Глава 12
По тонкому льду
Скамейки во дворе были сырыми от воды. А вот столешница уже сухая. Именно на нее и уселся Михаил после долгого осмотра того, что творилось вокруг их жилища после цунами.
– Похоже, здесь вода поднялась меньше, чем на метр. И уже ударной силы не имела, – вздохнул Крашенинников, с ужасом думая о том, что здесь творилось бы, будь территория казарм хоть на пару метров ниже относительно уровня моря. Воды было бы больше, и ее разрушительная сила увеличивалась бы многократно с каждым дюймом глубины. Сейчас же весь двор был просто в лужах и сильно пахло морской водой и водорослями.
– Как хорошо, что мы в свое время построили курятник на сваях и вода до кур все-таки не достала, – улыбнулся Антонио.
– Тогда мы думали о том, чтоб крысам и лисицам было трудно лезть в курятник. И уж точно не думали о цунами.
Квалья кивнул:
– Это точно, брат. Кстати, ты машину свою осматривал уже?
– Нашу машину, Тони. Да, осматривал. Блок цилиндров и коробка передач заполнены водой. Мне придется их разобрать, промыть пресной водой и затем все тщательно смазать веретенным маслом. Ты поможешь мне?
– Конечно, Миша.
– Я тоже помогу, – произнесла подошедшая Оливия.
Михаил растер лицо ладонями и, вздохнув, уставился на облака, отражавшиеся в ближайшей луже.
– Я накануне потратил весь световой день, чтоб сделать арбалет. Оля, почему ты не подстрелила того медведя?
– Но он же не нападал на нас, Миша, – Оливия развела руками. – Он даже не пытался.
– Он был там, Оля. Прямо перед тобой. Он угроза приморской общине, Вилючинску и нам. Что он должен был сделать, чтоб ты решила, что пора стрелять? Начать рвать вас на части?
– Господи боже, опять, – поморщился вдруг Антонио. – Вы опять нашли повод для ссоры.
– Нет никакого повода и нет никакой ссоры, – возразил Крашенинников. – Здесь речь о здравом смысле. И вашей безопасности. О нашей общей безопасности!
– Миша, если бы ты своими глазами увидел этого зверя, то говорил бы иначе. Он крупнее любого другого медведя, что мне доводилось видеть даже в научных телепередачах. Он просто огромный! Если бы Оливия пустила в него стрелу и даже каким-то чудом, несмотря на отсутствие практики в стрельбе из арбалета, попала бы ему в глаз, то лишь разозлила бы зверя. И пока она перезаряжала бы арбалет, он раскидал бы нас по кусочкам по всей сопке. Я поначалу тоже был возмущен тем, что Оливия не убила медведя, но позже я понял, что она и не смогла бы этого сделать. И именно потому мы и живы сейчас. Потому что она не выстрелила. На него надо с крупнокалиберным пулеметом идти, а не с арбалетом. К тому же он был слишком занят своей рыбой.
Крашенинников понимал, что в этих словах есть здравый смысл. Но и от того, что в противостоянии опасному зверю им нужно больше решительности и твердости, он также отказаться не мог. Однако больше всего Михаила занимало нечто иное.
– Вы сказали, что медведь ел рыбу? Вы уверены в этом?
Антонио кивнул:
– Разумеется. Большого лосося. Спутать его просто не с чем. К тому же запах…
– Запах?
– Да. Рыба, похоже, с душком уже была, и запах ее сильно чувствовался.
Крашенинников поднял голову и уставился на сопку.
– И вы столкнулись со зверем почти на вершине… Но откуда там рыба?
Мысли роились в голове, и эта странность не давала ему покоя. Особенно слова о характерном рыбьем запахе. Он сразу вспомнил машину в лесу, с которой демонтировал узлы и агрегаты.
– Она была гораздо ниже, чем казармы. Наверное, ее затопило совсем… – задумчиво, не обращаясь ни к кому, пробормотал Михаил.
– Кого затопило, Майкл? – спросила Оливия. – Ты о чем вообще?
– Мне надо сходить в поселок…
– Это еще зачем? – Собески нахмурилась, как и в любой другой раз, когда Крашенинников заявлял о намерении посетить соседнюю общину.
– Надо предупредить их, что медведь где-то рядом. Если вы правильно оценили размеры зверя, то, возможно, это тот самый…
* * *
– Черт! Да где же он?!
Держащие багор Андрей и Никита постарались опустить его еще глубже.
– Стоп! Кажется, зацепили! – воскликнул Жаров. – Чувствуешь? Тяни!
Они потянули багор и замерли, когда на поверхности воды показалась голова мичмана Самсонова. Тот держался двумя руками за железный крюк багра, сплюнул и произнес:
– Парни, вы чего делаете?
– Как это?! Тебя, идиота, спасаем! – крикнул Вишневский.
– Чего меня спасать-то? Я же не тону.
– Ты в воду упал!
– Не упал я в воду, а нырнул. Проверить кое-что хочу. – Самсонов отвечал в совершенно не свойственной ему, спокойной и уравновешенной манере. Но вот двое из приморского квартета, что сейчас находились на причале напротив, больше походили на привычного мичмана, нежели он сам.
