33

Он сидел на собственных ладонях – не знал, куда деть руки. Огляделся. Уинтер уставился на него, как богомол в очках, и Шеппард старался не смотреть ему в глаза. Оставалось двадцать минут сеанса, а эта встреча как раз приходилась на столь милое сердцу время выпивки. Он уже был во власти зависимости – день без выпивки казался днем упущенных возможностей, хотя, если очень надо было, мог и воздержаться.

Уинтер прокашлялся. Шеппард пытался сосредоточиться на предметах, лежащих у Уинтера на столе. За двадцать лет, что он приходил в эту комнату, вряд ли что-нибудь сдвинулось с места даже на миллиметр, вплоть до пачки бумаг и ручки, аккуратно размещенной посередине.

Уинтер прокашлялся еще раз. Шеппард наконец сдался и посмотрел на сидящего в красном кресле старика – он всегда в нем сидел во время сеансов.

– Прошло уже двадцать пять минут, Морган, и что-то я не вижу, чтобы вы открылись, как это обычно бывало.

Не вопрос, а утверждение. Мысль, высказанная вслух. И отвечать нечего – разве что окрыситься на «Моргана», ведь сколько раз он по-доброму просил Уинтера не называть его так. Все звали его Шеппардом, и он настолько к этому привык, что, услышав имя, не сразу понимал, что обращаются к нему.

– Как работа? – спросил Уинтер.

– Прекрасно, – ответил Шеппард.

В самом деле прекрасно. Шоу продлили еще на два сезона, а это значит, что оно будет идти как минимум года два – сто двадцать выпусков. Если бы жизнь измерялась в единицах удовлетворенности, он давно бы уже стал победителем.

– Когда у меня есть свободное время, я смотрю твои передачи. Вот вчера, например… кстати, довольно интересная.

– Да? Вам понравилась? – спросил Шеппард.

– В общем да… Ничего себе.

Лжет. Не надо диплома психоаналитика, чтобы это увидеть.

– И что же вам там понравилось? – спросил он, просто чтобы позабавиться.

Уинтер замялся, но всего на секунду – не хотелось отвечать искренне, – потом быстро взял себя в руки, поправил очки.

– Вы проделали большую работу.

– По двенадцать часов в день вкалываем. В «Утреннем кофе» для съемки каждого живого кадра я должен быть в студии утром как штык…

– Погодите, ведь ваше шоу называется «Сыщик-резидент», разве нет?

Шеппард вздохнул:

– Да, только он идет после «Утреннего кофе». А ведущие «Утреннего кофе» иногда перебрасывают работу мне, а сами делают «Сегодня у нас в студии» или еще что-нибудь.

– А почему вы должны сниматься вживую? Разве нельзя сделать запись?

– Да я со всем начальством переругался из-за этого. Все отвечают, мол, живьем получается естественней. Например, идет в «Утреннем кофе» новостной сюжет или вставочка про кошачьи носки, а я должен по этому поводу сказать что-нибудь.

«Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу».

Шеппард ненавидел «Утренний кофе». Ненавидел самодовольных ведущих. Ненавидел телемосты со своим участием. И что еще хуже, ему приходилось вставать на два часа раньше, чем он привык.

– Съемки самого шоу мы обычно начинаем в половине одиннадцатого. Работаем до восьми вечера, четыре дня в неделю и снимаем четыре, иногда пять выпусков в день.

Судя по выражению лица Уинтера, слова Шеппарда произвели впечатление, но, с другой стороны, это могло быть и уловкой. С годами Шеппард стал относиться осторожнее к старику. Уинтер прекрасно разбирался в нюансах человеческого поведения, изобразить на лице ту или иную эмоцию для него раз плюнуть.

– Это о-очень большая работа. Как вы только выдерживаете?

«Глотаю колеса без остановки и запиваю жидкостью, ненамного лучше разбавителя для красок».

– Общий позитивный настрой.

Уинтер рассмеялся, потом замолчал. Положил ручку на записную книжку, которую всегда держал на коленях, – верный знак, что сейчас заговорит о серьезном.

– Я не могу вас обманывать, Морган… я слегка озабочен вашим положением.

Шеппард подавил вздох.

– Отдавать всего себя работе – это, конечно, хорошо, но ведь между работой и отдыхом нужно соблюдать баланс. У вас такой вид, будто после нашего с вами последнего сеанса вы совсем не спали.

«Почему, спал – если пьяное забытье с кошмарами можно назвать сном».

