Глава 13

Мне не терпелось прочесть сочинения. Уже через пять минут после приезда домой я выложила работы на кухонный стол и прижала стопку гномом. Открыла окно над раковиной – пусть воздух циркулирует, пусть изгоняет из дома пустой, нежилой дух, – и страницы зашелестели на ветру.

Листок Тео шел первым. Он опоздал и положил свое сочинение поверх стопки, хотя и не потрудился его подписать.

Я едва не выплюнула то, что пила. Петиция выглядела смехотворно. Звучала убедительно. И была правдой. Вот только правда эта в устах Тео Бертона теряла свою остроту. Интересно, он трепал мне нервы лишь от скуки или причина крылась глубже?

Остальные сочинения напоминали инструкции из разряда «как функционировать в состоянии ужаса». Предлагали одни и те же меры безопасности: по два наблюдателя-старшеклассника в каждый туалет; разрешение не отключать мобильные телефоны; ученики должны ходить в туалет и на школьную стоянку парами, как в детском саду. Камеры в классах. В коридорах. В туалетах.

Школьники употребляли выражения «подотчетность», «право на личную жизнь» и «дистанционное обучение». В словах детей я слышала мысли родителей. Никаких загадочных записок. Никаких сплетен и слухов, ничего, что можно было бы привязать к «ЭТО СДЕЛАЛ НЕ КОББ».

Я ошибалась. В сочинениях не оказалось посланий для меня. Дети просто выполняли задание. Я слишком многого ждала. Надеялась, что где-то в этом море лиц прячется человек, похожий на меня, – человек, который знает, где искать правду, и хочет довериться подходящему собеседнику.

Записку про Кобба, наверное, подсунул Тео: решил пошутить, пощекотать мне нервы. Ту же цель он преследовал и в нынешнем задании – задании, где я предоставила ученикам полную свободу и разрешила остаться анонимными.

Услышав предостережение Митча, я поняла, что история с Коббом обернется против меня, – если состояние Бетани Джарвиц не изменится. Я больше ничего о ней не слышала – ни от полицейских, ни от учеников, ни от коллег. Она словно уже стала призраком. Который если и очнется, то вряд ли что-нибудь вспомнит.

Я хотела одного – чтобы это закончилось. А единственный человек, которому я могла спокойно излить душу, пропал.

Пространство, занимаемое Эмми, притягивало меня все настойчивей, требовало внимания. Я завела привычку спать в кровати Эмми. Примерять ее одежду и смотреться в зеркало, чтобы помнить. Я играла с часами Джона Хикельмана: то надевала их на запястье, то снимала. Сидела на земле, скрестив ноги, пялилась в лес. Гадала, на что же тогда смотрела Эмми.

Ш-ш, сказала она.

Будто я могла спугнуть что-то. Или наоборот, что-то спугнуло саму Эмми?

Взбалмошной Эмми бывала, пугливой – никогда. Она умела отбрить любого. Восемь лет назад наше окружение постоянно менялось; в то лето лишь мы с ней оставались величиной постоянной. По будням я ходила на стажировку, а Эмми спала дома; к моему возвращению она была уже одета и отправлялась развлекаться в бар на другом конце города. По выходным Эмми работала целыми днями. Однако вечера пятницы и субботы принадлежали нам. В такие вечера она махала мне из глубины жаркого, потного бара, звала к себе; отпихивала кого-то, освобождая место; обнимала меня за плечи, и я чувствовала себя как дома. «Давай потанцуем», – предлагала Эмми, и я цеплялась пальцем за ее пояс, чтобы не потеряться в толпе.

В конце концов, в разгар шуток и смеха, в разгар выпивки с новообретенными друзьями и с какими-то вечно улыбающимися людьми, Эмми шептала мне на ухо: «Скука смертная, пошли отсюда» – и мы, голова кругом, вываливались в ночь, пьянящую, наэлектризованную и нашу.

Остальных Эмми держала на расстоянии. Даже парней, которых время от времени приводила домой.

Правда, я разгадала ее важную тайну – причину, по которой Эмми пригласила меня к себе: она ненавидела одиночество. Потому и дала мне приют восемь лет назад, несмотря на мое безденежье. Потому и заводила случайные знакомства по будням, когда ходила гулять без меня. Потому любила голоса за окнами, не стихавшие по ночам.

