Глава 16

Себ пьян.

Не просто слегка навеселе или в легком подпитии, а по-настоящему пьян. Такой степени опьянения можно достичь, лишь приложив к этому усилия – причем делая это долго и упорно – или же если ваш организм не переносит алкоголь. Впрочем, я начинаю подозревать, что за последние десять лет Себ немало поднаторел в этом.

– Господи, – бормочет Том, когда Себ, шатаясь, вваливается в кухонную дверь, из которой только что выскользнула Лара, и, чтобы не упасть, хватается за дверной косяк. На нем темный костюм, из кармана брюк свисает конец галстука, белая рубашка в пятнах, но первым делом внимание приковывает его лицо. Глаза стеклянные, в красных, похожих на трещины прожилках. Лицо багровое, челюсть тяжелая, губы вялые. Даже загар бессилен скрасить нанесенный неумеренными возлияниями урон. – Посмотри на себя. Где ты был?

– В «Королевской голове», рядом с работой. Приняли на прощание. Там увольняют половину этажа, так что на прощание пьют уже несколько недель подряд. Потом один чертовски крутой бар в Найтсбридже. Потом… не помню… – Взгляд его устремлен куда-то в угол кухни, как будто Себ пытается что-то разглядеть в темноте, хотя в кухне светло. Он придерживается за дверной косяк, но его все равно шатает. – Так здесь и Кейт? Я только что столкнулся на лестнице с Ларой. – У него заплетается язык, отчего вместо имени Лара у него получается Лала или даже Вава.

– Привет, Себ, – говорю я и даже не пытаюсь слезть с табурета. Целоваться с ним у меня нет никакого желания.

– Входи, выпьешь воды, – говорит Том и уже начинает набирать в стакан воду. Затем смотрит на высокие табуреты. – Или нет, лучше давай перейдем на диван.

– Только не воды, – заявляет Себ и качает головой, однако разрешает Тому проводить себя через всю комнату в ту ее часть, которая считается гостиной. Я беру из рук Тома, который бормочет слова благодарности, стакан с водой и иду за ними следом. – Мне нужно что-то покрепче. Надо обмыть будущего ребенка. Алина беременна. Скоро я стану отцом. Черт! – Он как будто удивлен и отказывается понять, как такое может быть.

– Мои поздравления. Даже не знал, что в тебе есть отцовская жилка. – В словах Тома слышится легкое раздражение. Он из последних сил пытается предотвратить столкновение Себа со стенами, чтобы тот не сбил развешанные на них фотографии.

Я останавливаюсь рядом с обеденным столом, служащим границей между кухней и гостиной, и пытаюсь взять себя в руки. Себ рухнул на диван и теперь сидит, вытянув ноги. Он уже наполовину съехал вниз, отчего его плечи находятся ниже диванной спинки. Северин устроилась на противоположном краю дивана – сидит, подобрав под себя ноги, и с явным отвращением смотрит на Себа. Том включает пару настольных ламп, после чего садится в кресло.

– Поздравляю, Себ, – говорю я, держа в руке стакан с водой. Он не берет его у меня. Сомневаюсь, что он вообще его видит. Тогда я ставлю стакан на кофейный столик. Я не хочу садиться рядом с Северин и уж тем более рядом с Себом. Поэтому устраиваюсь на скамеечке. – Как самочувствие Алины? – вежливо интересуюсь я.

– Прекрасно, прекрасно. Как всегда.

Я вспоминаю смятое бумажное полотенце в туалете ресторана. Неправда, не всегда.

– И какой срок? – спрашивает Том.

– Десять недель. Наверное, еще рано об этом говорить, но… – Он пожимает плечами. Это движение едва заметно, потому что голова его буквально вжата ему в грудь. – Черт побери. Ребенок.

Где-то в глубине кармана его пиджака звонит телефон. Себ неуклюже вытаскивает его, смотрит на экран, после чего, не отвечая, наклоняется вперед и кладет его на стол. Затем проводит ладонью по лицу и вновь заваливается на диван. Но в тот момент, когда мне кажется, что он вырубился, Себ поворачивается ко мне. Взгляд его неожиданно проницателен.

– А что, собственно, ты здесь делаешь? Может, я чему-то помешал? – Почему-то ему это кажется смешным, и он хохочет. – Как тебе, Том, товар секонд-хенд?

В это мгновение я ненавижу его всеми фибрами души. Господи, с каким удовольствием я влепила бы ему пощечину! Мне даже становится страшно.

– Ты только что видел Лару, Себ, – спокойно напоминает ему Том, но мне видно, как напряглась его челюсть. Он не смотрит в мою сторону. Думаю, что нарочно. – Или ты считаешь, что я трахаю их обеих?

Трахаю. Трахаться – часть речи: глагол. Я трахаюсь, мы трахаемся, они трахаются… в любом лице и числе он звучит грязно, мерзко. Наверное, именно так Том подумал про тот поцелуй в коридоре.

