Глава 18
Флаг

Никита проснулся на пирсе и не сразу вспомнил, что остался здесь ночевать. Удаление воды из первого отсека лодки отняло накануне слишком много сил, чтобы он мог уйти ночевать в более уютное место. Лодку решено было теперь держать с запасом дизельного топлива, питьевой воды и провианта. Но и работы по устранению тех бед, что принесло ее затопление, было много.

Из котелка на костре доносился будоражащий аппетит запах сытной похлебки. Рядом с костром сидел Горин и маленькими глотками пил горячий хвойный чай.

– Проснулся? – кивнул он. – Тебе заварить?

– Изволь. Не откажусь.

– Парни, где Цой? – окликнул их появившийся на пирсе Жаров.

– Спит еще, наверное, – пожал плечами Женя. – Он в лодке остался.

– Опять? Ему там, видимо, очень понравилось, да? – нервно усмехнулся Андрей. – Ну, что ж. На его месте я бы сейчас снова залег на дно.

– А что случилось? – спросил Никита.

– Держитесь крепче, парни. Грядет буря…

Из-за угла полуразвалившегося заводского цеха показался Сапрыкин. Он бодрым шагом двигался в их сторону.

– Где четвертый?! – заорал он, едва приблизившись. – Я спрашиваю, где четвертый?!

Горин с удивлением посмотрел на Андрея:

– Чего это с ним, а?

– Приступ толеразма. Сейчас сами все узнаете.

– Тащите сюда Цоя, да поживей! Я вас всех четверых, идиотов, видеть сейчас хочу! – выкрикнул Евгений Анатольевич, подойдя, наконец, к костру. – Дебилы!

Последнее слово он произнес с такой интонацией, будто выбивал кулаком кому-то зубы.

– Эй! – развел руки Вишневский. – Дядя Женя! А может, ты чуток успокоишься и будешь все-таки подбирать слова?!

– Слова подбирать?! – Сапрыкин шагнул вперед. – А я их подбираю! Я их очень старательно подбираю! Ты себе даже не представляешь, какие слова у меня на самом деле вертятся на языке, мля!

Александра Цоя звать не пришлось. Он сам спустился на причал по трапу с лицом, выражающим недоумение.

– Что тут за шум?

– Все в сборе! Отлично! – продолжал негодовать Сапрыкин. – Очень хотелось посмотреть, каких уродов я взрастил когда-то!

Цой покрутил головой, будто ища что-то взглядом. Затем снова уставился на Сапрыкина.

– Я что-то не понял. Каких уродов ты взрастил?

– Вас!

– Опа, – изумился Александр. – Отличное начало дня, правда, пацаны?!

– Заткнись!

– Да какого хрена на тебя вообще нашло, старый ты псих?!

– Как, объясните, вы могли так с ними поступить? Разве этому я вас учил, идиоты?!

– Ты о чем вообще? С кем и как поступить?

– Я о вулканологах!

– Ах, вот оно что, – Цой усмехнулся. – Стоило догадаться, что у нас будет с тобой непростой разговор. Но то, что ты с катушек слетишь, это, конечно, очень неожиданно. Нет, мне, конечно, интересно послушать, что же мы сделали не так. Но ты не забывай, что бремя принятия решений лежит на нас. Много лет назад мы сказали, что ты должен быть безусловным лидером в общинах. Но ты прогнал нам какую-то длинную философскую фигню, что тебе лучше быть в стороне от этого.

– Что сделали не так? Да вы все сделали не так! Вместо того, чтобы, наконец, принять их в семью, вы изгнали их, да еще и под страхом смерти!

– Принять в семью? – скривился Жаров. – Да с какой стати? Мы столько лет все вместе работали на общее благо! Строили общину, разделяли все невзгоды! А они всегда жили сами по себе! Мы потому и община, что у нас все общее! И радости и горести! И труд и будущее! А они?! Шайка единоличников с секретами!

– И почему же они всегда были обособлены, а, Андрей?! Ты уже забыл?! Да потому что с самого первого дня все на них косо смотрели! Все подозрения какие-то!