Потому выглядела такой испуганной в баре, где я нашла ее снова. Мое присутствие должно было ей помочь. Исцелить, вернуть назад.

Теперь же меня не покидало ощущение, будто я каким-то образом оставила Эмми одну. Потому что не заметила ее исчезновения.

Я уснула в кровати Эмми. Рано утром, только я отключила будильник, как зазвонил мобильный.

– Разбудил? – Мужской голос, тягучий со сна. – Это Кайл Донован.

– Нет, я уже встала, – ответила я, хотя голос тоже меня выдавал.

– Можно заглянуть к вам сегодня? Когда вернетесь домой. Я бы хотел обсудить некоторые звонки из распечатки.

– Конечно. Есть новости из Корпуса мира?

Заминка.

– Нет, пока нет. – Вновь заминка. – В пять часов подойдет?

– Да, подойдет. Я буду дома.

Он хочет что-то показать и отследить мою реакцию. А я хочу понять, что вообще происходит. Если, как сказал Митч, Дейвису Коббу и правда разрешат вернуться в школу. Если все верят в его невиновность. Если это правда, то при чем тут, черт возьми, Бетани Джарвиц?

Вчера у меня в классе не убирали. Уборщик приходил через день – чередовал коридоры. Мусорная корзина была в том же виде, что и накануне, и я кончиками пальцев выудила скомканный лист, который выбросил Тео. Развернула, выровняла на столе. Передо мной лежал пейзажный набросок, выполненный карандашом. Ребром ладони я вновь разгладила смятую бумагу, и пальцы у меня задрожали.

Высокий бурьян. Озеро внизу. Нарисовано с того самого места, где тогда, утром, стояла я, откуда видела кровь.

Я сделала глубокий вдох, присмотрелась внимательней. Обычный измятый листок, на нем – рисунок озера.

Ничего особенного. Или очень важная информация.

Записка, автором которой я считала Тео: «Это сделал не Кобб». Потому что это сделал Тео? Он в тот день опоздал. Покидая озеро, я ощущала сзади чье-то присутствие… Неужели Тео Бертон?

Я спрятала листок в папку в нижнем ящике стола – завела досье. Затем сделала именно то, в чем Тео Бертон меня обвинил: изучила информацию о нем в списке учащихся. Нашла дату рождения, имена родителей, номер мобильного, адрес. Выписала все на бумагу и прикрепила ее к рисунку.

Совершила ответный ход в игре – скомкала первый попавшийся листок, швырнула в мусорную корзину. Теперь Тео не узнает, что я в курсе. Не заметит пропажи рисунка.

По дороге домой я заскочила в больницу. Впрочем, слово «заскочила» может навести на мысль, будто мне было по пути; нет, не было. Больница находилась в добрых тридцати минутах езды от трассы.

Я спросила про Бетани и отправилась по указателям в реанимационное отделение. Там следовало обратиться к сотруднику за стойкой для посетителей, но он куда-то отошел, поэтому сначала я отыскала палату Бетани. Заглянула в маленькое квадратное окошко, увидела распростертое тело на узкой кровати: изо рта змеится трубка, голова забинтована, нижнюю половину туловища скрывает занавеска.

Я представила описание в статье:

Я услышала приближающиеся шаги и одернула разыгравшееся воображение.

– Кого-то ищете? – Женщина в медицинском костюме заглянула в окошко палаты. – Посещения начнутся только через час. Хотите подождать? – и указала в сторону вестибюля, откуда я пришла.

– Нет, спасибо. Сегодня я не могу.

Медсестра внимательно на меня посмотрела.

– Вы родственница?

– Нет. Просто живу рядом. Я надеялась, ей стало лучше.

Медсестра положила ладонь мне на руку, не стала говорить то, что я и так уже поняла – лучше не стало.

– Вы приходите. Посетители помогают. Пациенту они на пользу.

Я вспомнила слова Кайла – Бетани Джарвиц жила одна, без семьи, приезжая.

Кто она, эта женщина, которую, похоже, никто не знает? Где ее друзья и коллеги? Где родственники из других городов?

– Приду, – кивнула я.

Еще раз заглянула в окошко. Обширная гематома, сказал Кайл. Я представила картину: высокая трава, мошкара в лунном свете. Картину, нарисованную Тео. Глухая ночь, одиноко бредущая женщина. Разъяренный мужской голос. Страшный удар в висок – и она падает, окровавленная, остается лежать, остается умирать. Я могла представить такую картину на любой улице, в любую ночь, в любом городе.

