Глава 16
Приговор
Жаров из угла в угол мерил шагами помещение, хмурился, сжимал и разжимал кулаки. Иначе чем смятением, такое состояние и не назвать.
– Черт возьми, Анатольевич, почему ты мне никогда об этом не рассказывал?! – рычал взбешенный Андрей. – Почему, объясни?!
– Почему? – устало вздохнул Сапрыкин. – Я вот сейчас смотрю на тебя и понимаю, что не зря не рассказывал. Чего ты взбесился так, Андрюша, а? Это было давно. В другом совсем мире. Какая теперь разница?
– Речь о моем отце! Ты понимаешь это?!
– Ну, я-то понимаю…
– Как он попал в этот список?! Мой отец не был предателем!
Евгений Анатольевич пожал плечами:
– А кто сказал, что был?
– Да ты! Только что!
– Ты вообще меня слушал, черт подери?! Я сказал, что существовал некий список и некий протокол «О». И по этому протоколу этот список и составлялся. Дескать, вот люди, которые в случае военного конфликта и вторжения и оккупации данной территории противником будут представлять опасность и подлежат ликвидации с момента вступления в силу пунктов данного протокола. И какой-то идиот внес в этот список твоего отца. Вот что я сказал. Мне еще раз повторить?
– Но зачем его внесли в список, если он не предатель?!
– Вот опять ты за свое. – Сапрыкин взмахнул руками. – Ты, что же думаешь, в спецслужбах все сплошь непогрешимые герои без страха и упрека должности занимали? Черта с два. Выродков и кретинов хватало, как и в других организациях. Вот кто-то по своим личным мотивам и внес твоего отца в список. Ты что думаешь, тут были только мотивы интересов государства? Ага. Сейчас. Я тебе вот еще что скажу. Идейные предшественники таких вот должностных лиц в свое время Советский Союз развалили. Ты, конечно, не застал страну, в которой я родился. Тебе и не очень интересно, как и что там было и что привело к краху. А это была моя Родина, и я покопался в поисках ответов. Такие же вот «светлые» головы из спецслужб однажды решили, что надо бы отказаться от непопулярной на Западе красной идеологии, сбросить балласт в виде всяких там «чуркестанов». Потом убедить народ в том, что они говно, как и вся их история и то, за что их предки кровь проливали, а затем вытрясти из пребывающего после этого в контузии народа деньги. Затем слиться в объединительном экстазе с Европой, на украденные у собственного населения богатства скупить на Западе все их виллы, дворцы, яхты, пляжи и дорогие тачки. А между делом скупить оптом все европейские политические элиты и заставить их выгнать из Европы хозяйничающих там американцев. И все для того, чтоб после этого Западом управляли эти «умники» со своим хитрожопым многоходовым планом. Это мне почему-то всегда напоминало историю про наркомана, который обокрал собственную больную мать, чтоб себе на новую дозу дури денег раздобыть. Так что же ты, Андрей, ждал от таких вот людей? Твой отец был кристально честным человеком! Я бы не поверил, что такие люди бывают, если бы сам не был знаком с ним лично. И именно это и могло помешать таким вот свиньям. Вот и внесли его в список.
– Это что же получается, дядя Женя, наши спецслужбы были сплошь заповедником уродов?
– Да нет же. Что тебя вечно в крайности бросает, Андрей? Просто в любой стране мира в спецслужбы шли работать разные люди. В том числе и такие, которые считали, что такое место работы откроет перед ними небывалые личные перспективы. Дескать, они будут над законом и решат все свои проблемы благодаря этому. И пользовались служебным положением как хотели. Ты ведь сам прекрасно помнишь, во что превращаются некоторые люди, когда сдерживающие их законы и правила исчезают. Если ты забыл, то я тебе напомню, что нам таких людей пришлось однажды истребить.
– Башка болит, – поморщился Жаров, усевшись, наконец, на стул.
– Ну, еще бы. Прекращай себя накручивать и водички вон попей.
– Бред какой-то…
– Заканчивай уже, Андрей. Что было, то было. Мы сейчас в другом мире живем. Мы победители, потому что пережили все это.
