Глава 8

Я звоню Тому на следующее утро. Нет, конечно, не первым делом, только-только проснувшись. Да и проснулась я поздно. Вообще-то, когда я беру в руки телефон, утро уже трудно назвать утром.

– Кейт, – отвечает Том после пары гудков. Его голос звучит сонно; он ниже и более хриплый, чем обычно.

– Извини, я тебя разбудила? – На самом деле извиняться мне нет резона. В это время суток я считаю себя вправе звонить кому угодно.

– Нет, я уже был в спортзале. – Возможно, причина хрипоты его голоса – вчерашний алкоголь. В трубке раздается зевок. – Я знал, что ты мне позвонишь. Не хочешь заглянуть в гости? Может, что-нибудь сообразим на обед?

С одной стороны, я рада, что мне не нужно просить его о встрече. С другой стороны, мне обидно, что он считает меня такой предсказуемой.

– Уговорил. – Я смотрю на часы и произвожу мысленные подсчеты. – Половина двенадцатого тебя устроит?

– Отлично. До встречи.

В метро толпы народа. Что поделать, уик-энд есть уик-энд. Туристы, семьи с детьми, подростки, парами или стайками. Впечатление такое, что в субботу и воскресенье никто никуда не ездит поодиночке. Эта линия частично проходит по тоннелям, частично – по поверхности. В окне мелькают то зеленые, поросшие кустарником насыпи, то бледное отражение вагона. Ни то ни другое не дает представления о Лондоне. У меня в голове вертятся слова Тома. Вертятся с той самой минуты, как я проснулась. Возможно, они вертелись там целую ночь, но где-то в глубинах подсознания. Приступ ревности. Отвергнутая любовь. Я не даю своим мыслям унестись куда-то дальше. Я держу свое воображение в узде. Право на существование дано только этим словам. Приступ ревности, отвергнутая любовь. Затем мысли резко обрываются. По идее, Северин сейчас должна быть где-то рядом, злорадно улыбаясь уголками рта. Но ее нет, что не может не настораживать.

Приступ ревности. Отвергнутая любовь. Это ничего не значит. Не должно значить. Но вот я: схватила сумочку, на ходу наспех причесала волосы – ладно, и так сойдет – и опрометью бросилась к Тому, как, кстати, он и предвидел. Удивительно, что его почти ничего не удивляет.

Квартира Тома расположена на тихой зажиточной улице, вдоль которой выстроились дома эпохи Регентства – с высокими потолками, большими окнами и громадными счетами за отопление. Я нажимаю на дверной звонок верхнего этажа. Спустя пару секунд раздается противное жужжание и входная дверь открывается. Общий вестибюль находится на пути к достойной бедности. Когда-то толстые ковры за долгие годы вытоптаны посередине почти до дыр. Я поднимаюсь по скрипучей лестнице в квартиру Тома. Он уже заранее приоткрыл дверь. В щель шириной в два дюйма мне виден кусок его прихожей. На столике у стены валяется газета. Я толком не помню, когда последний раз была здесь. Помню лишь то, что заявлялась сюда всего раза три-четыре, и то не одна, а всегда с компанией по случаю вечеринки или типа того. И вот теперь, когда я легонько стучу в дверь одна, у меня внезапно сдают нервы.

– Я в кухне, – раздается баритон Тома, пусть еще не совсем бархатный, но уже без охриплости.

Я закрываю за собой входную дверь и иду на голос Тома. И тотчас попадаю в комнату с открытой планировкой – на одном конце кухня, на другом – что-то вроде гостиной, а между ними – огромный стеклянный обеденный стол. В той части комнаты, которая гостиная, высокие, от пола до потолка, окна выходят на небольшую террасу. Том стоит в кухне у плиты и колдует над сковородкой.

– Я что-то этого не припомню, – говорю я, подходя к нему. Пусть я была в его квартире всего пару-тройку раз, этой комнаты я точно не видела.

Том одной рукой заключает меня в объятья, так как вторая занята сковородкой, в которой лежит самый огромный в мире испанский омлет.