– А почему сразу не предупредил?! – заорал Жаров.
– Ну, вот теперь я предупредил. – Сказав это, Самсонов оттолкнулся от багра. – Больше не тыкайте этой хреновиной в воду. Вы мне чуть ухо не оторвали.
Мичман скрылся под водой.
– Вот ведь сумасшедший старик, – вздохнул Никита.
Соглашаясь, Андрей кивнул, затем осмотрелся.
– Слушай, Халф, тут народ уже столпился и мается без дела. Пойду озадачу их. Поселок надо в порядок приводить.
– Хорошо.
Вишневский сидел на швартовой тумбе и задумчиво смотрел на стекло перископа, чувствуя на себе взгляд находящихся под водой людей. Наверное, они сейчас, глядя на него, думают, что никто на поверхности не знает, как их вытащить. Нельзя позволять отчаянию заполнить лодку. Надо что-то написать на доске и дать понять людям, что у них есть шанс на спасение, даже если сам Никита еще никак не может быть уверенным, есть ли он на самом деле или все тщетно.
Он поднялся, подошел к доске и задумался, что же именно написать. Вдруг, позади послышался всплеск. Вишневский обернулся и увидел над поверхностью воды голову Самсонова.
– Ты чего так долго? Я уж грешным делом подумал, что ты уже не всплывешь.
– Да ладно, – сплюнул мичман, – говно не тонет.
– Хорошо, что ты сам это сказал, – невесело усмехнулся Никита.
– Зараза, вода мутная после цунами.
– Ну, а ты чего ждал?
– Чего я ждал? Никита, подай багор уже, я не дотянусь.
Вишневский помог Самсонову выбраться на причал.
– Ну что там, Палыч? Что ты проверить хотел?
– Торпедный аппарат я проверил, у которого внешний люк снят. Внутренний люк тоже открыт, – ответил Самсонов.
– Ты что, в торпедный аппарат залез?! – воскликнул Вишневский.
– Ну, да, – мичман развел руками. – Как бы я узнал, что внутренний люк открыт?
– А если бы ты застрял там?!
– Я бы утонул, это же очевидно.
– Значит, если внутренний люк торпедного аппарата открыт, то первый отсек затоплен?
Самсонов кивнул:
– Как минимум первый отсек. Если они не успели задраить межотсечный люк, то могло затопить и второй.
– Так, ясно. – Никита теперь точно знал, что написать на доске.
«В лодке затоплен только 1-й отс.?»
«Да» – ответил перископ.
«Остальные сухие?»
«Да».
– Так, уже хорошо, – крякнул мичман, стряхивая с седых волос воду. – А теперь давай прикинем. Один отсек затоплен, и воду из него не убрать, пока лодка на дне. Это утяжеляет лодку. С другой стороны, торпеды из нее были убраны перед ремонтом. Крылатые ракеты тоже. Шахты пустые и наглухо закрыты. Значит, в них воздух. Перед ремонтом были также извлечены два реактора для замены на новые. Реакторы вытащили, а новые установить не успели. Но участок корпуса над реакторным отсеком был возвращен на место, чтоб его дождями не заливало и чайками не засирало. То есть реакторный отсек сейчас представляет собой один большой воздушный пузырь. Это с лихвой компенсирует то, что носовой полностью затоплен водой.
– Да, но как нам лодку поднять?
– Я же сказал как. Продуть балласт.
– Да нечем его продувать, черт возьми! Емкости для сжатого воздуха пустые! И ты сам сказал, что реакторов в лодке нет, а значит, компрессоры не могут работать! Им электричество нужно!
– Да я в курсе. – Самсонов высморкался и сплюнул. – У этой лодки есть аварийный дизельный генератор. На тот случай, если в походе реакторы придется заглушить. Этот дизель может поддерживать работоспособность важных систем и даже крутить ходовой винт. Скорость у лодки, правда, будет узлов восемь или шесть, а то и меньше, но тем не менее…
– Да какая, к черту, скорость?! – нахмурился Вишневский. – Как это поможет продуть балласт?!
– Да очень просто. Компрессоры могут работать от этого дизельного генератора. Запустим генератор, и они накачают сжатый воздух в продувочные емкости.
– Черт тебя дери, Палыч. Ты, видно, чего-то недопонимаешь, да? Лодка под водой!
– Ага…
– Там люди, которые с каждым вздохом поглощают воздух и выдыхают углекислый газ. Но последний воздух у них мы отберем на компрессоры?
– Ага…
– И дизельный генератор – это двигатель внутреннего сгорания!
– Ага…
– Ему тоже для работы воздух нужен, что ты агакаешь?! А еще выхлопные газы от генератора! И там нет топлива для него!
– Ты все сказал? – спокойно произнес мичман, с прищуром глядя на Вишневского.
– А этого мало, твою мать?!
– Этого мне до задницы. Теперь послушай старого морского волка. Если в лодке конструктивно предусмотрен дизельный генератор, то у лодки должно быть еще кое-что. Дай-ка мне мел.