– Ну, а что там еще в этом протоколе было? – вздохнул Андрей.
– Да был там еще один раздел. Но такой запредельной секретности, что даже мне не положено было знать, о чем он. Мое природное любопытство помогло мне выяснить лишь одно. Особый раздел протокола «О» относился к тотальному уничтожению оккупационных сил на данной территории.
– Это как?
– Я понятия не имею, Андрей. Самому вот интересно.
– Так я тебе и поверил.
– Ну, здорово, вообще. И с чего вдруг такое недоверие?
– Да с того, что все эти годы молчал…
– Черт тебя дери, Жаров. Вот что бы тебе дало, если бы я тебе обо всем этом рассказал лет десять назад? Или пятнадцать? И что тебе это дало сейчас, кроме душевного смятения?
– Не знаю. Но не люблю быть в неведении.
Все это время молчавший Вишневский вдруг заговорил:
– Это что же получается, Евгений Анатольевич? Вот боремся мы с выживанием. Боремся за то, чтоб рождаемость была выше смертности. Наше общество будет расти. Потомки, даст бог, начнут строить некую государственность, со всеми структурами, свойственными государственности. Понадобятся и спецслужбы. И в них опять полезут ради своей выгоды проходимцы?
– Вы же зачинатели нового мира, Никита, – развел руками Сапрыкин. – Какой фундамент вы заложите? Каким видите будущее?
– Нам бы с проблемами настоящего разобраться, Евгений Анатольевич. Да и с этими призраками прошлого.
– Вот послушай, Вишневский. Растут дети из нового поколения. Какими вы хотите их воспитать? Послушными рабами? А может быть, глупыми потребителями, варящимися в своем эго и не вникающими в вашу политику? Или строителями нового мира?
– Конечно же, строителями нового мира.
– Вот и воспитывайте их таковыми. Конечно, когда идешь на рыбалку, нельзя быть до конца уверенным, что не простудишься. Когда себе на ужин подстрелил дичь, нельзя быть уверенным и в том, что тебе на зуб не попадет дробина от картечи. Но чем больше вы внимания и сил уделите воспитанию новых поколений и их образованию, тем больше обезопасите будущее от опасных рецидивов прошлого. Только так.
– Легко сказать, – проворчал Жаров. – Нам ведь и самим знаний не хватает. Разные книги о прошлом это самое прошлое по-разному трактуют. Как разобраться, где истина?
– Как бы и кто ни трактовал в прошлом историю, история та закончилась весьма однозначно – Армагеддоном. И этот Армагеддон предоставил вам чистый белый лист. Вот с него и начинайте. Ну и кроме исторических или псевдоисторических книг есть физика, математика, другие естественные науки. Особенно про логику не забывайте. Историю, как и религию, отложите до лучших времен.
– Но разве можно строить будущее без точности и честности в изучении прошлого?
– Нельзя. Но после тотальной атомной войны можно. После нее вообще, как вы помните, можно все. Поначалу. Пока не появится несколько отчаянных парней, которые решат привести всех остальных в чувства. Вы это сделали когда-то, начертав первый параграф в новой истории. Дерзайте. И только потом, когда будут силы и смелость все это подвергнуть тщательному и беспристрастному анализу, когда вы построите прочный фундамент настоящего и будущего, тогда можно будет покопаться и в прошлом. Но пока… – Сапрыкин поднялся и направился к выходу. – Пока не забывайте, что Армагеддон оставил вам чистый белый лист. А это уникальный шанс. Второго такого шанса не будет.
Сказав это, Евгений Анатольевич улыбнулся и вышел.
– Потянем такую ношу, Андрей? – усмехнулся Никита.
– Должны. Это наш долг, в конце концов.
В дверь кто-то отчаянно забарабанил.
– Да, открыто! – крикнул Никита.
В распахнувшейся двери показался вооруженный человек, примерно их возраста.
– Егор, ты разве не с Цоем? – спросил Андрей.
Стрелок кивнул:
– С Цоем. И он меня отправил обратно, созвать срочный совет квартета в казарме.
– Что случилось? – хором спросили Вишневский и Жаров.