– И эти подозрения в итоге оправдались, – покачал головой Горин. – Все так, Анатольевич. Но и тебе не следует забывать, после ЧЕГО был этот первый день… Они обрушились на нас вместе с ударной волной. Взялись ниоткуда. Буквально с неба свалились. Никому не знакомые, да еще и двое из троих плохо говорили по-русски. И как, по-твоему, должны были реагировать люди, по которым только что нанесли внезапный ядерный удар? И этот удар, между прочим, пережили далеко не все, если ты и это забыл.

– И что же? Вы остались такими же? Вы застыли в том жутком состоянии, как после взрыва? – Сапрыкин с презрением окинул всех осуждающим взглядом. – Я-то ничего не забыл. Я помню, какие жуткие эмоции всеми овладели. Но если вы сейчас, в принятии тех или иных решений руководствуетесь эмоциями… Если на ваши суждения об окружающей вас действительности влияют исключительно эмоции – то грош вам цена. В этом случае вы не имеете вообще никаких прав на судьбоносные решения и на руководство людьми в частности! Потому что эмоции далеки от здравого смысла, взвешенных поступков и всеобщей безопасности, вашу мать!!!

– Слушай, но без эмоций вообще люди не живут, – возразил Вишневский.

– Да! А еще и двух дней не могут прожить не посрав! Так что давайте теперь все дружно измажемся говном!

– Говорю вам, пацаны, он точно спятил, – поморщился Жаров.

– Это ты вообще к чему?! – воскликнул Цой. – Что еще за метафоры такие?!

– Точно передающие суть содеянного вами! – рявкнул в ответ Сапрыкин. – Допустим, они жили сами по себе. Не участвовали в становлении общины. Кому они мешали при этом?!

– Ты хоть знаешь, что девка их оказалась американкой, а другой итальянец?

– И что с того, объясни, дубина?! Ты вообще кореец!

– Эй! – нахмурился Цой. – Я русский кореец!

– А Ермалавичюс литовцем был!

– Ну, так он русский литовец…

– А у Самсонова кто-то из предков немцы!

– Ну, так они поволжские немцы…

– А мой друг детства – Казимир Гжель, на четверть поляк, на четверть белорус и дальше не то чех, не то словак… Да, черт возьми, мне было все равно! Он был моим другом! А национальность другого человека меня могла интересовать лишь в том контексте, насколько разнообразили наш мир их культурные особенности, народные предания, национальные блюда и как необычно может звучать на их языке колыбельная, что они поют своим детям, черт вас всех дери!

– Да, да, – покачал головой Жаров. – Все так, Анатольевич. Только ты забыл еще кое-что. А насколько сильна в той или иной нации ненависть к нам, к России, к нашей истории? И кто из них мечтал, чтобы мы перестали существовать? Чтобы мы были истреблены!

– Бандитские кланы… – кивнул в ответ Сапрыкин. – Бандитские кланы управляли этим миром, деля его на зоны влияния, контроля и власти. И играли в свои властные игры. Но чтобы властвовать, надо разделять. На эти самые зоны влияния. На разные религии, и чем больше их будет, тем тупей и управляемей будут жалкие ничтожные массы людей. На разные трактовки истории. На заунывные гимны. На веру в то, что именно его флаг более велик, чем у других. Что его футбольная команда более божественна, чем другие. Что его вода мокрее, небо синее, солнце ярче, а дерьмо ароматнее! А еще нам при этом постоянно твердили, что они там все плохие и ужасные. И им тоже постоянно твердили, что мы плохие и ужасные. Незаметно подменяли в людях светлую и созидательную любовь к своей родине и к своему народу на темную и разрушительную ненависть к другим. Незаметно замещали благородный патриотизм на мерзкий шовинизм. Это упрощает задачу. Так легче убедить любого из нас или из них нажать на кнопку, когда такой приказ поступит. Легче убедить пилота сбросить бомбу. Легче убедить солдата, что он настоящий герой, если посыпает город шквальным артиллерийским огнем. Ведь в этом городе ДРУГИЕ! Легче убедить террориста взорвать станцию метро. Ведь там, на этой станции, спешат по своим делам ДРУГИЕ! Плохие и ужасные!

