Сергей Шивков
«НАРОДНЫЙ ОПОЛЧЕНЕЦ»
— Ну, за удачное возвращение из рейда, мужики, — Грин, командир группы сталкеров, поднял кружку.
Все дружно чокнулись, выпили. Закусили, потом еще уговорили по кружке сивухи. Некоторое время в палатке, где жили сталкеры, была тишина, только ложки стучали по тарелкам.
— Командир, ты группу ведешь, словно у тебя в голове навигатор стоит, — прервав молчание, восхищенно сказал Ячмень, самый молодой в группе. — Ни в одном туннеле не сбились, а на поверхности как по проспекту домой шагали.
— Я, боец, и без навигатора неплохо обхожусь, — усмехнулся в пышные усы Грин. — До войны восемнадцать годков в метро оттрубил, да и после Катастрофы побродил немало. Так что, юноша, вся карта у меня в голове. Знаю и тропки заветные, как мимо вражеских кордонов проскочить, и слова волшебные, чтобы от мутанта отбрехаться.
— А привидения встречать доводилось? — поинтересовался у командира Ячмень.
— Привидение привидению рознь, — авторитетно заявил Дрозд, блеснув в полумраке слабо освещенной палатки стеклами очков. — Вот, к примеру, те, что на Кольцевой ветке обитают, появились еще до Катастрофы, когда на строительстве метро использовался труд заключенных. От тел умерших избавлялись эконом-вариантом: замуровывали их в стены туннелей. Или сбрасывали в вентиляционные шахты.
— Врагу такой смерти не пожелаешь, — поежился Ячмень.
— Еще есть Черный Обходчик, — развил тему крепыш Танкист. — Был он сотрудником метрополитена, отпахал там всю жизнь. Не захотел расставаться с подземкой и после смерти, поэтому навеки здесь поселился.
— Понятно, понятно, — усмехнулся Ячмень. — Одна баба что-то сказала, один мужик что-то видел...
— Ты не прав, молодой, — покачал плешивой головой Бизон. — Я вот до Катастрофы был весь из себя курчавый такой пацанчик. А как девок из Пруда Утопленниц своими глазами увидел — за ночь поседел, а потом и вовсе волос у меня из башки полез, что шерсть с овцы.
— Каких таких девок? — заинтересовался молодой сталкер.
— Я тогда еще у коммунистов на Красносельской жил, — неторопливо повел рассказ Бизон. — Однажды так получилось, что домой один со смены возвращался. Все раньше ушли, а я немного задержался. Понятно, сонный, уставший. Глаза разул — невдалеке девки в хороводе кружатся.
В ту пору товарища Москвина на станции с инспекцией ждали, я и подумал, что это бабы номер самодеятельности репетируют. Сарафаны на них, ленты в косы заплетены. А я смотрю, волос у баб густой, длинный. У нас в метро такой редко увидишь, да и комсомолки по моде все больше коротко стригутся. Присмотрелся, а девки эти мокрые насквозь, с подолов у них вода капает, а на полу следы от босых ног. Что за ерунда, думаю?
Подхожу еще ближе, всматриваюсь. И вижу, бабы все такие аппетитные, из себя видные. Брови густые, щеки румяные, губы красные, сочные. Одна в мою сторону лицо повернула, а вместо глаз — пустота! Присмотрелся — и остальные тоже без глаз. Как домой добрался — вообще не помню. Всю ночь уснуть не мог. А утром встал, в зеркало посмотрел — весь седой.
— И что это за девки такие были? — спросил Ячмень.
— Был у нас на станции один старичок-профессор, так он мне потом объяснил, что на месте станции в старину пруд был. В июне, на Ивана Купалу, язычники возле него праздники свои проводили. И во время этих праздников самых красивых девушек в этом пруду топили. А тогда как раз июнь был. Через некоторое время я от коммунистов сбежал, но слышал, что и до сих пор летом на станции бабы из Пруда Утопленниц выходят и хороводы водят.