– Ха-ха, – фыркает Себ. – Только не говори мне, что такое не приходило тебе в голову. Лично мне пару раз приходило. – В другом мире, при других обстоятельствах это сошло бы за беззлобную шутку. Мужчины часто отпускают такие в адрес хорошеньких женщин, рассчитывая услышать в ответ игривое хихиканье, увидеть смущенный румянец. Но только не в этом мире. К тому же в словах Себа есть некая жесткость, даже жестокость. Неужели он всегда такой, когда выпьет? Мне на ум приходят слова Лары – «точно пьяный наглец». Я не могу точно вспомнить, но, с другой стороны, меня это почему-то не удивляет.

Я резко встаю:

– Думаю, мне пора домой. Там компания поприятнее. – Северин смотрит на меня с дивана и почти улыбается. По крайней мере, моя фантазия породила призрака, способного по достоинству оценить мою шутку.

– Даже не думай! – говорит Себ и пытается сесть прямо. И даже протягивает руку в попытке меня остановить. – Извините. Не принимай близко к сердцу. Это я шутки ради. Зачем же все воспринимать серьезно? Ну, извини, извини… – Его бормотание обрывается, однако он продолжает смотреть на меня умоляющими глазами – то ли действительно пристыжен, то ли, словно маленький мальчик, всего лишь притворяется. Такое я помню хорошо. Себ – мастер извиняться так, что потом чувствуешь себя виноватой.

Телефон звонит снова. Он отпускает мою руку.

– Алина? – спрашивает Том, но с того места, где я стою, мне видно, что Себу звонит вовсе не жена.

– Это Каро, – сообщаю я, но, похоже, Себ уже и сам это понял. И даже не собирается брать телефон. Мне видно, что он пропустил уже восемь звонков. Интересно, сколько их от Каро. Телефон угрюмо умолкает.

– Мы бы никогда не познакомились, если б не Том, – бормочет Себ, словно телефон не прерывал ход его мыслей. Похоже, что сегодня он настроен по-философски. – Иначе зачем, по-твоему, мы пошли на ту вечеринку, когда штурмом брали Линакр? Он хотел увидеть одну девчонку. – Себ умолкает и с улыбочкой смотрит на Тома. Я замечаю, что лицо у того каменеет. Правда, намек мне не совсем понятен.

– Кого именно? – уточняю я, потому что Себ молчит. Я впервые слышу эту историю.

– Да-да, кого именно? Ты мне так ни разу и не сказал, – говорит Себ с наигранной невинностью, но, поскольку он пьян, такие тонкости у него получаются плохо. Из чего я делаю вывод, что ответ ему прекрасно известен.

– Кто знает? Это было так давно… – натянуто отвечает Том, но его снова прерывает звонящий мобильник Себа.

– Это снова Каро, – как бы невзначай говорю я.

– Знаю, – бормочет он. Его голова снова свесилась на грудь. – Черт. – Последнее слово звучит как стон.

– А почему Каро названивает тебе? – спрашивает Том, как будто это его почти не интересует.

– Я с ней не сплю, если это то, что ты думаешь. – Себ одновременно и агрессивен, и держит оборону. Его знаменитое обаяние сегодня вечером явно решило отдохнуть от него.

– Я этого не говорил…

– Зато намекал. Разумеется, я с ней не сплю. Я еще не настолько дурак. Ни разу не трахнул за все эти годы. – Его голова безвольно мотается на груди. – Даже не целовался с ней, – бормочет Себ. Он трет ладонью лицо, затем пьяным жестом хватает мою руку и тянет меня к себе. Я вынуждена нагнуться над ним. – Я все запорол, Кейт. – Он глядит мне в глаза. – Зря я тогда тебя бросил. Согласись, у нас все было хорошо. Нам с тобой было хорошо, ведь так? А потом я все запорол. И теперь… черт…

Где-то в глубинах моего живота начинает шевелиться нехорошее предчувствие. Себ резко отпускает мою руку. Я теряю равновесие и, чтобы не упасть, хватаюсь за кофейный столик. Когда же снова смотрю на Себа, он поднимает руку и закрывает ею глаза. Я вопросительно смотрю на Тома. Тот озадаченно качает головой.

– Себ, что такое? – осторожно спрашиваю я. – В чем дело?

– Отвальная, – невнятно бормочет он. Его губы сегодня какие-то неприятные, толстые, как оладьи. – Моя отвальная.

– Но ведь ты только что вернулся из Нью-Йорка. Никогда не поверю, что тебя уволили сразу после того, как ты…

– Не уволили… Я сам уволился. Никто меня не увольнял. Мой начальник… дал мне право выбора… – Он так и не убрал руку от лица.

– Что такого ты натворил? – что называется, в лоб спрашивает его Том.

– Как обычно. Я все запорол. – Себ наконец убирает руку. Трудно сказать – свет тусклый, – но, похоже, в его глазах слезы. – Ведь куда мне до тебя! Ты у нас всегда был образцом во всем. Том хорошо учится в школе. Вы слышали, Том получил стипендию? Том быстро идет вверх по карьерной лестнице, он уже начальник отдела биржевых операций. Ну почему ты не хочешь брать пример со своего кузена?

