Волшебная сумочка

Я раньше любила ходить с друзьями по секонд-хендам. Мы садились на автобус до Бостона и шли прямиком в Одежный квартал – это такой громадный склад, где торгуют винтажной одеждой. Все здесь собрано строго по цвету, и почему-то тряпки от этого выглядят очень красивыми. Это почти как если бы ты прошел через шкаф в Нарнию, а там вместо Аслана, Белой Колдуньи и этого кошмарного Юстаса – целый расчудесный мир одежды. Никакого тебе говорящего зверья, а вместо него боа из перьев, свадебные платья и туфли для боулинга, рубашки в огурцы и «доктор-мартинсы», и все так славно развешано на рейлингах, так что сначала идут черные платья, все вместе, будто самые крупные в мире похороны в закрытом помещении, а потом синие – все оттенки лазурного и голубого, какие ты только в состоянии вообразить – а потом красные и так далее, и так далее: розово-красные, оранжево-красные, пурпурно-красные, красные, как светофор, и конфетно-красные. Иногда мы даже делали так: я закрывала глаза, а Наташа, Натали и Джейк подтаскивали меня к рейлингу и терли платьем мне о ладонь: угадай, какого оно цвета? У нас даже целая теория была – о том, что можно научиться на ощупь определять, какой перед тобой цвет. Сидишь ты, скажем, себе на газоне, и можешь с закрытыми глазами сказать, какого оттенка зеленого на нем трава – просто по тому, насколько она шелковистая или резинистая. Что до одежды, то стрейч-бархат всегда ощущается красным, даже если на самом деле он никакой не красный. Наташа всегда лучше всех угадывает цвета, но она еще и лучше всех мухлюет в разные игры и при этом умудряется не попасться.

Как-то раз мы рылись в детских футболках и нашли одну с Маппетами – так представьте, она когда-то принадлежала Натали, еще в третьем классе! Мы знали, что это ее, потому что внутри до сих пор значилось ее имя – там, где мама написала его вечным маркером, когда Натали поехала в летний лагерь. Джейк купил ей футболку обратно, потому что у него единственного в тот уик-энд водились деньги. А деньги водились потому, что у него единственного была работа.

Вам, наверное, интересно, что делает парень типа Джейка в Одежном квартале со стайкой девиц. Штука в том, что Джейк всегда отлично проводит время, чем бы он ни занимался. Ему нравится всё и все, но больше всего – я. Где бы он сейчас ни был, уверена, он чувствует себя там на все сто и заодно гадает, когда я уже наконец намерена объявиться. Я всегда опаздываю, но он вообще-то в курсе.

У нас была еще одна теория – про то, что у вещей тоже есть свой жизненный цикл, совсем как у людей. Жизненный цикл подвенечных платьев и боа из перьев, футболок, туфель и сумочек включает Одежный квартал. Если одежда хороша, или даже если плоха, но как-то по-особенному, интересно, после смерти она отправляется сюда. Нет, запах еще не показатель кончины. Когда ты их покупаешь и стираешь, и начинаешь снова носить, и они начинают пахнуть тобой – вот тогда-то они и перевоплощаются. Однако главное здесь – то, что если ты ищешь что-то особенное, конкретное, нужно просто… продолжать искать. И смотреть во все глаза.

В самом низу, в подвале, на Платяной фабрике продают одежду, побитые чемоданы и чайные чашки на вес. Можно купить себе восемь фунтов выпускных платьев: облегающее черное; пышное лавандовое; кружащееся розовое; серебристое, звездчатое, из ламе – такое тонкое, что его можно пропустить сквозь кольцо от брелка. Всё на восемь долларов. Я хожу туда каждую неделю – охочусь за волшебной сумочкой бабушки Зофьи.

Волшебная сумочка… Она большущая, черная и вроде как мохнатая. Даже если закрыть глаза, она все равно на ощупь черная. Чернее черного прямо-таки, как будто если до нее дотронуться, рука утонет, словно в гудроне или в черном зыбучем песке… или вот еще – когда ночью протягиваешь руку, чтобы включить свет, а нащупываешь лишь темноту.

В ней живут фэйри. Я знаю, как это звучит, но так оно и есть.

Бабуля Зофья говорила, что это семейное наследство и что ей больше двух сотен лет. И еще, что когда она, бабуля, умрет, я должна буду присматривать за сумкой. Быть ее хранительницей. Сказала, что теперь это моя ответственность.

Я возразила, что сумка совсем не выглядит такой старой и что двести лет назад вообще не было дамских сумочек, но бабушка только рассердилась.

– Тогда скажи мне, Женевьева, милочка, куда, по-твоему, пожилые леди складывали очки для чтения, сердечные капли и вязальные спицы?

Я в курсе, что никто в это все равно не поверит. Все в порядке. Если бы я решила, что вы поверите, то уж точно не стала бы рассказывать. Так что лучше обещайте, что не поверите ни единому моему слову. Именно так бабушка Зофья начинала все свои истории. На похоронах мама, наполовину смеясь, наполовину плача, сказала, что ее мать была лучшей в мире лгуньей. Возможно, она думала, что Зофья… не совсем умерла. Я тогда подошла к гробу и посмотрела ей прямо в глаза. Они были закрыты. Гример в похоронном бюро накрасил бабушку голубыми тенями и синей подводкой, как будто она собиралась выступать по телевизору в программе новостей, а не лежать в гробу. Это было очень жутко, и мне стало даже еще грустнее прежнего, но я твердо решила не отвлекаться.

– Окей, Зофья, – прошептала я. – Я знаю, что ты умерла, но это правда важно. Ты сама знаешь, насколько важно. Отвечай, где эта сумочка? Что ты с ней сделала? Где мне ее искать? И что мне делать теперь?

Разумеется, она не ответила. Лежала себе с этой легкой улыбкой на лице, как будто думала, что все это – смерть, синие тени, Джейк, сумочка, фэйри, игра в слова, Бальдерзивурлекистан, все вот это – было просто шуткой. Чувство юмора у Зофьи всегда было причудливое. Потому-то они с Джейком и ладили так хорошо.

Я выросла в доме по соседству с тем, где жила мама, когда была маленькой девочкой. Ее мама, Зофья Свинк, моя бабушка, сидела со мной, когда мама с папой были на работе.

