Айрон тем временем решил опять наведаться к Мыслителю. Некоторые догадки требовали обсуждения. И хотя мужик выражался туманно, Айрону казалось, что он пытается что-то донести, какую-то информацию и, может, без свидетелей станет разговорчивее.

Дернув за шнурок у входа, он получил разрешение войти и уселся напротив хозяина шалаша, выжидательно глядевшего на него.

– Какой совет тебе нужен на этот раз? – спросил Мыслитель.

– Я хотел бы понять, что здесь вообще происходит, – сказал Айрон.

– Это слишком общий вопрос. Спрашивай яснее.

– Хорошо. Почему на станции так мало детей? – неожиданно для самого себя спросил Айрон и тут же понял – именно это он и хотел узнать.

Мыслитель некоторое время молчал. Потом произнес:

– И снова я отвечу тебе словами барда. Слыхал ли ты легенду о Крысолове?

– Из Гаммельна который? Кто ж ее не знает? – удивился Айрон.

– На самом деле многие не знают. Те, кто родились после Катастрофы, например. Да и некоторые из тех, кто родились раньше, очень невежественны, – философски заметил Мыслитель. – Я хочу пересказать тебе не совсем обычную трактовку легенды. Был поэт, который увидел дело под другим углом. По его версии получалось, что мир куплен крысами, они уже давно захватили власть. И поэт, обращаясь к Крысолову, уверял его, что с хитрыми и жадными крысами не справиться ни капканами, ни дудками. А вот детей лучше бы ему увести – потому что в таком мире, как этот, им делать нечего. И учти – это было сказано еще давно, в прежней жизни. Но, как я уже говорил тебе, есть вещи, которые не меняются. Люди везде остаются людьми – что на поверхности, что под землей.

– Приятно, конечно, потолковать с умным человеком, но я, если честно, ни черта не понял, – Айрон впился взглядом в Мыслителя, а тот развел руками:

– Я больше ничего не могу сказать тебе. Иди, подумай – и поймешь.

Медного не устраивал такой результат беседы – пришлось отсыпать еще патронов в банку, а ему морочат голову легендами, состарившимися давным-давно. «Сплошные шарлатаны, – подумал он, – что Машенька, что этот чудик бородатый. Приспособились морочить людям головы и за счет этого неплохо существуют». И тут он снова почувствовал, как саднит царапина на ноге в том месте, где впился гвоздь. Что ни говори, а юродивая, похоже, спасла ему жизнь. «Случайность», – подумал он, но прежняя злость ушла. Может, и впрямь и тот, и другая пытаются что-то объяснить ему, но до него пока не доходит истинный смысл их речей.

Когда Айрон вернулся в палатку, на него напустился Крот.

– Где ты ходишь? Не забывай, что тебе надо навестить какую-то Валентину, у которой над палаткой висит колокольчик. Это та, которая в парке работала. Кстати, может, она что-нибудь знает о самоубийстве предыдущей жены коменданта?

У Айрона округлились глаза.

– Откуда такие подробности?

– Да так, – уклончиво сказал Крот, – мы тут вели работу среди населения, вот и наткнулись на кое-какие странные факты. А что еще остается? Наверх идти никто не хочет, остается только сидеть тут да сплетнями пробавляться. И нам тут намекнули даже, что на станции была какая-то секта, поклонявшаяся черному богу, которая почти всех детей и извела, – попробуй расспросить при случае и об этом.

Медный задумчиво покачал головой:

– Бред какой-то.

– Зря ты так. Любая мелочь в нашем деле может оказаться полезной.

Айрон прихлебывал дымящийся травяной чай, которым угостила его хрупкая женщина. На вид ей было около сорока, но она казалась слегка усохшей и зябко куталась в большой теплый серый платок. «На самом деле ей уже наверняка давно перевалило за сорок, – подумал Айрон, – но выглядит, по здешним меркам, очень даже неплохо». Глаза у нее были ясные, тоже выцветшие, светлые короткие волосы – как пух, они слегка вились, и если приглядеться, можно было заметить седые пряди. Айрон вдруг понял – она похожа на чью-то любимую потрепанную куклу, еще сохранившую остатки былой красоты. У нее на шее висели бусы из коричневых камешков, на тонких руках позвякивали металлические разноцветные браслеты.