Я в шоке. У меня перехватывает дыхание. Мне даже в голову не могло прийти, что в Себе столько горечи и озлобленности, которые сейчас, по пьяни, полезли наружу. Мне даже в голову не могло прийти, что он сделает это в моем присутствии. Меня как будто вываляли в грязи. Я словно стала свидетельницей интимной сцены. Лицо Тома ничего не выражает. Интересно, он уже слышал это раньше или просто догадался по реакции Себа?

– Что ты натворил? – спокойно повторяет Том свой вопрос, как будто не слышал оскорбительной тирады.

Себ трет лицо. Внезапно боевой дух выходит из него, как воздух из лопнувшего шарика.

– Я был пьян, – хрипло говорит он. – На работе. Просто навалилось все сразу – и эта гребаная француженка, и Алина, и ребенок, а потом Каро, которая вечно что-то нашептывает мне на ухо… И я сорвался… – Себ прижимает ладони к глазам и не убирает их. – Черт! – повторяет он с пугающей яростью.

Том качает головой. Мне видно, как в нем борются злость и жалость.

– Эх, Себ, – вздыхает он.

«Эта гребаная француженка». В данном случае его фразу можно понимать буквально, потому что кто, как не он, с ней трахался. Увы, одного взгляда на страдания Себа достаточно, чтобы у меня отшибло всякое желание смеяться. Ибо смеяться здесь не над чем.

– Сочувствую, – говорю я, понимаю всю пустоту моих слов и смотрю на Тома: – Позвони Алине и скажи, что он здесь. Вдруг она от волнения уже не находит себе места…

Том кивает, берет со стола мобильник Себа и ищет номер Алины, а найдя, выходит в коридор, чтобы позвонить. И наверное, заодно проверить, сколько раз звонила Каро. Я бы точно проверила.

Между тем Себа уже почти сморил сон. Похоже, он останется здесь на ночь, так что нам с Томом поговорить никак не удастся. В общем, мне пора домой. Если честно, мне не терпится уйти. Видеть пьяным бывшего бойфренда – не самое приятное зрелище, тем более что Северин уже смоталась отсюда. Я уже делаю шаг к двери, когда Себ внезапно снова хватает меня за руку. Оказывается, он не спит. Во второй раз тянет меня к себе, но на этот раз я успеваю упереться другой рукой в диван.

– Это не я, – шепчет Себ, умоляюще глядя на меня своими налитыми кровью глазами. – Ты должна это знать. Это не я. Будь это я, ты наверняка запомнила бы… Подумай сама. Я тогда вернулся к тебе. Так что это не я.

– Э-э-э… – Я не нахожу слов. Гипотетически обсуждать Себа как подозреваемого в убийстве, сидя в кухне Тома с куском пиццы, – совсем не одно и то же, что видеть его в таком виде перед собой.

За моей спиной раздаются шаги Тома. Ну, слава богу, думаю я и оборачиваюсь. Но Том при виде нас резко останавливается с каменным лицом. Внезапно до меня доходит, что мое лицо в считаных сантиметрах от лица Себа.

Я пытаюсь вырвать руку, но Себ бормочет:

– Кажется, я сейчас блева… – Он отпускает мою руку и резко поднимается. Я быстро отползаю назад. Статуя по имени Том моментально оживает. Схватив Себа за шкирку, он тащит его в туалет. В следующие мгновения мне слышно, как желудок Себа извергает свое содержимое.

Я снова поднимаюсь на ноги и отправляюсь на поиски пальто и сумочки. И то и другое по-прежнему в кухне. На кухонном столе стоят грязные тарелки из-под пиццы. Будь я по-настоящему благодарной гостьей, я помыла бы их, но поскольку уже за полночь, то благодарной гостьи из меня не получается. Мне хватает сил лишь на то, чтобы сложить их в раковину, поскольку посудомоечная машина уже забита под завязку. Мои мысли мечутся от несчастных, умоляющих глаз Себа к каменному лицу Тома и обратно. Вряд ли это самый главный вопрос, но он не дает мне покоя: кто была та девушка, ради которой Том притащился с Себом на вечеринку. Раньше я назвала бы только одно имя, теперь же у меня имеется альтернативный вариант.

Взяв пальто, я выхожу в коридор. Там одиноко стоит Том, освещенный лишь узкой полоской света, выбивающегося из-под двери ванной комнаты, и тусклым светом кухни-гостиной.

– Ну как, дозвонился до Алины? – спрашиваю я, маскируя неловкость. Мы с ним снова вдвоем в том самом коридоре. Неудивительно, что мне не по себе.

– Да. Он останется у меня до утра. – Том стоит, прислонившись к стене, и зевает. В полумраке я едва различаю его белые зубы. – Алина в курсе того, что его уволили. Она первой упомянула это, что даже к лучшему, потому что я не знал, сказал ей Себ об этом или нет.

– И как она тебе, судя по голосу? – Я ставлю на пол сумку и начинаю надевать пальто.

– Трудно сказать. Думаю, приятного мало.