На бабушку Зофья никогда не походила. У нее были длинные черные волосы, которые она носила заплетенными в эдакие маленькие остроконечные башенки или в косы; и большие синие глаза. Ростом она была даже выше папы. Выглядела не то как шпионка, не то как балерина… или леди-пиратка, или рок-звезда – ну, и вела себя соответственно. Например, никогда никуда не ездила на машине – только на велосипеде. Маму это просто бесило.

– Ну, почему нельзя вести себя на свой возраст? – стонала она, а Зофья в ответ только смеялась.

Мы с Зофьей все время играли в скраббл – ну, в слова. Зофья всегда выигрывала, даже несмотря на то, что английский у нее был не ахти. А все потому, что мы договорились, что ей можно использовать бальдерзивурлекские слова. Бальдерзивурлекистан – это место, где Зофья родилась, больше двухсот лет назад. Так она, по крайней мере, говорила. (Да, бабуля утверждала, что ей больше двухсот лет. Возможно, даже еще намного больше. Иногда она даже рассказывала, что лично встречалась с Чингисханом. Он кстати, был куда ниже ее ростом. Наверное, мне сейчас некогда рассказывать еще и эту историю.) Бальдерзивурлекистан – это еще и очень полезное слово, когда играешь в скраббл, хотя на доску оно и не влезает. Зофья выложила его в самый первый раз, когда мы с ней сели играть. Я была по уши довольна, потому что только что заработала сорок одно очко на «вурдалаке».

Зофья все возилась с буквами. Потом она гордо посмотрела на меня, словно приглашая остановить ее, если смогу, и положила «зивурлекистан» после «Бальдера», разграбив для этого «вурдалака», «кисмет» и «арлекина», а заодно попутно переделав «в» в «во». «Бальдерзивурлекистан» протянулся через всю доску и сполз вниз с правого края.

Я расхохоталась.

– У меня вышли все буквы, – сообщила Зофья и, облизнув карандаш, принялась подсчитывать очки.

– Это не слово, – возмутилась я. – Нет такого слова – «Бальдерзивурлекистан». К тому же это против правил: нельзя выкладывать слово из восемнадцати букв на доску шириной в пятнадцать.

– Это еще почему? Просто название страны, – заявила Зофья. – Я там родилась, крошка моя.

– Спорим? – я пошла, взяла словарь и хорошенько его прошерстила. – Вот! Нет такого места.

– Сейчас-то, конечно, нет, – спокойно сказала Зофья. – Оно и тогда-то было не слишком велико. Но ты же слышала про Самарканд, Узбекистан, Великий Шелковый Путь и Чингисхана. Разве я тебе не рассказывала, как встречалась с ним?

Я поискала в словаре Самарканд.

– Ладно, – сказала я через некоторое время. – Такое место есть. И слово тоже есть. А Бальдерзивурлекистана нет.

– Они теперь называют его как-то по-другому, – сказал Зофья. – Но я всегда думала, что важно помнить, откуда ты пришел. И, по-моему, будет только честно, если я стану пользоваться словами из бальдерзивурлекского языка – английский-то у тебя куда лучше моего. А теперь пообещай мне кое-что, пышечка моя, – что-то совсем-совсем маленькое: ты запомнишь ее настоящее имя – моей страны. Бальдерзивурлекистан. Кстати, если сложить все буквы, я же получу триста шестьдесят восемь очков, так?

Если называть вещи своими именами, то фэйриная сумочка будет звучать примерно как «орципаниканикч», что дословно означает «кожаный мешок, в котором живет мир». Правда Зофья никогда не писала это слово одинаково. Она говорила, что каждый раз нужно делать это немножко по-разному. Ты и сам не захочешь, чтобы оно писалось в точности как положено, потому что это опасно.

Я-то просто называла ее волшебной сумочкой – потому что как-то раз выложила на доске слово «волшебный». Зофья сказала, что оно пишется через «а», а не через «о», проверила по словарю и проиграла ход.

Зофья рассказывала, что в Бальдерзивурлекистане они пользовались доской с плашками для гадания, прорицания и местами просто для развлечения. Это было немножко похоже на скраббл. Возможно, поэтому-то она и оказалась такой мастерицей в этой игре. С помощью доски с плашками бальдерзивурлекистанцы общались с теми, кто живет под холмом. Обитавший там народ ведал будущее. Бальдерзивурлекистанцы носили им простоквашу и мед, а молодые женщины из деревни имели привычку забираться на холм и спать там под звездами. Судя по всему, подхолмные жители были очень милы. Самое главное было никогда не спускаться в холм и не ночевать там, как бы ни был мил явившийся оттуда парень. Если тебя туда занесет, то проведи ты там хоть одну-разъединственную ночь, поднимешься потом, а снаружи – бац! – и целая сотня лет прошла.

– Всегда помни об этом, – наставляла меня Зофья. – Неважно, насколько пригож твой парень. Если он хочет, чтобы ты пошла к нему, это плохая идея. Шалить – шалите, но на ночь не оставайся.

Время от времени женщина из-под холма выходила за мужчину из деревни… правда хорошо это никогда не заканчивалось. Проблема в том, что женщины из-под холма ужасно готовили. Они никак не могли привыкнуть к тому, как идет время в деревне, а это значило, что ужин у них непременно либо подгорал, либо оставался сырым. А вот критики они не выносили: она ранила их нежные чувства. Если деревенский муж жаловался или хотя бы выглядел так, будто вот-вот пожалуется, все было кончено. Женщина из-под холма возвращалась к себе домой, и даже если муж плелся следом, упрашивая, умоляя и извиняясь, могло пройти три года – или тридцать, или даже несколько поколений, – прежде чем она соглашалась выйти снова.

Даже самые лучшие, самые счастливые браки между бальдерзивурлекистанцами и людьми холма все равно заканчивались плохо – когда дети подрастали достаточно, чтобы начать жаловаться на ужин. Впрочем, у всех в деревне текла в жилах хотя бы толика подхолмной крови.

– И в тебе тоже, – сказала Зофья и поцеловала меня в нос. – Передалась от моей бабки и ее матери. Вот поэтому мы такие красивые.

