Глава 8. Буря

Зачем в тот день они завязали пленнику глаза, он толком не помнил. Ведь уже было давно решено, что этот человек умрет. И никому уже не расскажет, где именно и кто расправился с ним. Но почему-то именно Андрею пришло тогда в голову завязать Чермету глаза.

«Чермет» не являлось ни именем, ни фамилией. Это была кличка пленника, отражающая всю суть его прошлого. Когда-то давно, этот предприимчивый человек ловко поймал попутный ветер хаоса и беззакония, воцарившихся в стране после развала СССР. На этом хаосе он построил свой первый бизнес. Выкапывал кабеля, выносил любое железо из воинских частей, с кораблей и подводных лодок. Он собирал огромные кучи, как черных металлов, так и цветных, а затем переправлял этот лом в Японию и Китай. Его деятельность не раз оставляла различные поселки на несколько дней без электричества. Но он знал, кому и сколько денег дать в местной милиции и органах власти, чтоб продолжать опустошение Камчатки, разграбляя ее и без того не сильно развитую инфраструктуру. С годами он разбогател, легализовал более пристойные формы бизнеса и был какое-то время даже местным депутатом. Но кличка Чермет прикипела к нему навсегда. И когда после мировой катастрофы он снова обнажил свое истинное лицо предводителя криминальной банды, он все еще оставался Черметом. Даже теперь, когда он в первую очередь славился тем, что имел гарем из дюжины несовершеннолетних рабынь и рабов. Ему было не важно, каков пол ребенка. Ему важно, чтоб каждую ночь его в берлоге встречал чисто вымытый ребенок. Когда с его глаз сорвали повязку, он увидел четырех молодых парней. Но для его извращенных вкусов они уже были слишком старыми. Ведь им уже далеко не десять и не двенадцать лет.

– Ах вы щенки, – зашипел Чермет. – Вы хоть знаете, с кем связались, выродки?

– Ага, наслышаны! – хохотнул Цой. Совсем еще молодой, стройный и без своей черной бороды. – Как там тебя… Чугун? Ржавый таз? – Александр присел на корточки перед пленником, крепко-накрепко привязанным к толстому дереву. – Мы прекрасно знаем, кто ты такой, сраное, вонючее говно. И именно наши знания дают нам повод вынести тебе приговор и привести его в исполнение. И случится это здесь и сейчас. Кстати. Адвоката у тебя не будет. У тебя больше ничего не будет, шлюхин сын.

– Вас всех порежут на ремни. С вас кожу живьем снимут, мелкие уроды! У вас земля под ногами гореть будет!

Женя Горин подошел к пленнику, схватил его за волосы и стукнул затылком о древесный ствол.

– Слышь, терпила, мы уже пережили и горящую землю, и горящие небеса. Не напрягай свою задницу пустыми угрозами. – Сказав это, Гора плюнул в лицо Чермета.

– Ах ты, гнида! – завизжал бандит и попытался рвануться на наглеца. Но привязан он был настолько крепко, что просто не мог пошевелиться, а его лопатки и позвонки будто вонзались в дерево.

– Андрей. Пора, – мрачно произнес Никита Вишневский, поправив на лице очки, сквозь которые он пристально смотрел на бессильный гнев пленного бандита.

Жаров накинул на шею Чермета петлю. Толстая и крепкая веревка с этой петлей тянулась к другому дереву, чуть ниже по склону. Основание дерева уже было подрублено. Осталось сделать еще немного ударов топором…

Зафиксировав петлю на шее жертвы, Андрей отошел на несколько шагов и встал перед бандитом, скрестив руки на груди:

– Именем высшей цели и в память обо всех павших, ты – убийца, насильник, растлитель и вор, приговариваешься к смерти, – торжественно и мрачно произнес Жаров.

– Ублюдки, – прошипел бандит. – Гребаные ублюдки! Что же за цель такая высшая, мать вашу?!

– Свобода и будущее для всех живых и угнетенных, – произнес Никита и протянул Андрею топор. Жаров кивнул другу и направился к подрубленному дереву.

Когда Чермет услышал удары врезающегося в дерево инструмента, он засопел, чувствуя, как от страха и крепких веревочных витков на груди ему не хватает воздуха.

– Парни… Не надо… Послушайте, не надо! Ведь все можно решить… Все можно решить по-деловому! Я могу вам дать то, о чем вы даже мечтать не могли! Я все понял, вы решительные и достойные ребята! Просто дайте шанс!!!

– Дать шанс? – перед лицом Чермета снова возникла ухмылка Цоя. – Мы не прокуроры, и не губернаторы. Мы простые и честные люди. Именно поэтому, такие, как ты, никогда не договорятся с такими, как мы. А часто ли ты прислушивался к мольбам маленьких девочек и мальчиков, которых ты насиловал, гнида? Но я дам тебе один шанс. Это шанс узнать, что будет дальше. Не так давно вы сильно повздорили со Скрипачом. Войны между вашими бандами пока нет, но это только пока. Ты ведь уже понял, что казним мы тебя именно тем способом, который практикует твой коллега Скрипач? У тебя есть еще пара минут, пока твой мозг функционирует. И ты можешь прикинуть за эти пару минут, что начнется, когда твои верные псы найдут твой смердящий трупик. А тех идиотов из твоей банды и банды Скрипача, что переживут начавшуюся междоусобную бойню, прикончим уже мы. Но потом. Ты, главное, не сомневайся в этом. И если Скрипач выживет, то он станет моим десертом. Понимаешь? В любом случае, мы дадим ему время добраться до твоей старухи мамаши, которая вырастила из тебя такое вот говно.

Сказав это, Цой тоже плюнул в лицо пленника. Следующий плевок был от молчаливого Вишневского.

Тем временем позади угрожающее затрещало дерево. Мириады волокон натягивались как тетивы и рвались, делая момент падения дерева неизбежным:

– Не надо!!! – заорал Чермет. – Прошу, не…

Веревка натянулась, врезаясь в шею и заставляя вывалиться язык. Но падение древесного ствола продолжалось. Петля сдвинулась выше, разрывая кожу на шее и с неимоверной силой давя на челюсть. Откусивший сам себе язык, приговоренный человек, уже не мог кричать и молить о пощаде. Слышался только странный жужжащий хрип. Из крепко сомкнутых губ и ноздрей струилась кровь.

Дерево, наконец, отправилось в свободное падение вниз по склону, и Андрей Жаров с жутким смятением в разуме наблюдал за тем, как отделенная от тела человеческая голова, будто пущенная из катапульты, пролетает над ним…

Он вздрогнул, почувствовав, что кто-то коснулся плеча, и открыл глаза. Уже глубокая ночь и небо мерцало мириадами огней ярких звезд, часть которых заслонила массивная туша Александра Цоя, склонившегося над Жаровым.