Из ванной комнаты доносятся звуки очередного приступа рвоты. Мои глаза понемногу привыкают к полумраку. Тусклого света достаточно, чтобы я различила на лице Тома смесь отвращения и сочувствия.

– Господи, представляю, каково ему будет завтра.

– Кто была та девушка, Том? – спрашиваю я.

Он прекрасно знает, о чем я. И даже не пытается увиливать. Лишь устало качает головой:

– Какая разница.

Огромная!

– Это Лара? – Мы говорим вполголоса. Полумрак обволакивает нас, обнимает, утешает. Он как одеяло, под которым можно произнести то, что язык никогда не повернется сказать при дневном свете.

– Что? Нет, не Лара. – Я знаю, что он смотрит на меня. Я чувствую на себе его взгляд, хотя могу смутно различить лишь белки его глаз. Мне кажется, что он стоит, наклонив голову. Но возможно, я лишь проецирую его привычки на этот холст темноты. – С чего ты это взяла? Тогда, во Франции, это было несерьезно. И ничего не значило для нас обоих.

Значит, не Лара. Не только не Лара, но, похоже, никогда не Лара. Я откладываю этот факт в ментальную папочку для будущего анализа.

– Так все-таки, кто это? – упрямо спрашиваю я. Не отступлюсь, пока не узнаю правды.

Том отвечает не сразу. Замер неподвижно, отчего кажется, будто он стоя спит.

– Сама знаешь, – произносит он в конце концов едва различимым шепотом.

Да. Теперь знаю. Есть в этом некая неизбежность, постоянство, даже если раньше я этого не знала. Я чувствую в горле комок.

– Теперь знаю, – шепчу я. – Но раньше не знала.

Внутри меня копится то, чего мне всегда жутко хотелось, то, на что я надеялась и в чем боялась признаться самой себе. Они рвутся наружу, их давление нарастает – того гляди, я вот-вот взорвусь.

Том протягивает руку. Я чувствую на щеке легкое прикосновение его пальцев. Ловлю себя на том, что мне страшно сделать даже вдох.

– Извини, я был последним дерьмом. Просто той ночью был момент, когда я подумал, что наконец получил все, о чем всегда мечтал. А потом… о себе напомнила реальность. – Он опускает руку и отворачивается. Зато у меня в животе затягивается тугой узел. Я знаю без тени сомнения, что мне придется снова захлопнуться словно ракушке, подавить в себе все, что в эти мгновения рвется наружу. – И я был страшно зол – главным образом на самого себя – за то, что допустил это, поставил себя в такое положение. Ведь я знал, как нужно поступить. Можешь говорить все, что угодно, можешь притворяться, сколько тебе захочется, но я вижу это в тебе, вижу сегодня и видел всегда. Для тебя существовал только Себ. Ты никогда даже не замечала меня. И я всегда буду это помнить.

Он все понял превратно – точно так же, как и я тоже многое понимала превратно.

– Неправда, – протестую я и даже повышаю голос: – Это несправедливо, это нечестно…

Но Том этого даже не замечает и продолжает говорить – вкрадчиво, проникновенно:

– Когда все это закончится, когда Модан все закончит, я намерен вернуться в Бостон…

В ванной комнате раздается грохот. Похоже, что Себ там что-то обрушил. Судя по металлическим реверберациям – радиатор.

– Черт… Извини, Кейт, тебе лучше уйти, – бросает Том через плечо и, шагнув к двери ванной, распахивает ее. В желтом свете, который моментально выскакивает оттуда, мне на миг видно его лицо. Оно хмурое, у рта залегли суровые складки. – Черт! – повторяет он, после чего исчезает внутри и резко захлопывает за собой дверь. Я остаюсь в коридоре одна.

Пару мгновений стою, не зная, что мне делать. Я готова помочь разрулить катастрофу, которая сейчас происходит, но затем понимаю: дело не в этом. Том не хочет видеть меня здесь, и это вежливый способ избавиться от моего присутствия. Я пару мгновений колеблюсь, затем делаю судорожный вдох, беру с пола сумочку и тихо выхожу из квартиры.

В такси по дороге домой я пытаюсь воспроизвести в памяти ту ночь, когда мы штурмом брали Линакр. Ночь, когда я познакомилась с Себом, а также с Томом. Я думаю о том, как Том потащил с собой Себа, лелея свои тайные планы познакомиться с девушкой – как выяснилось, со мной. Интересно, а где он мог видеть меня раньше? Думаю, этого мне никогда не узнать. Меня неотвязно преследует мысль, насколько бы все было иначе, если б я, спрыгнув со стены, снова повернулась к юноше с таким замечательным выдающимся носом. Впрочем, я тотчас гоню ее от себя, чтобы не разреветься. Затем, непонятно откуда, в моей голове всплывают слова Тома, сказанные им когда-то давно. Себ любит одерживать победы. Я соотношу их с хитрым выражением на лице Себа. Да, кто была та девушка? Ты так ни разу мне и не сказал. Меня тотчас охватывает такая дикая ярость, что я готова зайтись в крике.