Когда Зофье стукнуло девятнадцать, жрица-шаманка раскинула плашки и обнаружила, что должно случиться что-то скверное. На деревню надвигались разбойники. Драться с ними бесполезно: они все равно сожгут все дома дотла и угонят в рабство молодых мужчин и женщин. Но и этого мало: грядет еще и землетрясение, а это уже совсем плохо, потому что когда селению угрожали разбойники, оно просто в полном составе уходило на одну ночь под холм, а когда подымалось обратно наверх, разбойников уже и след простыл – где-то с месяц как. Или десять лет. А то и сто. Но это землетрясение собиралось разворотить холм до основания.

Жители холма тоже оказались в беде: их дом будет разрушен, а им предстоит бродить по лику земли, рыдая и оплакивая свою участь, пока не взорвется солнце, и не вскипят моря, и люди не усохнут и не обратятся в прах, который унесет шальной ветер.

И вот жрица-шаманка кинула плашки еще раз, и тогда те, что под холмом, поведали ей, что надобно убить черную собаку и освежевать, и из шкуры сделать кошель, достаточно большой, чтобы влезли курица, яйцо и горшок для жаркого. Так она и сделала, и тогда подхолмные сделали внутренность мешка достаточно большой, чтобы туда вошла вся деревня со всеми людьми и все жители холма, и леса, и горы, и моря, и реки, и озера, и сады, и небо со звездами, и духи с невиданными чудищами, и драконы, и сирены, и дриады, и русалки, и всякие твари, и мелкие боги, которым бальдерзивурлекистанцы и племя под холмом тогда поклонялись.

– Так твоя сумочка сделана из собачьей шкуры? – полюбопытствовала я. – Какая гадость!

– Милая такая собачка была, – Зофья с некоторой тоской подняла глаза к потолку. – Очень вкусная. Бальдерзивурлекистанцы считают собаку деликатесом.

В общем, деревенские не стали дожидаться разбойников, а собрали весь свой скарб и ушли в сумку. Застежка на ней была из кости. Если открыть ее вот так, получится обычная сумка, в какую свободно влезет курица, яйцо и глиняный горшок для жаркого – ну, или пара очков для чтения, библиотечная книжка и коробочка пилюль. А если вот эдак – окажешься в лодочке, плывущей в устье реки, и по обе стороны будет лес, где бальдерзивурлекистанцы и люди холма устроили себе новые жилища.

Правда, если открыть сумочку неправильно, вокруг раскинется темная страна, которая пахнет, как кровь. Там живет хранитель мешка – тот пес, из шкуры которого его сшили. Ясное дело, что шкуры у хранителя нет, а от воя его кровь пойдет уже у тебя – из ушей и из носа. И пес разорвет всякого, кто повернул защелку не в ту сторону и открыл сумку неправильно.

– Вот это неправильный способ открывать сумку, – сказала мне как-то Зофья и повернула защелку так, чтобы я видела как.

Она приоткрыла сумку – совсем чуть-чуть – и протянула ее мне.

– Давай, милая, послушай.

Я наклонилась к сумке – но не слишком близко – и прислушалась, но ничего не услышала.

– Ничего я не слышу, – пробурчала я.

– Бедняга наверняка уснул, – сказала Зофья. – Даже кошмарам иногда нужно спать.

После того, как Джейка исключили, все в школе стали называть его Гудини вместо Джейка. Все, кроме меня. Я еще объясню, почему, но вам придется потерпеть. Это вообще-то тяжкий труд – рассказывать все в правильном порядке.

Джейк умнее и выше ростом, чем большинство наших учителей. Правда, не такой высокий, как я. Мы с ним знакомы с третьего класса. Джейк всегда был в меня влюблен. Он утверждает, что и до третьего класса тоже, и даже еще до того, как мы вообще встретились. Мне, чтобы влюбиться в Джейка, понадобилось время.

В третьем классе Джейк уже все знал – кроме того, как заводить друзей. Он таскался за мной день-деньской. Я от этого так взбеленилась, что пнула его как-то в коленку. Когда это не сработало, я выкинула его рюкзак в окно школьного автобуса. Из этого тоже ничего не вышло, а в следующем году Джейк прошел какие-то там тесты, и школа решила, что четвертый и пятый класс ему можно пропустить. Даже я тогда пожалела Джейка. С шестым классом у него не сложилось. Когда шестиклассники отказались прекращать свои эксперименты – они совали его голову в унитаз и спускали воду, – он вышел на улицу, поймал скунса и запустил его в раздевалку для мальчиков. Школа уже собиралась отстранить его от учебы до конца года, но тут Джейк взял пару лет академического отпуска. Все это время мама всячески образовывала его дома. Он выучил латинский, греческий и иврит, научился писать секстинами, делать суши, играть в бридж и даже вязать. Еще он теперь умел фехтовать и танцевать бальные танцы, работал в столовой для бездомных и снял на восьмимиллиметровую пленку фильм о реконструкторах Гражданской войны, которые надевают полное историческое облачение и, вместо того, чтобы палить друг в друга из пушек, играют в экстремальный крокет. Он начал учиться играть на гитаре и написал роман. Я его так и не прочитала – Джейк сказал, что роман вышел поганый.

Когда через два года Джейк вернулся, потому что у его мамы в первый раз обнаружили рак, школа снова отправила его в наш класс – в седьмой. Он все еще был слишком умен – но теперь достаточно, чтобы сообразить, как вписаться в коллектив. Плюс к тому, он отлично играл в футбол и был хорош собой. Про гитару я уже сказала? Все девчонки в школе разом влюбились в Джейка, но он взял моду провожать после уроков меня до дома, играть в скраббл с Зофьей и расспрашивать ее про Бальдерзивурлекистан.

Маму его звали Синтией. Она собирала керамических лягушек и анекдоты про «тук-тук – кто там?». Когда мы были в девятом классе, у нее снова случился рак. Потом она умерла, а Джейк разбил всех ее лягушек. Это были первые похороны, на которые я вообще в жизни попала. Через несколько месяцев Джейков отец пригласил его учительницу фехтования на свидание. Они поженились сразу после того, как Джейка исключили за курсовой проект по Гудини. Это была первая свадьба, на которую я попала. Мы с Джейком стянули со стола бутылку вина и выпили ее, а потом меня тошнило в плавательный бассейн загородного клуба. Джейку повезло больше – его стошнило мне на туфли.