Грубо выхватив мел из рук Никиты, Самсонов протер доску губкой и что-то небрежно написал.
– Шнобель? Какой еще, на хрен, шнобель? – поморщился Вишневский, глядя на новую надпись.
– Какой шнобель, ты читай нормально. Шноркель я написал. Шноркель.
– Ну, так ты пиши нормально. А то ты как доктор, который рецепт выписывает!
– Да чтоб тебя, – проворчал мичман и исправил надпись.
«Вы знаете про шноркель?»
Перископ не реагировал. Не повернулся ни влево, ни вправо.
– Может, от перископа отошли? – предположил Никита, разочарованный отсутствием ответа. – А что вообще такое шноркель?
– Эх ты, душа сухопутная. – Самсонов покачал головой. – Это такая труба, грубо говоря. Труба, разделенная на два канала. Ну, или сдвоенная труба, состоящая из двух отдельных труб, что, по сути, одно и то же. Это очевидно. Она служит для работы двигателей внутреннего сгорания под водой. Для забора атмосферного воздуха, для вентиляции, дыхания или заправки продувочных компрессоров, для отвода выхлопных газов. Потому и два канала. В один поступает воздух, из другого прут выхлопные газы. Лодка может находиться на перископной глубине, но дизельный двигатель будет работать. Нацисты под конец той войны больше ста лодок с такой штукой строили, но почти все они так и остались на верфях Данцига, а то, глядишь, получил бы Гитлер свою вундервафлю, но не успел, петух австрийский.
– Господи, Палыч, что вообще ты несешь?
Вода возле перископа заколыхалась, и из нее показалась еще одна труба. Гораздо большего сечения, чем перископная, и поднялась она даже выше, чем сам перископ.
– А это еще что? – изумленно выдохнул Никита.
Самсонов улыбнулся:
– А это ответ на наши вопросы. Это и есть шноркель. Итак, одну проблему мы решили. Люди в лодке от нехватки воздуха точно не умрут.
– А как насчет всего остального?
– Воды и пищи, полагаю, у них нет. Но это не критично. Проголодаться, возможно, успеют, но не сильно. Мы их вытащим. И все благодаря этой трубе.
– Но как?
– Дай подумать. – Самсонов почесал голову, глядя себе под ноги. Затем сложил ладони рупором у лица и заорал: – Захар!
– Да! – отозвались со стороны тральщика.
– Скажи этим бездельникам на корабле, чтоб собрали все мои инструменты, погрузили на шлюпку, спустили эту шлюпку на воду и гребли сюда!
– Хорошо!
– И поживей! А то я буду ломать им руки и ноги!
– Так и передам!
– Отлично, отлично… – засопел мичман и принялся снова чесать голову, теперь уже двумя руками. – Так… Так… Нужна солярка. И шланг. Очень длинный шланг. Инструменты… Инструментов в лодке должно было остаться много.
Он вернулся к доске и написал:
«Где инструменты ремонтной бригады?»
– Черт, Палыч, как, по-твоему, они могут на такой вопрос ответить? – скривился Вишневский. – Задай вопрос, на который можно ответить «да» либо «нет».
– Ладно…
«Инструменты у вас?»
Перископ ответил «да». Затем вдруг повернулся и ответил «нет».
– И что это, на хрен, значит? – развел руками Самсонов.
– Видимо, часть инструментов была в первом отсеке, – предположил Никита.
– Зараза… Слушай, а Грищенко, случайно, не в лодке?
Вишневский кивнул:
– Дементьев говорит, что он остался с Цоем, значит, скорее всего, в лодке. Да он ведь почти живет в ней.
– Уже хорошо. Даже отлично. Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, а один матрос хреновый заменяет трактор новый.
– Это ты к чему вообще?
– Это я к тому, Никита, что Грищенко хреновый матрос. Но великолепный механик. Даже если у них нет нужных инструментов, он болты и гайки зубами крутить будет, это же очевидно. Хотя бы уже потому, что иначе я буду ломать ему руки и ноги. Он меня знает, задница ленивая.
К ним подошел Жаров.
– Ну, что тут у вас?
Никита кивнул на мичмана и усмехнулся:
– Наш Аквамен, кажется, опять нашел выход из безвыходной ситуации.
– Неужели? – удивился Андрей. – Такое возможно?
Мичман что-то писал на доске, и, похоже, это был не один простой вопрос, а целая инструкция.
– После того, как он нас вывел из цунами, мне почему-то кажется, что возможно, – с надеждой в голосе произнес Вишневский.
– Слышь, Палыч, может, тебе уже пора памятник поставить?
– Давно пора, – отозвался Самсонов, что-то сосредоточенно пишущий на доске. – Но дизайн я сам подскажу. Памятник должен быть высотой с Ключевскую сопку. На входе в Авачинскую бухту поставите. И чтоб я одной ногой стоял на одном берегу пролива, а второй на другом. И одной рукой я придерживаю свое хозяйство, которым писаю в океан. Для этого надо продумать систему водопровода в памятнике. Другой рукой я показываю палец океану. И пусть следующее цунами знает, с кем оно тут будет иметь дело.