Шеппард вспомнил разговор с Дугласом – как раз за пивом, – Дуглас сказал, что запойные пьяницы напрочь забывают, как выглядит по-настоящему нормальный сон. Теперь он сам может подтвердить это. Шеппард плыл по жизни, не приходя в сознание, от одной сцены к другой, потому что больше в жизни у него ничего и не было, – а тут хоть какое-то занятие.

– Я лишь хочу убедиться, что вы не причиняете себе вреда, взваливая на себя так много работы. Слышите, Морган, вам надо хоть изредка делал перерыв. Почему бы вам не выделить время лично для себя?

Теперь настала очередь Шеппарда смеяться.

– Да вы хоть понимаете, как устроено телевидение? А? Взять отгул или выходной, когда тебе захотелось, тут просто невозможно. Я – на переднем плане крупнейшего утреннего шоу страны. Я собственной задницей зарабатываю свои деньги. Если хотите знать, я повязан контрактом на два года. И не могу все бросить ради увеселительной прогулки.

Уинтер сдвинулся в кресле на дюйм вперед. Обычная его поза, когда он готовился к схватке.

– Никто и не говорит об увеселительных прогулках, Морган…

– Шеппард. Шеппард. Шеппард! Меня зовут Шеппард! – прокричал Шеппард и встал.

Прошел к двери. Все, хватит, конец. Протянул руку к дверной ручке.

– Давненько вы мне об этом не говорили, – сказал Уинтер в спину.

Шеппард заставил себя вцепиться в ручку двери, чтобы ноги поскорее вынесли его из этой комнаты, чтобы поскорее погрузиться в эйфорию «колес» и алкоголя и больше не возвращаться. Забыться и забыть обо всем.

Но, вопреки собственному желанию, он неожиданно для себя обернулся и посмотрел на Уинтера, все еще сидящего в кресле:

– Об этом?

– Вы прекрасно знаете, о чем я, – тихо сказал Уинтер.

Шеппард провел ладонью по липкому от пота лицу:

– Чего еще вы от меня хотите, старик? Хотите, чтобы я снова заплакал? Чтобы снова кричал? Чтобы я снова перечислял подробности ночного кошмара? Я вам не машина, которую постоянно надо чинить, и не головоломка, которую нужно разгадывать. Это случилось – с мистером Джефферисом случилось. И не все в мире обязательно должно иметь вселенское значение. Я совершил то, что совершил, потому что совершил, и все. И вся эта ваша психологическая галиматья гроша ломаного не стоит, потому что люди, их поведение непредсказуемы. Что сделано, то сделано, и я с этим смирился. Долбите вашу чушь в голову другому дураку, а я знаю, что в мире ничего не меняется. Я – личность, я сделал себя сам. Жизнь идет своим чередом, мир вертится. Как и всегда – так было, и так будет.

Непонятно почему, но на глаза навернулись слезы. Шеппард задохнулся, откашлялся.

– Я совершил то, что совершил, потому что совершил, и все, – повторил он.

Дослушав его, Уинтер встал.

– Вы раскрыли убийство. Вы поймали убийцу, – сказал он.

– Да, – ответил Шеппард. – Разве не удивительно? Но это не значит, что я хочу каждую неделю анализировать это с вами под микроскопом.

– А я все же думаю, что мы с вами не до конца разобрались…

Уинтер шагнул к нему. Шеппард отшатнулся.

– Знаете что? Встретимся через неделю – поговорим, – сказал Шеппард, повернулся и открыл дверь.

– Но у нас с вами еще десять минут, – сказал Уинтер.

– Я вам дарю их, придумайте к следующему разу пару-тройку вопросов, только пооригинальнее, хорошо?

И Шеппард захлопнул за собой дверь.

В передней он отдышался. Спорить с Уинтером Шеппард не любил, но наркотики сделали свое дело, он стал раздражительным, и сейчас ему хотелось поскорее уйти из этого дома. Но это не оправдывало поведения Уинтера. И его желания снова и снова говорить о том, чего Шеппард сам по-настоящему никогда не поймет. Шеппард пытался похоронить случившееся как можно глубже, забыть и никогда не вспоминать. Здесь ему помогали и выпивка, и наркотики. Словно каждый вечер он бросал очередную горстку земли в могилу своей памяти. Скоро все это скроется совсем, и он освободится. Но пока ему хочется лишь одного – приятно проводить время.