– Перед тем как уехать в Нью-Йорк, я сделал перепланировку. Правда, получил от нее удовольствие не я, а арендатор. Ну как, нравится? – небрежно спрашивает он. Но мне видно: мой ответ ему небезразличен.

– Потрясающе, – искренне восхищаюсь я. Квартира современная, но без всяких резких линий. Тепло и уютно. В отличие от квартиры Каро. В отличие от самой Каро. – Здорово получилось. Помочь? – спрашиваю я и указываю на плиту. Это не тот вопрос, который мне хочется задать, но я не знаю, как подобраться к тому, что мне интересно, после разговора о ремонте квартиры в залитой солнцем кухне.

– Спасибо, уже почти готово. Ты садись. – Он жестом показывает на барные табуреты по другую сторону стола. – Надеюсь, ты не станешь возражать против омлета.

– Нет, это самое то. Спасибо. – Я забираюсь на высокий табурет и, пока Том орудует у плиты, смотрю на его спину. Похоже, он только что из-под душа. Его волосы все еще влажные. Он в джинсах; рукава рубашки закатаны. Не знаю почему, но рядом с ним мне мерещится Себ. Себ, каким он был. Адонис среди мальчишек. Какой он сейчас, мне не известно. Приступ ревности. Отвергнутая любовь. Том тоже уже не мальчик. Он с быстрой улыбкой оборачивается через плечо. Я инстинктивно отворачиваюсь, как будто он застукал меня за разглядыванием его тела.

– Готово, – сообщает Том и, ловко разрезав омлет пополам, кладет половинки на тарелки. – Вуаля!

– Мерси, – говорю я и вновь умолкаю, натужно пытаясь придумать, что сказать дальше. – Любишь готовить?

Том устраивается на соседнем табурете.

– Не особенно. Просто люблю есть свежую пищу, – отвечает он и пожимает плечами.

Омлет отменно хорош. По-настоящему хорош. Мы уплетаем его за обе щеки. По крайней мере, Том. Мой аппетит меня подводит. Я ела вместе с Томом не один раз, но сегодня я делаю это впервые в его кухне и ем то, что он сам приготовил. По идее, нас должно объединять дружеское молчание. Ведь так у нас с ним было всегда. Но не сегодня. Сегодня все по-другому. Сегодня мы сами другие. Я смотрю на Тома. Вид у него усталый, морщинки вокруг круглых глаз кажутся резче и глубже, чем обычно. Возможно, он стал даже бледнее, а его веснушки – еще заметнее.

– Значит, – говорит Том, проглотив очередной кусок, – Лара и Модан? У них все серьезно?

Я недовольно морщусь.

– Да, она явно увлечена им, – говорю я так, как будто в этом есть моя вина. Похоже, этот вопрос не давал ему спать всю ночь.

– Ну, это видно с первого взгляда. – Его голос начисто лишен эмоций. Отправив в рот очередной кусок омлета, он задумчиво его жует, уставившись куда-то в пространство. – Это далеко не идеально.

Не идеально. Какая, однако, странная, флегматичная фраза, когда у тебя разбито сердце…

– Пожалуй. Причем по всем фронтам, – говорю я и кладу вилку. Не могу ни есть, ни ждать. Поворачиваюсь на табурете и смотрю на его профиль. – На что ты намекал вчера вечером?

Он поворачивает голову и, слегка наклонив ее, задумчиво на меня смотрит. Затем кладет вилку и нож. Впрочем, его тарелка уже пуста. Огромный омлет съеден в один присест. Том прекрасно понимает, что я имею в виду, и, надо отдать ему должное, не пытается изобразить недоумение.

– Северин была девушка привлекательная, – осторожно произносит он. Я киваю. Кстати, где она? Ей наверняка было бы интересно послушать наш разговор. – Похоже, Модан отказывается верить, что никто из нас с ней не спал. Поэтому он играет в игру под названием «что, если». Что, если… что, если Том спал c Северин? Но это крайне маловероятно, так как всем известно, что в ту неделю я был с Ларой. Модан же явно считает, что Лары для одного мужчины более чем достаточно. – Голос Тома полон иронии. Затем он умолкает. Мне непонятно, то ли он вспоминает прошлое, то ли смотрит в будущее. В любом случае это явно что-то не слишком радостное. – Но что, если с Северин спал Себ? Это уже делает ситуацию гораздо интереснее.