– О, старая песня, – презрительно махнул рукой Жаров. – И мы ее знаем. Это все гнусные политики. Это все они, суки такие, затеяли. А простые люди ни при чем. Простые люди все хорошие. Это политики плохие. Ага. Только сколько там жило в том мире людей? Шесть миллиардов? Семь? И сколько из этой массы было политиков? Ну, как у нас с этими бандами. Их-то было куда меньше. И что же все остальные? Ждали чуда? Ну, так в этом нашем новом мире чудом оказались мы. Не без твоей помощи, разумеется. А в том мире чудом оказались водородные бомбы. Каждому свое! Долбаные взрослые!

– Очнись, тебе уже четвертый десяток, – усмехнулся Сапрыкин.

– Конечно. Только тогда мы были детьми. И мы не могли отвечать за то, что миллиарды взрослых как ручные зверьки шли на поводу у своих боссов.

– Конкретно в этом вас никто и не винит, – Евгений Анатольевич кивнул. – Но вы ведь все эти годы твердите, что хотите, чтобы новый мир был другим. Лучше, справедливей, честнее. Это значило ровно одно – что вы должны были поступить с этими людьми лучше, справедливей и честнее. Вы должны были показать этим людям, что вы не плохие и ужасные. Но вы заставили американку и итальянца вспомнить пропаганду, что выжигала умы людей до того момента, пока этот огонь не достиг температуры в миллионы градусов. Вчера вы вытащили из могилы прошлого мира то, что отравляло атмосферу этой планеты тысячи лет. Иррациональную ненависть к чужакам. Но разве в этом вашем новом мире любой живой человек не являет собой надежду для будущего? Это потом можно разбираться, на что он способен и каковы его мотивы. Но изначально каждый выживший разве не есть часть нового мира в потенциале? Однако вы вчера накинули на ваши мечты о новом мире петлю.

– Слушай, да завязывай уже с этой патетикой! А если на нас нападут, начнут убивать, захотят поработить, захватить нашу землю? Что тогда? Встречать их радостными улыбками?

– Защищать свой дом, землю и народ. Это святой долг! Даже если вражеские солдаты по большей части обмануты своим руководством. Объяснять им некогда, что они не правы. Такова суровая логика жизни. Объяснять нужно будет потом, когда над логовом их преступных боссов вы водрузите свое знамя. Но кто на вас напал сейчас? Вы видели легионы вражеских солдат, топчущих вашу Родину и несущих новый, жестокий порядок? Или от страха увидели эти легионы в трех ученых, одна из которых женщина, а еще один покалечен?

– А если они вражеские шпионы и диверсанты? – усмехнулся Цой.

– Что ж, все может быть. А что, если ты, Саня, вовсе не тот Александр Цой?

– То есть?

– Что, если тебя подменили, пока ты сидел в лодке?

– Кто?!

– Рептилоиды с планеты Нибиру!

– Да ты вообще что несешь? Совсем спятил на старости лет?!

– А ты? – настала очередь усмехаться Евгению Анатольевичу. – Ну, докажи обратное!

– Этот разговор не имеет конца и теряет смысл, – вздохнул Жаров. – Послушай, Анатольевич, мы поступили с ними справедливо. Мы дали им топливо. Мы дали им время. Мы дали им шанс.

– Шанс на что? На то, чтобы избежать смерти от вынесенного вами же смертного приговора? Ты это называешь справедливостью? Занести над ними меч и досчитать до трех, вынудив покинуть свой дом?

– Спорить мы можем до темноты и кричать до хрипоты, дядя Женя. Твое мнение мы ценим, как и всегда. Возможно, и у других было бы на этот счет свое мнение. И оно тоже ценно для нас. Но если бы все узнали, кто эти люди на самом деле, и затем одни начали бы требовать их казни, а другие заступились бы за них, то лучше в этом нашем новом мире точно не стало бы.

– Значит, что-то кардинальное вы упустили в вашей мечте о новом мире, если боитесь, что часть нашего общества может жаждать смерти людей просто потому, что они иностранцы. Значит, не новый это мир. Все тот же. Недогоревший.

Презрительная ухмылка исказила лицо Андрея:

– Знаешь, а забавно слушать всю эту сладострастную хрень от палача.

– От палача? – седые брови Сапрыкина поднялись.

– Именно. Не ты ли был одним из тех, в чьи обязанности входило уничтожить людей из секретного списка, в который был внесен и мой отец?

– То есть это всего лишь твоя месть мне? На тех людях ты отыгрался просто потому, что так ничего и не понял из того, что я тебе рассказал?