Жаров поморщился:
– Какой же ты все-таки больной придурок.
– Мда… ребятки. Я от вас капельку почтения никак не дождусь, хотя и спас ваши диктаторские задницы сегодня. А вы про памятник… Пустые обещания. Популизм, я бы даже сказал. Это же очевидно.
Он отшатнулся от школьной доски и внимательно посмотрел на то, что написал:
«Отсоедините воздушный патрубок шноркеля от дизеля. В него мы опустим вам шланг и подадим солярку. Отсоедините выхлопной патрубок шноркеля и подсоедините его к системе продувки балласта. Грищенко знает, как это делается и где отсоединять».
Подумав немного, мичман дописал в самом низу:
«А то я буду ломать вам руки и ноги».
– Зачем выхлопной патрубок соединять с системой продувки? – спросил Никита.
– Когда они запустят двигатель, компрессоры начнут качать воздух, но выхлопные газы в это время уже будут потихоньку выдавливать воду из балласта. Это поможет сэкономить время и топливо.
– Но у них там освещения нет. Как они в темноте все это сделают?
– В лодке по несколько масляных ламп на отсек. Больше чем нужно. Сейчас, когда они получают атмосферный воздух через шноркель, могут смело ими пользоваться, без риска сжечь остатки воздуха. Это не проблема и, думаю, они это уже знают.
– Вот с топливом проблемы, – вздохнул вдруг Жаров.
– То есть? – уставился на него Самсонов. – Хранилища ведь под землей. Цунами не могло их повредить.
– Оно их и не повредило. Но они завалены мусором и сорванными деревьями.
– Проклятье, так иди и дай команду, чтоб расчистили как можно скорее! Ты диктатор или кто?
– Хорошо. Сколько топлива надо, чтоб их достать?
Мичман задумчиво почесал нос.
– Думаю, тонны должно хватить, – ответил он после паузы.
– Так много?!
– Много? Андрей, там корабельный дизель. Та еще прожорливая тварюга. И скажи, чтоб принесли самый длинный шланг с сечением не больше пяти сантиметров.
– Пятьдесят метров хватит? На ферме такой есть.
– Вполне хватит.
– Хорошо. – Андрей кивнул и быстро удалился.
Мичман снова сложил ладони рупором и крикнул в сторону тральщика:
– Захар! Захар!!!
– Да! Лодку уже спускают!
– Я не про то! Хватайте ведра, канистры, бутылки и тащите с корабля соляру сюда! И поживее!
– Понял!
– Палыч, зачем тебе лодка с инструментами? – спросил Никита.
– Видишь вон ту хреновину на конце шноркеля?
– Да.
– Это система предохранительных клапанов. Чтоб через эту трубу в лодку вода не попадала и не затопила ее. Сейчас клапана нам только мешать будут. Я должен их демонтировать, чтоб можно было опустить внутрь шланг.
– Черт, Герман Павлович, что бы мы вообще без тебя сейчас делали?
– Персонально ты, Никита, кормил бы который час рыб где-нибудь в Тихом океане. Это же очевидно, – улыбнулся Самсонов. – Кстати. Вон в том цеху мы большой шлюп смолили на днях. Если его внутри цунами не разбило, надо его приволочь сюда. Это будет наша топливная емкость. Будем соляру прямо в корпус заливать и окунем туда шланг.
– А если просто двухсотлитровая бочка?
– Бочки мало. Надо постоянно подливать топливо, чтоб в шланг воздух не попадал, тогда мы быстро подадим в топливный бак лодки нужное количество солярки.
– А что насчет масла для двигателя?
– Масло там есть. Я еще весной работоспособность проверял и запускал тот движок. Топлива тогда заправили самую малость, только чтоб проверить, работает ли. Баки пустые. Но масло никуда не делось.
– Ну, хорошо, – кивнул Никита. – Пойду, разберусь насчет того шлюпа.
– Давай.
После того как Самсонов остался на причале один, он стер нижнюю надпись на доске и написал:
«Без паники, парни! Прорвемся!».
* * *
Вечер спускался с восточных склонов сопок. Но, похоже, грядущая ночь обещала быть бессонной. Михаил озирался по сторонам, оценивая последствия цунами, обрушившегося на поселок. Все, что находилось ниже двадцати метров от уровня моря, было практически уничтожено, за редкими исключениями железобетонных конструкций судоремонтного завода. Выше двадцати метров и до тридцати разрушения тоже имелись, но не столь значительные. На улицах много ила и беспорядочным образом разбросанные деревья, не выдержавшие напора стихии, обломки деревянных домов, утварь, водоросли, медузы, и среди всего этого, совершенно не боясь людей и даже нагло на них покрикивая, сновали чайки в поисках выброшенных на берег рыб. Жители общины, похоже, уже оценили последствия и теперь все были заняты работой. Всюду звучал звон пил и топоров. Не все жилища уцелели, но те, что сохранились, похоже, не будут страдать от нехватки дров в грядущую зиму. Поваленные деревья распиливали и складывали на просушку. Остатки уничтоженных домов разбирали и относили к тем домам, которым требовался ремонт.