– Жар. Проснулся? Вставай. Дядя Женя вернулся уже.

Андрей тут же вскочил на ноги, растирая лицо руками и пытаясь отогнать от себя воспоминания о только что уведенном страшном сне. И самым страшным в этом сновидении было то, что все это произошло с ним когда-то в реальной действительности.

Несколько костров горело на берегу, возле холма. Очаги были расположены так, чтоб источники огня и отсветы нельзя было увидеть из поселения американцев.

Возле одного из костров на корточках сидел Сапрыкин и грел ладони, протянув их к пляшущим над свежими поленьями языкам пламени.

– Рассказывай! – потребовал Жаров.

– Что это? – Сапрыкин указал рукой на груду связанных попарно деревянных палок, образующих кресты. – Кого вы хоронить собрались?

– Это для чучел, Анатольевич, – пояснил Цой.

– Для чучел? – майор поднял вопросительный взгляд.

– Да. Андрей собирался взять половину людей и атаковать американцев с юго-востока. И мы хотели поставить в траншеях чучела, чтоб никто не заметил, что на этих позициях стало меньше бойцов.

– А тот здоровенный крест для чего? Для чучела Кинг-Конга что ли?

– Это сигнальный крест. После того, как там завязался бы бой, мы пошли бы в атаку с нашего направления. И после преодоления половины пути, оставшиеся здесь, в лагере, бойцы, должны были его зажечь, чтоб дать сигнал Андрею о нашем приближении.

Гневный взгляд Сапрыкина впился в Жарова, но тот лишь усмехнулся в ответ.

– Не надо на меня так смотреть. Этот план я задумал до нашего с тобой разговора. Так что я свое слово сдержал. Теперь твоя очередь. Рассказывай.

– Ну что ж, ладно, – покачал головой майор. – Рассказываю. А вы, слушайте внимательно, ибо дважды я повторять не буду. Нет на это времени. И начну с того, что все очень хреново…

Карл Риггз опустил бинокль и помассировал бровь над единственным и изрядно уставшим глазом. Наблюдать за лагерем русских теперь было бессмысленно. Даже в дневное время было трудно разобрать, что там происходит, поскольку позиции неприятеля находились на достаточном удалении. Но теперь была ночь и русские не жгли в своем лагере огней. Хотя, тускло подсвечивающие жидкий дымок отсветы выдавали наличие костров. Но они находились позади полукруглого холма и никак не могли помочь в наблюдениях за силами противника. Однако русские все же не смогут подойти незаметно. Вокруг поселения достаточно скрытых постов. Хотя это создавало проблемы. В Нью Хоуп было не так много жителей, чтобы круглосуточные и многочисленные посты не сказывались на всеобщей усталости. Даже ему, шерифу и лидеру общины, приходилось сейчас дежурить на крыше здания, и за минувшие сутки он едва ли позволил себе двухчасовой сон.

Карл вздохнул и окинул взглядом небо. Яркие звезды светили холодно и безучастно, будто потеряв всякую надежду, что человек когда-нибудь найдет в себе силы и мудрость стать еще хоть на один маленький шаг ближе. И мрачным подтверждением подобной мысли была стена плотных черных облаков, что приближалась с северо-востока, уже подступаясь к вершине ближайшего вулкана. Тучи двигались быстро, ведь еще час назад ничего подобного Карл на небе не наблюдал. Шериф легонько толкнул уснувшего рядом молодого парня.

– Кевин. Эй, Кев.

– Ммм… Да? – Кевин тут же встрепенулся и вскочил на ноги.

– Сходи к оповестителям. Пусть обойдут все посты и скажут, что приближается буря.

– Я думал, что в этих краях бурь не бывает. Из-за ландшафта…

– Посмотри на те тучи. Они не предвещают ничего хорошего. Иди.

– Да, сэр.

Кевин направился к ведущей вниз лестнице и, дойдя до нее, дал пройти поднимающемуся Рону Джонсону.

– Все в порядке? – Рон похлопал молодого человека по плечу.

– Да сэр. Но надвигается буря.

– Похоже на то, – кивнул здоровяк и направился к шерифу.

– Как там наши гости, Рон?

– Спят. Майкл теперь ни на шаг не отходит от Оливии. Антонио довольно долго наблюдал за вулканом и что-то рисовал. Не думаю, что сейчас стоит от них ждать сюрпризов.

– Уверен? – Карл наградил друга усмешкой.

– Ну, разве что они сопрут еще одно полотенце в моей комнате.

– Окей. Ты посты проверял?

– Разумеется. Хочкинс уснул. Впрочем, это в его духе. Остальные на чеку. Но люди устали. К тому же, в них растет агрессия в отношении русских. Многие считают, что если с ними покончить сейчас, то после уже не придется находиться в постоянном напряжении и лишать себя сна.

– Ты винишь их в этом?

– Я не могу их в этом винить, – Джонсон мотнул головой. – Просто мне интересно, кто сеет среди нашей общины такие настроения. – После этих слов здоровяк пристально посмотрел на Карла.

– Да сами русские и сеют, Рон. Русские, своим поведением… Постой-ка… Уж не думаешь ли ты, что я подогреваю агрессию в общине в расчете повести их в бой? Я правильно тебя понял?

– Что мне еще думать после того, как тебе в голову приходят сомнительные идеи?

– Сомнительные?! – возмущенно воскликнул шериф.

– Именно. Не сомнительно ли рассчитывать на союз с людьми, чей образ жизни, быть может, не менее отвратителен, чем их внешность.

– Отвратительная внешность? Слушай, Рон, это уже расизм.

– Черт тебя подери, Карл, при чем здесь расизм? Эти люди не родились такими. Они специально уродуют себя, будто хотят как можно меньше походить на любых представителей человеческой расы!

– Их образ жизни и внешность не отменяет фактора русской угрозы, Рон.

– Не следует забывать, что это мы здесь гости, Карл. Мы пришли сюда, на их землю.

– Да, мы здесь гости. Но русские отчего-то совсем не гостеприимны.

– Отчего-то? Ты чего ждал? Красную ковровую дорожку?

– Я ждал хоть немного понимания, – отмахнулся Риггз.

– Понимание придет.

– До или после очередной войны, Рон?

Снова мрачная усмешка и шериф повернулся в сторону позиций неприятеля.

– Мы делаем все, чтоб войны не случилось, – ответил Джонсон. – Я и Юджин стараемся…

– Почему ты доверяешь ему?