В палатке, где они сидели, были разложены по полу всякие диковинки – пара резных деревянных фигурок, какие до Катастрофы продавались на сувенирных лотках, стеклянные шарики, какая-то вышитая круглая шапочка. Все это радовало глаз после черно-серых одежек большинства жительниц станции. Айрон вспомнил про статуэтку черного бога – может, как раз Валентина-то и знает что-нибудь про это? Но он решил, что не станет сразу спрашивать об этом. Взгляд у нее был открытый, доверчивый – Медный таких глаз не видел давно. И она вовсе не испугалась его – только иногда цеплялась взглядом то за серьгу в ухе, то за картинки на руках и слегка хмурила брови. Угостила настойкой на травах. Он давно не чувствовал себя так спокойно. Надо же, если бы не задание, он никогда бы не заявился сюда, не узнал, что здесь живет такая удивительная женщина – простая и загадочная одновременно. И она обращалась к нему на «вы» – здесь, в подземке, где чуть ли не каждый первый с ходу начинал ему «тыкать».

– Ведьма? – певучим голосом переспросила она. – Ну что вы, разве можно верить в такую ерунду, вы же взрослый человек и, видимо, образованный, – она усмехнулась. – Здесь, в подземке, все приобретает другой смысл – образованным можно считать уже того, у кого десять классов за спиной хотя бы было, когда приключилась Катастрофа… а уж если еще несколько десятков книг прочел, то тем более. Ведьма – это средневековье какое-то… Понятно, что народу только повод дай – сразу пойдут все эти толки об оборотнях, о ведьмах, но неужели и вы попадете под влияние этих суеверий?

С ней все становилось как-то проще, понятнее. То страшное лицо в ветвях – он до сих пор не мог забыть его. Он верил в знаки судьбы и думал сначала – то был знак ему. А теперь и сам готов был поверить, что ему все померещилось. И правда, встреться он с настоящей ведьмой, он вряд ли так легко отделался бы.

– Нет, я тоже слышала эту историю про ведьму, но, разумеется, не верю ни капли, хотя… в таких старых, обжитых местах, как эта усадьба, иногда что-то словно бы витает в воздухе… Я постараюсь рассказать вам все, что знаю, – хотя, боюсь, знаю совсем мало. А вы уж сами делайте выводы. Кстати, можете звать меня просто Валей, – она протянула руку. Медный осторожно подержал в руках ее узкую холодную ладошку с выступавшими синими венами, изуродованную стиркой.

– Виктор, – назвался он полузабытым, словно незнакомым именем из прошлого.

– У вас такие длинные, тонкие пальцы – сразу видно, что вы музыкант бывший. Впрочем, один мой знакомый в прежней жизни говорил, что бывших музыкантов не бывает, – она глядела на массивный серебряный перстень-печатку, один из тех, что украшали его руки. – А это – оберег, вы знаете? И это – очень древняя руна, – она коснулась пальцем татуировки на его предплечье.

Он смутился.

– Расскажите мне, что вы видели в парке. Я так давно там не была, так скучаю. Мне теперь туда путь заказан – и мужчины-то далеко не все решаются туда ходить. Видели старую усадьбу?

– Мы успели дойти до того пруда, где конюшни на берегу. И все.

– А птичник видели? Сохранился он? Хотя какая теперь разница… Просто мне так нравилось там гулять. А видели статуи возле конюшни? Кажется, их делал тот же скульптор, который создал знаменитых коней Аничкова моста в Питере. Да, статуи в здешней усадьбе – это, видимо, копии тех, питерских. Боже, я не могу представить, что Питер теперь тоже лежит в руинах, – горестно вздохнула женщина. – Я была там один раз, когда еще училась в школе, но впечатления живы до сих пор.

– В большом метро ходят упорные слухи, что в Питере тоже есть выжившие, – сказал Медный, желая утешить собеседницу.

– Да? – Валя слабо улыбнулась. – Мне хотелось бы в это верить. Но прекрасный город все равно рассыпается потихоньку. Помните пророчество – «Петербургу быть пусту»? Наверняка помните, вас лицо выдает. Сразу видно, что вы любите читать.

– В общем, да, – кивнул он, – хотя мало кому в этом сознаюсь. Сейчас больше ценятся другие способности. Знаете, с вами я как будто в прошлое вернулся. В прежнюю жизнь, еще «до всего».

– Мне тоже тут не с кем было поговорить, пока вы не пришли, – вздохнула Валя. – Раньше еще хоть Юра был, а после его ухода мне стало так одиноко. Если я кому-то пыталась рассказать об усадьбе, на меня смотрели странно. Всех волновало другое – сколько еще осталось продуктов в ближайшем универмаге и квартирах соседних домов. Понятно, что без еды людям не прожить, но нельзя же думать только об этом. А я до сих пор вспоминаю, как было красиво осенью в усадьбе, – теперь попасть туда нечего и мечтать, это не более реально, чем добраться до Питера. Или до луны.

Айрон улыбнулся.

– Да нет, дойти до усадьбы можно, только вряд ли вам там теперь понравится. Там очень все изменилось. Дороги заросли, берега пруда кое-где затопило… про Мертвый лес даже вспоминать неохота. А до главного здания мы так и не добрались.