– Он выяснил, кто на самом деле Оля… Она американка. Гражданка США…
* * *
Разум будто вяз в каком-то смолистом тумане, и Михаил изо всех сил старался сохранить трезвость ума и здравый смысл. То, чего он так боялся долгие годы, все-таки случилось. Тайна о происхождении Оливии и Антонио уже вовсе не тайна, и многие годы, минувшие со дня мирового пожара, похоже, никак не остудили пыл и жажду мести… Отомстить хоть кому-нибудь… Растерзать хоть кого-нибудь за тот взрыв…
Все теперь казалось до нелепого сюрреалистичным, как и весь бардак, воцарившийся после взрыва. Но в том и весь ужас, что это правда. Еще большая и еще более ужасная, чем тот жуткий зверь, что пытался его сожрать накануне. Андрей Жаров смотрел на них так, что не оставалось сомнений – он и сам страшней и опаснее того зверя.
– Да, ребятки. Попали вы. Ох и попали, – приговаривал Жаров, прохаживаясь из стороны в сторону перед скамейкой, на которой сидели трое вулканологов.
– А в чем, собственно, дело, Андрей? – спросил Крашенинников.
– В чем дело? И ты еще спрашиваешь, в чем дело? Ты столько лет прятал у нас под носом американку и спрашиваешь, в чем дело, твою мать? Во-первых, ты лгал нам. Вы все трое лгали.
– А как насчет того, что вы использовали нас как наживку для опасного зверя? – нахмурился Михаил.
Андрей презрительно усмехнулся:
– Это длилось несколько дней. К тому же мы вам не лгали. Просто не поставили в известность. А это разные вещи. Впрочем, твои жалкие попытки отбиться от обвинений вообще неуместны.
– Обвинений в чем, черт тебя дери?!
– В том, что ты приютил здесь граждан вражеских государств.
– Да ты себя послушай!..
– Важней всего, чтоб сейчас ты меня слушал. И очень внимательно. По нам был нанесен термоядерный удар. И тут же с неба на нас падаете вы. Какое интересное совпадение. А может, это вы бомбу привезли?
– На вертолете? Ты вообще идиот?! – воскликнул Крашенинников.
– Я тебя недавно предостерегал, сказав, что ты ходишь по тонкому льду. Лед уже надломился. Так что выбирай выражения, скотина, – с нескрываемой угрозой в голосе произнес Жаров. – С какой целью вы находились на полуострове Камчатка накануне войны?
– Да я родился и вырос в Петропавловске! И я работал там! Институт вулканологии и сейсмологии! Бульвар Пийпа, дом девять, если тебе интересно! Это мои коллеги, вулканологи! Мы работали в рамках международного сотрудничества по изучению вулканов! Я ведь тоже бывал в командировках и в Исландии, и в Италии, и в Японии!
– И где именно тебя завербовали?
– Слушай, я не намерен выслушивать весь этот бред…
– С какой целью вы находились в вертолете над зоной, закрытой для посещения иностранными гражданами?
– Мы летели к вулкану Вилюй. Этот полет был разрешен администрацией Камчатского края.
– И? Вы фотографировали военную базу, завод, наводили ракету?
– Знаешь что, иди ты к черту, Жар. Идите вы все к черту…
– Ага. Ясно, – покачал головой Андрей. – Ну что ж, будет не лишним напомнить вам, что когда мы освобождали родные края от бандитов, то нам пришлось применять пытки. Наверное, нам не так нравилось пытать людей, как это нравилось делать твоей любимой Америке. Но мы не очень-то брезговали. Цель-то благая. Так вот к чему это я? Давно мы никого не пытали. Так и опыт подрастерять можно…
– Что ты вообще хочешь от нас? Я тебе говорю, что мы вулканологи, но ты нам все равно не веришь! Тебя не интересует правда! Тебя интересуют твои надуманные и бредовые обвинения! Хочешь выпендриться перед своей общиной, заставив нас признать себя черт знает кем? Хочешь прослыть великим разоблачителем враждебных шпионов и диверсантов?! От каких, интересно, проблем ты решил отвлечь население этим? От того, что десятки людей потеряли дома после цунами?! Ах, дорогие сограждане, вы недовольны? Ну, так вот вам сочная кость! Буржуйские шпионы и диверсанты!