Я понимаю: моя жизнь летит вверх тормашками. Как жаль, что отца больше нет в живых… Увы, его нет, зато вот она я, еду в такси по пустынным лондонским улицам. И я возвращаюсь домой в пустую квартиру – действительно пустую, потому что Северин нигде не видно, – и, не раздеваясь, заползаю в постель, чтобы забыться во сне.

Когда я росла, моя мать обычно говорила, что утро вечера мудренее. Но я всегда была папиной дочкой, ему же был чужд этот слепой оптимизм. Утром я по-прежнему нахожусь под подозрением в убийстве, и моя личная жизнь представляет собой все тот же бардак. И самое главное, я так и не выяснила, что же такого видел Том.

На работе обстановка не лучше. Потенциальный клиент – крупная фирма, которая хотела бы численно увеличить свой персонал, причем в данном случае нашими соперниками выступают два других рекрутинговых агентства, – интересуется у меня, «все ли в порядке в личной жизни ведущих сотрудников фирмы “Ченнинг и Ко” и не было ли чего-то такого, что способно ударить по их репутации», если они подпишут с нами контракт. Все понятно: слухи не ограничиваются лишь Марком Джефферсом.

– А! – Я изображаю понимающий смех. – Вы имеете в виду этот совершенно смехотворный слух, что меня вот-вот отправят за решетку по обвинению в убийстве?

– Видите ли… – мнется мой собеседник.

– Скажу честно, все это весьма печально. Когда я десять лет назад с друзьями проводила отпуск во Франции, пропала девушка с соседней фермы. Ее тело было недавно найдено. Разумеется, полиция разговаривает со всеми, кто там тогда был, и, разумеется, мы готовы оказать следствию всяческое содействие. – Я выдерживаю паузу и многозначительно добавляю: – Уверена, на моем месте вы поступили бы точно так же.

– Да-да, разумеется. Но мы должны проявлять осмотрительность. Как фирма, мы гордимся нашей безупречной репутацией…

Ну как тут не распсиховаться? Что бы я уже ни сказала, что еще ни скажу, этот клиент для нас потерян. В любом случае гонка была напряженной, и правы или нет, но они имеют полное право поставить на другую лошадку. Разумеется, мне клиенты этого не скажут. Но мне интересно, какой предлог они придумают. Готова поспорить, что-то вроде «ваша фирма существует относительно недавно и еще не имеет соответствующей репутации».

Не успеваю я положить трубку, как входит Пол – естественно, с хмурым лицом.

– Я знаю, – говорю я, упреждая любые реплики с его стороны, и, обойдя стол, сажусь на него. – Я только что прослушала лекцию на тему важности репутации от Штрихмана.

Его губы плотно сжаты; сегодня они бледнее даже его бровей.

– Что ты им сказала?

– Правду. Но они все равно для нас потеряны.

– Они это сказали?

Я качаю головой:

– Нет, но наверняка скажут.

Пол вытягивает стул и уныло шлепается на него.

– Увы, Кейт, слухи не стихают.

– Стихнут – не сегодня, так завтра, – говорю я, слыша сомнение в собственном голосе.

– Неужели нельзя никого арестовать?

– Я не против, лишь бы не меня.

Пол соскакивает со стула как ужаленный.

– Что за фигня, Кейт! Ты говоришь…

– Это шутка, Пол. Я всего лишь пошутила.

– О таких вещах не шутят, – натянуто говорит он, но, по крайней мере, снова опускается на стул. – Это серьезно, Кейт.

– Сама знаю. Мы только что потеряли Штрихмана. Хотя, возможно, контракт с ними не светил нам с самого начала.

– И что ты теперь намерена делать?

Это «ты» в его вопросе звучит словно колокол, громко и звонко отдаваясь в моей голове. Пол отстраняется, готовясь к худшему.

– Мы будем и дальше делать свою работу, и делать ее хорошо, – отвечаю я, стараясь не акцентировать местоимение множественного числа.

– Разумеется, – вяло соглашается он, затем, положив локти на колени, подается вперед и тупо смотрит в пол.

– Пол! – резко говорю я и выпрямляюсь. Он не реагирует. – Пол! – Мой второй окрик приводит его в чувство. – Не делай из мухи слона. До краха нам еще далеко. Я наняла тебя потому, что ты не любитель сидеть сложа руки. Вот и не сиди. Суетись. Иначе от тебя никакой пользы.

Вместо ответа он молча смотрит на меня. Я не намерена первой разрывать зрительный контакт. К тому же я в более выгодном положении, потому что стою, а он сидит. Мне невольно приходят на ум правила поведения волчьей стаи, схватки за право быть вожаком. В его светлых глазах вспыхивает огонек.

– Промывка мозгов окончена? – сухо интересуется он. – Или ты намерена еще разок пнуть меня под зад?

Я кривлю губы:

– На сегодня хватит. – Но тут меня посещает одна мысль: – Кстати, дай мне файл Марка Джефферса, хорошо?

– Я пока не загрузил его полностью в Сеть. У тебя по-явились какие-то идеи?

– Это мы посмотрим, – уклончиво отвечаю я.

– Она понадобится мне к концу дня. Или тебе срочно?