Он снова умолкает и в упор смотрит на меня. Вопрос, который я сейчас задам – и мы оба это знаем, – буквально повис между нами. Можно протянуть руку и потрогать его.

– Я хочу это знать, – тихо говорю я.

Том отворачивается и проводит рукой по волосам, затем снова пристально смотрит на меня.

– Тебе действительно хочется это знать? – В его голосе слышатся резкие нотки. – После стольких лет? С той недели во Франции минуло десять лет – десять лет плюс свадебные торжества…

– Я хочу знать, считали ли меня круглой дурой. – Мой голос звенит обидой. Мое терпение на исходе. – Я хочу знать, что происходило у меня перед носом, о чем прекрасно знали мои друзья, но ничего мне не сказали.

– То есть все дело в гордости.

– Да. Или нет. Не знаю. Скажи, он трахал ее?

– Да, – просто отвечает Том.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не знаю что. И закрываю рот. Гордость, думаю я. В этом Том совершенно прав. Моя гордость задета, причем весьма болезненно. И тут наконец появляется Северин. Она смотрит на меня с другого конца кухни, и мои пальцы невольно сгибаются, готовые содрать кожу с этих гладких щек. Это желание такое сильное, что я ужасаюсь самой себе. Бедная девушка давно мертва. Как можно ей теперь завидовать? Северин смотрит на меня. Интересно, она знает, о чем я думаю? Затем она равнодушно отводит взгляд в сторону, как будто мое мнение ей не интересно. Том, нахмурив лоб, также смотрит на меня. Я начинаю соскальзывать с табурета.

– Нет, – строго говорит он и хватает меня за руку. – Даже не вздумай сбежать. Ты хотела знать. Значит, сядь и выслушай все до конца, вместо того чтобы строить в голове разные безумные сценарии. – Он в упор смотрит на меня. – Кейт, пойми, это не какая-то там теория заговоров. Никто не шептался за твоей спиной. Это было всего лишь раз. Только в последнюю ночь. Об этом вряд ли кто знает. Даже Себ и тот не в курсе, что я об этом знаю.

Я пытаюсь переварить сказанное, одновременно подавляя порыв к бегству. В последнюю ночь.

– То есть после ссоры, – говорю я. Том кивает. Его пальцы отпускают мою руку. Теперь он ее гладит – от плеча к локтю и обратно, в попытке успокоить меня. В последнюю ночь, после ссоры… – Ты сказал, что об этом вряд ли кто знает. Кто еще?

– Точно утверждать не могу, – неуверенно отвечает он. – Может быть… Каро.

– Каро. Разумеется. Кто, как не она. – Из всех, кто там был, это могла знать только она. Я готова спорить на что угодно: Каро была страшно рада разжиться этим секретом, чтобы в нужный момент воспользоваться им с максимальной для себя выгодой. Представляю, какое чувство собственного превосходства он ей дарил. Мои руки невольно сжимаются в кулаки. Я заставляю себя сделать глубокий вдох и разжимаю их. – А как ты об этом узнал?

– Я их видел, – признается Том. – Точно не знаю, но думаю, что Каро тоже. По крайней мере, она быстро сообразила, что к чему.