– Вот сейчас ты говоришь точь-в-точь как драный агент влияния, завербованный Вашингтоном! – захохотал Жаров. – Давай, Миша, давай! Расчехляйся дальше! Покажи нутро свое! Только имей в виду. В нашем обществе так не бывает! К зиме каждый потерявший жилье получит новое! Потому что у нас так заведено. Если у кого-то нужда – ему помогают все. Не словами сочувствия и пустыми, но сладкими обещаниями. Делом. Общим делом. Но ты, конечно, можешь здесь биться в истерике о том, какие злодеи и тираны эти упыри из приморского квартета. Только кто тебя здесь услышит? Сочиняй свои небылицы и дальше!
– Это ты сочиняешь небылицы! Обвиняешь нас непонятно в чем!
– Непонятно? До сих пор непонятно?! Допустим, вы действительно вулканологи. Эдакие гуманисты мирной профессии. Это ничего не значит. Потому что она, – Жаров резко вытянул руку в сторону Оливии, – американка! А это кроет все остальное!
– Быть американкой – преступление? – подняла на него взгляд Собески.
Жаров хлопнул в ладони и склонился над ней:
– Ой, не знаю, милочка. Ты нам скажи. Но прежде поведай, быть русским – преступление? А быть сербом – преступление? Кого вы там еще бомбили? Черт, да проще перечислить, кого вы не бомбили и не истребляли. Вон Саня, он кореец. От вас и им досталось.
– Тогда корейцы воевали с корейцами. Ваша страна помогала одним корейцам, наша – другим. А потом, в Америке, как и в России, жило много корейцев. К чему ваши преувеличения и выдергивания из контекста?
– Преувеличения?!
– Да! Преувеличения! – воскликнула Оливия. – Любую страну можно объявить средоточием зла, если говорить исключительно только о ее ошибках, черных страницах и преступлениях! Любую, потому что ошибки, черные страницы и преступления были в истории любой страны! Ваша – не исключение! Но нельзя называть дерево вороной только потому, что на его ветвях сидят вороны!
– Именно так вы и поступали с нашей страной, – подал голос Цой. – Преувеличивали и выдергивали из контекста. Изображали какой-то жуткий Мордор.
– Я так не поступала! И я в этом не одинока! Мой дед бывал в Советской России! Он был моряком на транспортных кораблях, которые во время войны с нацистами возили вам все необходимое для этой борьбы! Он уже в пятнадцать лет пошел на эти корабли работать помощником такелажника! Он каждый раз рисковал, что его потопят нацистские подлодки или самолеты! Но каждый раз, возвращаясь из конвоя живым, он вновь записывался в экипаж! И дело не в том, что за это неплохо платили. Он знал, что делает важное для мира дело. Он никогда дурного слова не сказал о вас! Даже когда у вас был коммунистический режим и нас разделяла холодная война. Он говорил, что если бы вы взяли все лучшее от нас, а мы взяли бы все лучшее от Советов, то перед всем миром разверзлись бы необъятные просторы великого и прекрасного будущего! Да я вообще не помню среди своих знакомых таких людей, кто бы враждебно к вам относился! Конечно, когда на моей работе встал вопрос, кто поедет в Россию, на Камчатку, в командировку, многие отшучивались, дескать, это что, ссылка в Сибирь? Но это шутки, основанные на стереотипах. Такие шутки свойственны большим нациям. Разве вы не шутили про нас, про французов, про китайцев? И мы шутили! А что до очерняющей пропаганды… А как у вас с этим дела обстояли, если вы меня готовы убить только за то, что я американка?! Разве, исходя из этой вашей логики, я не должна считать вас такими же злодеями, как те банды, с которыми вы боролись, просто потому, что эти банды возникли здесь, среди вас?
– Гладко стелет. Не отнять, – покачал головой Женя Горин.
– А я с ней согласен, – произнес Вишневский.
Жаров зло посмотрел на друга, и Никита это заметил:
– Андрей, не гляди на меня так. Ты не забыл, что мы равны и голоса наши равновесны?