– Нет, не срочно, – бодро отвечаю я и, обойдя стол, собираюсь вновь занять свое рабочее место. Но там уже расположилась Северин. Однако я в любом случае должна сесть на свой стул. То есть я знаю, что должна, но вместо этого говорю Полу: – Хочу выскочить за кофе. Тебе тоже принести?

– Нет, спасибо, – отвечает он, не поднимая глаз от компьютера. – Я пытаюсь не злоупотреблять. Хотя при такой работе это все равно что пытаться сдержать натиск лавины.

Это верно. У нас встреча за встречей, и мы делаем то, что делают наши кандидаты или клиенты. Если они пьют – мы тоже пьем. Если они едят – мы тоже едим. Мы – индустрия сервиса. Наш сервис – поставлять уверенность. Посредством горячительных напитков и пищи каждая такая встреча как будто нашептывает: «Мы такие же, как вы. Нам понятны ваши проблемы, ваши потребности, мы чувствуем вашу боль и способны ее снять». Но как клиенты могут быть уверены, что я способна решить их проблемы, если не могу решить свои собственные?

Не успела я перейти дорогу, как звонит мой телефон. Лара.

– Привет!

– Мы могли бы встретиться за чашечкой кофе? Прямо сейчас? – В ее вопросе слышится слепая паника, которая грозит всколыхнуть неприятный осадок, уже давно лежащий тяжелым грузом где-то в глубинах моего желудка. Ларе не свойственна игра на публику. Не подвержена она и безу-держным полетам фантазии. Такие вещи отнимают слишком много энергии; она же, по ее собственному признанию, слишком ленива для этого.

– Что случилось?

– У меня только что был ланч с Аленом. Расскажу при личной встрече. Ты свободна?

Я смотрю на часы и мысленно просматриваю свой график на вторую половину дня.

– Да, сейчас вызову такси – и к тебе. Где обычно, через десять минут?

– Да. – Ответ слишком краток, что совершенно не в ее духе. А еще в нем рвется наружу ее родной акцент. Я тотчас ищу глазами такси.

Не успела я расположиться на кожаном сиденье, как дурное предчувствие становится осязаемым, принимая вид извивающихся змей, которым становится тесно в моем желудке. Покачиваясь, они тянутся вверх, обвивая мои легкие, проникают мне в горло, грозя задушить меня, лишить возможности произнести хотя бы слово. Дверь такси захлопывается, лязгают автоматические замки, машина рывком берет с места. Я испуганно дергаюсь, сердце бешено колотится в груди, адреналин изнутри покалывает кожу. Кстати, Северин сидит со мной рядом и смотрит на меня в своей обычной равнодушной манере. Я пытаюсь убедить себя в том, что ее присутствие – это знак солидарности. Я никогда не узнаю, так ли это, но, по крайней мере, ее близость дарит мне некую толику успокоения.

Водитель отказывается пересекать транспортный поток, поэтому я выпрыгиваю из такси на противоположной от кафе стороне и тотчас замечаю Лару. Она уже сидит за столиком у окна, а перед ней стоят две высокие кружки. Даже через стекло с названием заведения мне видно, что она чем-то расстроена, однако, заметив, что я перехожу дорогу, вымучивает нечто похожее на улыбку и машет мне рукой. Когда я вхожу, Лара встает, чтобы обнять меня, и я чувствую в ее теле скованность.

– В чем дело? – спрашиваю я, как только мы обе садимся. Она в новом платье, которого я еще на ней не видела, – облегающее, с рисунком, напоминающим метель в темноте. Я подозреваю, что этот ланч был обговорен с Моданом заранее и Лара специально нарядилась для него. В любом случае она, как всегда, хороша, хотя и кажется чуть старше. Нет, не лицо, оно то же самое, а нечто неуловимое – осанка, манеры, некое внутреннее «я».

– У меня был ланч с Аленом. Он хотел извиниться. Был обижен и потому наговорил резкостей. Он по-прежнему хочет… ну, ты понимаешь. – Наверное, да, я понимаю, или мне кажется, что я понимаю, исходя из того, что мне известно. И если мне что-то известно про Алена Модана, так это то, что он не собирается отпускать от себя Лару. – Но я говорю ему, что не раньше, чем завершится… это расследование. Вот и сегодня я сказала ему то же самое, на что он ответил, что ждать осталось недолго, так как все скоро закончится. Правда, при этом он был каким-то хмурым. Я спросила его, означает ли это, что он бросает расследование, но Алекс покачал головой и спросил, есть ли у тебя адвокат.

– Что? – Кафе, в котором мы сидим, как будто исчезает, и передо мной остается только прекрасное, искаженное тревогой лицо Лары.

Она кивает:

– Да. Он так и спросил, есть ли у тебя адвокат. Я ответила, что не знаю – не хотела ничего выдавать, – и тогда он сказал, что тебе непременно нужно найти себе адвоката.