– Довольно. Больше нечего обсуждать. Мы приняли решение. И это решение окончательное.

– Окончательной может быть только смерть, ребятки.

Жаров нахмурился:

– Ты угрожаешь нам?

– Я пытаюсь вам объяснить, что все может случиться просто потому, что порой вы сами не ведаете, что творите.

Сказав это, Сапрыкин развернулся и ушел. Приморский квартет смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из вида.

– Ну и в чем он не прав? – первым нарушил молчание Вишневский.

– Какие, на хрен, рептилоиды? – недоумевающе развел руками Цой.

– Он может быть опасен теперь, – сказал вдруг Жаров.

Горин удивленно посмотрел на друга:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сам подумай. Что, если он теперь начнет мутить воду в общинах? Настраивать людей против нас. Подготавливать свержение.

– Вообще-то, если народный сход примет решение о сложении с нас полномочий, мы при этом свои полномочия лидеров прекращаем, – сказал Никита. – Разве не так заведено?

– Так. Только как ты поймешь, что народ сам принял решение, а вовсе не этот старик их надоумил? – Сказав это, Андрей снова покачал головой… – Он может быть опасен…

Следующий мост, перекинутый через реку Авача, тоже выдержал, несмотря на то, что выглядел он очень плачевно. Миновав его и еще несколько километров, машина остановилась. Из колес с разной интенсивностью выходил воздух, что не удивительно, учитывая возраст резины. Удивительно было другое. Что эти колеса хоть как-то еще справляются со своей функцией.

Михаил достал насос и начал подкачивать шины.

Выйдя из автомобиля, Собески и Квалья осмотрелись. Они находились в местности, непривычно для Камчатки равнинной. Большая долина, над северо-западным краем которой высилась группа вулканов, среди которых невозможно было не узнать старого приятеля – Авачинскую сопку. И ее величественного соседа – Корякский вулкан.

– Мы так давно не были ближе к Аваче, что я совсем позабыл, каково это, – с благоговейным трепетом вздохнул Антонио.

Ледники отдавали яркими бликами, но сейчас было хорошо видно, что Авача практически рассталась с этим ледяным саваном. Но ее величественный сосед, вулкан Коряка, так же как и много лет назад был покрыт ледниками. Вулканы поменьше из представшей пред их взором во всей красе группы также имели ледяной покров вершин. Теперь, когда хорошо видно большую часть этой дремлющей «семьи», легче было согласиться с предположением, что именно склоны Авачи прогрелись настолько, что заставили ее ледники ручьями устремиться к подножию.

– Мы ближе еще к чему-то, Антонио, – тихо произнесла Оливия. Она не смотрела на вулканы. Она озиралась по сторонам, и взгляд ее цеплялся за странные предметы, разбросанные по равнине на разном удалении. Ей не сразу удалось понять, что это обломки самолетов.

– Едем дальше! – окликнул их Крашенинников.

– Ловко ты управляешься с техникой, Миша, – произнес Квалья, едва УАЗ продолжил свой путь. – Как ты этому научился?

– В детстве у меня был велосипед. И однажды я приладил к нему двигатель от водяной мотопомпы. Первый опыт был ужасен и не стоил затраченных усилий. Но все же это был опыт. В старших классах я собрал себе мотоцикл. Вот это уже была удача. И я произвел впечатление на девчонок из своего двора, – Михаил подмигнул задумчивой Оливии. – Но вскоре мотоцикл у меня забрали милиционеры. Я был слишком молод, чтоб получить водительские права. И я слишком лихо катался на своем мотоцикле, пугая окружающих. А в студенческие годы, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, я подрабатывал в автомастерской. Пригодилось.

– Давай сделаем крюк, Миша, – сказала Оливия и указала рукой. – Поедем вон там.

Крашенинников кивнул, и машина повернула налево. Вскоре они увидели бетонное покрытие. Частей самолетов стало еще больше.

– Мы в аэропорту, – вздохнула Собески.