– Хочешь быть их адвокатом, да ради бога! – раздраженно взмахнул руками Андрей. – Только ссыт она нам в уши этой сладкой патокой!..
– Проклятье, – тихо вздохнул Антонио, опустив голову и прикрыв лицо ладонью.
– Ты чего? – спросила Оливия.
– Да я просто представил себе эту пикантную сцену.
– Вот ведь болван, – поморщилась Собески. – Даже сейчас не можешь быть серьезным?
– Это сильно нам поможет, дорогая? Прости, ничего не могу с собой поделать. Воображение неаполитанца очень точно воспроизводит образы.
– Замолчи сейчас же…
Евгений Горин взял за локти Жарова и Вишневского и отвел в сторону, чтобы их разговор никто не слышал. Следом отошел и Цой.
– Слушайте, парни, у нас же куча работы. Мы не можем тут торчать целый день.
Жаров кивнул:
– Согласен. Пора выносить приговор.
– Приговор? – изумленно выдавил Никита. – Черт возьми, Андрей, ты вообще о чем? Хорошо, она американка, а тот итальянец. Они врали нам, и Миша это покрывал. Только это было не более чем инстинктом самосохранения. Ты им высказал все, что думаешь по этому поводу. Что ты еще от них хочешь?
– Я не хочу, чтоб по нашей земле топтались враги!
– Знаешь что, Андрей, похоже, не зря старик Сапрыкин скрывал от тебя ту историю. И, похоже, зря он тебе ее рассказал! – разозлился Вишневский.
– Это еще к чему ты клонишь, а?
– Это я к тому, Андрей, что ты буквально свихнулся на почве того идиотского протокола. И теперь кому-то что-то хочешь доказать. Только кому и что? Нам, что твой отец не был предателем и ты им не являешься?! А я-то думал, что это в доказательствах не нуждается!
– Полегче, ты! – рявкнул Жаров, сжав кулаки.
– Да вы оба полегче, – встал между ними Горин. – Андрей, о каком приговоре ты толкуешь?
– О смертном! О смертном приговоре для врагов!
– Да ты точно с ума сошел! – воскликнул Никита. – За что смертный приговор?! Просто за их национальную принадлежность?! Ты фашист, что ли?!
– Это не наши родные сгинули после взрыва, придурок?! Это не на тебе одежда горела от вспышки?! Это не твои ожоги болят до сих пор?!
– Они здесь ни при чем!
– Да откуда тебе знать?!
– Потому что те, кто все это заварил, загодя позаботились о своих шкурах и сидели в глубоких, теплых и уютных бункерах, пока сжигали весь белый свет! Опомнись и включи голову уже!
– Так, ребята, послушайте, – вздохнул Цой. – Андрей, начну с тебя. Смертный приговор – это, конечно, полная хрень и идиотизм.
– И ты туда же?!
– Я еще не закончил говорить, Жар. Мы можем на них злиться. У нас есть основания им не доверять. Убивать их – нет никаких оснований. С другой стороны, Никита, подумай вот о чем… Мы, конечно, можем покричать на них сейчас и ограничиться лишь этим. Затем оставить их в покое. Но рано или поздно кто-то проболтается, и весь Приморский и Вилючинск узнают, что здесь живет американка. Я не думаю, что все захотят убить ее и ее друзей. Но попомните мои слова… Кто-то обязательно найдется. Захочет выплеснуть давно затаившийся гнев за погибшую родню. Вы помните, в первый год после того, как мы избавились от банд, в поселках была череда убийств? Убивали детей представителей банд. Женщин, что сожительствовали с бандитами. Других родственников. Когда угроза исчезла, кто-то осмелел и выплескивал все, что накопилось за долгое время страха и покорности. А может, кто-то таким образом замещал презрение к самому себе за бездействие и малодушие, проявленное ими в тот момент, пока мы избавляли их от угрозы…
Вы же помните, что творилось после взрыва? Отчаяние, беспомощность… Столько всего. И кто-то захочет выместить из своей души пепел того дня кровью этих людей.
– Саня, ты к чему клонишь? – спросил Горин.