– Да ведь старый графский дом сгорел еще в начале прошлого века. Потом на его месте построили другой – в нем-то и был ветеринарный институт, вы про него слышали, наверное. Он там, дальше, на холме.

Айрон кивнул, и она стала рассказывать:

– Я как раз незадолго до Катастрофы пришла в усадьбу работать. Сначала, после института, долго не могла никуда устроиться, потом вот знакомая посоветовала. Я это место рассматривала как временное, хотела потом уйти. Хотя там, конечно, красиво – старые камни, вековые деревья, но мне хотелось более живой работы. Не успела.

Медный кашлянул, пытаясь вернуть женщину к теме.

– Не скажу, что всех там знала. Некоторых – уже только по рассказам. Ветеринарный институт в главном здании к тому времени уже лет десять как закрылся – оно стояло пустым, запертым. Для туристов иногда открывали ворота усадьбы, чтобы они могли осмотреть его снаружи, но внутрь попасть никто не мог.

– А не рассказывал вам никто – чем занимались в институте? Какие опыты проводили, на каких животных?

– Откуда ж мне знать?

– Что ж у вас тут творилось – завод автомобильный закрылся, институт закрылся?

– Да, так вот все рушилось постепенно, а потом и совсем сгинуло. Последние несколько лет перед Катастрофой главное здание стояло запертым и ветшало потихоньку, а в боковых флигелях иногда устраивали какие-то выставки. Знаете, – она понизила голос, – говорят, что Юра Морозов тоже был из числа бывших сотрудников института.

– А кто это? – не понял Айрон. У нее в глазах плеснулось изумление.

– Да неужели вы не знаете? Разве вам никто не рассказал? Нет, только не говорите мне, что вы ничего не слышали про Морозова. У нас, конечно, эта тема под запретом, но я не верю, что никто не проболтался.

– Давайте с этого места поподробнее, – попросил вконец запутавшийся Айрон.

– Впрочем, чего ж тут удивительного? Все молчат, затаились, делают вид, что ничего не случилось. История-то вышла некрасивая. Это сначала комендант развил бурную деятельность, даже отправил гонца в большое метро с просьбой расследовать дело. Особенно после того, как застрелилась его жена. А потом постепенно все сошло на нет, стали пресекать разговоры. Советовали всем держать языки за зубами, а люди ко всему привыкают. Но я их не боюсь, надоело. Хватит, столько лет молчала уже, – женщина зябко передернула плечами.

– Давайте по порядку, – жалобно попросил Айрон. – Что случилось с женой коменданта?

– Я думаю, это все из-за того, что у них с самого начала наперекосяк пошло, – задумчиво сказала Валентина. – Когда комендант попал на станцию, у него была другая жена – они вместе в тот день оказались в подземке. То есть, тогда он еще не был комендантом, конечно. Уже здесь, на станции, он приглядел себе женщину, стал жить с ней, нажил сына. Первая жена все видела, конечно, а что ей было делать? Когда он стал комендантом, он на этой своей пассии уже как бы официально женился. Здесь, в подземке, браки и разводы очень упростились – особенно когда речь идет о ком-нибудь из руководства. Первая жена даже вроде не скандалила, но как-то так получилось, что ее начали ставить на самые тяжелые работы, а здоровье у нее и так было не очень крепким… в общем, она вскоре заболела и умерла, и коменданта никто не смел упрекнуть в этом… Но, наверное, кто-то видит все наши грехи и ведет им счет. Вторая его жена была с характером, но когда ее мальчик пропал, это ее подкосило. Тут ходят слухи, что и ее сам комендант убрал, но я не верю – это на него не охоже. Он может изводить потихоньку, а подослать наемного убийцу – кишка тонка.

– А мальчика так и не нашли?

– Нет, никого из тех, кто ушел с Морозовым, больше никто не видел.

– Что-то я запутался совсем. Кто такой Морозов?

– Юра Морозов – на нашу беду, или наоборот, как посмотреть – в тот самый день, когда все сгинуло, вся прежняя жизнь кончилась, оказался здесь и оставался тут до своего ухода.

– Давайте по порядку. Чем он так знаменит и откуда он вообще взялся? Мне уже не раз тут говорили про какого-то Юру.

– Вроде он тоже в усадьбе работал. Кажется, я даже пару раз видела его там. То ли кружок детский вел, то ли рассадой занимался. А кто-то говорил, что он раньше работал в институте. Вы меня не сбивайте, а то запутаюсь совсем. Давайте я пока с того самого дня начну, с Катастрофы, когда мы все оказались здесь. Честно говоря, я совсем не уверена, что он и вправду Морозов. Он мог воспользоваться случаем и взять себе другую фамилию – ведь далеко не все в тот жуткий день ехали в метро с документами, можно было назваться кем угодно, придумать себе новое имя, новую биографию.