– Господи! – Я смотрю на нее и не верю собственным ушам. Неужели это происходит со мной? – Но ведь…

– Погоди, я еще не закончила. На столе перед ним лежала папка, ну, такая желтая, картонная. На ней было ее имя – и твое. Я смогла рассмотреть. Ален постучал по ней пальцами, затем сказал, что ему нужно в уборную. Он ушел, а папка осталась. – Лара разводит руками: – Он как будто приглашал меня взглянуть, что там внутри.

– И ты взглянула? – Ну, пожалуйста, скажи, что да.

Лара снова кивает – да! Она делает это быстро-быстро. На лице ее написан стыд.

– Я знаю, что это некрасиво. Но у меня было такое чувство, что он оставил ее на столе нарочно. Я лишь быстро заглянула в нее. – Я киваю, мол, давай, говори дальше. – Там сверху лежал отчет. У меня не было времени прочесть его полностью, я только пробежала глазами. Но суть его в том… Кейт, это просто ужас какой-то… но он считает, что ее убила ты! – выпаливает она на одном дыхании, не в силах держать все это в себе. Ее акцент делается еще заметнее. – Мотив, возможность и все такое прочее. Он считает, что Себ вырубился в сарае вместе с Северин. Ты застукала их там и пришла в ярость. И двинула ее чем-то. Там якобы нашли старые садовые грабли со следами ее крови. Я впервые об этом узнала. А ты? Похоже, садовые грабли никто не моет. Как бы то ни было, теперь они проверяют их на следы других ДНК и отпечатки пальцев. В общем, ты огрела ее граблями, после чего бросила тело в колодец, поскольку знала, что его засыплют песком…

Она резко умолкает, и мы смотрим друг на друга. У меня отшибло способность соображать. Да что там! Я едва дышу. Садовые грабли. Постепенно кафе возвращается – мне слышны голоса посетителей, урчание кофейного автомата, хлопки входной двери. Садовые грабли, на которых спустя десять лет сохранилась кровь. Меня мутит, меня прошибает холодный пот. Рука, которая тянется за моей чашкой кофе, дрожит. А вот голова, похоже, возобновила работу.

– Ты считаешь, что он хотел, чтобы ты взглянула?

– Да, он постучал по ней пальцами. – Лара снова разводит руки; ее глаза словно молят меня о прощении. – Он постучал по ней пальцами, – повторяет она.

– Не бери в голову. Да, он оставил ее нарочно, чтобы ты посмотрела, – решительно говорю я. – Мы ведь с тобой говорим о Модане. Вряд ли он стал бы «случайно», – пальцами изображаю кавычки, – оставлять важные документы с той, что так или иначе причастна к этому расследованию. – Что влечет за собой новый вопрос – с какой целью он это сделал. Стоит мне занять голову работой, как мне тотчас делается легче. Только не думай о том, что тебя арестуют. Только не думай о том, что тебя арестуют.

– Он использует меня, – с внезапной яростью заявляет Лара. Накал эмоций столь велик, что ее бьет дрожь. – Он не имеет права это делать. Не имеет права ставить меня в такое положение.

– Знаю. Но вряд ли он поступил бы так, будь у него выбор. – Увы, многое зависит от того, так это или не так. Если Лара ему действительно небезразлична, он пошел бы на этот риск лишь затем, чтобы попытаться спасти ее подругу. Вывод: похоже, я действительно вляпалась в большие неприятности. Но если Лара – это лишь ничего не значащая интрижка, в таком случае он вполне может задействовать ее для того, чтобы выудить нужную ему информацию.

То есть я ставлю под сомнение то, что еще несколько мгновений назад казалось мне неопровержимой истиной. Разве не думала я всего пару секунд назад, что Модан никогда не откажется от Лары? Любит – не любит, любит – не любит… Я вновь исподтишка разглядываю сидящую напротив меня женщину, словно контуры носа, очертания губ, округлость щеки способны поведать мне правду о чувствах Модана. Садовые грабли. Интересно, как можно кого-то случайно убить садовыми граблями? Только не думай о том, что тебя арестуют.

– Либо он считает, что мне известно нечто большее, чем я сказала ему… – говорю я вслух. Но что, если то была вовсе не случайность? Я представляю, как воздух прорезает длинная деревянная рукоятка, чтобы опуститься прямо на висок Северин. Садовые грабли.

– Либо так, либо этак? – Лара задумчиво морщит нос.

– Ладно, проехали, – быстро говорю я.

Ларе явно даже не приходит в голову, что ею могут пользоваться отнюдь не в благих целях. Она ничуть не сомневается в чувствах к ней Модана. Это что-то значит? Интересно, а как к этому отнесется Том? Потому что я непременно ему расскажу. Пусть в его планы и не входит завязывать со мной отношения, но, по крайней мере, я могу доверять тому, кто когда-то меня любил. Он наверняка займет мою сторону. Поверит ли Том в чувства Модана к Ларе? До меня внезапно доходит: я ошибалась в том, что касается Лары. Ошибалась долгие годы.

– Лара, когда…

Внезапно что-то с громким стуком ударяется в окно рядом с нами. Мы обе вскакиваем. Стол качается. Кофе выплескивается из кружек. Я вновь ощущаю знакомое покалывание адреналина.