В общем, деревенские и жители холма жили долго и счастливо целых несколько недель у себя в сумке, которую привязали к камню на дне сухого колодца: прорицание показало, что после землетрясения он останется цел. Однако некоторые бальдерзивурлекистанцы захотели выйти и посмотреть, что творится в мире. Среди них была и Зофья. Когда они ушли в сумку, стояло лето, но теперь, выбравшись наружу и вылезши из колодца, они увидели, что с неба падает снег, а деревня лежит вся в руинах, да и те почти совсем рассыпались от древности. Они двинулись через сугробы (Зофья несла сумку) и, в конце концов, пришли в другую деревню, которой никогда раньше не видели. Все в ней как раз собирали вещи и готовились уходить – и у Зофьи с товарищами сразу сделалось как-то неприятно на душе. Все выглядело совсем как в тот раз, когда они сами уходили из дома.

Компания отправилась вслед за изгнанниками, которые, казалось, знали, куда идут, и, наконец, пришла в какой-то город. Ничего подобного Зофья раньше не видела. Кругом были поезда, электрические фонари и кинотеатры, а еще люди, которые стреляли друг в друга. Сверху падали бомбы – шла война. Большинство деревенских решили от греха подальше забраться обратно в сумку, но Зофья не захотела и вызвалась добровольно остаться во внешнем мире и присматривать за ней: она влюбилась в кино и шелковые чулки… а еще в одного парня, русского перебежчика.

Зофья с этим русским поженились, пережили вместе кучу приключений и, в конце концов, осели в Америке, где и родилась моя мама. Время от времени Зофья раскидывала плашки и беседовала с теми, кто жил в сумке, и они советовали ей, как лучше всего избежать неприятностей или как им с мужем заработать хоть сколько-нибудь денег. Иногда кто-то из бальдерзивурлекистанцев или даже из людей холма выходил из сумки, чтобы посетить бакалейную лавку, или кинотеатр, или луна-парк (покататься на русских горках), или библиотеку.

Чем больше советов Зофья давала мужу, тем больше у них было денег. Мужу стало интересно, что у нее там за сумочка такая, – он видел, что дело с ней нечисто, но Зофья ему прямо сказала, что нечего лезть не в свое дело. Тогда он принялся следить за нею и вскоре заметил, что какие-то странные люди постоянно шныряют то в дом, то из дома. С этого он решил, что его Зофья либо шпионка коммунистов, либо у нее любовники. Они крепко подрались, он запил и пил все больше и больше, а потом в один прекрасный день выкинул ее гадательные плашки.

– Плохие из русских мужья, – поделилась со мной Зофья своими выводами.

Вот так и получилось, что как-то ночью, когда она спала, муж открыл костяную защелку и забрался в сумку.

– Я решила, что он меня бросил, – объяснила она. – Почти двадцать лет я думала, что он кинул нас с малюткой и сбежал в Калифорнию. Не то чтобы я сильно возражала. Мне уже порядком надоело быть замужем, готовить обеды и убирать дом для кого-то еще. Куда как лучше готовить, что сам хочешь съесть, и прибираться, когда решишь устроить уборку. Хуже, что мама твоя осталась без отца. Это расстраивало меня больше всего.

А потом выяснилось, что никуда мой муж не сбежал. Он просто переночевал одну ночь в сумке, да и вышел себе – только двадцать лет спустя. Такой же пригожий, каким я его помнила. Да и мне времени хватило, чтобы простить ему все наши ссоры. Мы помирились, и все стало опять так романтично, но на следующее утро мы снова подрались, и тогда он поцеловал твою маму, которая благополучно проспала все его возвращение, в щечку, и ушел снова в сумку. Я не видела его еще двадцать лет. В последний раз, как он опять объявился, в кино показывали «Звездные войны», и он пошел смотреть и так восхитился, что полез в сумку рассказывать всем, какая это прелесть. Еще через два года тамошние обитатели вышли уже в полном составе и тоже захотели посмотреть фильм на видео – и все сиквелы тоже.

– Передай им, что приквелы смотреть не стоит, – только и сказала на это я.

С библиотеками у Зофьи были особые отношения – она всегда теряла библиотечные книги. То есть, она говорит, что вовсе она их не потеряла, и они на самом деле даже не просрочены – просто неделя в волшебной сумке выходит несколько длиннее по внешнему времени. И что ей, спрашивается, делать? Библиотекари все ненавидят Зофью, ее даже исключили из всех отделений в нашем округе. Когда мне было восемь, она заставляла меня ходить вместо нее в библиотеку и брать пачками биографии, научные издания и любовные романы Жоржетты Хейер. Мама чуть не посинела, когда узнала, но было уже поздно: бабуля уже большинство из них посеяла.

Нелегко писать о человеке так, будто он и вправду мертв. Мне до сих пор кажется, что Зофья сидит у себя дома, в гостиной, смотрит какой-нибудь старый хоррор и периодически роняет попкорн в сумку. Ждет, когда я заскочу, чтобы поиграть в скраббл.

Теперь эти библиотечные книжки уже никто не вернет.

Мама, бывало, приходила с работы домой и демонстративно закатывала глаза.

– Ты опять рассказывала им эти сказки? – говорила она. – Женевьева, имей в виду, твоя бабушка – страшная лгунья.

Зофья складывала доску для скраббла и пожимала плечами.

– Я изумительная лгунья, – говорила она, обращаясь к нам с Джейком. – Лучшая на свете. Обещайте, что вы не поверите ни единому слову.

Однако Джейку она про волшебную сумочку не рассказывала – только бальдерзивурлекистанские народные сказки и истории про народ под холмом. И про то, как они с мужем колесили по всей Европе, прячась в стогах и в амбарах, и как однажды, когда муж ушел искать еду, пришел фермер, обнаружил ее у себя в курятнике и решил, что раз так, самое время будет ее изнасиловать. Тогда Зофья открыла сумочку тем самым способом, который она мне показывала, и оттуда выскочила собака без шкуры, и съела фермера и всех его курей заодно.