Крашенинников смотрел на этих людей и понимал, что отчаянье не смогло поселиться в этой общине. Люди не были подавлены. Напротив. В их действиях чувствовался энтузиазм и непоколебимая вера в то, что они способны преодолеть любую беду и скорость возвращения к нормальной жизни целиком и полностью в их трудолюбивых руках, в их способности быть сплоченными и в их духе коллективизма. Беда любого человека в этом сообществе мгновенно становится общей и неминуемо отступает под натиском всех этих людей. Михаилу оставалось только лишний раз констатировать успешность и жизнеспособность того уклада жизни, что создали эти четверо молодых людей – приморский квартет.
Крашенинников резко обернулся, отвлеченный от раздумий звуком мотоциклетного мотора. Один из местных стражников, что так неприветливо встретили его утром, остановился рядом и заглушил двигатель мотоцикла.
– Здорово! – воскликнул он. Теперь этот человек не источал угрозу. Напротив, даже улыбнулся ему. – Мужик, спасибо тебе!
– За что? – удивился Михаил.
– Как это за что?! Предупредил нас вовремя! И я успел Вилючинск предупредить. Там, правда, к моему приезду уже поняли из-за отлива, что будет большая волна, но не догадывались, что намного больше, чем обычное трехметровое цунами. Ну, я им твои доводы сообщил, и тогда все ушли на сопки. Представь себе, такое цунами, и ни один человек не погиб! А все потому, что вовремя спохватились!
– Я очень рад, – устало кивнул Крашенинников.
– В общем, спасибо тебе еще раз, мужик!
– Да не за что. Всегда рад помочь. Я, кстати, еще кое о чем хочу предупредить.
– Вот как? – Житель общины тут же нахмурился, чуя неладное. – Что случилось? Или случится?
– Мы на медведя наткнулись, когда на сопку ушли, перед цунами. – Михаил показал рукой на вершину. – Очень большой. Возможно, тот самый, который беспокоит вас.
– Вы пострадали?
– Нет, он не напал почему-то. Но я решил вас предупредить.
Мотоциклист тронул рукой висевший у него за спиной автомат и вздохнул, окидывая взглядом суетящихся всюду соплеменников:
– Мда… Боюсь, сейчас просто не из кого собирать группу и идти его валить. Но то, что предупредил, это хорошо. Думаю, не мешает все оружие раздать бригадирам на работах. Может, зверюга сюда заявится на запах.
– На запах?
– Ну да. Чуешь, чем пахнет всюду? Морем и рыбой. – Собеседник ударил ногой по кикстартеру мотоцикла, и мотор тут же зарычал. – Ладно, спасибо еще раз! Будь здоров и береги себя!
– Пахнет рыбой, – задумчиво пробормотал Крашенинников, провожая взглядом удаляющегося мотоциклиста. Упоминание о запахе рыбы его так же озадачивало, как и факт того, что медведь на вершине горы лакомился лососем, который, насколько было известно Михаилу, ни летать, ни лазать по деревьям еще не научился.
Сумерки начинали сгущаться. На улицах занялись костры, разводимые в железных бочках. Работа не прекращалась, и требовалось освещение. Огненные всполохи показались и на территории завода. Крашенинников бросил туда взгляд и заметил, что остатки заводского забора окончательно исчезли после цунами. Самая длинная и низко расположенная улица, что тянулась вдоль стены, которой теперь нет, до сих пор затоплена. Огромная и длинная лужа тянулась на несколько сот метров. Здесь, как и после землетрясения, люди снова обратились к помощи старых машин. Военный «КРАЗ», оснащенный экскаваторным ковшом, рыл траншею, чтоб вода с улицы ушла обратно в бухту. Но пока людям приходилось преодолевать эту преграду, шагая по колено, а где-то и по пояс в воде.
Михаил решил подойти к заводу со стороны дороги, ведущей в Вилючинск. Однако там могла помешать эта самая траншея. Когда же Крашенинников подошел ближе, то с удивлением обнаружил, что через траншею уже перекинуты деревянные мостики. С десяток небольших, предназначенных для пешеходов, и один широкий и крепкий, по которому могла проехать и телега. Организованность этих людей действительно вселяла оптимизм.
– Что именно в словах «тебе сюда ходить запрещено» ты не понял, а?
Услышав эти слова, Михаил вздрогнул и обернулся. Рядом стоял Жаров и свирепым взглядом буквально буравил его насквозь.
– Мне непонятно, почему эта фраза так не похожа на простую благодарность, – проворчал Крашенинников.
Черные брови Жарова взвились:
– Благодарность?!
– Да, черт возьми, благодарность. Я предупредил вашу общину о приближении цунами.
– И именно поэтому я тебя сейчас не пристрелил. Но ты надоумил Цоя утопить лодку, что он и сделал, вместе с собой и еще несколькими нашими товарищами. И тебе лучше сейчас изо всех сил молиться, чтоб мы сумели их достать из этой ловушки живыми. – Андрей поднял руку и свел перед прищуренным глазом большой и указательный пальцы. – Ты сейчас вот по такому тонкому льду ходишь, Крашенинников. Понимаешь это?