Быстрый топот по лестнице застал его врасплох: перед ним появилась Эбби Уинтер. Шеппард познакомился с нею давно, после первого сеанса у Уинтера, – тогда они были детьми. Теперь ей девятнадцать лет, и она настоящая красавица. Увидев его, девушка покраснела.

– Шеппард, извините, я услышала, как хлопнула дверь, и думала, что вы уже ушли.

Почему он заговорил с ней? Из-за обиды на Уинтера – или ему лишь хотелось поскорее все забыть?

– Вы коктейли любите? – неожиданно для себя спросил Шеппард. – Я знаю отличное местечко поблизости, там делают потрясающие коктейли. Хотите сходим?

– Я… – Эбби смущенно засмеялась, слегка поежилась, – мм… да, конечно. Конечно, с удовольствием.

Конечно. Ну конечно, конечно.

– Прекрасно, – сказал он.

– Я только должна сказать… – Эбби махнула рукой в сторону кабинета Уинтера.

– Да зачем его беспокоить? Он занят, много писанины накопилось.

Эбби все еще не решалась, но вместе с тем, казалось, не слишком беспокоилась о мнении отца.

– Хорошо. Сейчас соберусь.

И Эбби помчалась обратно наверх.

Шеппард улыбнулся и проглотил таблеточку. Сел на ступеньки и стал ждать. Все будет хорошо; как ни крути, а идея хорошая. Впрочем, если и нет, наплевать. Эбби – девушка красивая, веселая, а спать он с ней не собирался. Просто сейчас ему нужен кто-нибудь рядом. Выпивать в одиночку в общественном месте всегда невесело, даже ему. Так и сидел он, поджидал Эбби, выстукивал подошвой о ступеньку веселый ритм. А потом, для верности, проглотил еще таблеточку.

И еще одна лопата земли полетела в бездну.

Прошло пять недель с тех пор, как он пригласил Эбби в кафе. И они стали встречаться почти каждый вечер. Шеппард не сомневался, что Уинтер в курсе, но по большому счету плевал на его мнение. Эбби стоила того, девушкой она оказалась интересной, совсем непохожей на дочку зануды-психоаналитика. Он знакомил ее с лучшими клубами Лондона, и спутницей она оказалась прекрасной. Пила чуть ли не наравне с ним, даже опробовала кое-какие «колеса». В общем, потрясающая девчонка, она рвалась вперед, закусив удила со всей энергией юности, так, что даже ему порой было ее не догнать. Ей словно все время хотелось бунтовать… против чего? Может быть, против строгого, сурового, старого, ретроградного папашки. Впрочем, это всего лишь предположение.

Дрожащей рукой он обнял ее, притянул к себе для поцелуя. Она ответила ему тем же, одновременно роясь в сумочке в поисках ключей.

Долго ли они там стояли? Мгновение или целую вечность.

– Никак не найду, – сказала она слегка заплетающимся языком.

Она не могла справиться с сумочкой, как, впрочем, и с ним тоже. Словно в подтверждение этого, сумка выскользнула из рук, шмякнулась на пол, и все содержимое рассыпалось по мягкой циновке.

Оба покатились со смеху. Пока до него не дошло, что давно уже ночь на дворе и шуметь нельзя. Едва сдерживая смех, он прижал палец к ее губам.

Она наклонилась и подняла с пола чудесным образом обнаружившиеся ключи. С торжествующим видом показала ему, улыбаясь той самой улыбкой, при виде которой забывались все горести мира, все душевные горести. Он видел перед собой только ее. И хотелось, чтобы так было всегда.

Она вырвалась, попыталась нащупать ключом замок. Долго искала отверстие, царапала дверь, оставляя на металле следы, и наконец у нее получилось.

Но не успела она повернуть ключ, как дверь отворилась сама собой. Вот это да… Перед ним возник этот старик, папашка, в халате, руки сложены на груди, глаза мечут молнии, лицо как туча, рот скривился, будто кислого вина хлебнул. Уинтер посмотрел на дочь, потом перевел взгляд на него.

– Эбби, – сказал он. – Отправляйся к себе.

Она надула губки:

– Но…

– Я сказал – отправляйся к себе.

Эбби бросила долгий взгляд на Шеппарда, потянулась было к нему, чтобы обнять.

– Не прикасайся к нему. Шагай наверх, я сказал.

Не говоря больше ни слова, Эбби проскользнула мимо отца и скрылась в доме. Шеппард слышал, как она поднимается, перешагивая через ступеньку, по лестнице. Потом хлопнула дверь.

