скажете в свое оправдание? – повысил голос Рыбаков, перекрикивая возбужденную толпу.
– Я этого не совершал, – тихо сказал парень. – Меня подставили.
С места поднялся Егор Михайлович.
– Тебя обнаружили возле обгоревшей трубы, с канистрой в руках, заляпанного бензином. Это подтвердят свидетели. Мне кажется, твоя вина очевидна. Имей же смелость признаться! – он говорил жестко, четко, каждое слово – как пощечина.
– Я этого не совершал! – чуть громче выговорил Женя.
– Марина Александровна не обнаружила тебя в вашей общей комнате, когда начался пожар. Это так, госпожа Алексеева?
– Верно. Я вскочила, когда услышала крики. Жени в комнате не было. Внизу кричали, что бункер горит, я бросилась будить вас, Егор Михайлович.
– Хорошо. Андрей Семенов, ты в ту ночь дежурил в общем зале и увидел пожар в генераторной. Как это произошло? – обратился Коровин к стоявшему в стороне молодому человеку.
– В общий зал никто не входил, я, по инструкции, открыл все двери и сидел так, чтобы видеть, что происходит во всех помещениях. Где-то в районе часа ночи в генераторной полыхнуло, но мимо меня никто не проходил. Я побежал туда. Горела решетка вентиляции и лужа бензина на полу. Я крикнул «Пожар!», попробовал потушить пламя, но оно уже перекинулось на генераторы, они моментально вспыхнули. Люди начали выбегать из комнат, потом с первого этажа прибежала Марина Александровна и вы, – сбивчиво произнес парень. Видно было, что он еще не отошел от пережитых волнений.
– Хорошо. Что было дальше? Сергей? – Егор Михайлович обратился к разведчику, который помогал Марине вытаскивать автоматы и химзащиту из бункера.
– Марина Александровна позвала на помощь. Вы потеряли сознание, мы с ребятами вытащили вас на свежий воздух и таскали химзу и оружие на улицу, пока было можно. Вы пришли в себя, отправили меня прочесать периметр, и тогда я нашел Женю. Он сидел у черной от гари вентшахты, смотрел перед собой, как дебил, и повторял все время «Как же так?!». Мы с Лехой его подняли и притащили к вам. Он все говорил, что это не он. Ну а кто тогда, черти зеленые? Весь в бензине, с канистрой в руках и с дикими глазами, – рассказывал Сергей, недовольно косясь на Женю.
Тот сгорбился, поник, ему хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, лишь бы не слышать жестоких слов неверия и клеветы.
– Мне кажется, все ясно. У меня не осталось сомнений. Евгений, наш трибунал признает вас виновным в совершении поджога. Выбор меры наказания остается за Егором Михайловичем, – Олег Семенович скрестил руки на груди. – Ваше последнее слово.
– Это ложь… – прошептал Женя. – Это все неправда. Я не делал этого. Не делал. Не делал!
Парень сорвался в крик. Конвой подбежал к нему, заломил руки за спину, боясь, что тот бросится на судей. Юноша бессильно обмяк, и когда его отпустили, упал на колени.
– Я не могу расстрелять этого человека, – спокойно и очень четко заговорил Коровин-старший. – Когда-то я считал его своим сыном. В моей семье нет места для этого отребья, но все же я не буду настаивать на высшей мере. Я приговариваю Евгения к исправительным работам в этом бункере до самой его смерти, и каждого из вас призываю дать поджигателю в полной мере почувствовать свою ошибку. Задание получишь у старшего смены дежурных. Ты свободен. В перемещениях по бункеру я тебя не ограничиваю. Однако не советую тебе лишний раз провоцировать людей. Иди.
Женя поднял взгляд на отца и тут же опустил глаза, не в силах выдержать равнодушно-презрительного выражения его лица. Хотел что-то сказать, но промолчал. Медленно повернулся и побрел прочь, к выходу из зала.
