Вовлеченность в модную систему переменчивых стилей — не единственное, что определяет отношение людей к костюмным практикам или отдельным предметам одежды. Другим важным критерием, помимо актуальности и новизны, является статус, точнее, сообщения о статусе, которые можно прочитать в костюме. К мечтам о статусе, который можно подчеркивать или пытаться достигнуть, в том числе посредством костюма, могут отсылать как мода переменчивая, так и нестареющая классика.

Согласно устойчивому представлению, костюм несет информацию о статусе того, кто его носит. Вопреки распространенному представлению, даже современный костюм не избавлен от социальных маркеров — или того, что мы за них принимаем. В частности, Элизабет Уилсон отмечает, что сегодня разница между разными классами общества может выражаться в материалах и качестве исполнения вещей, даже если фасоны будут однотипными (Уилсон 2012).

Несмотря на общую демократизацию вестиментарных норм, на восприятие костюма в повседневном бытовом контексте по-прежнему оказывают влияние устойчивые культурные стереотипы. Поэтому часто даже вещи и практики, которые приобрели статус модных как одобренные авторитетами индустрии моды, вопреки заверениям профильных медиа, рисующих картину их безусловного принятия, воспринимаются настороженно или даже отрицательно. Например, книга «Как одеться для успеха» содержит главу с красноречивым названием «Почему модные дизайнеры опасны» (Why fashion designers are dangerous) (Molloy 1975). В представлении рядового потребителя даже модные вещи могут нести информацию о нежелательном статусе и потому тревожить. Как это сформулировал Дик Хебдидж, «нарушение авторитетных кодов, посредством которых организуется и воспринимается социальный мир, обладает силой провокации» (цит. по: Хебдидж 2008).

Руководства, содержащие советы относительно гардероба, часто апеллируют к впечатлению, которое костюм потенциально способен производить на других людей. Типичный пример истории, призванной убедить читателя в важности костюма с этой точки зрения, приводит в своей книге Джон Т. Моллой: «Несколько лет назад один политик со Среднего Запада, баллотировавшийся на не очень значительный пост, нанял меня в качестве консультанта после того, как эксперты сказали ему, что у него нет шансов добиться даже мелких успехов на этом поприще из-за отсутствия харизмы. Я поменял его гардероб и его образ, и сегодня он губернатор своего штата» (Molloy 1975: 15-16).

Ирвинг Гофман описал этот тип взаимодействия в обществе в работе «Представление себя другим в повседневной жизни», где связывал способность производить впечатление на других и способность к самовыражению. Гофман опирается на представление, что «скрытый нерв всякого взаимодействия — это желание каждого его участника контролировать и управлять реакциями других присутствующих» для получения желаемого результата на его действия (Гофман 2000: 35). Костюм как часть внешнего вида в этой коммуникационной системе является одним из элементов социального переднего плана (или личного переднего плана). При этом его можно рассматривать как в контексте произвольного самовыражения (ведь человек в большинстве случаев выбирает то, что на нем надето и как), так и в контексте самовыражения непроизвольного (Там же: 34). Как отмечают Гофман и Пьер Бурдье, на предпочтения человека могут оказывать влияние традиции его социальной группы, культурный капитал, усвоенный в процессе воспитания, и часто это происходит за пределами рефлексии. Гофман также полагает, что значение, которое присваивается элементам социального переднего плана, приобретает форму архетипического клише, поскольку все более сложная социальная организация общества требует менее сложной и по-прежнему понятной системы идентификаций и определений: «Вместо необходимости вырабатывать разные образцы ожидания и разумной реакции на каждое мелкое отличие каждого исполнителя и исполнения от другого наблюдатель может включить данную ситуацию в некую широкую категорию, вокруг которой ему легче мобилизовать свой прошлый опыт и стереотипы мышления» (Там же: 58). Тогда социальный передний план институционализуется в виде обобщенных стереотипных ожиданий и становится «коллективным представлением» и «самозаконным фактом» (Там же: 59-60).

Роль обуви в культуре не сводится исключительно к практической функции защиты ног. Существует много исторических примеров, когда обувь воплощала собой статус, власть и доминирование: позолоченные сандалии фараона в Древнем Египте, туфли с красными каблуками при дворе Людовика XIV и т. д. Историки костюма традиционно рассматривают обувь как носитель социальной информации, источник данных о вкусах владельца и его представлениях о собственной идентичности. Юния Кавамура обобщила эти представления, написав: «Обувь сообщает, кто мы есть, чем мы зарабатываем на жизнь и как мы думаем» (Kawamura 2016: 20).

Несколько упрощая, можно также сказать, что ноги — это часть тела, на которую традиционно смотрят в поисках ответа на вопрос, кто перед вами. Этот укоренившийся в культуре стереотип получил новое прочтение в современных мегаполисах. Так, многие представители кроссовочной культуры из Нью-Йорка склонны объяснять особенное значение, которое придавали обуви в этом городе, тем, что на улицах крупного города люди избегают контакта глаза в глаза, и поэтому смотрят под ноги — и на ноги других прохожих. В результате там «все — про обувь».

Конечно, в реальности этот процесс социальной идентификации по костюму имеет мало общего с эффектными номерами из детективных романов и сериалов, где по внешнему виду сыщики вроде Шерлока Холмса легко и без ошибок считывают биографию и личность владельца. Реальность намного сложнее и интереснее, а язык костюма не имеет словаря и алфавита единого образца. Корректнее было бы сравнить это с шифровальной машиной «Энигма», когда мы имеем сообщение на входе и набор знаков на выходе, однако чтобы верно его интерпретировать, в идеале нужно знать код шифрования. В жизни, как отмечает Гофман, наблюдатели вполне могут «неправильно понимать ситуацию и приходить к умозаключениям, не оправдываемым ни намерениями этого индивида, ни фактами» (Гофман 2000: 38).

Впрочем, в контексте нашего разговора имеет значение, что люди привыкли воспринимать костюм как что-то, что может быть прочитано другими и в определенных ситуациях стать источником важной информации о них самих. Поэтому до сих пор под влиянием культурной инерции мы склонны присваивать практически любой обуви то или иное значение, относить ее к той или иной символической категории. Например, воспринимать обувь как статусную или антистатусную. Хелен Перссон убеждена, что значение обуви как идентификатора статуса и привилегий укоренилось в культуре очень глубоко. Мы воспринимаем эти культурные значения через сказки, мифы, фольклор, не анализируя и не рефлексируя над первоначальными смыслами (Persson et al. 2015: 21).

В числе архетипических клише, повлиявших на репутацию кроссовок в неспортивном/повседневном и деловом контекстах, можно выделить устойчивые ассоциации с детской или подростковой обувью, а также с костюмом маргинальных сообществ (в том числе криминальных).