Представляете, что в первые дни после Катастрофы творилось на станции? Крики, плач, ругань – как на вокзале, когда поезда не ходят и уехать некуда. Кто-то застрелился, кто-то кого-то убил – просто так, за неосторожное слово. И среди всего этого ада – плачущие, перепуганные дети. Понимаете, ведь когда это все случилось, этот судный день, весь этот ужас, многие дети остались без родителей, и даже совсем маленькие. Кого-то мать успела втолкнуть на станцию, а сама уже не смогла войти. Кто-то в школу ехал – бывает, и первоклашек отправляют одних, смотря какие родители. И, пока остальным не до этих сирот было, Морозов успел их собрать вокруг себя. Им же надо было, чтоб кто-то помог, объяснил всю эту жуть, да хотя бы просто утешил. Они же в шоке были, им страшнее, чем взрослым. А родители им мало чем могли помочь – я бы сказала, они сами нуждались в утешении, лишь единицы нашли в себе силы посмотреть в лицо случившемуся. Поэтому, когда уцелевшие поняли, что Морозов детьми занимается, обрадовались даже. Стал он вроде воспитателя осиротевших малышей. Ему даже некоторые родители стали своих собственных подбрасывать иногда. Ведь в сущности, с детьми в ту пору только мы с ним и занимались – старались их учить, лечить, успокаивать. Даже сошлись немного с Юрой на этой почве. Кто ж знал, что потом все так закончится? Мы вместе думали, какие книги подбирать детям. Ведь после этого жуткого шока вряд ли им годились истории, какие любили писать для детей раньше, – про дружбу розового щенка с голубым котенком. Но Юра был замкнутым человеком, вещью в себе, с ним можно было общаться до определенного предела – а ближе этой границы он не подпускал никого. А потом, уже через несколько лет, была эта история с мальчиком. Малыш болел, температурил, кажется, определили воспаление легких, и однажды Марина, жена Пети Крюкова, увидела, как Морозов ему что-то вколол. Тогда она не придала этому значения, но через два дня парнишка умер – тогда она и вспомнила. И тут же пошли слухи, волнения. Он уверял, что пенициллин вколол, просто лекарство было уже просроченное, оттого и не помогло, но ему не верили. Видно, люди давно уже с подозрением на него глядели – настораживало их то, как Морозов умел детей к себе привязать. Ведь малыши его слушали, раскрыв рот, больше, чем родителей своих. Было в этом что-то странное… словно Юра их околдовал. Они так прикипели к нему – кто-то из сирот его папой звал, а кто-то – дедушкой. Он вообще-то не старым сюда попал, но выглядеть вскоре стал старше своих лет, как и все мы здесь, – она коснулась рукой лица.

– Вы – красавица, – искренне сказал Айрон.

– Да бросьте вы, – она отмахнулась, явно польщенная, браслеты весело зазвенели. – Да, на чем мы остановились? Юра им праздники устраивал на Новый год, он для них сам был, как Дед Мороз, как волшебник. В общем, все это недовольство копилось-копилось, да и выплеснулось наружу, люди стали требовать, чтоб он убирался со станции, и он согласился, только попросил день на сборы. А в следующую ночь действительно ушел. Да только не один.

– Он увел с собой детей, – догадался Медный. – Черт! – крикнул он, вспомнив, как собирались вечером на поверхность Крот, Федор и Искра, обмениваясь многозначительными взглядами, думая, что никто этого не замечает. – Подождите меня, – сказал он опешившей женщине.

– Да куда ж я отсюда денусь? – усмехнулась она. – И спешить мне уже некуда.

Он помчался обратно, но встретил только Следопыта. Ни Крота, ни Искры, ни Федора поблизости не оказалось. Он кинулся в палатку, принялся рыться в вещах – так и есть, их костюмы химзащиты тоже отсутствовали.

– Где они? Ушли?

– Да, хотели наверх сходить, по магазинам ближайшим пошарить, жратвы какой-нибудь принести, – невозмутимо отозвался Следопыт. – А что?

– Да ведь они наверняка в парк пошли!

Следопыт пожал плечами. Казалось, его это не удивило.

– Чего волноваться? Дело молодое. Придут… наверное. Нагуляются, жрать захотят – вернутся.

– Черт, – повторил Айрон. – Как я сразу не догадался? Тогда, в прошлый раз, духи парка уже взяли свое, получили свою жертву. Но хватит ли им этого? Кого они возьмут на этот раз? Кто будет следующим?

Следопыт искоса посмотрел на него. Айрон опомнился.