Его поглотила пучина ненависти и злобы. В спину ему неслись выкрики:
– Урод! Поджигатель! Тварь!
Потом прозвучал призыв: «Бей подлеца!». И тут же из толпы ответили: «Нечего об говно руки марать!»
Каждое слово – как пощечина. Лучше бы его били…
Марина, опередив Женю, ожидала его на выходе. Он медленно прошел сквозь расступившуюся толпу – в разорванной одежде, покрытой плевками, с расцарапанным лицом. Из разбитого носа капала кровь, заливая рубашку, юноша отирал ее рукавом, но она снова собиралась и капала, стекала ярко-алой струйкой по губам и падала на грудь. Народное правосудие привело приговор в исполнение.
Евгений выглядел жалко. Бледный, ссутулившийся, пытающийся казаться меньше, совершенно покорный судьбе.
– Идем, – приказала женщина, увлекая его за собой.
– За что? – простонал Женя, когда Алексеева почти насильно умывала его в туалете.
– Им нужна жертва. Людям всегда нужен виноватый, – спокойно ответила она, вытирая его лицо полотенцем.
– И ты… – всхлипнул парень, дрожа всем телом.
– И я, – подтвердила Марина, вытирая его руки от плевков влажной тканью. – Выделиться из коллектива? Начнутся вопросы, а ответов я не знаю. Лучше вместе со всеми.
– Что дальше?
– Работай, думай о смысле жизни. Все в этом мире течет и меняется. Глупостей не делай, на провокации не реагируй, и все рано или поздно уляжется, – сказала женщина, опускаясь на корточки возле его ног. – И береги себя. Ноготь до мяса содрал. Больно? – спросила она, намочив тряпку в воде и вытирая его ноги.
– Все равно. Лучше бы было больно. Зачем ты это делаешь? Ты же вместе со всеми, – парень смотрел на нее сверху вниз.
Она подняла на него глаза, но даже сидя на полу, она все же не казалась такой жалкой, как осужденный.
– Сострадание, милосердие, называй, как хочешь. Не в моих правилах добивать поверженного. Ты много выстрадал. И что бы ты ни сделал, мое расположение к тебе останется неизменным. Ты похож на моих мальчишек из бункера в Раменках. Такой же юный, поспешный и ошибающийся, – спокойно говорила женщина.
– У тебя слишком много тайн.
– Чего и тебе советую. Чем загадочнее ты для простых смертных, тем дольше удержишься на плаву. Даже если у тебя нет ничего за душой. А я привыкла. Ты же читал мой дневник. Сколько я тайн хранила? Судьба выбирает каждого из нас. Никому не достается больше, чем человек может унести. И тебе тоже. Ты со всем справишься. Все будет хорошо, – Марина встала рядом с ним, подвела к большому зеркалу. – Посмотри на себя. Ты – сильный. Ты – смелый. Ты все выдержишь.
Парень увидел свое бледное, перекошенное лицо с разбитым носом и расцарапанными щеками. Он вздохнул и отвернулся.
– Я поручаю тебя заботам Анны Ивановны, старшей дежурной. Она тебе даст задание. Еще увидимся, – улыбнулась на прощание женщина.
Дверь уборной захлопнулась. Парню на мгновение показалось, что с таким звуком опускается топор палача. Женя чувствовал себя приговоренным к смерти, хотя ему даровали жизнь.
Его размышления прервала пожилая дама в синем халате.
– Ну что, пиротехник хренов, на тебе швабру, на ведро. У нас в убежище четыре сортира и душ, это все теперь твоя вотчина. Слава богу, избавлю девчонок от этого позорного дежурства, а то, что ни смена, то скандал, мол, не буду унитазы драить. Коридоры и зал тоже моешь. Часов в шесть встаешь, до подъема, и до отбоя моешь. Спать тебе матрас кинем в каморке, где швабры. Я лично ходить и проверять буду, увижу грязный толчок – голову отверну, я на руку горячая. Приступай, – приказала она.