– Сегодня днем мои люди видели на сопке огромного медведя. Несколько дней назад было сильное землетрясение. Сегодня цунами. С вулканом Авача что-то происходит. – Михаил покачал головой и выдавил из себя презрительную усмешку. – По тонкому льду ходят все.
Сказав это, он развернулся и направился прочь. В конце концов, у него и дома полно работы. И, конечно, стоило помолиться за спасение людей в лодке. Не только потому, что от этого могла зависеть его жизнь. Из всего приморского квартета Александр Цой ему нравился больше других.
* * *
Большой шлюп притащили на не менее большой тележке, которая когда-то использовалась рабочими завода для перемещения по территории таких вот предметов, а иногда и торпед. Вишневский отдал распоряжение людям, которые помогали ему тащить тележку к причалу, и вытер выступивший на лице пот. Затем извлек из корпуса шлюпа железную бочку и установил ее возле школьной доски.
– Сейчас сухих дров подвезут, и разожжем в ней костер, – сказал он, отдышавшись.
– Подальше от шлюпки. Там же топливо будет, – лениво кивнул Самсонов.
– Конечно. Но надо освещать доску, чтоб надписи видели с лодки. Темнеет совсем.
– Надо включить прожектор на тральщике и направить сюда. Мне и в работе это нужно, когда начну разбирать клапан на шноркеле.
– Я им уже сказал. Но если прожектор не включится, то придется использовать костер. Прожектор сильно залило, когда мы по волнам кувыркались. Сейчас им занимаются твои подмастерья.
– Ясно…
– Слушай, Палыч, я еще сказал, чтоб тебе еды и воды подвезли. Ты же с утра ничего не ел.
– Ага, – кивнул мичман. – Как и ты. Только никакой еды и питьевой воды здесь быть не должно.
– А это еще почему?
– Да потому что в лодке сидят ребята, которые не имеют ни того ни другого. Все, что у них сейчас есть, это глоток воздуха. Я не позволю никому сытно жрать солонину и лакать березовый сок перед перископом. Поесть-то, может, кто хочет. Но только не здесь. И я сам не буду ни есть, ни пить, пока мы ребят не достанем.
Никита сконфуженно почесал голову:
– Мда, что-то я как-то не подумал об этом.
– Ничего страшного…
– Слушай, Герман Павлович. Ты хороший мужик…
– Это же очевидно, – согласился с Никитой мичман.
Вишневский продолжал:
– Ты уж извини, что мы иной раз срываемся и орем на тебя.
Самсонов махнул рукой:
– В этом тоже ничего страшного. Я ведь тоже резок бываю. И с вами в том числе. Некоторые мои приятели даже на полном серьезе думают, что из-за моего дурного характера и несдержанного на крепкие слова языка приморский квартет однажды заявится ко мне ночью и придушит, положив на морду подушку.
– Ерунда какая, – засмеялся Вишневский. – Вот идиоты.
– Да нет, Халф, все правильно. Вас боятся. Оттого и порядок. Оттого мы и не сожрали друг друга за все эти годы.
Никита внимательно посмотрел на собеседника:
– Ну, а ты, Палыч? Ты тоже боишься?
Мичман вздохнул, дернув плечом:
– Извини, дружище, но нет. Это раньше я боялся. За жену, мир ее праху. За сына. Боялся, что действительно придет ко мне ночью кто-то… Кто-то из банд. А потом, когда вы перебили этих скотов, мне очень долго не давала покоя одна назойливая мысль.
– Какая же?
– Почему? Нас были тысячи. А этих бандюг-беспредельщиков? Один на полсотни или даже сотню таких как я. Трясущихся от страха перед теми, кто презрел любые нормы морали и права. Так почему мы ничего не сделали? Почему мы смирились со своим страхом и участью баранов? И почему вы смогли сделать то, о чем мы боялись даже помыслить?
– Потому что никто ничего не делал, – пожал плечами Никита. – Но кто-то ведь должен был.
– Вот именно. Никто ничего не делал. Потому я теперь ничего не боюсь. Потому что стыдно. Не представляешь насколько стыдно. Вот и усираюсь каждый день изо всех сил, чтобы доказать окружающим, вам, да и самому себе, что все-таки и я чего-то могу. Чего-то стою. Это же очевидно.
– Ну, разве кто-то в тебе сомневается? Да и вообще… Каждый из нас создает единое целое. То самое единое целое, что может преодолеть все что угодно. И тебе уж точно ничего не надо доказывать, особенно после того, как мы прошли через это цунами.
– Я знаю. Я доказал, что что-то могу. Но разве можно останавливаться на этом? Если я что-то могу, значит, я должен это делать и дальше. На совесть. Это же…
– Очевидно, – кивнул Вишневский. – И спасибо тебе за это.
– Прибереги спасибо до того момента, когда ребята выйдут из лодки живыми. – Самсонов задумчиво уставился на перископ. – Послушай, Никита, а все-таки, как вам удалось?
– Удалось что?