– Скоро вернусь, – буркнул он и отправился назад, к Валентине. Надо было узнать как можно больше. Те давние события могли дать ключ к происходящему.

По пути он увидел женщину, баюкавшую сверток в замызганном одеяльце. Мужик пытался сверток отнять, никто почему-то не обращал на них внимания, женщина тихо выла. Вдруг сверток упал, Айрон подхватил его. Все произошло слишком быстро. Женщина вырвала сверток у него из рук. Айрона больше всего испугало то, что из одеяльца не раздалось ни звука.

– Убился? – испуганно спросил он, наклоняясь, пытаясь увидеть, что там у нее.

Женщина прижала сверток к себе. Уголок одеяльца отлетел, на Медного смотрела морда игрушечного медведя, невероятно грязного, с желтыми стеклянными глазами.

– Отдай, – занудил опять мужик, – не велено игрушки держать, от них зараза и анти… антисанитария.

Он вновь схватился за сверток, но женщина вырвала его и юркнула в палатку. Айрон пошел к Валентине, чувствуя, что руки у него трясутся.

– Почему вы такой бледный? – спросила она. Медный описал сцену, случайным свидетелем которой только что стал.

– А, это Терехина, – сказала Валя. – У нее как раз сын ушел с Морозовым, после этого она и сошла с ума, бедная женщина. Так-то она тихая, если у нее не отбирать ее кулек, даже пользу приносит, помогает на кухне. Но комендант решил, что мягкие игрушки – рассадник заразы. Наверняка ему это внушил Владник, комендант под его дудку пляшет, все по его слову делает. Оставили бы уж беднягу в покое.

– На чем мы остановились? Морозов увел детей?

Женщина отхлебнула чаю, зябко передернула плечами.

– Да. И ладно бы только сирот, но возле него крутились и те, у которых были здесь отцы или матери. Так вот, кое-кого из них тоже недосчитались в то утро. Как и сына коменданта.

– Как же они прошли? У вас же часовые стоят на входе и выходе?

– Да очень просто – связали часового, рот заткнули. Морозов же их и приемам самообороны учил. А посты у нас здесь стоят символические – старики, в основном, иногда даже старухи. Какого нападения ждать – с одной стороны Текстили, с другой – Рязанка. За столько лет уже успели познакомиться, почти все друг друга знали – тут ж как в деревне, все на виду.

Немногих оставшихся на станции детей допрашивали, они твердили, что знать ничего не знают. Родители подняли крик – кое-кто из детей все же оставил записки, попрощался. Вспомнили, что Морозов в свое время несколько раз делал выходы со старшими на поверхность, в парк. Подумали, что можно поискать там. Ведь куда он мог отправиться? В большое метро? Тогда еще не было этих жутких мутантов, которые теперь обосновались на бывшем автомобильном заводе. На Волгоградку послали человека спросить часовых – они уверяли, что мимо них никто не проходил. Правда, говорят, они накануне чего-то праздновали и были в таком состоянии, что не заметили бы, если б даже все население трех станций отправилось мимо них в большое метро. Какой же тогда праздник был? Хотя у меня такое чувство, что им и повода особого не нужно было, – может, их сталкеры наткнулись на неразграбленный продуктовый, вот они и отмечали это радостное событие.

Оставалось самое страшное – поверхность. Несколько человек поднялись было наверх, поискать в окрестностях, но когда дошли до парка, там такая чертовщина началась… Вернувшиеся уверяли, что за ними гнались призраки с Кузьминского кладбища. Это очень старое кладбище, мне рассказывали, что изначально оно и находилось на территории усадьбы, а потом его вынесли за пределы парка. Останки вроде бы туда же перенесли, на новое место, но говорят, в парке все же остались кое-какие памятники, а может, и захоронения. Конечно, паникерам не очень-то поверили, но слухи пошли.

Потому-то и не сумели расследовать по горячим следам – кто-то из разведчиков не вернулся, а кто-то вернулся, но такой, что лучше бы и вовсе не приходил. В общем, жена коменданта не выдержала этого кошмара. Заперлась в подсобке и пустила себе пулю в лоб. Дверь потом выбивать пришлось, так что внутри она была одна, в этом я не сомневаюсь. А что записки не оставила – и незачем, и так все ясно было. А может, и оставила, но муж, то есть безутешный вдовец, догадался припрятать. Ведь ясно, кого она могла во всем винить, – и уж точно не Морозова. А вам сразу не рассказали, потому что вы – чужие. Вы пришли и ушли. А нам здесь жить. Тут вообще такие дела творятся… самой иной раз хочется куда-нибудь уйти, чтоб только не видеть всего этого.

– Интересно, имел ли все-таки Морозов отношение к институту?