– Нельзя сказать, что мы с ним доверяем друг другу. По крайней мере, он свои сомнения не особо скрывает. Но он протянул нам руку…

Шериф покачал головой:

– Он протянул руку тебе.

– Я уже не часть общины, Карл? Он не хочет напрасной крови, как и я.

– И поэтому он убил пленного?

Джонсон хмуро взглянул на друга:

– Мы убивали пленных. Ты ведь знаешь, где я был и кем работал до войны. Я всегда был на войне. И мы убивали пленных. Пытали их. Все так поступали, затем с тщательностью и хладнокровием профессиональных киллеров умело заметали следы. Мы все родились в мире, где о добре и справедливости только герои комиксов говорили. В реальности же было все с точностью до наоборот. А те, кто громче других кричали перед телекамерами о правах человека, на самом деле интересовались лишь собственным правом обмануть, отобрать и убить. Говоря о том, что пытки и убийства это плохо, сами пытали и убивали. Только свои пытки и убийства затеняли нейтральными и сторонними терминами. И даже не только это. Безумие мы называли эпатажем, секс называли любовью, мошенничество – маркетингом, новое рабство – экономикой. Мы говорили, что Бог всех создал равными, но себя называли исключительными. И так поступали не только мы. Страны, полностью подчинившиеся нашей воле, мы называли свободными. Мы, как и Юджин, родились и жили в мире, сотканном из безумных фантазий Джорджа Оруэлла, Карл. Ужасный финал такого мира был закономерен.

– С этим я даже спорить не буду, Рон.

– Тогда с чем ты споришь?

– С тем, что ты забываешь об осторожности.

– Именно осторожность заставляет меня повторять, что попытка заключить союз с этими пришельцами может стать роковой ошибкой.

Карл хотел что-то ответить. И конечно, он не мог согласиться со своим другом, потому что ему казалось, что Джонсон руководствуется лишь эмоциями и не позволяет себе мыслить прагматично и здраво. Но все его внимание вдруг привлек источник света далеко на полукруглом холме.

– Какого… – Он резко поднял бинокль, и некоторое время всматривался, пока вдруг его руки не опустились и шериф разразился смехом.

– В чем дело? – спросил недоуменно здоровяк.

– Похоже… Похоже, этот твой друг шлет тебе послание, – продолжал смеяться Карл и протянул ему бинокль.

Взглянув на холм вооруженным взглядом, Джонсон увидел, как на вершине полыхает объятый пламенем крест.

– Вот ведь тупой сукин сын… – зло выдохнул Рон, после чего Карл расхохотался совсем уж громко.

– А вы с ним хорошо поладили, да? Хочешь, я его арестую за проявление расизма?!

– Иди ты тоже к черту, Карл!

– А-ха-ха!!! – изнемогал от хохота схватившийся за живот шериф.

Джонсон посмотрел на его реакцию, затем снова взглянул на горящий крест и тоже засмеялся.

– У этого Юджина действительно странное чувство юмора. Хотя, он мог просто не знать. Ладно… – Рон подошел к краю крыши и крикнул вниз: – Брюс! Эй, Брюс!

– Да! – послышался снизу голос.

– Будь добр, принеси мне два горящих факела!

– Саня, тебя снятся наши дела давно минувших дней? – спросил Жаров, задумчиво глядя на то, как под натиском облаков тухнут одна за другой звезды.

– Ты про какие дела? Про сестер Соловьевых? – отозвался из темноты траншеи сонный голос Цоя. – Ох и озорные они были, пока молодые…

– Да не про эти дела, дурень. Я про то, как мы расправлялись с бандитами. Вот, самые жуткие моменты… Снятся? Как Скрипача мы убили, Руслану, Носатого… Чермета…

– Ах, это… Да, брат. Бывает. Это теперь наша ноша до последнего мгновения жизни. Ничего не поделать. Но кто-то ведь должен был… А знаешь, что я тебе скажу? Мне все эти кошмары не снятся, когда я с Оксаной. Заведи уже себе подругу. И когда будешь засыпать на ее груди, то ее грудь тебе и будет сниться. Это прикольно…

– Вот болван, я же серьезно с тобой говорил, – поморщился Жаров.

– Так и я тебе серьезно говорю. Заведи подругу. Сколько ты уже в холостяках?

– Не доверяю я бабам, – проворчал Андрей. – Я из приморского квартета и только это для них и важно. Последняя со мной только из-за этого и была. Думала, будто с мужиком из квартета она будет жить как в раю и ни хрена не делать. Можно подумать, что у нас тут ад. А она все ждала, что я дворец ей отстрою и королевой сделаю. Да еще звездами с неба усыплю. Сука тупая. И сиськи у нее так себе… Это к слову о твоей терапии, Саня.

Из темноты послышался негромкий смех Цоя.

– Теперь понятно, почему ты злой такой все время. Небось, жалеешь, что мы не кровавые диктаторы, как про нас шутит Герман Палыч. Так бы ей и экзекуцию можно было устроить.

– Да слишком много чести для нее. Таких тупых сама жизнь накажет. Вот еще, мараться экзекуциями. Мне вообще плевать.

– Судя по тому, как ты завелся, тебе совсем не плевать! – Цой засмеялся громче.

– Да пошел ты к черту! Чего пристал вообще?! – взорвался Жаров.

– Так ты сам этот разговор начал! – ответил хохотом Александр.

– Я тебя про ночные кошмары спрашивал, идиот!

Мимо промелькнула фигура, слегка освещаемая догорающим крестом. Жаров успел заметить, что это Горин.

– Эй, Женька! Чего случилось?!

– Ничего! Американец ответил на сигнал! Сапрыкин просит дать ему факел! Он идет на встречу!

– Этот еще… Хрен старый… – Жаров поднялся с соломенной подстилки, отряхнулся и двинулся по траншее на вершину холма. – Эй, Анатольевич! Тебе что, прямо сейчас идти надо?

– Да, – коротко ответил Сапрыкин, перепроверяя свое оружие и рюкзак.

– В такую темень?

– Потому я и попросил факел.

– А если они тебя в плен возьмут?

– Слушай, Андрей, только вот не надо опять лишних дерганий, ладно?! – огрызнулся майор. – Как возьмут, так и проглотят. Я сам разберусь. Ты тут лучше поглядывай, чтоб эти черти разукрашенные, джокеры, вас не перерезали. Все они, что попадались мне на глаза, тощие как Чертов перст. Голодуха у них, небось. А мы – мясо. Понял?