Мне видно, что он следит за моей реакцией, пытаясь понять, стоит ли сообщать мне подробности. Впрочем, похоже, идти на попятную Том не намерен. Он отпускает мою руку и снова ерошит себе волосы. Мне почему-то кажется, что он предпочел бы ничего не видеть. Кстати, а что, собственно, видел Том? Я готовлюсь к худшему. Эта ядовитая мысль постепенно разъедает мне мозг. Вскоре я уже не вижу ничего, кроме Себа и Северин, слившихся в объятьях в разных ракурсах, искусно подсвеченных на голливудский манер. Вдруг на меня совершенно неожиданно сваливается внушительная доза прагматизма. Последний вечер нашего отдыха во Франции, тот полный событий вечер… По логике вещей, это могло произойти только после той пресловутой ссоры. Правда, к тому моменту Себ был уже так пьян, что, если хорошенько призадуматься, просто удивительно, как ему это вообще удалось. Я почти уверена: в ту ночь никакой «голливудской подсветки» не было. И все же…

– Откуда тебе известно, что это не происходило всю неделю? Может, ты просто ничего не замечал?

– Да ладно, – говорит Том и выгибает бровь. – Ведь мы говорим о Себе. Увертки и конспирация никогда не были его сильной стороной. – Я никак не реагирую на его слова. Том вздыхает и пристально смотрит на меня. Он совершенно серьезен. – А ты никогда не задумывалась? Даже после того, как вы с ним расстались? – Я качаю головой, хотя мы оба знаем, что я лгу. – Кстати, почему, по-твоему, вы расстались?

– Господи, Том… Может ли хотя бы кто-то ответить на этот вопрос? Почему расстались вы с Дженной? – Это мой контраргумент. Иного у меня не нашлось.

Том даже бровью не ведет и продолжает в упор смотреть на меня.

– Потому что я ее не любил. Вернее, любил, но не как ту, с кем мне хотелось бы прожить до конца моих дней.

Его жестокая честность лишает меня дара речи. Я будто загипнотизирована его пронзительным взглядом. Как же он похоже на Себа!.. Вернее, не похож. Теперь мне в глаза бросаются различия, а не сходство…

Я все еще пытаюсь нащупать ответ, когда звонит телефон и от вибрации едва не подпрыгивает на столешнице. Том смотрит на него ровно столько, сколько нужно, чтобы понять, кто звонит, затем берет трубку и строит полную раскаяния гримасу.

– Извини, это с работы. Только никуда не уходи.

Я соскальзываю с табурета и перехожу в ту часть комнаты, которая является гостиной. Кстати, а почему мы с Себом расстались? Я оборачиваюсь на Тома. С телефоном в руке он расхаживает по кухне, этакое ходячее олицетворение деловитости. Я снова отворачиваюсь к гостиной и от нечего делать принимаюсь разглядывать фотографии в рамках, выставленные на полке. Вот он с родителями и младшей сестрой в день окончания универа. Отцовская рука крепко лежит на его плече, а сам старик гордо улыбается. Я тотчас с болью вспоминаю собственного отца. От неожиданности у меня даже перехватывает дыхание. Быстро перехожу к следующему фото. Себ и Том, обоим на вид лет пятнадцать, рядом с парусником некоего джентльмена, который может быть только отцом Себа. Тощая, как щепка, фигура Тома слегка повернута боком, как если б он в момент, когда делался снимок, собирался шагнуть в лодку. Отец Себа положил ему на плечо руку, заставляя повернуться к объективу. Себ стоит по другую сторону от отца и, широко улыбаясь, смотрит прямо в камеру. Это не тот Себ, которого я знала. Когда мы с ним познакомились, он был более «завершенным». Этакий отполированный до блеска продукт. Я довольно долго смотрю на это фото и думаю о разных ипостасях Себа, включая ту, что изменяла мне. При этой мысли меня грозит захлестнуть бездонное море желчи, плещущееся в моем желудке. От обиды, грозя задушить меня, к горлу подкатывается комок тошноты.

Почему мы с Себом расстались? Действительно, почему?

Мне давно пора перестать думать об этом.

Том между тем продолжает говорить по телефону. Вернее, грузить собеседника.