Голос у Анны Ивановны был неприятный, резкий, но лицо не злое. Жене показалось, что все могло быть хуже. Мыть полы – работа не самая легкая и почетная, но все лучше, чем расстрел.
На следующий день парень понял, что ошибался.
Ночной дежурный брезгливо пнул его носком сапога.
– Иди, поломойка, работать пора, – процедил он, выходя из комнаты.
Женя сел на жестком матрасе, осоловело заморгал, вглядываясь в полумрак коридора. С утра в бункере было прохладно, порванная в клочья рубашка совсем не грела. Вчера Анна Ивановна отказалась выдать ему новую одежду, сославшись на распоряжение начальства. В своих лохмотьях парень и вышел в общий зал.
Ночные дежурные накрывали завтрак, пока он возил тряпкой по полу. Отжимать серую грубую мешковину приходилось вручную, и скоро пальцы онемели в ледяной воде.
Население бункера позавтракало и потянулось в уборную. Кажется, все сплотились в едином порыве ненависти к несчастному и изощренно издевались над осужденным.
Девушки отворачивались, едва Женя показывался с тряпкой на пороге туалетной комнаты. Молодые люди всячески пытались сделать жизнь парня невыносимой. После них в кабинках на полу оставались характерные желтые лужи, на зеркалах какой-то гадостью выводили «Женя – дрянь!» и известное слово из трех букв.
В лицо летели оскорбления, каждый считал делом чести толкнуть уборщика или плюнуть ему под ноги.
К обеду Женю мутило от усталости и отвратительной вони, которая въелась в одежду и кожу рук. Пришла Анна Ивановна, критически осмотрела результаты работы, зацокала языком.
– Не стараешься, – пожала плечами она. – Ну, иди, обедай. Миску возьмешь у дежурных, и дуй к себе в коморку, за столом тебе не рады.
Парень закусил губу. Каждое слово обжигало его несправедливостью. Унизительно. Больно.
«Я этого не делал. Не делал. Не делал», – как молитву, шептал он про себя, торопливо шагая через зал. За столом стихли разговоры, все внимательно смотрели на него.
– Жри, – презрительно фыркнул Сергей, назначенный дежурным по кухне, плюхая ему в миску половник супа.
– Мы когда-то были друзьями, – напомнил Женя, подняв голову.
– Слышали, народ? – громко сказал парень. – Эта мразь меня другом назвала. Я с таким, как ты, в одном поле срать не сяду, понял?
В зале захохотали. Егор Михайлович взглянул со своего места, но не вмешался, а отвернулся. Марина хотела что-то сказать, но передумала. Промолчала, делая вид, что занята содержимым своей тарелки.
«И ты туда же», – горько подумал юноша, спеша к выходу через зал.
Не заметив подножку, упал, расплескав суп по полу.
– Так и жри, с пола! Самое место! – полетели в спину обидные выкрики.
Женя поднялся и побежал прочь.
– Убрать не забудь, – крикнула вслед Анна Ивановна.
Пока все ели, парень собирал тряпкой разлитый суп. Это занятие могло показаться бесконечным, потому что на пол летели остатки из тарелок. Начальство смотрело на этот акт откровенного издевательства и вредительства с явным неудовольствием, однако вмешиваться в эту показательную порку не желало.
Через четверть часа обед завершился, и Евгению показалось, что его выпустили из пыточной камеры. Наконец, вытерев пол, он ушел в свою каморку, привалился к стене и закрыл глаза.
– Ешь, – раздался знакомый голос, оторвавший парня от череды болезненных и тоскливых мыслей.
Марина поставила перед ним свою миску.
– А ты?
– Я сказала – ешь, – женщина скривилась, отвернулась.
Алексеева молчала, пока парень жадно доедал суп.