– Я понял, что они людоеды. Но…

– Но нам лучше вместе с американцами их перестрелять, чем стрелять с американцами друг в друга и ждать, пока уцелевших съедят.

Антонио, воспаленными от недосыпания и напряженного взгляда глазами смотрел на свои свежие зарисовки. Несколько клочков бумаги, на которых с тщательностью воспроизведен один и тот же облик Авачинского вулкана. Квалья массировал переносицу, жмурился и снова разглядывал свои рисунки. То, что можно было не заметить во время наблюдений за горой, могло обнаружиться в фотографически точных набросках, сделанных с определенными интервалами времени. И он видел, что гора меняется буквально с каждым часом. И теперь Антонио силился понять, является ли это точным воспроизведением реальности, либо он, на скорую руку рисуя вулкан, всего лишь допустил погрешности.

Два мотылька бились крыльями о стекло бутылки с отбитым верхом, в которой догорала свеча. Усталый взгляд теперь обращен на них. Два порхающих создания, словно пара разлученных влюбленных, с завидным упорством штурмовали стеклянную твердь, в отчаянной надежде встретиться там, в источнике света и сгореть в нем же от своей глупой любви.

Свеча почти догорела, и ей осталось всего несколько минут. Квалья вздохнул, прогнал упрямых насекомых взмахом руки, взял бутылку и направился к двери своего жилища. Еще свечи должны быть на первом этаже их нового дома. Среди того багажа, который они уже перенесли из машины, но еще не до конца распаковали.

Едва распахнув дверь и выйдя в длинный коридор, на противоположном конце которого находилось жилище Рона Джонсона, Квалья услышал тихий и недовольный голос:

– Сэр. Погасите немедленно свечу и не демаскируйте мою позицию.

В центральной части коридора было два окна. Одно выходило на руины Петропавловска, другое на небольшое поселение американцев и ущелье, с протекающей по ее дну речкой Крутоберегой. У выходящего на город окна сидел один из надзирателей, приставленных шерифом к новым жителям общины.

– Мне надо работать, и мне нужен свет, – возразил Антонио.

– Сэр, не разговаривайте громко, погасите свечу и вернитесь в свою комнату.

– Я сказал, что мне нужно работать. Но я не могу делать это в темноте. Сходи в таком случае сам на первый этаж и возьми мне там пару свечей.

– Вернитесь в свою комнату и ложитесь спать! Это приказ! – угрожающе произнес надзиратель.

– Кто, черт возьми, дал вам вообще право приказывать мне?

– Сложившиеся обстоятельства, – послышался второй голос. На этот раз женский. Еще одна из вооруженных людей Карла тихо поднялась по лестнице с первого этажа, услышав голоса. Теперь она смотрела на Антонио и недвусмысленно направила на него ствол автомата. – Делайте, что вам сказали, сэр. И никто не пострадает. И с этой минуты ни единого слова. Иначе мы наденем на вас наручники, завяжем рот, и вы будете ночевать в подвале офиса шерифа.

Свеча погасла сама собой. Просто догорела и, моргнув на прощание, погрузила крохотное пространство вокруг Антонио во мрак, лишив надежды когда-либо встретиться и двух глупых мотыльков. Вулканологу из Италии не оставалось ничего кроме как вернуться в свою комнату и закрыть за собой дверь. Он хотел громко хлопнуть ей от злости, но уж очень плачевный вид был у этой двери и он ее еще не до конца привел в порядок. Она и не закрывалась толком, постоянно со скрипом отходя от дверного косяка на несколько сантиметров.

Квалья лег на собранную на скорую руку кровать и прикрыл глаза. Спать совершенно не хотелось. Тогда он принялся вспоминать названия всех вулканов, склоны которых посетил в своей жизни, а затем и просто все известные ему вулканы. Это должно помочь уснуть.

Но через восемь или девять вулканов, сквозь его прикрытые веки до глаз добрался какой-то яркий мимолетный всполох. Затем он услышал далекие раскаты грома.

Гроза, здесь, на Камчатке? С подобным явлением он столкнулся за все долгие годы пребывания на этом полуострове лишь однажды. Во время первой и очень долгой послевоенной зимы. Но тогда творилось столько всякой чертовщины, что мало кто мог удивляться какой-то грозе во время снежной бури.

Антонио поднялся и взглянул в торцевое окно, в которое был нацелен его самодельный телескоп. Тучи обволакивали вершины Корякского и Авачинского вулканов, угрожающе приближаясь к жилищу. Похоже, придется прямо сейчас взять большой деревянный щит и закрыть окно. Если начнется дождь, да еще с ветром, то ночь будет не только бессонной, но и весьма мокрой.

Квалья подошел к деревянному щиту, который стоял в углу возле двери. В этот момент он ощутил, что на улице стало довольно ветрено и дверь чуть приоткрылась. Он уставился в образовавшуюся щель, где очередной всполох приближающейся грозы что-то высветил. Что-то странное…

Но снова кромешная мгла. Антонио хотело было уже выйти в коридор и осведомиться у надзирателя, все ли с ним в порядке. Но вдруг послышался какой-то звук. Совсем близко. В коридоре. Будто кто-то взбалтывал стеклянную бутылку. Чуть позже он понял, что так оно и есть. Призрачное мерцание, появившееся во мгле, становилось ярче. Кто-то взбалтывал бутылку с неким жидким химическим реактивом, который стал светиться зеленоватым фосфоресцирующим светом. Сначала этот свет очертил силуэт бутылки и рук, в которых она была. Затем чуть отступившая мгла показала мертвое тело надзирателя с перерезанным горлом, лежащее на полу в луже собственной крови. Теперь стал виден и убийца. Жуткого вида человек, с разрисованным лицом и зубастым гребнем жестких волос вдоль лысой головы. Он не был похож ни на кого из местного поселения, равно как и из общин, находящихся на том берегу бухты. Но, быть может, перед нападением на американцев, русские придумали себе боевую устрашающую раскраску? Однако, он достаточно прожил среди них, чтобы сильно усомниться в подобной возможности.

Разукрашенный человек осмотрелся, когда свет бутылки стал достаточно ярким. Он на несколько мгновений задержал взгляд на двери Антонио. Но имеющийся у неизвестного налетчика источник света был не достаточно ярок. Он и дверь с трудом разглядит, не то, что испуганного человека в комнате.

«Только бы не было молнии», – мысленно попросил у высших сил Антонио.