– Я лично сомневаюсь. Если учесть, что институт закрылся еще лет за десять до Катастрофы, в конце девяностых, посчитайте сами, сколько ему лет могло быть тогда? В усадьбе-то он наверняка бывал, и не раз, там ведь были какие-то кружки детского творчества, юных биологов, верховой езды. Пчеловоды вроде были, пасека. Там ведь даже свадебный салон был – ну, помните, некоторые ведь делали красивые свадьбы, чтоб на всю жизнь запомнилось. Свадьба в княжеской усадьбе – это звучит. Отчего ж нет, если средства позволяют? Обвенчаться в церкви, где еще за триста лет до того венчались, пройтись по парку, где в свое время ходили титулованные особы. Впрочем, что-то я отвлеклась от темы. Кажется, начатки медицинского образования у Морозова были – может, на «скорой» когда-то подрабатывал в прежнее время. Здесь он был чем-то вроде врача-самоучки – с серьезным к нему не обращались, а так, по мелочи – у кого чирей вскочит, кого бронхит замучает. Он во время вылазок собирал какие-то травы в парке – только потом, гораздо позже, задумались, чего было больше от тех травок – пользы или вреда? Точно могу сказать только одно – в парке приусадебном он хорошо ориентировался, места эти знал.

– Он был одиноким?

– Жену он, кажется, уже здесь, на станции, нашел – правда, она очень быстро ушла от него к другому. Тогда, наверное, странности у него и обострились – понимаете, ведь все на одной станции, все перед глазами. Он, видно, переживал очень, хоть и старался вида не показывать. Знаете что? Давайте, я отведу вас кое к кому.

– К кому и зачем?

– Сейчас увидите. Только молчите, не вмешивайтесь в разговор.

Айрон очень удивился, когда Валя привела его на кухню. Время было уже позднее, но на пищеблоке, видимо, практически постоянно кто-то дежурил. Повариха здесь сегодня была другая – не черноглазая, а бледная, рыхлая, с бесцветными глазами.

– Маша, не положишь нам кашки? – попросила Валентина.

– Кушайте на здоровье, – женщина торопливо накладывала кашу в миски. – Ох, утомилась я, спина ноет. Ну, ничего, Танечка сейчас придет, поможет.

Валя многозначительно подмигнула Айрону и, улучив момент, шепнула:

– Поняли? Танюшка-то ее – из тех, кто тогда с Морозовым ушел.

– Танечка такая умница, ласковая, – пробормотала повариха. – Девочка моя ненаглядная, надежда моя и радость. Давайте, я вам ее покажу, – она протянула истершийся клочок бумаги, заботливо завернутый в обрывок целлофана. Неизвестный художник очень талантливо изобразил на нем лицо девочки лет десяти. Действительно, красавица, если художник не польстил. Кудри падают на лоб, взгляд смелый и открытый, полные губы. Но Айрон вздрогнул, увидев этот рисунок. От Вали это не укрылось.

– Что с вами? – спросила она, когда они отошли от пищеблока.

– Предлагаю перейти на «ты», – решительно сказал сталкер.

– А как мне лучше вас… тебя называть? По имени? Или как все?

– Витей, – смутился тот. Валя смутилась тоже.

– Хорошо, попробую. Так почему ты вздрогнул, когда рисунок увидел?

– Она мне кого-то напомнила.

– Может, Грекова? – невинно поинтересовалась женщина. Сталкер даже головой замотал, отклоняя это предположение.

– Даже странно, что у такой матери такая красавица получилась, – задумчиво сказала Валя. – Но мать когда-то тоже была ничего. И тогда, давно, у нее с Грековым точно что-то было.

– Так они потом разошлись? – машинально спросил Айрон.

– Я бы сказала, что Греков ни с кем особо и не сходился, – голос женщины стал ядовитым. – И при этом ему приписывали чуть ли не половину детей на станции. Да только ему на них было плевать. А комендант поощряет рождаемость – видно, решил, что станция скоро вымрет, если не будет детей. И вы наверняка ведь заметили – женщин на станции куда больше, чем мужчин. Так уж и с самого начала сложилось, да и потом мужчины умирали чаще – кто на поверхности, кто от болезней. Ну, вот женщины и приспособились как-то. По мне, уж лучше одной, – она брезгливо передернула плечами. – Не понимаю, что они в нем находят.

– Я тоже, – согласился Айрон. Греков показался ему неприятным, самоуверенным и заносчивым, и ничего привлекательного в его облике Айрон не обнаружил – обычный плотный лысеющий мужик под пятьдесят, в волосах седина, шатен. Далеко не красавец, к тому же противный тип. «Впрочем, я ведь не женщина, мне не понять, – усмехнувшись, подумал сталкер. – Зато первый добытчик на станции и хоромы себе отгрохал всем на зависть».