— А еще легенда есть про поезд-призрак, — вставил свои пять копеек Слон. — Мужики рассказывали, будто раз в месяц поздно вечером на станциях Кольцевой ветки появляется пустой состав. Останавливается на каждой станции, несколько минут стоит с закрытыми дверями, а затем скрывается в туннеле. И перевозит этот поезд-призрак души умерших. Но иногда двери поезда открываются, ничего не подозревающие люди заходят в вагоны...
— А дальше что? — спросил нетерпеливо Ячмень.
— А ничего, — усмехнулся Слон. — Как зайдет человек в вагон этого поезда — и в мире живых его больше никто никогда не видит.
— Поезд-призрак? — усмехнулся в прокуренные усы Грин. — Детские сказки. А слышали вы про то, как наш Костыль на «Народном ополченце» в прошлом году прокатился?
Ячмень посмотрел на сталкера, флегматично ковырявшего ложкой в тарелке с кашей и в разговоре участия не принимавшего.
— Нет, не слышал, — отрицательно покачал головой Ячмень.
— Костыль, расскажи пацану историю. Ему интересно будет, да и мы с удовольствием еще раз послушаем.
* * *
— Молодой человек, молодой человек, с вами все в порядке?
Кто-то хлопал Костыля по щекам, пытаясь привести его в чувство.
Сталкер поморщился от боли, сделал над собой неимоверное усилие и открыл глаза.
Над ним склонился благообразного вида седенький старичок с седенькой же аккуратной бородкой клинышком и в очках. Одет он был для Метро странным образом: белоснежная рубашка с бабочкой и костюм-тройка коричневого цвета. На голове незнакомца сидел, лихо сдвинутый набок, черный бархатный берет. В левой руке он держал палисандровую трость, а правой энергично хлестал сталкера по щекам.
— Довольно, — простонал Костыль и отвел его руку в сторону. — Попрошу без фанатизма, а то вы мне последние мозги выбьете.
Он сел, морщась от боли. Перед глазами все вокруг кружилось и плыло. Сталкер обхватил голову руками и застонал. Над левым виском пальцы нащупали отверстие. На волосах была запекшаяся кровь.
— Где я? — спросил сталкер старика.
— Добро пожаловать на борт «Народного ополченца», — торжественно произнес старик. — Самого быстрого и комфортабельного поезда столичной подземки.
Оглядевшись по сторонам, Костыль увидел, что действительно находится в вагоне. На лавках сидели и лежали люди. Двое типов в кепках и с папиросками в зубах азартно резались в карты. Белобрысый мальчишка с пионерским галстуком что-то увлеченно вырезал перочинным ножом на спинке сиденья, щеголевато одетый мужчина уткнулся в «Советский спорт». Какая-то молодая женщина в черном платке с отрешенным взглядом стояла у дверей вагона, раскачивалась из стороны в сторону в такт движения поезда и что-то беззвучно шептала. Мерно стучали колеса, за окнами мелькали редкие огни.
— Что за ерунда? — пробормотал сталкер. — Какой поезд?
— Молодой человек, — терпеливо начал объяснять старичок, — да будет вам известно, что в столичном метрополитене ходит восемь именных поездов: «Курская дуга», «Народный ополченец», «Акварель», «Сокольники», «Читающая Москва»...
— Стоп, стоп, стоп! — замотал головой Костыль. — Это, без сомнения, очень интересная информация. Дуга, ополченец, Москва, гуашь....
— «Акварель», — обиженно поправил его старик.
— Пусть будет акварель, — согласно кивнул Костыль. — Только как могут в метро ходить поезда, если после Катастрофы они все стоят на приколе?
— Но ведь сейчас вы находитесь в поезде, а поезд движется, — раздался рядом приятный женский голос с легкой укоризной в голосе.
Таким тоном разговаривают с маленькими детьми, когда объясняют им прописные истины: спички — это не игрушка, Волга впадает в Каспийское море, Земля вращается вокруг Солнца, Лондон — столица Великобритании. Интересно, а в Лондоне выжил кто-нибудь после Катаклизма? Теоретически, если там есть метро, то должен же кто-то и там остаться в живых?..