Незнакомец поднялся и высунул руку с бутылкой в окно, у которого дежурил убитый им американец и через которое он, судя по всему, проник. Налетчик поводил рукой, видимо подавая знак этой самой бутылкой. Затем помог влезть в окно еще двоим таким же, разукрашенным и вооруженным. Снова всполох молнии. Но эти трое были заняты друг другом и перешептываниями. Они не смотрели в сторону двери. Они обменялись бутылками. Первый отдал свою, светящуюся, тем двоим. Один из них спрятал ее в своем жилете, и эти двое медленно и тихо двинулись по лестнице вниз. Первый, получив от них другую бутылку, начал ее взбалтывать, добиваясь свечения.

Антонио понимал, что внизу еще один человек шерифа, но что еще важнее, там Михаил и Оливия. Кроме всего прочего, там их еще не рожденный ребенок. Сердце бешено пульсировало, и он уже стал бояться, что этот отчаянный стук в его груди будет услышан налетчиками. Надо что-то делать. И немедленно.

Квалья осторожно присел на корточки, щупая левой рукой пространство у стены. Там где-то валялись инструменты. В том числе топор. Топор!.. Антонио сжал челюсти, заменив тем самым возможный крик радости, когда пальцы безошибочно сомкнулись на рукоятке топора. Он потянул его к себе, и лезвие издало тихий лязг, задев другой инструмент.

– Ч-ч-черт…

Налетчик смотрел на дверь, раздумывая над тем, показалось ему или нет. Затем он снял автомат с предохранителя и медленно двинулся к двери, держа руку с бутылкой вытянутой вперед.

Автоматный ствол чуть поддел приоткрытую дверь и толкнул ее в сторону. Налетчик шагнул в помещение…

Майор прятался под заваленным набок деревом шагах в тридцати от факела, который он воткнул в землю. Некоторое время он просто смотрел на пляшущий огонь этого факела, затем рядом с источником света что-то упало. Он присмотрелся. Это был просто камень. А вот и еще один. Сапрыкин тоже поднял камень и бросил в сторону факела, стараясь, чтоб он упал в освещенное место. Получилось. После этого откуда-то из темноты послышался свист. Некто насвистывал первый куплет американского гимна. Евгений просвистел в ответ мелодию советского гимна.

– Ты один? – это был голос Джонсона.

– Да. У меня все чисто. Как у тебя?

– Точно так же.

Сапрыкин осторожно приподнялся.

– Я уж думал, ты не придешь, и приближающийся дождь погасит факел.

– Я свое слово держу, Юджин, – ответил подошедший здоровяк. – И я уж думал, что ты явишься в белом балахоне и с треклятым колпаком на голове.

– Что? – недоуменно уставился на Джонсона Сапрыкин.

– Ты долго думал над этой шуткой? – продолжал негодовать Рон.

– Да о чем ты, чтоб тебя?!

– Если ты, чертов русский, не заметил, то я не вполне белый!

– Я это заметил! Это что, теперь имеет какое-то значение, психопат американский?!

– Имеет, если ты долбаный поклонник клана!

– Какого еще клана?! – развел руками Евгений.

– Ку-Клукс-Клана!

Сапрыкин недоуменно хлопал глазами:

– Что???

– Ты поджег большой крест!

– Да черт тебя дери, Рон! У меня было два сколоченных крестом бревна и да, я их поджег! Чтоб ты увидел, что там не просто костер или кто-то с факелом! Чтоб ты был уверен, что это знак тебе! Я вообще ничего не слышал об этом вашем клане с тех пор, когда прекратила свое существование советская пропаганда, рассказывающая нам, какие больные идиоты иной раз встречаются в этих ваших Штатах! Не врала, выходит, пропаганда?! Ну что ж, давай теперь обсудим это! Нам ведь больше не о чем разговаривать, верно?!

Джонсон тихо засмеялся:

– Ну, хорошо. Однако, я успел тебя слишком хорошо узнать, чтоб быть уверенным, что ты можешь выкинуть такую шутку.

– Отлично! – рявкнул Сапрыкин. – Когда в следующий раз будет твоя очередь подавать мне сигнал, сожги гигантскую балалайку и успокойся!

– Ладно, ладно. Расслабься! Ты узнал что-нибудь о нашей проблеме?

– Разумеется! Я узнал, что один смуглый и лысый амбал любит устраивать мне сцены, прямо как моя бывшая!

– Да прекрати уже! Давай перейдем к делу, черт тебя дери!

– Уверен? А то может, я излишне бледен, чтоб удостоиться чести разговаривать с тобой?

– Слушай, вот сейчас именно ты мне мою бывшую напоминаешь, проклятье! – снова начал злиться Джонсон.

– У нее была седая борода?!

– Давай уже перейдем к делу!

– Именно с этого я и пытался начать, – огрызнулся Сапрыкин. – И дела у нас плохи.

– У нас, это в смысле, у вас? – прищурился Джонсон.

– Да чтоб тебя… У всех. Эти джокеры – каннибалы. И, похоже, они после долгой диеты. Ты видел когда-нибудь голодных животных? У этих сейчас одна цель – насытиться.

– Ты сказал джокеры?

– Ну да. Неужели ты не понял, о ком я говорю?

– Я понял. Но почему джокеры?

– Слушай, мы как-то должны их обозначить. Если тебе не нравится такое название, придумай свое и не будем отвлекаться.

– Окей. Не важно. С чего ты взял, что они каннибалы, Юджин?

– С того, что я наблюдал за одной из их групп. Они разделывали на мясо наших убитых. И то же самое они делали со своими убитыми. Ты понимаешь, что им плевать, чье мясо кушать – американское или русское, если они едят даже своих?

Джонсон хмурился, глядя на майора, и пытался понять, насколько тот честен.

– Послушай, Юджин. Ответь на один вопрос. Ты сам видел, что они ели человеческую плоть?

– Твою мать, я не мог ждать, пока они расположатся на опушке леса поудобнее и устроят барбекю! Я своими глазами видел, как они разделывали трупы, сливали кровь и укладывали по кускам в пластиковые мешки! Зачем они, по-твоему, это делали?! У одного их них были наплечники, украшенные человеческими нижними челюстями! А еще среди них была женщина! И у нее на ремне болтались три высушенных феникса!

– Что болталось?

– Да чтоб тебя! Пенисы! Тебе картинку нарисовать, чтоб ты понял, о чем я говорю?

– Ты когда бесишься, начинаешь путать слова! И хватит орать! Что стало с той группой джокеров?

– Я их убил.

– Отлично, Юджин! Просто отлично! А пленного взять не догадался?!

– Мы уже взяли одного. И что толку?

– Так ты и его прикончил!

– Надо было позволить ему прикончить тебя?

– Ты мог его просто ударить! Оттолкнуть! Но ты вонзил ему в горло нож!