– Разные слухи ходят до сих пор о том, как именно вы расправлялись с беспредельщиками. И я уверен, что половина из этих баек – правда. И это жуткие вещи, а значит, вы шагнули во мрак. В такую бездну, что сегодняшнее это цунами просто тьфу… Но вы там не остались. Не вошли во вкус. Не стали новыми каннибалами, насильниками и угнетателями, покончившими со своими конкурентами и вскарабкавшимися по трупам на вершину пищевой пирамиды. Вы вышли из этого мрака и бездны. Как вам удалось?
– Один мудрый человек, без чьей помощи нам едва бы удалось довести свою борьбу до победного конца, сказал однажды, что не следует ни на кого полагаться в этом мире. Ибо когда мы спускаемся во мрак и нас начинает окружать тьма, то даже собственная тень покидает нас. Много позже мы поняли, что лукавил он. Это была хорошая мотивация, чтобы шагнуть во мрак, где сбежали даже наши собственные тени. Но там-то мы и познали, чего мы хотим. Ради чего мы затеяли эту беспощадную и непримиримую войну. Ради того, чтоб высвободить в людях те качества, которые были похоронены в них даже задолго до этих банд и задолго до самого апокалипсиса. Мы хотели создать общество, где люди смогут полагаться на других. Друг на друга. И каждый из них будет способен оправдать эти ожидания своих соплеменников. И если не сможет, то, по крайней мере, будет стараться изо всех сил. Будет бороться за ближнего в меру своих возможностей. И никто не пройдет мимо чужой беды, ведь в таком обществе беда чужой не может быть. Но для того чтобы построить такое общество, надо выйти из мрака, в котором от тебя сбежала даже собственная тень. И мы сделали свое дело и вышли к свету. В противном случае все было бы напрасно.
Самсонов уставился на Вишневского:
– Кто же был этот ваш мудрый наставник?
В ответ Никита лишь многозначительно улыбнулся и подумал о седом человеке, который сейчас далеко в походе.
* * *
Евгений Сапрыкин еще раз проверил свое причудливое оружие и пристегнул к рукоятке кобуру, превратившуюся теперь в приклад. С виду это было похоже на пистолет. Собственно, пистолетом и являлось. Но уж очень необычным. Длинное деревянное цевье, обжимающее один ствол калибра 5.45 и подпирающее еще два расположенных горизонтально ствола большего калибра, под охотничьи патроны. Примечательной была и кобура. Ее универсальность заключалось не только в том, что она превращалась в приклад, позволяя вести более прицельный огонь из трехствольного чудо-пистолета. В расчехленном состоянии кобура превращалась в короткое и острое мачете.
Положив оружие на колени, Сапрыкин вытянул из костра тлеющую ветку и прикурил от нее трубку. Пыхнув табачным дымом, он извлек из кармана кубик Рубика и принялся его крутить.
– Это что за БФГ? – усмехнулся Горин, присаживаясь радом с Сапрыкиным. – Одна из твоих самоделок?
– Самоделка? Нет, что ты. Это самое что ни на есть заводское оружие специального назначения.
– На пиратский абордажный пистоль похоже.
– Похоже самую малость, – кивнул Евгений Анатольевич. – Только им на абордаж разве что звездолеты брать.
– В каком смысле?
– Да в прямом. Это пистолет советских космических джедаев. Называется – ТП-82. Входил в аварийный комплект наших космонавтов.
– И откуда он у тебя?
– С работы прежней, сувенир.
Горин усмехнулся:
– Дядя Женя, ты же не космонавт.
– Это верно. – Сапрыкин кивнул. – Но я и не торпеда. Однако через торпедные аппараты не один раз приходилось покидать подводную лодку. Работа у меня такая, что поделать.
Горин еще раз посмотрел на диковинное оружие, лежащее на коленях у Сапрыкина.
– Убивал им кого-нибудь?
– Знаешь, как-то еще не доводилось. Если ты помнишь, мы в свое время развлекались в основном огненными и взрывчатыми смесями, отравами да острыми ножами, – тихо сказал Евгений Анатольевич. – Так что этим пистолетом я еще никого не убил. Но, какие наши годы, верно, тезка?
– Да уже и не предвидится. Воевать уже не с кем, – усмехнулся Женя.
– Что ж ты так людей-то недооцениваешь, приятель? Я вот в безграничные способности людей верю. А значит, и стрелять в них придется.
Горин осмотрелся. Остальных членов группы поблизости не было. Кто-то стоял на посту, кто-то собирал дрова и хворост для того, чтоб костер продержался до утра.
– Анатольевич, а чего ты шепотом про взрывчатки и отравы? Будто кто-то не знает, что ты нам помогал тогда с бандами разбираться.
– А кто-то знает это наверняка? Я же велел вам помалкивать об этом.