Это место было единственным способом быстро покинуть этот изолированный уголок планеты. Но выглядела воздушная гавань плачевно. Все свидетельствовало о том, что эпицентр взрыва находился совсем недалеко. Здание аэропорта, находящиеся перед ним музей гражданской авиации, гостиница и другие сооружения были стерты с лица земли. Там, где была автомобильная стоянка, нагромождение ржавого железа и обгоревшие обломки большого пассажирского самолета. Минуя их, машина выкатила на большое бетонное поле. Здесь от пассажирских лайнеров остались только титановые элементы турбин и шасси. Все остальное сгорело дотла. Чуть в стороне немного более сохранившиеся остатки большого, четырехдвигательного пассажирского самолета, рядом сгоревший трап и сгоревший автобус, полный костей.

– Боже мой! – выдохнула Оливия. – Они же только прилетели! Или наоборот… Готовились к вылету…

– Зачем атаковать гражданский аэропорт? – нахмурился Квалья.

– Ядерная война подразумевает тотальное уничтожение, Антон, – вздохнул Михаил. – Если тебе вздумалось сбрасывать куда-то атомную бомбу, изволь позаботиться о том, чтобы там осталось как можно меньше людей, что возненавидят тебя до конца своих дней, а если повезет, передадут свою ненависть по наследству. К тому же это не совсем гражданский аэропорт. Сейчас покажу.

Машина взяла правее, и взору предстали открытые капониры. Стоянки самолетов. В капонирах виднелись обломки.

– Видите? Это Ил-38. Патрульные самолеты Тихоокеанского флота. С виду они были очень похожи на американский «Орион». Сейчас еще покажу.

Машина проехала по рулежной дорожке и приблизилась к взлетно-посадочным полосам. В одном месте у конца полосы находилось буквально кладбище самолетов.

– Здесь были МиГ-31. Сверхскоростные перехватчики. На Камчатке очень мало мест, где возможно строительство аэродромов. По этой причине аэропорт Елизово даже в мирное время был двойного назначения. Гражданского и военного. Ну а с наступлением войны любая взлетная полоса переходит под власть военного командования. В любой воюющей стране. Ты, Антон, прилетел уже поздно вечером. Было темно. Поэтому ты их не видел во время посадки.

– А я видела их, – вздохнула Оливия. – Хорошо помню. День был ясный. Солнечный.

– А вон в той стороне были стоянки верто… – Михаил вдруг замолчал, пристально глядя куда-то вдаль.

– Вертолетов? – спросил Квалья. – Эй, Миша, что ты там увидел?

– Сейчас, – буркнул Крашенинников, выжимая сцепление и переключая передачу. Машина помчалась по взлетной полосе, и как только обнаружилась бетонная дорожка, ведущая на соседнюю полосу, свернула туда.

– Как он уцелел?! – воскликнула Оливия.

Теперь все увидели, что привлекло внимание Крашенинникова. Посреди дальней взлетной полосы одиноко стоял МиГ-31. Никаких видимых повреждений на нем заметно не было. Разве что краска давно потускнела и облезла. И колеса шасси давно сдулись.

– Похоже, он прилетел сюда после того, как все случилось, – ответил Михаил.

Машина подъехала к перехватчику и остановилась. Обе кабины были открыты. Крашенинников осторожно припарковал машину вплотную к самолету, затем взобрался на крышу своего автомобиля, с нее на обтекатель воздухозаборника МиГ-31, а оттуда в кабину.

– Ты зачем туда полез?! – крикнула Собески. – А как же радиация?

– Этот самолет и эта полоса уже много лет под дождями и ветрами. Радиация, скорее всего, осталась в открытом грунте. Вокруг плохо растет трава и совсем не видно птиц, – отозвался Крашенинников.

Кабины пилота и штурмана-оператора были пусты. Очевидно, весь экипаж был жив и покинул самолет после приземления. В кресле штурмана-оператора лежал старый потрескавшийся офицерский планшет. Раскрыв его, Михаил убедился, что он был просто оставлен хозяином, поскольку карты и другая документация отсутствовали. Отсутствовал и компас. Остались лишь пара карандашей и листок бумаги в прозрачном кармане для карт. Крашенинников аккуратно извлек бумагу, и на развороте его встретил текст, написанный чьей-то торопливой рукой:

Вернув письмо в планшет, а планшет на кресло, Михаил спустился на бетонную полосу и еще раз осмотрелся.

– Ты чего такой мрачный? – спросила Оливия, вышедшая из машины. – Что ты там нашел? Останки людей?