– Ну, в чем дело, давай вернемся на то место и я извинюсь перед бедолагой, – развел руками Сапрыкин.

– Не паясничай! Просто я хочу сказать, что так нельзя, Юджин!

– Да кто бы говорил! – зло засмеялся Евгений.

– Это еще что значит?

– А то, что меня учили методам ведения допросов, которые применяли ваши еще во Вьетнаме!

– О, да иди ты к черту!

– Покажи дорогу и ступай впереди!

– Хватит!!!

Они несколько секунд буравили друг друга злобными взглядами, затем Сапрыкин уселся на поваленное дерево и как ни в чем не бывало спросил:

– Ты выяснил примерный возраст того Джокера?

Рон недовольно шмыгнул носом, посмотрел по сторонам и уселся рядом с майором.

– Зубов мудрости у него еще не было. Молодой совсем…

– Скажи это еще жалобнее, громила. И тогда, быть может, я расплачусь.

– Ой, да заткнись ты, – устало поморщился Джонсон. И посмотрел на небо, которое на миг осветилось вспышкой приближающейся грозы. – Что еще ты выяснил? Что это был за взрыв на том берегу?

– Одна из наших общин теперь полностью оккупирована каннибалами. Люди успели эвакуироваться. Но, к сожалению, не все… В захваченном поселке у нас имелось… В общем, там были кое-какие боеприпасы. Пара наших ребят взорвала их, чтоб те не достались захватчикам.

– Боеприпасы? – Рон внимательно посмотрел на собеседника. – И много у вас еще таких… боеприпасов?

– Это имеет сейчас какое-то значение?

– Разумеется, имеет, Юджин. Вы все еще представляете для нас угрозу.

– Сейчас для всех представляют угрозу каннибалы. Ты этого еще не понял?

– Я не могу полагаться только на твои слова и после этого убеждать своих людей в том, что у нас с вами общий враг, который опасен для нас так же, как и для вас. Ты должен это понять.

– Тогда предлагаю тебе проверить, что я говорю правду.

– Каким образом?

– Отправляйся к этим джокерам и попробуй установить контакт. Полагаю, когда ты поймешь, что это была не самая умная мысль, ты успеешь убить десяток этих клоунов, учитывая твои физические данные. Но после ты все равно станешь едой. А вместе с теми, кого ты убьешь перед этим, ты сделаешь их трапезу только сытнее.

– Ты меня не убедил.

– Так я и не убеждаю. Я тебе предложил вариант. А дальше ты уж сам.

Небо снова раскалилось добела и тут же потухло, уступив ночи.

– Ладно. Оставим это пока. Что тебе еще удалось узнать? Ты ведь не только убивал, но и собирал информацию, надеюсь?

– Я послушал их разговоры. И у них действительно очень странный язык. Но мне показалось, что я слышал какое-то подобие известных слов различных языков мира.

– Ты полагаешь, что это что-то вроде транснациональной террористической группировки?

– Ну, – Сапрыкин кивнул, – вроде того, но это у тебя вышло слишком официально. Я бы назвал это – дерьмо со всего мира.

– Окей, – усмехнулся Джонсон. – Но как такое могло получиться?

– Я не знаю, приятель. Возможно, когда весь мир накрыло безумие, и он кувырком отправился прямиком в ад, эти люди, или первое их поколение… Ну не знаю… Быть может какой-то огромный международный аэропорт или курортные острова с роскошными гостиницами и уютными бунгало… Может там их общество взяло начало. Но люди, сгруппировавшиеся в банду, были из разных стран и, как могли, пытались преодолеть языковой барьер. В итоге получился примитивный международный сленг, на котором они и говорят теперь.

– Думаешь, такое возможно?

– Конечно нет, Рон. Я думаю, группа ученых специально придумала свой язык. Помесь клингонского и эльфийского. И это все костюмированное шоу для этого вашего Комик-Кона в Сан-Диего!

– Да прекрати уже свой сарказм, Юджин!

– Ну, а что тебя смущает? Я считаю, что разные люди, по каким-то причинам оказавшиеся в стороне от Армагеддона, но в местах не очень богатых на ресурсы, вполне могли сбиться в итоге в банды, пожирающие друг друга от голода. И рано или поздно такое должно было привести к тому, что одна из них взойдет на вершину пищевой пирамиды. И теперь они как саранча, кочуют по миру и опустошают островки жизни. Я думаю, что примерно так все и было. Даже здесь, у нас, в самом начале возникла банда каннибалов. Благо, всех остальных кулинарные пристрастия этих гурманов смущали настолько, что банду эту быстро помножили на ноль. Простые и примитивные как само зло идеалы способны собирать вокруг того, кто их проповедует, примитивных и слабых людей. И если это вовремя не остановить, они превращаются в саранчу. В стаю пираний. И тогда горе всем остальным…

Джонсон мрачно посмотрел в сторону очередной небесной вспышки:

– Да. Среди нас тоже когда-то возникла группа таких людей. Их было пятеро. Они все твердили, что нельзя заботиться о слабых. Твердили о естественном отборе. Твердили, что если человек не может позаботиться о себе сам, то он должен пойти на корм всем остальным.

– Капитализм, – усмехнулся Сапрыкин.

– При чем тут капитализм? Впрочем, мне не с чем сравнивать.

– Ага. Вот именно. Так что с ними стало потом, с этими пятью умниками?

– Среди нас был слепой ребенок. Ей лет девять всего… Она потеряла семью и ослепла в тот день, когда все случилось. Однажды они ее убили и…

– Ясно, – поморщился Сапрыкин. – Вы казнили их?

– Мы оставили этих пятерых на небольшом скалистом острове Алеутского архипелага. Было начало осени. Как ты понимаешь, Алеутские острова совсем не Гавайи и не Полинезия. Думаю, зиму они не пережили. И, наверное, это было худшей казнью.

– Идиоты вы. Дело не в том, как казнь лучше или хуже. Вы дали им шанс.

– Какие шансы на маленьком скалистом острове посреди холодного океана, Юджин?

– Да хоть какие! Даже если есть фантастический, один из ста миллиардов, шанс оседлать касатку и добраться до континента – это тоже шанс.

– Что за чушь?

– Это не чушь! Природа и сама жизнь всегда дают шансы! И потому возник человек и в его голову был вложен разум, позволивший создать оружие. Только человек способен сделать так, чтоб никакого шанса уже не было никогда!

– Ты понимаешь, что ты вообще несешь?! – вышел из себя Джонсон.