Костыль поднял голову и увидел, что перед ним стоит молодая зеленоглазая женщина в комбинезоне цвета хаки, под которым угадывались довольно аппетитные формы.
— Яков Соломонович, помогите нашему гостю встать, — обратилась женщина к старичку.
— Вашу руку, сударь, — протянул тот сталкеру свою сухонькую ладошку. — Позвольте, я помогу вам подняться.
Костыль протянул руку, старик поднапрягся и помог сталкеру встать.
— Как я сюда попал? — прохрипел, облизнув пересохшие губы, мужчина.
Женщина приблизилась вплотную к сталкеру и, едва коснувшись губами его уха, прошептала:
— А вы напрягитесь, вспомните, где вы были и что делали до того момента, как очутились здесь?
В памяти всплыла картина боя...
Стигматы, уничтожив охрану блокпоста, ворвались на Таганскую.
Паника, выстрелы, крики женщин и детей.
Кровь, кровь...
Костыль с автоматом в руках стоит на платформе.
Рядом Птах, Диля, Секира, Крот, кто-то еще...
Стигматы берут горстку оставшихся в живых в плотное кольцо.
Патроны закончились. Началась рукопашная...
Вот на него бросается мутант, из ладони у него выскакивает что-то похожее на стилет, способный одним ударом пробить череп.
Затем — темнота...
— Я умер? — потрясенно спросил сталкер, глядя на своих собеседников.
Старичок ничего не ответил, лишь скорбно потупил взгляд.
— И вы... тоже мертвы?
— Увы, — развел руками старичок, — с той лишь разницей, что это произошло гораздо раньше, на станции Воробьёвы горы. Одним, как потом выяснилось, не очень прекрасным ноябрьским утром пятьдесят седьмого года я шел читать студентам лекцию по истории средневековой Европы. Толпа подхватила меня и столкнула с перрона. В общем, глупая и весьма нелепая смерть.
— А вы? — повернул голову Костыль к женщине.
Та вместо ответа надула свои довольно милые пухлые губки и, обратившись к старичку, капризно произнесла:
— Яков Соломонович, почему вы до сих пор не представили меня молодому человеку?
Историк, извиняясь, приложил руку к своей груди, слегка склонил голову, а затем несколько напыщенно произнес:
— Молодой человек, позвольте представить вам самую обворожительную девушку поезда «Народный ополченец»... Нет, что там поезда! Самую обворожительную девушку всего столичного метрополитена, не побоюсь этого слова! Пани Ядвига Ольшанская!
Женщина протянула сталкеру свою ладошку-лодочку. Тот осторожно пожал ее хрупкую и очень холодную ладонь, тоже представился:
— Костыль. Для друзей Константин или просто Костя.
Ядвига положила руку ему на грудь и, глядя снизу вверх, с придыханием спросила:
— Костя, мы ведь друзья?
— Друзья, — кивнул тот, не в силах оторвать взгляда от ее изумрудных глаз.
Стоявший рядом старичок только крякнул.
— Мы столько времени уже едем, а пока не было ни одной остановки, — пробормотал Костыль. — Вам это не кажется странным?
Яков Соломонович поправил на переносице очки и хорошо поставленным лекторским голосом произнес:
— Насколько мне помнится, один километр восемьсот метров — таково среднее расстояние между станциями в столичном метрополитене. В Москве самый короткий перегон находится между станциями Деловой центр и Международная: его длина чуть менее полукилометра. Три с половиной километра — такова протяженность самого длинного перегона московского метро Текстильщики — Волгоградский проспект.
— Яков Соломонович у нас ходячая энциклопедия, — с заговорщицким видом произнесла Ядвига. — Все он знает, на все вопросы у него есть ответы.
Польщенный историк зажмурился от удовольствия и стал похож на старого кота, досыта наевшегося сметаны.