Еще она учила нас с Джейком ругаться по-бальдерзивурлекистански. Я знаю, как сказать на этом языке «я люблю тебя», но не собираюсь говорить этого больше никому… кроме Джейка, когда найду его.

В восемь лет я верила всему, что рассказывала Зофья. К тринадцати – ни единому ее слову. В пятнадцать я увидела, как из ее дома вышел человек, оседлал бабушкин трехскоростной велосипед и поехал по улице. Одет он был странно и выглядел куда моложе моих мамы с папой, и хотя я никогда прежде его не видела, он показался мне каким-то знакомым. Я рванула за ним следом, тоже на велосипеде – до самого продуктового магазина – и села в засаду за линией касс. А он пошел покупать арахисовое масло, «Джек Дэниэлс», полдюжины фотоаппаратов для моментальных снимков, как минимум шестьдесят упаковок корзиночек с арахисовым маслом, три пакета «Хершис Киссес», пригоршню батончиков «Милки Вэй» и еще уйму всякого другого со стенда с конфетами возле кассы. Пока кассирша помогала ему сложить в сумку весь шоколад, он поднял глаза и увидел меня.

– Женевьева? – сказал он. – Так, кажется, тебя зовут?

Я кинулась вон из магазина. Он схватил свои пакеты и припустил за мной – наверное, даже сдачу не взял. В общем, я неслась прочь, но тут одна из лямок моих шлепанцев выскочила из подошвы, как они имеют обыкновение делать, и это так меня разозлило, что я взяла и остановилась. И повернулась к нему.

– Кто ты такой? – свирепо осведомилась я.

Но ответ я уже знала. Он выглядел, как мамин младший брат – правда, ужасно симпатичный. Понятно, почему Зофья в него влюбилась.

Звали его Рустан. Зофья сообщила родителям, что он эксперт по бальдерзивурлекистанскому фольклору и поживет у нее несколько дней. Даже обедать его привела. Джейк там тоже был, и я сразу заметила, что ему ясно как день: тут что-то не так. Всем это было ясно, кроме моего папы.

– То есть вы хотите сказать, что Бальдерзивурлекистан – реальное место? – спросила у Рустана мама. – И моя мать говорит правду?

По лицу его было видно, что ответ без боя не дастся. Рустана явно так и подмывало сказать, что жена его – страшная лгунья, но с чем тогда останется он? Трудно быть специалистом по фольклору несуществующей страны.

Наверняка ему хотелось сказать тысячу разных вещей, но сказал он в итоге только одну:

– Какая, однако, хорошая пицца!

За обедом он нащелкал массу кадров, и назавтра я пошла с ним печатать фотографии. Он и с собой кое-что принес – пленку, отснятую внутри волшебной сумки, но она не слишком хорошо получилась. Может, сам носитель уже был слишком стар. Некоторых кадров с обеда мы напечатали по два, чтобы у меня тоже что-то осталось на память. Среди них есть отличный снимок Джейка, сидящего снаружи, на крыльце. Он хохочет и поднимает руку ко рту, как будто хочет поймать смех в ладонь. У меня она теперь на компьютерной заставке и на стене над кроватью.

Я купила Рустану Кэдберивское кремовое яйцо в подарок, потом мы поручкались, и он поцеловал меня по разу в каждую щеку.

– Передай один из этих поцелуев своей маме, – сказал он, и я подумала, что когда мы увидимся в следующий раз, мне, возможно, уже будет лет, сколько Зофье сейчас, а он состарится всего на пару дней… Когда мы увидимся вновь, Зофья уже будет мертва, а у нас с Джейком, возможно, родятся дети. Слишком все это странно.

Я знаю, что Рустан пытался увести Зофью с собой, жить в сумке, но она отказалась.

– У меня там голова кругом идет, – поделилась она со мной. – И кинотеатров у них нет. А мне надо присматривать за тобой и твоей мамой. Но, может быть, когда ты достаточно подрастешь, чтобы тебе можно было доверить сумку, я и суну нос внутрь – так, ненадолго, короткий визит.

Я влюбилась в Джейка не из-за того, что он такой умный. Я и сама не глупа. И отлично понимаю, что «умный» не значит «хороший» или даже какой-то «особенно здравомыслящий», – достаточно посмотреть, в какие неприятности регулярно влипают умные люди.

Я влюбилась в Джейка не потому, что он умел готовить маки-роллы и имел черный пояс по фехтованию (или что ты там получаешь, когда умеешь реально круто фехтовать). И уж точно не потому, что он играл на гитаре, – в футбол-то у него все равно получалось лучше.

Нет, по всем этим причинам я просто пошла с ним на свидание. Ну и еще потому, что он меня пригласил. Он спросил, не хочу ли я пойти в кино, а я спросила, что можно я тогда возьму с собой бабушку и Натали с Наташей. Он сказал «А то!», и вот мы все впятером пошли смотреть «Зажигай!», и Зофья весь фильм роняла то парочку молочных тянучек, то горстку попкорна к себе в сумку. Уж не знаю, собаку она там кормила, или в мужа едой кидалась, – в зависимости от того, как была открыта сумка.

Я влюбилась в Джейка потому, что он рассказывал Натали дурацкие анекдоты про «тук-тук – кто там?» и говорил Наташе, что ему нравятся ее джинсы. Я влюбилась в него, когда он проводил нас с Зофьей домой: ее прямо до ее парадной двери, а меня – до моей. Я влюбилась в Джейка, когда он даже не попытался меня поцеловать. Я на самом деле сильно нервничала по поводу всей этой бодяги с поцелуями. Большинство парней думают, что они по этой части куда лучше, чем есть на самом деле. Не хочу сказать, что я прямо-таки гений в этой области, но вот в том, что поцелуи относятся к соревновательным видам спорта, я совсем не уверена. Это вам все-таки не теннис.

Мы с Натали и Наташей практиковались друг на друге. Не потому что мы как-то очень друг другу нравились, а просто упражнения ради – и, надо сказать, добились определенных успехов. По крайней мере, мы поняли, почему люди считают, что целоваться приятно.