– Нет, – ответил Крашенинников, осматриваясь. – Экипаж ушел отсюда живым, похоже. Только вот… Видимо… Больше никто не вернулся. Они оставили записку другим, кто приземлится после них. Но больше нет целых самолетов. Они остались вдвоем. Интересно, нашли они свои семьи? И что с ними стало потом? Я не слышал, чтоб среди тех немногих, кто пришел в Вилючинск после войны, были военные летчики. – Михаил вдруг закрыл глаза. – Господи, Оливия… Он написал, что какой-то пассажирский самолет протаранил наш стратегический бомбардировщик. Какая жуткая арифметика… В гражданском самолете могли в среднем находиться двести с небольшим человек. А бомбардировщик мог уничтожить несколько миллионов…

Собески положила руку на его плечо и прижалась к Михаилу:

– Родной, давай оставим это место и эти мысли. Пора двигаться дальше.

– Да, милая. Пора…

Автомобиль послушно стал уносить их подальше от аэропорта. Вскоре Елизово остался далеко позади, и они миновали один уничтоженный поселок за другим. Двуречье, Красный, Нагорный, Пионерский… Все были стерты с лица земли, оказавшись между точками двух термоядерных ударов, один из которых пришелся по району аэропорта, а второй где-то над Авачинской бухтой. Между полуостровом Крашенинникова и полуостровом Завойко.

Та же участь постигла и пригород Петропавловска-Камчатского – Светлый. Машина медленно объезжала завалы и взбиралась на сопку, на вершине которой вдруг заглох двигатель.

– Вот черт! – раздосадованно крикнул Михаил, ударяя кулаками по рулю. – Почти приехали ведь!

Схватив брезентовую сумку с инструментами, он вышел из «уазика» и принялся ковыряться в двигателе, ища причину.

– Похоже, это надолго, – вздохнула Оливия. – Я, пожалуй, приготовлю нам обед. Это будет весьма кстати. Заодно и кур покормлю.

– Хорошо, – кивнул Антонио.

Сам он извлек свою смотровую трубу и, установив ее на штатив, принялся разглядывать вулкан Авача. Смотреть на окрестности и на город он не хотел. Ему хватило удручающих пейзажей тотального разрушения за все время сегодняшнего пути.

Вулкан теперь был совсем близко, а глядя в трубу, и вовсе казалось, что его морщинистые бока можно потрогать рукой. Он внимательно разглядывал остатки ледников и искал источники газовых и паровых выделений на склоне и на вершине Авачи. После долгого осмотра ему все-таки улыбнулась удача. На высоте примерно полутора тысяч метров склон вулкана действительно источал в нескольких местах пар либо газы. Туманные ленты сочились из каменистых и лавовых складок и струились по этим складкам вверх. Явный признак того, что магматическая камера близко от поверхности. Впрочем, на это намекали и растаявшие ледники. Антонио чуть поднял трубу и начал искать выделения в районе кратера. Однако там все было чисто.

– Странно, – Квалья отошел от зрительной трубы и озадаченно потер лоб.

– Что странно, Тони? – спросила Оливия.

– Очевидно, что вулкан накануне извержения. Но жерло чисто. Никаких газовых и паровых выбросов. Есть небольшие только на склоне, гораздо ниже вершины.

– Может, их просто не видно с этой стороны? Возможно, будь мы к востоку от вулкана, то удалось бы их обнаружить?

– Может, и так, но слишком уж чистое небо на вершине.

– Вот я болван! – воскликнул, смеясь, Михаил. – Дело не в двигателе! Это топливный бак! В нем осталось совсем мало бензина, а мы двигались вверх по склону! Топливо забилось в один угол бака и перестало поступать в топливопровод. – Он извлек из машины одну из канистр и начал заправлять машину бензином. – Скоро снова поедем.

– Но сначала надо пообедать, – возразила Оливия.

– Хорошо.