– А сколько примерно человек ушло? И какого возраста?

– Да самого разного. Конечно, в основном, подростки. Танюшке той же, кажется, уже лет четырнадцать было тогда. Но они забрали с собой и пятилетнего Колю, у которого недавно умерла мать. Наверное, он был самым младшим из тех, кто ушел. Боре, сыну Терентьевича, было тринадцать. Надо отдать Морозову должное, малышей при живых родителях он не забирал, только тех, кто постарше. Кто, как он считал, может сам уже выбирать, где и с кем ему лучше жить. Или умереть, – женщина вздрогнула. – Ну, а сирот он почти всех взял с собой, даже мелких. Не знаю, мог ли он вот так решать за них, обрекать на верную смерть. Но что толку теперь говорить об этом?

– Интересно, те дети, которые остались, знали?

– Принято считать, что нет. Иногда я понимаю тех, кто ушел, – вдруг жестко сказала Валя. – Как подумаю о том, что их здесь ожидало. Ведь какие умные попадались детки – здесь их загубили бы все равно. Танюшка и Ларочка, подруги, были моей гордостью. Но Ларочка похитрее, более гибкая – это я в хорошем смысле слова. Она и здесь неплохо приспособилась. А Танюшка – резкая, вспыльчивая, ей нелегко приходилось – а чем дальше, тем тяжелее было бы.

– Хорошо умереть молодым? – скептически пробормотал Айрон.

– Лучше об этом не думать, – жестко сказала женщина. – Иногда особого выбора нет – либо смириться, либо уйти. Все равно, куда – наверх, на тот свет, без разницы. Я до сих пор помню тот день, когда весь этот ужас случился, последний день прежней жизни – я ехала тогда к подруге с цветами, с тортом. Цветы растоптали, торт был быстро съеден, а меня… тоже растоптали. Потом, конечно, нашлись люди, которые навели подобие порядка, и я постаралась обо всем забыть. Ничего другого мне не оставалось, если я хотела жить здесь и дальше. Но сомневаюсь, что Танечка бы подобное забыла, случись это с ней, – не тот характер был у ребенка. А росла она красавицей, кое-кто уже заглядывался на нее. И все это в любом случае кончилось бы бедой… так может, все, что ни делается, – к лучшему?

– Представляю, как комендант рвал и метал, когда почти все дети со станции ушли, – кивнул Айрон. Ему хотелось отвлечь женщину от тяжелых мыслей. Про себя он подумал, что вот, раскопал нечаянно еще одну тайну здешних мест, да только эта информация вряд ли пригодится. Интересно – получается, что Греков наверняка доводился отцом и нескольким детям из числа пропавших? Так вот почему местные на чужих так смотрят, особенно женщины, – словно боятся, что у них что-то отберут. У них однажды уже отобрали самое ценное. Детей отобрали.

– Да, комендант был в ярости, – кивнула Валя. – Скорее всего, никто из них уже не вернется, косточки одни, небось, от них остались. У них и было-то на всех пять или шесть старых противогазов, а оружия и вовсе не было. Хотя Морозов имел доступ к складам, может, оттуда забрал кое-что – этого я не знаю. Кстати, кое-кто из детей Морозова остался на станции. Я вам покажу сейчас, – Валентина повела Айрона за собой – со станции, по ступенькам вниз и дальше, в туннель. Здесь, в подсобном помещении, стояли клетки с крысами. Айрон старался не обращать внимания на жуткий запах. Возле клеток кто-то копошился. Валентина окликнула:

– Лесик!

Человек повернулся к ним. Это был парень лет двадцати на вид, одетый в грязные драные штаны и такую же толстовку. Он был тощим и нескладным, и голова у него была какой-то вытянутой. Темные волосы закрывали лоб, из-под них сумрачно блестели глаза. Окинув их неприветливым взглядом, парень спросил:

– Чего?

– Ты ведь наверху бываешь иногда? Может, рассказал бы, что сейчас в парке? Какие там теперь звери?

– Я туда не хожу. Туда нельзя, – буркнул парень. – Здесь тоже посторонним нельзя, – это уже явно адресовалось Айрону. – Уйдите.

Он явно не был расположен разговаривать.

– Почему нельзя? – спросил Айрон. Но парень ничего не ответил и вновь отвернулся к своим ароматным клеткам. Валентина развела руками, они отправились обратно. Айрон спросил:

– С чего вы решили, что он бывает в парке?