– Они ведут себя омерзительно, – наконец, сказала она.
– Они наказывают преступника, – мрачно заметил Женя. – Проблема лишь в том, что я не совершал этого.
– Тебя уже осудили, – напомнила Марина.
– И ошиблись, – упрямо ответил парень.
– Как скажешь, – спокойно согласила Алексеева, забирая у него из рук миску.
– Они тебя зауважали после того, как ты самоотверженно спасла из огня их командира и помогла живыми добраться сюда.
– Пусть так.
– Ты можешь повлиять на них. Помоги мне.
– Не могу. Им нужно выплеснуть то, что накопилось за столько времени. Люди лишились дома, потеряли все, что нажили своим непосильным трудом за двадцать лет. У них сгорели все личные вещи, все, что было дорого. И тебе повезло, что обошлось без жертв. Я даже пробовать не стану, иначе недовольство прорвется, и будет хуже. Сейчас бункер сплочен, как никогда. Общий враг объединяет, дружочек. Мне жаль, что им стал ты. Мне, правда, очень тебя жаль. Но тебе придется потерпеть. Иди, твой перерыв закончился. Анна ждет тебя, у нее есть задание, – Марина погрустнела.
– Ты такая же, как и они все.
– Пусть так, – спокойно повторила женщина, но на ее лице отразились странные, противоречивые чувства. Женя хотел ее понять, но не мог.
Он поднялся и вышел, оставив ее одну. Алексеева прижалась лбом к холодному бетону.
«Слишком уж часто мне приходится говорить себе: Марина, ты сволочь. Дрянь, каких мало. Жалко, что мутации не отключают совесть», – думала она, разглядывая крохотные трещинки на стене.
Было муторно и тоскливо. Женщина в поисках успокоения пошла в детскую комнату, присела у кроватки, где спал ее сын.
– Ну что же, Сергей Иваненко, вот и встретился ты со своей непутевой мамашкой, – улыбнулась она, приглаживая рыжий пушок у него на лбу.
Она смотрела на малыша и не чувствовала ничего. Ни любви, ни привязанности – обычный младенец, по случайности оказавшийся ей родным. Если уж на то пошло, за те недели, проведенные рядом, Женя стал для нее намного ближе, чем собственный сын.
– Удивительная генетика – сын мутанта и обычного мужчины, – нашептывала Марина, уговаривая саму себя. – На отца своего чем-то похож. Как мне тебя любить, если весь материнский инстинкт растворился в препаратах, которые колол мне полковник, как и облик кровожадной твари? Ты – чужой, чужой и странный. Скорее уж Валюша тебе мама, она за тобой ухаживала с первых дней твоей жизни. А я – так, чужая тетка, потрепанная жизнью и потерявшая все ориентиры и чувства. Тебя мне даже не особо жалко. А Женьку жалко. Коли уж на то пошло, у нас с ним теперь одна кровь, Егор от него отказался, а я приняла, как своего сына. И все мальчишки в Раменках были мне сыновьями. А ты кто? Маленький, глупенький. Уникальный образец, не более того.
Младенец проснулся, посмотрел на маму своими карими пронзительными глазами и улыбнулся. Выросшие в два месяца зубы до дрожи пугали воспитательниц, но Валя, его куратор, уже привыкла и даже привязалась к мальчишке. Он почти не плакал, по-взрослому глядел на окружающий мир, улыбался, будто думал о чем-то своем. Непростой ребенок с непростой судьбой.
«Как все сложится дальше? Кем ты станешь, успеешь ли повзрослеть, или погибнешь раньше? Кто знает? Спи, сынок. Хоть я и не люблю тебя, но желаю добра. Спи, Сережа, и будь счастлив!»
Марина провела пальцами по щеке сына и вышла в коридор. Увидела Женю со шваброй. Совесть больно укусила женщину. Алексеева отвернулась и торопливо зашагала прочь.