– Мы очень жестко наказываем за убийство. Если мы не убьем этих чужаков, значит, их жизнь, как и раньше, под нашей защитой. Но если их убьет кто-то из наших общин, нам придется его казнить за это. Вот к чему я. Нужна ли нам такая перспектива? И вообще, вся эта история может разобщить народ.
– То есть ты тоже за смертную казнь? – поразился Вишневский. – Поверить не могу, Саня! Ты же влюблен был в эту Олю когда-то! Миша нас о цунами предупредил!
Цой взглянул в сторону бочки с топливом, что он привез, и автомобиля, возле которого она стояла.
– Я не хочу, чтоб их кто-то убивал. Ни мы, ни кто-то из наших соплеменников. Ради нашего общего блага… И ради блага этих троих в том числе они должны уехать как можно дальше. Они могут спорить с нами, сопротивляться, высказывать контраргументы. Но смертный приговор вынудит их уехать, и очень быстро.
– То есть мы приговорим их к смерти и позволим сбежать? – усмехнулся Жаров. – И как мы будем выглядеть после этого?
– Ты не понял. Мы приговорим их к смерти при условии приведения приговора в исполнение, если они не покинут это место. Такой вот хреновый компромисс. И нам как следует надо объяснить нашим ребятам, чтоб не болтали лишнего. Думаю, им легче будет молчать, если эти люди уже перестанут здесь жить. А тем, кто будет задавать вопросы про то, куда пропали вулканологи, скажем, что они после нападения зверя решили поискать другое место.
– Мы соврем народу? – поморщился Горин.
– Для общего блага приходится иногда и врать.
* * *
Уставший, погруженный в тягостные раздумья, Крашенинников поднял взгляд. Приморский квартет медленно шел в их сторону. Казалось, вот сейчас снова начнется перепалка, и он будет стараться доказать всю абсурдность ситуации. Но нет. Все четверо остановились в нескольких шагах. Михаил, Оливия и Антонио внимательно смотрели на эту суровую четверку, а те в свою очередь разглядывали троицу вулканологов. И взгляды эти были разные. Самый неприятный – у Жарова. Он и начал говорить после долгой паузы:
– Вам, всем троим, вынесен смертный приговор.
Крашенинников не верил своим ушам, тем временем Андрей продолжал:
– Приговор будет приведен в исполнение через повешенье. Приговор будет приведен в исполнение на рассвете.
– Что вы делаете… боже, что же вы делаете… – простонала Оливия, прикрыв глаза.
– Приговор пересмотру не подлежит, – монотонно продолжал Жаров. – Однако…
После этого слова Михаил вздрогнул, будто на его шее уже затянулась петля.
– Однако у нас слишком много дел, чтоб сторожить вас до рассвета. Вы, конечно, можете смиренно ждать своей участи. Или сами наложите на себя руки перед лицом неизбежности. Либо… Либо, придя на рассвете сюда, мы вас здесь не обнаружим. Повторяю еще раз. У нас очень много работы после всех свалившихся на нас несчастий. Следовательно, если вы исчезнете, мы не будем вас искать или снаряжать погоню. Запомните одно. При следующей встрече с нами вы умрете. Если мы вас обнаружим в окрестностях Вилючинска, вы умрете. Наши люди иногда бывают в Паратунке. Обосновавшись там, вы долго не проживете. Если вы поселитесь на берегах рек, где мы добываем красную рыбу и икру, – наш приговор настигнет вас.
– И куда же нам податься? – вздохнул Крашенинников.
– Камчатка большая. В любом случае в ваших же интересах, чтоб мы не знали, где вы. На этом все. До рассвета…
– А про меня опять все забыли, какое счастье, – проворчал Квалья, глядя, как удаляются приморцы.
– Ребята, у меня нет слов, – тихо прошептала Собески, еле сдерживая слезы. – Чем мы заслужили?.. Ладно, я ненавистная для них американка… Мальчики, а вас за что?..
– Успокойся, милая, – отозвался Михаил, бросив взгляд на свою машину. – Случайно или нет, но они оставили топливо и масло. Оля, собери вещи. Тони, помоги мне с машиной. Она – наш шанс.
– И куда мы отправимся? – спросил Антонио.
– Домой. Мы поедем ко мне домой.