Почему никто не дал Бетани совета: «Ходи по дорогам, где люди и свет; вызывай такси или звони друзьям; кричи, кричи громко, пока кто-нибудь не услышит»?

Я смотрела на торчащую изо рта трубку, на неподвижное тело – и понимала: если Бетани не очнется, если не заговорит, ничего не произойдет. Ареста не будет. Сомнений нет. История уже принимает соответствующий оборот. Бетани забывают. Да ее, собственно, никто тут толком и не знал.

В вестибюле я заметила знакомую женщину, но вспомнила ее не сразу. Немолодая, черные волосы с проседью, узкое лицо.

Женщина, которую я в то утро встретила у озера. Это она обнаружила Бетани. Сейчас незнакомка сидела, положив руки на колени и опустив глаза, словно молилась.

– Здравствуйте. – Я опустилась в мягкое удобное кресло рядом. – Вы пришли к Бетани?

Она посмотрела на меня зелеными глазами, кивнула один раз.

– Вы родственница? – спросила.

– Нет, я с ней не знакома. Просто подумала, что Бетани не помешает компания. Только промахнулась со временем посещения.

– Марта, – представилась женщина, не сводя с меня пристального взгляда.

Я догадывалась, чту именно она видит: то же сходство, которое заметила полиция. Тот же цвет глаз, волос, овал лица, те же скулы. Детали, связывающие меня с Бетани и через нее – с Дейвисом Коббом.

– Лия. – Я пожала холодную руку Марты.

– Я тоже почти не знала бедняжку. Но я увидела ее… – Она уставилась под ноги. – Да и никто больше не приходит. Я чувствую какую-то ответственность за эту девочку.

– Вы жили рядом?

Марта чуть склонила голову – кивнула? Произнесла:

– Я слышала, она приехала сюда на работу в центре обработки данных. Молодой специалист. Поселилась в жилом комплексе по соседству с той автобусной остановкой.

– «Хилл-Крест»?

Я знала этот комплекс, чье название означало «вершина холма». Он выглядел каким-то неуместным – построенный на вырубленном участке леса, с уродливой вывеской у обочины, ни холмов, ни вершин поблизости. Там обитали те самые чужаки, на которых жаловались местные. Своего рода пропуск, выданный этим чужакам – владельцам солидных домов на новом земельном участке.

– По-моему, да. Бетани говорила о жилом комплексе, а я других по соседству не знаю.

– Далековато от места, где ее нашли, – заметила я.

Комплекс находился по другую сторону главной дороги, на приличном расстоянии от озера, на улице, ведущей не к воде, а к шоссе.

– Для прогулки не так уж и далеко, – возразила Марта. – Я видела там Бетани и раньше, она кормила уток. Так мы и познакомились. По той дороге как раз можно выйти к домам на другой стороне озера.

– Почему никто не подвез Бетани обратно? Темень ведь стояла непроглядная.

– Почему одни бродят украдкой по ночам? А другие переезжают в эти новостройки? – Марта покачала головой.

Город был полон людей, мечтавших начать жизнь сначала. Я, Эмми, Бетани Джарвиц. Сколько еще народу отчаянно бежало сюда от чего-то? Сколько народу надеялось, что деревья спрячут их под своими кронами, а горы отгородят от внешнего мира?

– Мне пора, – сказала я. – Можно я оставлю вам свой номер? Пожалуйста, сообщите, если она очнется. Если что-то изменится. Прошу вас.

Марта взяла у меня листок бумаги.

– Конечно. В городе стало очень много приезжих. Сплошные незнакомцы. Раньше такого не было.

Кого она имела в виду – Бетани или меня? Возможно, Марта, как и мои ученики, тоже считала, что преступник – приезжий, а вовсе не Дейвис Кобб?

– Ну, я рада, что мы с вами теперь знакомы, – проговорила я.

Марта улыбнулась. Зубы у нее были неровными, кожа на скулах – тонкой, как бумага, однако у меня мелькнула мысль: хорошо иметь в союзниках такую вот Марту, которая сидит здесь, охраняет. Она не допустит, чтобы с одинокой девушкой в больничной палате произошло что-нибудь еще.