Затем он взял с лавки черный кожаный портфель, покопался в нем и извлек толстую папку, которую протянул Ядвиге. Та принялась ее читать, шумно перелистывая страницы, тяжело вздыхая и время от времени кидая на сталкера укоризненные взгляды.
— Личное дело раба Божьего? — не удержался Костыль.
— Можно и так сказать, — миролюбиво согласился старик.
— И много за мной грехов числится?
— Не без того, — уклончиво ответил Яков Соломонович. — Человек по своей природе грешен и слаб духом, падок на все отвратное. А уж в наших условиях...
— И что теперь меня ждет? Ад и раскаленные сковородки? Стигматы, крысы, рахны? Или приятное общество круглоголовых?
В это время Ядвига, нахмурившись, ткнула пальцем в одну из страниц:
— Яков Соломонович, как это прикажете понимать?
Старик прочитал что-то на листе, растерянно поднял глаза на сталкера, затем снова уткнулся в лист бумаги.
— Голубушка, — залебезил он перед женщиной, — сам не пойму... Да как же так... Ни сном, ни духом... Досадное недоразумение...
Ядвига захлопнула папку, недобро посмотрела на старика:
— Мальчики, я на время вас покину.
С этими словами она развернулась и пошла в сторону соседнего вагона.
Яков Соломонович проводил ее взглядом и сказал:
— Самая красивая девушка поезда «Народный ополченец». Хотя лично мне больше нравится поезд «Акварель». Он ходит по синей Арбатско-Покровской ветке и знаменит тем, что в вагонах висят картины...
— Кто она? — перебил сталкер историка.
Тот, опершись на трость, вздохнул:
— На поезде Ядвига появилась раньше меня. Жила в начале прошлого века. У нее польские корни. Любит поэзию. Знает языки. Помнится, рассказывала мне, что в девятьсот седьмом году тиражом в триста экземпляров вышел в свет ее поэтический сборник «Серебристый ландыш». Насколько я понял, ее мужем был то ли граф, то ли князь. Словом, голубая кровь. Случилась у них какая-то темная история с ревностью, выяснением отношений. Закончилось все тем, что муж в состоянии аффекта ее застрелил. Четыре пули прямо в сердце. Вот так...
— Да ладно! — воскликнул Костыль. — В начале прошлого века метро в Москве еще не было!
— Ну и что, — склонил набок свою седенькую головку Яков Соломонович. — Например, Сокол и Преображенская площадь были построены на месте кладбищ или рядом с ними. Потревожили при строительстве души покойников, вот некоторые из них и подались в метро. Здесь такие экземпляры можно повстречать, доложу я вам!
В это время поезд замедлил ход и остановился на какой-то станции. Двери распахнулись. Женщина в черном платке шагнула на перрон. На станции словно кто-то невидимый разом задул все факелы, закрепленные на колоннах. Наступила непроглядная темень, раздался чей-то пронзительный душераздирающий крик, от которого у сталкера все похолодело внутри. Двери закрылись, и «Народный ополченец» двинулся дальше.
— Что это было? — спросил Костыль у старика.
— Пришло ее время, — ответил Яков Соломонович. — Мы ведь здесь не вечно, это просто перевалочный пункт. Только одних сразу забирают, а другие, как я, чуть ли не по сто лет катаются. Бывает, что и с одного поезда на другой пересаживают. Здесь все так сложно, так забюрократизировано. Просто сил нет. Художник или музыкант? На «Акварель», батенька, на «Акварель»! Писатель? На «Читающую Москву» извольте. Воин? К нам, на «Народный ополченец»!
— А вы разве воин, Яков Соломонович?
— Молодой человек, — приосанился старик, — в ваши годы я в гражданскую войну шашкой славно помахал, а осенью сорок первого под Москвой в ополчении повоевать успел.
Яков Соломонович засунул руку в жилетный карман, выудил оттуда серебряные часы-луковицу на цепочке, открыл крышку и покачал головой:
— Простите, Константин, но я вынужден вас покинуть. В соседнем вагоне меня ждет один мой давний знакомый. У нас с ним в это время партия в шахматы.