– Да вы просто больные ублюдки! Ваша нация бомбила Вьетнам, Югославию, Ирак и под вашими бомбами тысячами умирали люди, многим из которых не то что съесть другого человека в голову не пришло бы, но даже просто ударить ножом! Но при этом вы оставили в живых пятерых выродков, съевших беззащитного ребенка! А почему?! Потому что они одни из вас?! Представители высшей расы и исключительной нации?!

– Да что на тебя вообще нашло опять?! – рявкнул Джонсон. – Вы в своей истории не марались в дерьме?! Меня в чем-то упрекает представитель нации, которая тысячу лет воевала за то чтоб отстоять свою землю и построить самое крупное в мире государство, а потом в одночасье променяла все это на яркую рекламу, Макдоналдсы и жвачку! Тоже мне, носитель бесконечной мудрости! По крайней мере, мы не вытирали ноги о флаги наших отцов!

Новая вспышка света и запоздалые раскаты далекого грома. Но теперь они отчетливо расслышали автоматную очередь.

– Что за… – Евгений вскочил на ноги, уставившись во мрак, в направлении поселения американцев. – Ты слышал?! Это в вашей общине!

Щелчок затвора. Сапрыкин повернул голову и увидел, что в его голову направлен ствол штурмовой винтовки.

– Джонсон… Какого дьявола…

Антонио дрожал, зажмурив глаза. Он чувствовал, как между его пальцами струится теплая липкая кровь. Но он не мог отдернуть руку, медленно, превозмогая вечную боль в ноге, опускаясь на пол. Квалья боялся, что тело упадет, уронит оружие или бутылку. И это услышат другие налетчики. Потому он сейчас крепко обнимал мертвое тело, из чьей головы торчал топор.

Осторожно положив его на пол, Квалья, наконец, открыл глаза и тут же зажмурился снова, от увиденного. Он впервые убил человека…

– Так… так… соберись… – шептал он самому себе, встряхивая головой.

Медлить было нельзя. Внизу Михаил, Оливия и еще одна женщина. И им грозит смертельная опасность.

Все-таки собрав волю в кулак, Антонио сделал глубокий вдох, морщась от сладковатого запаха крови. Схватил трофейный автомат и осветительную бутылку. Затем, присев на корточки и волоча искалеченную ногу, он двинулся к лестнице, ведущей вниз, и, достигнув ее, услышал шепот. Шептались на совершенно непонятном языке. Квалья осторожно двинулся еще на десяток сантиметров вперед и посмотрел вниз. Небольшой участок пола на первом этаже освещала другая бутылка. Ее холодного зеленоватого света было достаточно, чтоб разглядеть лежащую там американку с перерезанным горлом. Один из налетчиков шарил по карманам ее одежды. Второй, вроде, тоже помогал ему, но вдруг остановился и резко распахнул рубашку женщины и что-то возбужденно заохал, схватив ее за грудь. Похоже, они только сейчас рассмотрели, что их жертвой стала женщина.

Другой налетчик мотнул головой, что-то пробормотав и разглядывая извлеченные из кармана военных брюк убитой небольшие предметы.

Другой запустил пальцы в разрез на горле женщины, затем облизал свои окровавленные пальцы, плюнул на сосок покойницы и другой ладонью начал судорожно растирать свою кровавую слюну по ее груди, при этом торопливо расстегивая штаны. Первый налетчик ткнул его кулаком в челюсть, что-то зло шепча. Видимо, он намекал, что сейчас не самое подходящее время насиловать мертвое тело.

Глядя на все это, Квалья пришел в неописуемый ужас, поняв, что сюда пришли люди, исповедующие настолько жуткие ценности и живущие по таким отвратительным законам, что это обрекает любого, кто им попадется на пути, на ужасные страдания и лютую смерть. И, видимо, даже после смерти эти пришельцы не оставят свою жертву в покое. Это помогло мгновенно оправиться от шока, в котором он еще пребывал после убийства одного из них топором.

Антонио медленно потянул автомат, беря его как можно удобнее для стрельбы и пытаясь вспомнить, снял его убитый топором налетчик с предохранителя или нет. В этот момент, за окном, у которого лежал первый убитый здесь американец, послышался шорох…

По прислоненному к стене бревну с вбитыми по всей его длине металлическими скобами, наверх карабкались еще два каннибала. Тот, что был выше, держал в одной руке уже взболтанную бутылку, освещая себе и идущему следом путь. Молния осветила окружающий мир, и каннибал отчего-то поднял голову. Из окна, к которому он двигался, выглядывал человек с лысой головой и черными усами и бородой, обрамляющими скривившийся в презрении рот. А еще, этот человек направил вниз ствол автомата…

Вспышка молнии осветила двух ползущих наверх и еще какое-то количество теней, проскользнувших за угол, в сторону поселения. Квалья выхватил из руки налетчика осветительную бутылку и вместе с грохотом грома нажал на спусковой крючок.

– Это ведь ваши люди напали на нашу общину. Не так ли? – строго спросил Джонсон, держа Сапрыкина под прицелом.

– Не говори ерунду. Это не мы, – ответил майор.

– Откуда мне знать?

Стрельба где-то в полутора километрах от них усиливалась.

– Я тебе говорю, что это не мы атаковали ваше поселение.

– А я не могу тебе верить на слово. – Рон был категоричен.

– Ну и дурак…

– Ты пойдешь со мной, Юджин.

– Вообще-то, я и так хотел тебе это предложить, поскольку очевидно, что помощь вам не помешает. Но, раз уж ты решил меня арестовать, то я что-то передумал помогать тебе, чертов кретин.

– Положи все свое оружие перед собой и сделай шесть шагов назад.

– Я не отдам тебе оружие, – зло прорычал Сапрыкин.

– Не вынуждай меня применять мое, Юджин. Делай, что я сказал.

– Поцелуй меня в задницу, американец.

– Юджин!

– Хочешь получить мое оружие – стреляй. Давай, Джонсон. Сделай это. И через секунду мне будет уже глубоко начхать, кого эти джокеры съедят первым.

Сапрыкин видел, как напряжен палец Рона, лежащий на спусковом крючке, и прекрасно понимал, что это не блеф. Еще он понимал, что просто не успеет выхватить пистолет или метнуть нож. Он умрет в любом случае. И это настолько злило майора, что он готов был уже пожелать каннибалам победу над всеми, в случае если ему сейчас прострелит голову этот крепкий лысый американец.

– Будь ты проклят, Юджин, иди вперед и не оглядывайся, – проговорил Джонсон.

Штурмовая винтовка все еще направлена на Евгения. Но Рон не стал стрелять. И перестал пытаться разоружить его.

Тем временем, поднялся сильный и холодный ветер, а в Нью Хоуп уже шел, судя по шуму, настоящий бой.