– О господи, что это было? – испуганно спрашивает Лара. Ее лицо бледно как полотно.

На оконном стекле ни трещинки. Я встаю и, прижавшись к нему лбом и вытянув шею, пытаюсь посмотреть на тротуар, хотя мне и мешает нарисованная на окне вывеска.

– Птица, – отвечаю я. – Голубь. – На тротуаре неподвижно лежит грязная серая тушка. – Врезался.

– О господи! – вновь шепчет Лара.

Я выпрямляю спину и обвожу глазами кофейню. Бариста продолжает обслуживать посетителей, разговоры за столиками, где сидят преимущественно парочки, идут своим чередом, одиночки пялятся в свои мобильники. Похоже, никто ничего не заметил. Я выглядываю в окно. Прохожие как ни в чем не бывало спешат мимо. В их толпе я замечаю Северин в черной тунике, из правого виска сочится кровь. Впрочем, это никак не мешает ей сохранять равновесие и даже самообладание.

– Какое-то наваждение. – Я беру салфетки и начинаю промакивать расплескавшийся кофе. – Наверное, в окне было какое-то отражение, и он подумал, будто летит к небу.

– Такое бывало у нас в Швеции, когда я училась в школе.

Я снова сажусь за стол и пью остывший кофе.

– Лара, а почему у вас с Томом потом ничего не было?

Она растерянно поднимает глаза от чашки:

– Ты имеешь в виду, после Франции?

– Да. – Внезапно мне становится жутко неловко. Как лучше, смотреть ей в глаза или нет? Заметно ли по мне, насколько для меня важен ответ на этот вопрос? – Мне всегда казалось, что он был только «за». А вот ты почему-то – нет.

– А! – Лара слегка краснеет. Это еще сильнее подчеркивает, какая она сегодня бледная. – Вообще-то скорее все было с точностью до наоборот: я была бы только «за» – в смысле, тогда, не сейчас. Но ему этого точно не хотелось.

– Понятно, – задумываюсь я. – Тогда почему я всегда считала наоборот?

– Не знаю. – Но Лара слишком честна, чтобы поставить на этом точку. – Возможно… ты так подумала из-за меня. Если честно, я чувствовала себя отвергнутой. Но после Франции мы с тобой виделись редко. Вы тогда расстались с Себом, затем у тебя умер отец, и ты какое-то время оставалась дома с матерью, а когда вернулась, то тебе было не до нас. Наверное, поэтому ты так и подумала; я же не стала тебя разубеждать, из гордости, как мне кажется. – Я вижу, что она стыдится говорить об этом, и представляю Лару, какой она была десять лет назад. Тогда ей и в голову не могло прий-ти, что кто-то откажется лечь с ней в постель. – Надеюсь, это никак не отразилось на ваших отношениях с Томом? – спрашивает она с искренней озабоченностью.

– Между нами нет и не было никаких отношений. – Точно так же, как их никогда не было между ним и Ларой. Я ошибалась все эти годы. Как, впрочем, ошибалась почти во всем. Интересно, ошибаюсь ли я по поводу чувств Модана к Ларе? Что, если меня разыгрывают? – Ты бы возражала, если б они были?

– Нет, – без особой уверенности отвечает она, будто проверяет на истинность собственный ответ. – Это немного странно, но… – С грустной улыбкой пожимает плечами: – Даже если б и возражала, разве я имею на это право?

Интересный ответ. По крайней мере, честный. Я вздыхаю.

– В любом случае какая разница, если мне, похоже, светит тюрьма. – Французская, если быть до конца точной. Я абстрактно размышляю о том, лучше это или хуже тюрьмы британской. Но тут до меня доходит, что вообще-то теперь это вовсе не абстрактные размышления.

– Кейт, это не смешно, – строго говорит Лара.

– А разве я смеюсь? – Внезапно меня вновь прошибает холодный пот. Нет, мне однозначно не до смеха. Прекрати, до тюрьмы еще как до небес, одергиваю я себя. Только не думай ни о каком аресте.

Я наклоняюсь к окну и вновь смотрю сквозь стекло на тротуар. Серой тушки больше не видно.

– Тебе нужно поговорить с Аленом. Ты должна пойти на сотрудничество, рассказать ему…

– Что? Что мне ему рассказать? Я не знаю ничего такого.

– Неправда. Знаешь. Ты можешь рассказать ему про Каро. Про наркотики.

Я поднимаю глаза. Лара как ни в чем не бывало смотрит на меня. Я гляжу на нее через стол, через разделяющий нас коридор воздуха, и мне кажется, что на самом деле мой взгляд устремлен в туннель, ведущий сквозь годы туда, где все это началось, – во Францию, к Северин. Какой же долгий путь проделали мы, прежде чем достигли этого момента – момента, когда вы готовы толкнуть под автобус свою подругу… Правда, Каро мне не подруга, но это уже второстепенные детали. Я судорожно подыскиваю нужный ответ и не нахожу.

– И что ты намерена делать? – спрашивает Лара.

Садовые грабли.

– Позвонить своему адвокату.