Он смотрел на Уинтера и думал: интересно, давно старик не спит? Должно быть, нарочно поджидал, чтобы устроить спектакль. И еще интересно: стоит ли эта игра свеч?

– Саймон, – начал он после долгого молчания.

– Не называй меня Саймоном, сынок. Тебе хоть пришло в голову, что я пережил нынче вечером, ожидая, когда моя девочка вернется домой? Вы ушли сразу после нашего сеанса, так? Это было днем! И где же вы, черт возьми, шлялись целых четырнадцать часов?

Четырнадцать… Значит, сейчас уже… Погоди, выходит, днем был сеанс… Да нет же, он пропустил его. Вместо этого решил…

– Да мало ли где! Она сама захотела – и пошла со мной.

– Ей всего лишь девятнадцать лет. Рановато еще – я же знаю, что у тебя в голове.

– Насколько я знаю, девятнадцать лет – для этого нормальный возраст, – ответил он и тут же вспомнил, как совсем недавно и сам себе обещал не забывать, что она слишком молода.

Уинтер молчал. Вместо ответа он сунул руку в карман халата и достал два маленьких предмета. Поднес на ладони к свету:

– Знаешь, что это такое?

С трудом пытаясь сосредоточиться, Шеппард смотрел на его ладонь. Похоже на капсулу и на бутылочку для таблеток. Это все, что пришло ему в голову.

– Откуда?

– Это вот кетамин. Я нашел его в комнате Эбби, сынок.

– Конский транквилизатор? – спросил он, гордясь собой: мол, какой начитанный.

– Нет, – ответил Уинтер, – это всеобщее заблуждение. Кетамин можно, конечно, использовать как успокоительное для животных, но главным образом им пользуются люди.

Шеппард ни с того ни с сего рассмеялся, но смех его сразу перешел в икоту. Уинтер даже в состоянии крайнего гнева оставался врачом.

– А самое главное, этот препарат принимает Эбби.

– Лично я кетамин не глотаю, – небрежно проговорил Шеппард.

– Да… но ты глотаешь все остальное и пьешь все, что с градусами. И с этой дрянью ты познакомил мою дочь, ты открыл перед ней широкое поле для удовольствий. Если я возьму и обвиню тебя, с тебя же как с гуся вода. С твоим-то образом жизни. Но это не для моей девочки, сынок. Я бы вообще никому не пожелал такого, а уж тем более ей.

Шеппард хмыкнул.

– Я понял, – пробормотал он.

– Вот и хорошо.

– Да нет, я не об этом, – сказал он, держась за косяк, чтобы меньше качало. – Я все понял. Вы вот сидите там у себя в кресле с утра до вечера и разыгрываете из себя повелителя человеческих судеб. Ну что ж. Настала моя очередь. Вы любите свою дочь. Так сильно любите, что вам хочется со всех сторон обложить ее ватой, держать взаперти, подальше от всяких плохишей, преступников и диснеевских злодеев. Ведь она – это все, что у вас осталось. Жена, толстая развалина, отправилась в больницу, и только маленькая Эбби вернулась к вам.

В глубине души Шеппард понимал: еще немного – и он пересечет запретную черту.

Уинтер негромко, хрипло крякнул, но все так же молчал, и довольно долго. В глазах его стояли слезы. Порыв ветра заставил Шеппарда покачнуться, и он попытался снова схватиться за дверной косяк. Уинтер резко отбил его руку.

– Мне кажется, я не смогу с тобой больше работать, Морган.

– Что-о?

Заявление застало его врасплох. Это был удар ниже пояса. Чего же он ожидал? В его жизни Уинтер был единственной твердой константой, а он взял и так надругался над его чувствами. Как мог такое сказать, неужели он думал, что Уинтер проглотит обиду молча? Старик ни в чем перед ним не провинился.

Так думал он на следующее утро, среди пустых бутылок вокруг кровати, складывая в общую картину разрозненные кусочки воспоминаний. Но как ни крути, в те минуты он считал Уинтера себялюбивым, глупым старикашкой.

– Да бросьте… Вы это серьезно? – Шеппард почти кричал. – Из-за Эбби, что ли? Вы хоть понимаете, как это глупо? Вы собираетесь прекратить наши встречи только потому, что сходите с ума по дочери? Вы же должны помогать мне.

– Нет, сынок, помогать себе ты должен сам. Но ты этого не хочешь. Ты отказываешься перемениться. Ты самый упрямый мальчишка из всех, кого я встречал в жизни.