Заправив машину, Михаил вытер тряпкой руки и подошел к Антонио, который выбрал для установки штатива самую верхнюю точку сопки. Крашенинников взглянул в сторону родного города, до которого оставалось менее пары километров. Отсюда можно было видеть часть проспекта Победы и низину вдоль небольшой речки с названием Крутоберега. Склоны сопок с двух сторон от речки образовали местность, в которую не проникли ударные волны ни от одного из двух взрывов. Благодаря этому на этих склонах уцелело небольшое количество маленьких и средних строений. Но если повезло этим зданиям, то людям, оказавшимся в этом естественном укрытии, едва ли повезло. После взрывов их ждали дымы от пожарищ, радиоактивный воздух и радиоактивные дожди. Тогда, в самом начале, выжить здесь было невозможно. Но сейчас склоны покрывала густая растительность. Дожди, тающие снега за много лет вымыли с этих склонов остатки радиации вниз, а речка Крутоберега унесла эту грязь в Авачинскую бухту уже очень давно.

– Постойте-ка, – сказал вдруг Михаил. – Это же дым… Это же дым! Видите?! Там кто-то развел костры! Тони, не возражаешь? – он нетерпеливо указал на зрительную трубу.

– Конечно, – кивнул Квалья.

Крашенинников развернул прибор и уставился на склон, спускающийся от проспекта Победы. Там, среди зданий, действительно дымили три костра. Чуть в стороне на натянутых между парой деревьев веревках сушилось белье.

– Там же люди, – выдохнул Михаил и медленно водил трубой, разглядывая склон. Взгляд поднимался выше и выше… – Что за…

Крашенинников вдруг отшатнулся от зрительной трубы. Он резко побледнел и широко раскрытыми глазами смотрел на своих спутников.

– Боже, что там такое? – изумилась такой реакции Михаила Оливия и посмотрела в трубу. Через несколько мгновений и она отошла от трубы, но выглядела совершенно иначе, нежели Крашенинников. Буквально как полная противоположность. На лице ее засиял румянец и широкая улыбка. А глаза блестели радостью.

Квалья хмуро посмотрел на Михаила и Оливию и хмыкнул, констатируя такую разность в реакции таких близких людей:

– Хм… Вот это уже совсем странно.

Теперь и Антонио прильнул к окуляру. Он увидел дым костров, сохнущее на солнце белье, даже несколько снующих людей. Но взгляд уцепился за кое-что другое. Небольшой дом чуть в стороне от основной массы уцелевших строений. А на нем развевался флаг. Красные полосы чередовались белыми. Большая часть верхнего угла у древка представляла собой синий прямоугольник с ровными рядами белых звезд. Над неизвестным доселе поселением выживших людей развевался изрядно потрепанный временем, видавший виды государственный флаг Соединенных Штатов Америки.

Волны Тихого океана в этот день были не столь беспокойны. Над миром ярко светило солнце и почти не было ветра. На поверхности океана медленно покачивалось бревно. Рядом еще одно. Течение унесло их далеко от тех мест, где эти бревна когда-то являлись растущими на берегах деревьями, пока на них не обрушилось цунами. Помимо бревен, веток и кустарников то и дело на волнах отбрасывали блики пластиковые бутылки, буйки от рыболовных сетей, даже надутая камера от большого колеса. Где-то на тех берегах была жизнь, и кто-то пользовался этим колесом, купаясь в тихой гавани. Все это теперь было далеко от Авачинской бухты. Берегов земли отсюда вообще не видно. Но течение, день за днем выносящее скопившийся в бухте после цунами мусор, уносило его в открытый океан, рисуя дорожку на водной глади. Две чайки, сидевшие на одном из бревен, повернули головы. Огромная тень упала на них. Огромная тень от огромного корабля, над которым клубилось источаемое трубой огромное облако черного дыма. В этой черной тени, на самом носу корабля, можно было разглядеть и крохотные человеческие силуэты. Бревна, обломки деревьев и даже старый пластик едва ли могли заинтересовать тех, кто разглядывал мусор с палубы. Но вот большая надутая камера от автомобильного колеса… За долгие годы после исчезновения цивилизации любое колесо сдулось бы. Но эта камера… Нет никаких сомнений, что кто-то наполнил ее воздухом совсем недавно. А значит, там, откуда течение несло весь этот мусор, кипела жизнь.

Огромное облако черного дыма нависло над взбудораженной кораблем водой. Мрачная тень скользила по тому, что цунами смыло с берегов Авачинской бухты. Тень спешила туда, где, судя по всему, кипела человеческая жизнь. И в этой огромной тени можно было разглядеть не только силуэты, похожие на людей, но и очертания реющего над кораблем флага. Очень странного флага…