Но Джейк меня целовать не пытался. Вместо этого он меня просто обнял, весомо так, по-крупному. Зарылся лицом в мои волосы и вздохнул. Мы некоторое время постояли. Потом я спросила:

– Ты чем там занят?

– О, просто хотел понюхать твои волосы.

– А.

Мне от этого стало как-то странно, но довольно приятно. Я сунула нос ему в шевелюру, каштановую и вьющуюся, и тоже понюхала. Вот так мы стояли и нюхали друг дружке волосы – и это было чудесно. Я такой счастливой себя тогда чувствовала…

– Знаешь актера Джона Кьюсака? – спросил Джейк у моих волос.

– Ага, – ответила я за них. – Один из любимых фильмов Зофьи – «Уж лучше умереть». Мы его все время пересматриваем.

– Так вот, ему нравится подваливать этак к женщинам и нюхать их подмышки.

– Фу, – сказала я. – Наверняка вранье. А сейчас ты чего делаешь? Мне щекотно.

– Нюхаю твое ухо.

Волосы его пахли холодным чаем с медом, когда весь лед в стакане уже растает.

Целоваться с Джейком – это как целоваться с Натали или Наташей, только уже не просто забавы ради. По ощущениям это что-то такое, для чего нет правильного слова в скраббле.

А с Гудини все дело в том, что Джейк заинтересовался им на углубленной программе по американской истории. Мы с ним оба в десятом классе попали на этот спецкурс, делали биографические проекты. Я занималась Джозефом Маккарти – у бабули было мно-о-ого историй про него. Она его крепко ненавидела за то, что он сделал с Голливудом.

У Джейка в его проекте даже конь не валялся. Вместо этого он сказал всем в нашем продвинутом классе (кроме мистера Стрипа, которого мы называли просто Мерил) прийти в субботу в спортзал. Когда мы явились, он разыграл один из Гудинивских трюков с освобождением (мешок для белья, наручники, одежный шкафчик из раздевалки, велосипедные цепи и школьный плавательный бассейн). На все про все у него ушло три с половиной минуты, а некто Рорджер снимал весь процесс освобождения и потом выложил фотографии в Сеть. Одна из них докатилась до «Бостон Глоуб», поднялся шум, и Джейка исключили. Самая ирония в том, что еще давно, пока его мама лежала в больнице, Джейк подал документы в Массачусетский технологический институт – ради нее, ради мамы. Он думал, что так ей волей-неволей придется остаться в живых. Ее это и правда ужасно обрадовало. А через пару дней после исключения, назавтра после свадьбы, когда отец с фехтовальщицей отвалили на Бермуды, он получил по почте письмо с подтверждением о зачислении и одновременно с ним – телефонный звонок из приемной комиссии, который популярно объяснил ему, почему зачисление будет отменено.

Моей маме было очень интересно, как я могла разрешить Джейку обмотаться велосипедными цепями и потом стоять и спокойно смотреть, как Питер и Майкл отволакивают его в самый глубокий сектор школьного бассейна. Я сказала, что у Джейка был план Б: еще десять секунд, и мы все попрыгали бы в воду, открыли шкафчик и вытащили его оттуда. Я плакала, когда говорила это. Еще до того, как Джейк залез в чертов шкафчик, я уже знала, какой он идиот. Уже потом он пообещал, что больше такого никогда делать не будет.

Вот тогда-то я и рассказала ему про мужа Зофьи, Рустана, и про ее волшебную сумочку. Какая же я была дура, да?

В общем, можете сами догадаться, что случилось дальше. Проблема в том, что про сумочку Джейк мне поверил. Мы много времени проводили у Зофьи за игрой в скраббл. Сумочку Зофья никогда из виду не выпускала – даже в туалет брала с собой. И спала наверняка с ней под подушкой.

Я ей так и не сказала, что разболтала все Джейку. Никому больше я бы не доверилась – ни Наташе, ни даже Натали, которая вообще самый ответственный человек на всем белом свете. Теперь-то, конечно, если сумочка вдруг найдется, а Джейк все еще не вернется, мне придется ей все рассказать. Кому-то же надо приглядывать за глупой вещицей, пока я пойду на поиски Джейка.

Что меня реально беспокоит, так это вдруг кто-то из бальдерзивурлекистанцев или жителей холма, или даже сам Рустан выйдет из сумки по какому-нибудь делу и испугается, что Зофьи нигде нет, и пойдет ее искать, чтобы привести назад. А может они даже знают, что теперь за сумкой смотрю я. Или, может, они сами забрали ее и спрятали где-нибудь. Или кто-нибудь отнес ее в библиотечное бюро находок, а тупая библиотекарша возьми да и вызови ФБР, и сейчас мешок потрошат ученые мужи где-нибудь в Пентагоне. Проверяют, опыты ставят… И если из него вдруг вылезет Джейк, они решат, что он либо шпион, либо супер-оружие, либо инопланетянин… либо еще что-нибудь. Вряд ли они вот так просто возьмут и отпустят его.

Все думают, что Джейк просто убежал, – все, кроме моей мамы. Она уверена, что он попробовал еще один трюк в духе Гудини и лежит теперь где-нибудь на дне озера, неразвязавшийся. Нет, мне она этого не сказала, но я вижу, что примерно так она и думает. И все время печет мне печенье.

А случилось на самом деле вот что. Джейк сказал:

– Можно мне ее посмотреть, на минуточку?

Это прозвучало так обыденно, так небрежно, что, думаю, он просто застал Зофью врасплох. Она как раз лезла в сумку за бумажником. Мы стояли в холле кинотеатра в понедельник утром, а Джейк – за прилавком бара со всякими чипсами и орешками, он как раз получил там работу. На нем еще был этот дурацкий красный колпак и фирменный не то передник, не то слюнявчик. И вообще-то ему полагалось спрашивать, не желаем ли мы взять порцию напитка побольше.

Он перегнулся через прилавок и вынул сумочку прямо у Зофьи из рук, закрыл ее и потом снова открыл – думаю, что правильно. Вряд ли он попал в то, темное место.

– Я сейчас вернусь, – сказал он нам с Зофьей, а в следующий момент его уже не было: только я и Зофья, и сумочка на прилавке – там, куда он ее уронил.