– Я не мальчишка.

– Давно стоило прекратить все это. Наши отношения стали взрывоопасны, и да, тут ты прав, отчасти потому, что ты сблизился с моей девочкой. Если станем продолжать, мои личные чувства только повредят работе.

– И что это за личные чувства такие?

– Я знаю тебя с одиннадцатилетнего возраста, Морган. Знаю с тех пор, когда ты сам себя еще не понимал. Я хорошо помню испуганного мальчика, сидящего у меня в приемной. Мне всегда удавалось не замечать, какой ты сейчас, я видел перед собой все того же мальчика. Но теперь…

– Говорите, говорите все, не стесняйтесь, – фыркнул Шеппард.

– Ты мне отвратителен.

Такого Шеппард не ожидал. Он застыл, тело охватила безудержная дрожь. Уинтер значил для него больше, чем он сам подозревал, больше, чем его собственный отец. И что теперь? Уинтеру он отвратителен?

– Погодите, – сказал Шеппард, изо всех сил желая перемотать последние десять минут обратно и пустить разговор по другому руслу… каким бы пьяным он ни был, до него все-таки дошло, что сейчас происходит нечто действительно важное. – Вы мне нужны.

– Мне очень жаль, Морган. Но тебе нельзя больше здесь появляться.

Уинтер шагнул, чтобы закрыть дверь, но Шеппард изо всех сил ударил по ней ладонью.

– Это же… так же нельзя…

Мысли путались в голове.

– Ты знаешь, – сказал Уинтер, отпуская дверь, – ко мне пришел один человек, совершенно посторонний, такое вот случайное стечение обстоятельств. И это стало последним гвоздем в крышке гроба, где похоронены наши с тобой отношения. Просто еще один мой пациент… он рассказывал байки о том, что творит человек по имени Морган Шеппард. Сначала я не верил, в глубине души не мог поверить, и все тут. Но со временем… в общем… теперь все обретает смысл.

– Кто к вам приходил?

– Я, Морган, психоаналитик. Я знаю, что такое человек. И я всегда думал, что где-то в глубине твоего существа, в тайниках твоей души, что-то еще осталось. А теперь я все понимаю. И не могу отмахнуться от этого. Вот почему помогать тебе я больше не стану.

Уинтер снова попытался закрыть дверь, но на этот раз Шеппард ударил в нее кулаком.

– Нет! – задыхаясь, произнес он.

Даже будучи пьяным, Шеппард понимал: если дверь сейчас закроется, она больше не откроется никогда.

Уинтер шагнул вперед, с неожиданной силой оттолкнул кулак Шеппарда от двери. Шеппард повалился назад.

– А знаешь, что самое худшее? – прошипел психоаналитик. – Ты ведь даже не помнишь, так ведь? Из-за этих своих дурных привычек ты прогнил насквозь. Ты даже не способен вспомнить, кто ты есть на самом деле. Ты пойми, так работает механизм психологической адаптации, – не нужно быть врачом, чтобы видеть это. Ты пьешь и глотаешь всю эту дрянь потому, что хочешь спастись от самого себя. От того, что ты натворил.

– И вы отвернетесь от меня? – взмолился Шеппард… О, как ему хотелось сейчас рухнуть на пол!

Лицо Уинтера вспыхнуло, и он бросился на него. Шеппард отшатнулся и, стараясь удержать равновесие, шагнул на ступеньки крыльца.

– Убирайся, – сказал Уинтер, и в голосе его даже послышались нотки печали. – Иначе я позову полицию.

И закрыл дверь.

Путь от двери до калитки, казалось, никогда не кончится. С каждым шагом ноги становились все тяжелее. Вот и все. Он понимал, что никогда больше сюда не придет, и в эту минуту совсем забыл про Эбби. Потому что Уинтер был для него не просто врачом. А Шеппард, непонятно почему, взял и забыл об этом. И теперь Уинтер оттолкнул его. Как и все остальные.

Оглядываться ему не хотелось, но, открыв калитку, он не удержался и оглянулся. Дом был темен и тих, словно ничего и не произошло. Он знал этот дом до мельчайших подробностей. Перед глазами его сейчас ясно стояла картина: на пороге одиннадцатилетний Морган нервно вытирает ноги о коврик. В этот дом он ходит целую вечность. Правда, плохо помнит зачем.

Целая вечность – как одно мгновение.