Церемонно откланявшись, историк удалился.
Костыль окинул вагон взглядом, нашел свободное место и сел. Закрыл глаза и задремал под мерный ход поезда.
— Костя, проснись, — кто-то затряс его за плечо.
Сталкер открыл глаза. Перед ним стояла Ядвига.
— Привет, любительница поэзии, — улыбнулся ей Костыль.
— Профессор тебе и про это успел рассказать?
— Успел, — кивнул сталкер. — Надеюсь, ты его за это не высадишь раньше времени?
— Не волнуйся, не высажу, — покачала Ядвига головой. — По правде сказать, он здесь самый адекватный пассажир. Мне без него будет скучно и одиноко. Впрочем, как и без тебя.
— А я тут при чем?
— Ты даже не представляешь, сколько инстанций приходится пройти, чтобы заполучить нового пассажира на поезд. А теперь вдруг выясняется, что твое время еще не пришло, и тебя возвращают в мир живых. Произошла какая-то нелепая ошибка. Я пришла проститься.
С этими словами Ядвига поставила рядом со сталкером рюкзак и протянула ему новенький «АК-103».
— Что это? — спросил Костыль.
— В рюкзаке патроны, гранаты, нож, фонарь, еще кое-что по мелочи собрала. Тебе это пригодится. Не могу же я тебя отпустить с пустыми руками, ведь ты не на прогулку отправляешься. Да, на самом дне рюкзака найдешь мой сборник. «Серебристый ландыш». Читай, вспоминай меня иногда.
Поезд стал замедлять ход.
— Твоя станция, — произнесла дрогнувшим голосом Ядвига. — Тебе на выход.
Мужчина встал, закинул за спину рюкзак, взял в руки «калаш».
— Спасибо тебе, — сказал он, пожав руку зеленоглазой поэтессе. — Спасибо за все. Передавай привет профессору.
— Обязательно передам. Удачи тебе, Костя. И... я буду ждать тебя.
Сталкер кивнул на прощанье, снял с предохранителя автомат, передернул затвор и шагнул на залитый кровью гранит станции.
* * *
— Вот это сказочка, — засмеялся Ячмень. — Костыль, тебе можно хоть сейчас прямым ходом в Полис отправляться. Там яйцеголовые за такую байку не меньше десяти рожков тебе отстегнут.
Костыль пожал плечами, молча встал, бросил Грину:
— Пойду, командир, воздухом подышу.
Дрозд почесал небритый подбородок и с укоризной обратился к молодому:
— И вот чего ты, Ячмень, хорошего человека обидел?
— А чего он сидит тут и нам по ушам ездит? Какой-то историк, Ядвига эта, поезд...
— Напрасно ты так, юноша, — покачал головой Грин. — Костыль не с нашей станции. Мы по своим каналам пробили и выяснили, что действительно служил он на Таганской. И полезли на них мутанты с Крестьянской заставы. А у нас, на Проспекте Мира, в это же время заварушка началась с товарищами товарища Москвина. Туннель между нами и Новослободской взорвали, на Проспекте мясорубка началась: с одной стороны наш блокпост, с другой — красный кордон. Отступать некуда. Позади завал, наверху Москва. И вот прямо во время боя Костыль появляется. У нас к тому времени боеприпасы на исходе, а тут он откуда ни возьмись. С полным рюкзаком патронов и гранатами. Благодаря ему только и отбились. Да и сам он в бою показал себя настоящим мужиком. Так что, с какой стороны ни крути, выходит, если бы не он — лежать бы нам всем в том туннеле и крыс кормить. Вот так, малой...
— А еще вот, полюбопытствуй, — Грин достал из своего рюкзака и протянул небольшую книжку.
— «Ядвига Ольшанская. Серебристый ландыш», — прочитал парень на обложке и заглянул внутрь книги. — Москва, тысяча девятьсот седьмой год...
— Вот так-то, брателло, — усмехнулся Слон. — Это Метро, радиоактивный филиал ада на грешной земле. Здесь и не такое случается.