– Вообще-то нет, – авторитетно заявляет он. – Базовый риск значителен. И кто-то должен взять его на себя. И если это делаем мы, то нам за это положено вознаграждение. Но реальная проблема в другом – им требуется совершенно другая структура. И тут мы должны опередить их, сделать презентацию и просветить их на этот счет. – Я ловлю себя на том, что, пока Том говорит, мой взгляд прикован к нему. Он по-прежнему расхаживает по комнате, акцентируя правой рукой свои доводы. Пару секунд я смотрю на него глазами хедхантера, оценивая его словно кандидата, попавшего в сети фирмы «Ченнинг и Ко». И понимаю: передо мной типичный устранитель проблем, что в принципе соответствует его диплому инженера, вот только почему-то раньше я не обращала внимания на эту его сторону. Почувствовав на себе мой взгляд, он поворачивается ко мне, показывает два пальца и одними губами произносит: «Две минуты». Я киваю и делаю вид, что рассматриваю очередное фото. И тут выясняется, что я смотрю на себя, любимую.

Разумеется, на снимке я не одна. Рядом со мной Том, а рядом с ним – Лара. Мы сидим на бортике бассейна во Франции, болтая ногами в воде. Лара почти вываливается из своего бикини и выглядит так, как выглядит всегда, – как будто она только что встала с постели после нескольких часов томного секса и не отказалась бы продолжить это занятие. Том – это Том. То есть тот, кого я знаю лучше всего: спокойный, уверенный в себе, комфортно чувствующий себя в своей коже, но при этом незаметно за всем наблюдающий. Я же – та Кейт, которая мне нравится меньше всего: сижу перед камерой, неловко скрестив на животе руки, на лице – вымученная улыбка. Неудивительно, почему к концу той недели все мои улыбки были вымученными.

Внезапно я понимаю: Том стоит позади меня и из-за моего плеча смотрит на фото. И когда только он успел завершить свой разговор?

– У тебя тут потрясающие ноги, – игриво говорит Том.

Я улыбаюсь, тронутая его словами. Как истинный джентльмен, он решил сделать мне комплимент, хотя явная секс-бомба на снимке, конечно, Лара. Я кивком показываю на фото с парусником.

– Ты в детстве часто ходил под парусом? – Это единственное, что приходит мне в голову.

Том пожимает плечами:

– Парусным спортом увлекался дядя Эдвин. Он учил Себа и меня. – Том смотрит на фото чуть дольше. – Ты в курсе, что, пока я не получил стипендию, он оплачивал все расходы по моему обучению?

Дядя Эдвин. Лорд Харкорт. Я качаю головой:

– Нет, не в курсе. – Я на мгновение задумываюсь об этом: младшая сестра и ее муж-преподаватель без гроша в кармане живут за счет щедрости лорда, хозяина загородного поместья. – Это наверняка должно было как-то отра-зиться на семейных отношениях.

Том пристально смотрит на меня.

– Нет, это было… – начинает он явно заученную наи-зусть фразу, но вдруг умолкает. – Вообще-то да, – признается он наконец. – Мои родители никогда не говорили на эту тему, но я видел: как только я получил стипендию, они вздохнули с облегчением. – Он снова смотрит на фото. – Правда, мне было неловко перед Себом, потому что он с ней пролетел.

– Но ведь вы двое вроде бы никогда не соперничали, – говорю я, слегка сбитая с толку.

Том пожимает плечами:

– Себ любит во всем быть победителем. – Прежде чем до меня доходит смысл этой фразы, он отворачивается от фото. – Ладно, на чем мы с тобой остановились?

– Давай не будем возвращаться к той теме.

Его губы кривятся в виноватой улыбке.

– Извини, что раньше не говорил тебе об этом.

– Не смеши меня. Себ – твой двоюродный брат. – Как я могу обвинить Тома в том, что он хранил секреты Себа? А вот обвинить Себа в том, что они у него были, я очень даже могу. Что и делаю.

– Да, но… В любом случае ты сама хотела узнать. – Он плотно сжимает губы и снова в упор смотрит на меня: – Теперь, когда ты все знаешь, тебе стало легче?

Я отворачиваюсь и тру ладонями щеки.