– Наверх он выходит, это точно. И однажды принес убитую козу – а они, говорят, только в парке водятся. Сталкеры говорят, что парк – это особенное место, там все по-другому, иначе, чем в городе, и с привычными представлениями туда лучше не соваться. Хотя ведьм и оборотней там нет, конечно. Не знаю уж, что они имеют в виду? Я помню эту усадьбу еще прежней, залитой солнцем. Возможно, при свете луны все выглядит иначе? Почему-то Лесик не ушел, когда все дети ушли, остался здесь. Я все думала – почему Морозов его не взял? Он предпочитал водить наверх тех, кто вырос именно в этом районе, – словно у них иммунитет какой-то был. Тех, кто гулял в этом парке, купался в пруду летом, – кстати, там ведь были таблички расставлены, что купаться запрещено, но далеко не все обращали на них внимание, особенно дети. Там детские праздники проводились, аттракционы были.

– Да, мы заметили. Только они уже все обветшали.

Валентина вздохнула. Айрон представил себе летний солнечный день в парке много лет назад. По дорожкам с хохотом носятся дети. Кто-то загорает, кто-то плещется в пруду прямо возле знака «Купаться запрещено!». Радостный детский крик: «Папа, я хочу поехать на лошадке!» Он помотал головой, отгоняя так ясно представившуюся картину.

– Я бы пошла вас проводить в парк, призраков я не боюсь, – говорила тем временем Валя, – но боюсь быть обузой. Говорят, наверху теперь живут жуткие твари. Я не была там со дня Катастрофы. Но с вами, может, я бы и решилась, – она бесшабашно тряхнула головой.

«Славная женщина, – подумал Айрон. – Примерно моя ровесница, может, чуть старше. И выглядит неплохо, учитывая обстоятельства».

И ему представилось, как было бы хорошо жить рядом с такой – понимающей, с которой можно поговорить обо всем. У него не сложилась личная жизнь: накануне Катастрофы он был еще слишком молод и вообще не думал о семье – подружки приходили и уходили, казалось, что так и надо. Все вокруг так живут. А когда после первых месяцев в подземке он осознал, что жизнь изменилась, выбирать было особо не из кого. Находились, конечно, женщины, которых его татуировки и серьга в ухе не шокировали, которые глядели на него с обожанием, – но они ему не нравились. А для новой аристократии, для ухоженных дамочек Ганзы, сталкер был вроде как существом второго сорта. Конечно, с ним можно завести короткий роман в поисках острых ощущений, но рассматривать в качестве спутника жизни – несерьезно. Ему ведь приходится подниматься на зараженную поверхность, а кроме того, он ведь может и погибнуть в любой момент. Нет уж, увольте!

И сталкер начал прикидывать, не удастся ли сманить Валю с собой в большое метро. Конечно, тут у них на станции от скуки загнешься, даже на Красной Линии – и то веселее. Может, удалось бы ее уговорить перебраться туда? Вот только как пройти этот чертов открытый перегон? Вправе ли он подвергать женщину такой опасности?

Валя тем временем вдруг схватила его за локоть. Он подумал добродушно, что ее совсем развезло от этой травяной настойки, – даже он, человек бывалый, ощущал какой-то шум в голове. Что она туда добавляет, интересно? «Приворотное зелье», – вдруг решил он и окончательно развеселился. А у нее лихорадочно заблестели глаза:

– Знаете, коменданту-то на самом деле даже на руку было, что Юра ушел. Ведь вокруг него сплотились самые способные ребята со станции. Старшие делались уже неуправляемыми – они же видели, что вокруг творится. Коменданта они в грош не ставили, а Юру обожали. Еще немного – и они бы его выбрали комендантом, эти волчата, и с ними пришлось бы считаться. Борька, сын Терентьевича, уже намекал на это отцу – тот сам потом мне рассказывал. А так – ушел и ушел, нет человека – нет проблемы.

Проводив Валю, когда у той уже глаза слипались от усталости, Айрон вернулся в общую палатку. Ночь была на исходе, но ушедшие еще не возвращались. Следопыт, казалось крепко спавший, вдруг приподнялся и совсем не сонным голосом спросил:

– Ты где был-то?

И хотя этот тип его раздражал, Айрон сейчас был рад любому собеседнику – ему надо было выговориться, проверить свои мысли.

– Да вот, беседовал тут с одной из местных, она мне рассказывала любопытные истории о станции.

И Айрон вкратце пересказал историю про Морозова.

– Не думаю, что это нам пригодится, – пожал плечами Следопыт, – дела давно минувших дней.

– Что-то долго ребят нет, – сказал Айрон.

– Ну, не вернутся – сами виноваты, их предупреждали.

Айрон еще некоторое время посидел, глядя в темноту перед собой. Рядом храпел Следопыт, вскоре сон сморил и Айрона. Ему снились пчелы-мутанты, а потом Литвин – кажется, тот на что-то сердился и пытался о чем-то предупредить, но Айрон его не понимал.