Если бы я была попроворнее, я могла бы за ним последовать. Но Зофья куда дольше служила хранительницей фейской сумки. Она схватила ее и прожгла меня взглядом.

– Он очень плохой мальчик, – сказала она, и видно было, что она в совершенной ярости. – Думаю, Женевьева, тебе будет гораздо лучше без него.

– Дай мне сумочку, – взмолилась я. – Я должна пойти вернуть его.

– Это тебе не игрушка, – отрезала она. – И не игра. Даже не скраббл. Он вернется, когда вернется. Если вернется вообще.

– Дай мне сейчас же сумку, – прорычала я. – Или я ее у тебя отниму.

Она подняла ее на вытянутой руке над головой, так что я не могла дотянуться. Ненавижу людей, которые выше меня.

– И что ты будешь делать теперь? – осведомилась Зофья. – Свалишь меня с ног? Украдешь сумку? Убежишь в нее и оставишь меня тут одну, объяснять твоим родителям, куда ты девалась? Попрощаешься со всеми своими друзьями? Когда ты оттуда выйдешь, они все уже разъедутся по колледжам. У них будет работа, дети, собственные дома, и они тебя даже не узнают. Твоя мать будет старухой, а я уже умру.

– Мне все равно! – ответила я, уселась на липкий красный ковер и разревелась.

Кто-то с металлической именной бляхой подошел спросить, все ли у нас в порядке. Звали его почему-то Мисси. Хотя, может быть, на нем была чья-то чужая бляха.

– У нас все отлично, – сообщила ему Зофья. – Просто у моей внучки грипп.

Она взяла меня за руку и подняла на ноги, потом обняла и так, вместе, мы вышли из кинотеатра. Тот идиотский фильм мы даже не посмотрели. И вообще больше ни один фильм вместе не посмотрели. Ни единого фильма я больше никогда не посмотрю! Не хочу видеть несчастливые финалы. И не думаю, что еще верю в счастливые.

– У меня есть план, – заявила Зофья. – Искать Джейка пойду я. Ты останешься здесь и будешь охранять сумку.

– Ты тоже не вернешься! – возопила я и расплакалась еще пуще. – А если да, мне уже стукнет сто лет, а Джейку так и останется шестнадцать.

– Все будет хорошо, – заверила меня Зофья.

Словами не передать, как она была прекрасна в тот миг. И плевать, врала ли она или правда знала, что все будет хорошо. Важнее всего, как она выглядела, когда это говорила. С абсолютной уверенностью – или со всем мастерством очень опытного лгуна – она сказала:

– Мой план сработает. Но первым делом нам надо в библиотеку. Один из людей холма только что принес тамошнюю Агату Кристи, и мне надо ее вернуть.

– То есть мы сейчас еще заглянем в библиотеку? – уточнила я. – А почему не домой – поиграем в скраббл, раз торопиться некуда?

Вы, наверное, думаете, что у меня случился приступ сарказма – ну, да, так оно и было. Зофья пронзительно на меня посмотрела – она-то знала, что если во мне проснулся сарказм, значит, мозг снова заработал. Она тянула время и понимала, что я это знаю. А еще она понимала, что я лихорадочно обдумываю собственный план – почти такой же, как у нее, с той только разницей, что в сумку пойду я. А вот как туда попасть… как раз над этим я в данный момент и работала.

– А почему бы нет? – спокойно сказала она. – Когда не знаешь, что предпринять, партия в скраббл никогда не помешает. Это примерно как погадать на И Цзин или на чайных листьях.

– А можно мы просто пойдем быстрее? – проворчала я.

Зофья выразительно посмотрела на меня.

– Женевьева, у нас еще уйма времени. Если ты собираешься в будущем присматривать за сумкой, придется это хорошенько запомнить. Надо научиться терпению. Ты умеешь быть терпеливой?

– Могу попробовать, – буркнула я.

О, я пробую, Зофья. Я даже стараюсь – очень стараюсь. Но это совершенно нечестно! Джейк сейчас где-то там, непонятно где, – у него приключения: болтает с говорящими животными… может, даже летать учится… а какая-нибудь прекрасная трехтысячелетняя дева показывает ему, как правильно говорить на бальдерзивурлекистанском. Бьюсь об заклад, она наверняка живет в избушке на курьих ножках… и как раз сейчас, возможно, сладким голосом говорит Джейку, как бы ей хотелось послушать его игру на гитаре. Может, ты даже поцелуешь ее, Джейк, – потому что она бессовестно наложила на тебя чары. Но чем бы ты там ни занимался, не ходи к ней домой. Не спи на ее кровати. Возвращайся скорее, Джейк, и приноси с собой эту чертову сумку…

Ненавижу книги и фильмы, где парень куда-нибудь уезжает на поиски приключений, а девушка тем временем сидит дома и ждет его. Да, я феминистка. Я подписана на журнал «Бюст», смотрю все повторные показы «Баффи» и в этот конкретный сорт дерьма категорически не верю.

Мы еще и пяти минут в библиотеке не провели, а Зофья уже цапнула с полки биографию Карла Сагана и опустила ее в сумку. Нет, она точно тянула время и пыталась изобрести план, способный побить тот, который задумала я. Интересно, а что, по ее мнению, я задумала? Наверняка это куда круче всего, на что я реально способна.

– Не делай этого, – предупредила я.

– Да не волнуйся, – отмахнулась Зофья. – Никто же не смотрит.

– Мне все равно, видит нас кто-то или нет! Что если Джейк сидит там в лодочке… или даже уже возвращается домой, а тут ты ему роняешь на голову книгу?

– Это так не работает, – строго сказала Зофья и, помолчав, добавила: – Кстати, ему это пошло бы на пользу.

Тут к нам чеканным шагом подошла библиотекарша. На ней тоже был бейджик с именем. Господи, как меня уже достали люди с этими их тупыми бейджиками!

– Я все видела, – сообщила библиотекарша.

– Видела что? – осведомилась Зофья с любезной улыбкой королевы, к которой явился проситель.

Та наградила ее пристальным взглядом.

– Я вас знаю, – сказала она чуть ли не с благоговейным трепетом в голосе, словно пошла в лес на выходных, наблюдать за птицами, а встретила внезапно снежного человека. – У нас ваша фотография висит на стене в офисе. Вы – мисс Свинк, и вам запрещено брать здесь книги.