– Господи, не знаю… Еще не решила, как к этому относиться. – Неужели Том думает, что я восприняла все слишком болезненно? Или, наоборот, слишком легко? Что я должна расстроиться больше или, наоборот, меньше? Кстати, а в какой степени я расстроена? Как вообще положено воспринимать измену десятилетней давности?

– Кейт, – говорит Том слишком громко, будто обращается ко мне в сотый раз. Хотя кто знает, может, и в сотый… Я поворачиваюсь и вопросительно смотрю на него. – Полиция наверняка попытается повесить это убийство на кого-то из нас, – негромко произносит он. – Отец Тео говорит, что этот случай имел во Франции громкий резонанс. Газеты наперебой обвиняют полицию в том, что убийца не был найден еще десять лет назад. На полицейских давят со всех сторон, требуя от них результат.

– Но при чем здесь мы? – возмущаюсь я голосом обиженного на весь мир ребенка. Ведь это несправедливо. «Жизнь вообще несправедливая штука», – наверняка ответил бы Том. Можно подумать, я этого не знаю. Потеряв сначала Себа, а вскоре за ним – отца, пусть даже иначе, я давно усвоила: жизнь и справедливость не имеют точек соприкосновения.

Том даже не считает нужным спорить со мной по этому поводу. Он уже говорит дальше:

– Думаю, тебе стоит найти адвоката.

– Адвоката? – переспрашиваю я. – Ты серьезно? – Он хмуро кивает. – А у тебя он уже есть?

– Нет. Но моя вторая половинка не спала с девушкой, которая впоследствии была найдена компактно сложенной, словно фигурка-оригами, на дне колодца.

Я вижу, как белый череп Северин ухмыляется мне поверх груды чистых белых костей. У меня перехватывает дыхание.

– Ну, раз ты так выразился…

– Это Модан и французская полиция вскоре так выразятся.

– Но ведь они же не знают, что он с ней…

Том кивает:

– Да. Но еще есть Каро. Я точно не знаю, что ей известно. И я не знаю, скажет ли она им что-нибудь, однако…

Том неопределенно машет рукой. Я понимаю, он пытается подчеркнуть, что нельзя ничего утверждать – может, да, а может, нет. Но я знаю правду, и правда такова: Каро наверняка скажет. Если только у нее нет некоего корыстного интереса, который я еще не успела разгадать, я не сомневаюсь: Каро скажет. Если уже не сказала. Я смотрю на Тома. И мои мысли бегают по всем этажам мозга.

– У них уже имеются улики, чтобы предъявить нам обвинения? Такие вещи не строятся на одних допущениях.

Том пожимает плечами:

– Я не большой знаток французского уголовного права.

– Я тоже. – В данный момент это кажется мне страшным зиянием в моем юридическом образовании. – Значит, ты на полном серьезе советуешь мне нанять адвоката? – в конце концов говорю я.

– Да. – В глазах Тома нет и тени сомнения.

– Что ж, если надо, значит, найму. – Я все еще смотрю на него, голова моя идет кругом.

– И прекрати разговаривать на эту тему с Ларой, – все не может успокоиться Том.

– Да-да, хорошо. – Он смотрит на меня, как будто ждет чего-то большего, но я лишь повторяю: – Хорошо.

Он кивает и с облегчением вздыхает:

– Отлично.

Домой я возвращаюсь на такси – не хочу вновь попадать в шум и давку метро. Мои нервы напряжены до предела. Задень меня случайно кто-нибудь, и я покроюсь трещинами. Водитель пытается заговорить со мной, но, не получив ответа ни на один свой вопрос, тоже умолкает. Пока мы едем, на экране мобильника высвечивается имя Лары, а сам телефон настырно трезвонит. Я смотрю на него и вижу, как от него во все стороны тянутся нити паутины. От Лары – к Алену Модану. От Лары – к Тому. От Тома – к Себу. От Тома и Себа – к Каро, подруге их детства. От Тома и Себа – к Тео, их университетскому приятелю. От Тео – к Северин. От Северин – к Себу. Если потянуть хотя бы за одну нить, ее дрожание почувствуют и все остальные.

Наконец телефон умолкает. Я не перезваниваю.