Михаил так и не погасил свечу в их комнате. Теперь ему хотелось каждый миг видеть ее лицо. А Оливия тихо спала, удобно пристроив голову на его плече. Крашенинников ласкал взглядом каждую черту ее умиротворенного сном лица и мысленно сокрушался тому, что последние годы они больше времени тратили на ссоры, а не на то, чтобы напоминать друг другу, насколько они влюблены. И сейчас, когда он знал, что под сердцем его любимой женщины зародилась новая жизнь их будущего ребенка, он мог бы считать себя абсолютно счастливым человеком. Мог бы… но в его рассудок постоянно стучалась реальная действительность. Необходимо было тщательно продумать все… Как уберечь ее и будущего ребенка от всех невзгод и тягот. От окружающего мира. Как обеспечить им достойную жизнь среди всего этого.

Надо отдать должное приморскому квартету. Они о таком задумались уже очень давно, создав в общинах особые оранжереи для беременных женщин. Места, защищенные от суеты и шума, наполненные всем необходимым для рукоделия, живописи, музицирования и релаксации. Там хранились отдельные запасы продовольствия, предназначенные только для женщин и новорожденных. А также имелись внушительные библиотеки со специально отобранной литературой для освобожденных от всяких работ будущих мам. И пусть не сразу, это стало приносить плоды. С годами, все чаще рождались здоровые и крепкие дети.

Может, стоит вернуться обратно, если уж Цой лично предложил ему это? Но в том и беда, что есть в этом предложении нечто настораживающее, а он хотел оградить Олю от любого потенциального риска.

Где-то за стенами их нового дома снова раздались раскаты нетипичного для этих мест грома. Михаил поморщился. Эта гроза все ближе и звук ее все громче. Он может разбудить Оливию и, похоже, так и вышло. Она открыла глаза, которые тут же сфокусировались на таком близком и сосредоточенном взгляде ее мужа.

– Что? Ты чего так смотришь, Миша? Что случилось? – осипшим от глубокого сна голосом прошептала Собески.

– Ничего не случилось, милая. Просто я люблю тебя, – сказал он, проведя ладонью по ее волосам.

Видимо, услышать именно это она сейчас ожидала меньше всего. Оттого улыбнулась с некоторым удивлением, потянулась, прикрыв глаза, и промурлыкала в ответ:

– И я тебя тоже… Ой, Миша, да я тебе все плечо отдавила. Онемела, наверное, рука уже?

– Ничего, мне нравится, – улыбнулся Крашенинников.

– Глупости не говори. Давай, забирай свою руку, – деловито сказала Оливия, звонко поцеловав его возле локтя.

– Но я все равно хочу подставить тебе свое плечо, – продолжал улыбаться и любоваться ею Михаил.

– Ну, тогда другое. – Собески перебралась через мужа, не забыв щекотнуть его бока, и пристроилась с другой стороны, положив голову на его подставленное правое плечо.

Михаил приобнял ее, целуя в лоб.

– Когда эта твоя рука тоже онемеет, разбуди меня, – прошептала Собески.

– Нет, ну что ты…

– Разбуди, – настаивала Оливия. – Если каждый раз, просыпаясь, я буду слышать от тебя, что ты меня любишь, то буди меня чаще, милый.

Он обнял ее еще крепче, зарывшись лицом в золотые волосы.

На улице снова громыхнуло…

– Я целую вечность не слышала грома, – тихо сказала Оливия. – В детстве я любила грозы. Выбегала на улицу, а отец меня ругал за это. Ведь гроза опасна. Но мой отец так ругал… Так ласково… Так заботливо…

Она вдруг поднялась над мужем и широко раскрытыми глазами уставилась на него:

– Я ужасно боюсь, Миша. Я понимаю, что если судьба все же подарила нам возможность зачать новую жизнь, то теперь мы просто обязаны этой новой жизни дать шанс. Но ты представить себе не можешь, как я этого боюсь. Наверное, ты сейчас думаешь – да что там несет эта эмансипированная американская женщина, для которой любые проявления мужского внимания и заботы, это сексизм и дискриминация. Но это все глупая постыдная чепуха. Ты нужен был мне всегда. Но сейчас ты нужен мне как никогда.

– Любимая, но я же с тобой…

– Прошу тебя, дай мне договорить, пока я не позабыла весь этот порядок мыслей. Я бесконечно благодарна тебе за то, что ты со мной. За то, что ты мой. За то, что ты у меня есть. Но ты должен понять… Ты мне нужен теперь не только как мой муж. Ты должен стать мне отцом, другом, братом… Сорока тысячами братьев! Ангелом хранителем! Ты должен понимать, что от нас требует такая ответственность, которую мы берем на себя! Это вовсе не капризы беременной бабы, понимаешь?!

– Оля, я!..

– Подожди милый! – она зажала ладонью его рот. – Только прошу тебя, не давай мне сейчас клятв, что именно так все и будет, и что именно так ты и сделаешь! Ведь я требую от тебя невозможного и не хочу, чтоб ты потом винил себя, думая, что не вполне справился с тем, чтобы сдержать такое обещание, понимаешь?! Я знаю, что ничто так не убивает в мужчинах мужественность, как глупые запросы женщин и их эгоистичные списки, где по пунктам расписан образ полубога-полудьявола. Я просто хочу, чтоб ты понимал, что от нас требует взятая нами ответственность. Ничего не обещай. Просто вложи всего себя в наше дитя!

Крашенинников резко поднялся и заключил ее в объятия.

– Конечно, Оливия. Все так и будет. Ты даже не сомневайся.

– Я не сомневаюсь в тебе. Я просто должна была это сказать.

Они какое-то время сидели молча на постели, крепко обняв друг друга и прислушиваясь к стуку сердец, которые слились воедино.

– А еще, знаешь… – шепнула вдруг Собески. – У меня сейчас настоящая гормональная буря. И вот она смешалась с еще одной бурей… Бурей моих чувств к тебе, Миша… И я хочу превратить эту ночь в любовное безумие… Пока еще можно… Потом уже нам будет очень долго не до занятий любовью…

Михаил страстно этого желал и впервые за многие годы, что они жили в казарме и старались не тревожить Антонио голосами своей страсти, он хотел, чтоб эта ночь по-настоящему стала триумфом их любви и желаний. И пусть бы их крики разбудили весь мир. Эта мысль, похоже, не только не смущала сейчас его, но и Оливию тоже.

Снова гром на улице и тут же заставивший похолодеть от ужаса звук автоматной очереди. Затем громкий крик:

– Тревога! Мы атакованы!