– Так мы и помалкивали. Но ты же знаешь, что слухи всякие в народе ходят…
– Слухи, Женька, это всего лишь слухи. Говорят, что кур доят, а на деле вовсе нет. Куры яйцо снести норовят. Пусть себе болтают. Но слухи не есть обладание фактами. Со слухами бороться бесполезно, да и не нужно. Это политика. Если все точно будут знать, что за вашими делишками в ту пору стоял конкретно я, то люди будут по-другому меня воспринимать. А пока они слухами друг другу в уши дуют, то у них ко мне любопытство. А значит, не избегают меня. Не боятся неосторожное слово обронить, когда я поблизости. Не опасаются общаться со мной и выпивать иной раз. И я в своей тарелке так же. Общаюсь с ними на разные темы. Выпиваю с ними, опять-таки. Слушаю, что болтают. А вдруг кто бунт замыслит против вас? Мне легче это будет заметить, если про меня всего лишь ходят слухи, а не факты. Я же говорю – политика.
– Как-то уж совсем ты плохо думаешь про людей в наших общинах, дядя Женя.
– Ну что ты, тезка. Вовсе нет. Я же сказал, я верю в безграничные способности человека. А если верить в то, что их способности ограничены только гуманизмом и моралью, то дерьма не оберешься. Бомбу ведь не белочки лесные и не еноты озорные сбросили. Ее сбросили такие же долбозвоны, как мы с тобой.
– А ты бы смог сбросить бомбу? – Горин внимательно посмотрел на седого наставника.
– Однозначного ответа ждешь? Конечно, я могу сказать – нет. Потому что я бы не хотел такого делать. Но ведь все зависит от контекста. От обстоятельств, в которых я могу оказаться.
– И что же за обстоятельства такие могут быть, что вынудят применить термоядерное оружие?
– Обстоятельства, созданные другими людьми. Я же сказал тебе, не стоит недооценивать безграничных возможностей людей. И возможности по созданию таких обстоятельств у людей тоже безграничны. Вот скажи, тезка, ты мог помыслить в ту пору, когда с друзьями по утрам поднимался на сопку, чтоб на уроки в школу не опоздать, что станешь массовым убийцей? Хотел ли ты этого?
– Массовым убийцей? – поморщился Горин.
– А разве нет? Друг мой, ты не скромничай, пожалуйста. Вы сколько людей в общей сложности угрохали во время борьбы с бандами? Да, конечно, с моей помощью, божьей помощью и помощью наших ангелов-хранителей, ительменов. Но все-таки задумали, начали и привели к конечному результату революцию именно вы. Итак. Сколько людей вы прикончили?
– Это были не люди, – нахмурился Горин. – Это же выродки…
– Ну, приятель, это вопрос терминов и восприятия. С точки зрения биологии и по всем анатомическим признакам все эти каннибалы, насильники и убийцы были людьми. Я тебе больше скажу. Порывшись в их вещах, можно было найти, наверное, их детские фотографии. И были на них славные розовощекие карапузики с наивными большими глазками и чистыми как сапоги безногого улыбками…
– Прекращай уже! – разозлился Женя.
Сапрыкин улыбнулся и все-таки продолжил:
– Они выросли и стали тем, кем стали. Потом рухнула цивилизация и они, попав в созданные творцами апокалипсиса обстоятельства, превратились в тех, в кого, быть может, при других обстоятельствах и не превратились бы никогда. И уже в свою очередь они сами создали обстоятельства среди нас, выживших. И в этих обстоятельствах уже вам некуда было деваться. И вы выпустили им кишки. Аминь.
Горин задумчиво уставился на костер. Уже совсем стемнело, и вид пламени среди окружающего мрака стал совсем уже гипнотическим. На него хотелось смотреть не отрываясь, и отражение пламени в глазах сжигало тревожные мысли. Обычно сжигало, но не сейчас. В данный момент светловолосый представитель приморского квартета погрузился в воспоминания и в думы о том, какая это все-таки странная субстанция – время. Он хорошо помнил, что в детстве время казалось бесконечным и проходила вечность от одних школьных каникул до других. А теперь годы мчатся, как облака над вершинами вулканов. Ведь столько лет прошло с последней бойни в подвале северной казармы, а он помнил все так, будто расправу над оставшимися бандами они завершили только вчера.
– Послушай, дядя Женя, а что ты там говорил про…
Горин не договорил. Он замолчал, как только поднял взгляд выше костра и случайно заметил то, что за ним.
– Какого?.. – выдохнул он, потянувшись за винтовкой.
Рука Сапрыкина также потянулась к необычному пистолету.
Из-за деревьев и кустов в их сторону были направлены стволы оружия. И отсветы пламени высвечивали из темноты лица целящихся людей. Это были их люди. И братья Ханы среди них. Ближе всех стояла Жанна. Она чуть наклонилась вперед и пристально смотрела на сидящих у костра.
– Тихо, мальчики, не шевелитесь, – совсем не громким, но очень убедительным голосом проговорила она.
– Что все это значит? – строго спросил Сапрыкин.
– Я же сказала… Тихо… Молчите и не двигайтесь. Как только я крикну «вниз», вы должны не мешкая упасть вперед, распластаться на земле и ни в коем случае не подниматься.
– Перед нами костер, Жанна. Что вообще происходит? – произнес Горин, в голове которого сейчас крутилась мысль о фразе Евгения Анатольевича, когда он вскользь упомянул, что кто-то против приморского квартета может поднять бунт.
– Вам придется постараться не упасть в костер. Делайте, как я говорю.