– Какая нелепость! – отозвалась Зофья.

Она была, как минимум, на два фута выше библиотекарши, которую мне даже стало немножко жалко. В конце концов, Зофья только что стянула семидневную книгу, которую не вернет, возможно, несколько сотен лет. Мама всегда очень ясно давала понять, что это моя работа – защищать окружающих от Зофьи. По сути, прежде, чем стать стражем сумочки, я была стражем собственной бабушки.

Библиотекарша схватилась за сумочку – маленькая-то она маленькая, зато довольно сильная – и как следует дернула. Зофья потеряла равновесие и повалилась на письменный стол. Я глазам своим не поверила: ах так, кому угодно, оказывается, можно трогать волшебную сумочку – только не мне! Хороший же из меня получится хранитель!

– Женевьева… – сказала Зофья.

Она очень крепко вцепилась мне в руку, я подняла глаза: она была бледна и как-то вся шаталась.

– Мне от всего этого очень нехорошо. Доведи до маминого сведения, что я так и сказала.

Потом она добавила еще кое-что, но, подозреваю, это было на бальдерзивурлекистанском.

– Я видела, как вы положили книгу сюда. Вот прямо сюда! – объявила библиотекарша и, открыв сумку, заглянула внутрь.

Оттуда раздался долгий, одинокий, свирепый и совершенно безнадежный вопль ярости. И, честное слово, я больше никогда в жизни не захочу услышать этот звук. Все головы вокруг поднялись. Библиотекарша как-то захрипела и отшвырнула сумочку подальше. Струйка крови выбежала у нее из носа, капля упала на пол. Первой моей мыслью было: нам крупно повезло, что сумка приземлилась закрытой. Уже потом, позже, я пыталась вспомнить, что такое сказала Зофья. Бальдерзивурлекистанский у меня не слишком хорош, но, мне кажется, она пробормотала что-то вроде: «Черт. Тупая библиотекарша. Придется пойти, разобраться с проклятой псиной». То есть, возможно, именно это дальше и произошло. Какая-то часть Зофьи отправилась туда, разбираться с ободранной собакой. Может быть, они сражались, и Зофья победила и закрыла сумку. А, может, они подружились… кормила же она ее попкорном в кино. Может, она, эта бабушкина часть, и сейчас еще там.

А в библиотеке случилось вот что: Зофья тихонько вздохнула и закрыла глаза. Я помогла ей опуститься на стул, но, мне кажется, Зофьи с нами уже не было. Я поехала с ней на «Скорой», когда «Скорая», наконец, соизволила явиться, и, клянусь, ни единой мысли о сумке не мелькнуло у меня в голове – пока в больницу не приехала мама. Я ей ни слова не сказала, просто оставила рядом с Зофьей, которая возлежала на кровати в кислородной маске, и бегом кинулась обратно в библиотеку. Конечно, та уже закрылась. Я пробежала ту же дистанцию еще раз, до больницы, но вы и так уже догадались, что я там застала, да? Зофья умерла. Ненавижу это писать. Моя высоченная, смешная, прекрасная, книгокрадущая, скрабблоиграющая, сказкорассказывающая бабушка – умерла.

Вы-то ее никогда не знали… Вам, наверное, интересно, насчет сумочки – что с ней случилось и так далее. Я по всему городу расклеила объявления, будто у меня собака потерялась, но все напрасно. Мне так никто и не позвонил.

Вот такая история. Я и не ожидала, что вы поверите хоть слову.

Вчера вечером приходили Натали и Наташа, и мы играли в скраббл. Они эту игру вообще-то не любят, но чувствуют, что это типа как их обязанность – развлекать меня. Я выиграла. Когда они ушли, я перевернула все плашки пустой стороной вверх и начала вынимать по семь штук за раз. Попробовала было придумать вопрос, но выбрать какой-то один так и не смогла. Слова тоже получились не ахти, и я решила, что они вообще не английские. Бальдерзивурлекистанские, какие же еще.

И вот стоило мне прийти к такому выводу, как все стало кристально ясно. Первым я выложила «кириф», что означало «хорошие новости», потом вытащила «б», «о», «л», «е», «ф», еще одно «и» и «з», так что «кириф» удалось переделать в «болекирифиз», а это уже «благой результат сочетания прилежных усилий с терпением».

Я найду волшебную сумочку – плашки так сказали. Я пойму, как работает защелка, уйду внутрь, устрою себе свои собственные приключения и спасу Джейка. И до нашего возвращения времени снаружи почти никакого не пройдет. Может, я даже сумею подружиться с этой несчастной псиной и попрощаться – как следует, по-настоящему – с Зофьей. Снова объявится Рустан и будет очень жалеть, что пропустил ее похороны, и на сей раз ему достанет храбрости рассказать моей маме всю правду. Он признается, что он ее отец. Не факт, что она ему поверит, и не факт, что вам надо верить мне. Обещайте, что не поверите ни единому слову.

Келли Линк живет в Нортхэмптоне (штат Массачусетс) на старой ферме. Она автор сборника рассказов «Все это очень странно» и редактор антологии Trampoline. Вместе с мужем, Гэвином Грантом, она издает выходящий дважды в год журнал Lady Churchill’s Rosebud Wristlet, а недавно Терри Виндлинг выбрала их своими преемниками на посту выпускающего редактора фэнтези-половины альманаха «Лучшие фэнтези и страхи года» (за хоррор-половину продолжает отвечать Эллен Датлоу).

Вебсайт Келли – www.kellylink.net

Не знаю, верю ли я в фэйри или нет. Я определенно верю в людей, которые, как Артур Конан Дойл, верят в фэйри, но с другой стороны, признаюсь, фея Динь-Динь мне никогда не нравилась. Если они где и водятся, так это в Исландии – или да, в Одежном квартале. А из романов о фэйри я больше всего люблю «Крепость погибели» Элизабет Мэри Поуп, «Огонь и болиголов» Дианы Уинн Джонс, «Зачарованную» Холли Блэк, и «Войну за дубы» Эммы Булл. Вдохновением для «Волшебной сумочки» послужил рассказ Джоан Айкен «Люди в замке».