Глава 33 Людоед

Клэй проснулся почти в полной темноте, лишь несколько разноцветных грибов по-прежнему испускали жутковатое сияние. Светящиеся летучие мыши улетели на охоту. «А на кого же они охотятся, если светятся в темноте? – рассеянно подумал Клэй. – Наверное, на светлячков». Матрик и Таяно наперебой соревновались в художественном храпе; Ганелон и Муг крепко спали; подремывал даже Гэбриель, который в последнее время вообще не смыкал глаз.

Живокость – или Саббата, как она теперь себя называла, – сидела, обхватив руками колени. Здоровое крыло одеялом прикрывало плечи, а сломанное криво торчало за спиной. Неверный свет догорающих углей озарял ее лицо: четко очерченный подбородок, дуги бровей, большие темные глаза, блестящие звездными озерцами. Клэй негромко кашлянул, давая понять, что проснулся.

Она с видимым усилием прервала размышления, взглянула на Клэя и улыбнулась. У того замерло сердце.

– Мне снились сны, – сказала она.

– Мне тоже.

– Хорошие?

Клэй вспомнил стоны матери в темноте и ответил:

– Нет, не очень.

– Вот и у меня такие же, – вздохнула она. – Хотя я, похоже, вспомнила кое-что о себе.

У Клэя пересохло во рту. Он быстренько перебрал возможные варианты дальнейшего развития событий: все они начинались с того, что Живокость перескакивает через угли костра, а заканчивались в основном смертью Клэя от руки в латной перчатке. Молот лежал далеко, до него было не дотянуться, если только рывком… Или лучше растолкать Ганелона? Если южанин проснется, то, может быть, они и уцелеют. Наконец Клэй, перебарывая страх, тяжело сглотнул и, стараясь не выказывать излишней тревоги, спросил:

– Что именно?

Дива закусила губу, чуть подумала и обратилась к нему со встречным вопросом:

– Тебе известно, как появляются на свет такие, как я?

«Ага, вылупляются», – чуть было не сказал Клэй, но вместо этого помотал головой, нет, мол, не знаю.

– Непорочное зачатие, – произнесла она.

– Чего? Глупости, такого не бывает, – выпалил Клэй и лишь потом сообразил, что это невежливо с его стороны.

Дива негромко рассмеялась:

– По слухам, мой отец заявил то же самое. Мать понесла, когда он был в Фантре. Потом он вернулся домой, на север, обнаружил, что жена в тягости, и едва ее не убил. И меня тоже. Я родилась ночью, и он выбросил меня, новорожденную, за дверь, в снег, как приношение Морозной Матери.

– Но ты выжила, – сказал Клэй.

– Выжила, – подтвердила она. – Я завернулась в крылья и не окоченела, так что наутро он нашел меня целой и невредимой, только очень голодной. После этого отец меня не трогал – видно, решил, что боги мне благоволят.

«Да что это такое с отцами? – подумал Клэй. – Отчего им так хочется испытывать своих детей на прочность? Почему сыновья и дочери должны доказывать, что заслужили отцовскую любовь? А вот материнская любовь безоговорочна и ничего не требует взамен».

– Когда я подросла, – продолжила Саббата, – оказалось, что соседские дети меня боятся. Меня считали чудовищем, дразнили гарпией. – Улыбка превратилась в зловещий оскал. – Только мне было все равно. Я устроила себе гнездо в пещере на высокой горе и уходила туда всякий раз, когда мне хотелось побыть одной. А потом, когда мои сверстники поняли, что словами меня не пронять, то перешли к кулакам и камням, а против этого боги и перья – плохая защита.

Клэй не знал, сочувствует ли он ей по-настоящему или из-за чар, но в ходе разговора наконец-то сообразил, что дива не собирается ни на кого нападать.

– Про это и был твой сон? – спросил он. – Как дети тебя мучают?

Дива еле заметно помотала головой:

– Нет. Мне снилось, что я их убиваю. Выслеживаю одного за другим и убиваю.

Злорадства в ее голосе не было – ну, Клэю так показалось, – но, очевидно, она не испытывала и особого отвращения из-за того, что зелье Таяно выявило в ней склонность к жестокости. Она говорила медленно и размеренно, будто в полудреме рассказывала, что ей привиделось.

– Первым был Барис, сын деревенского старейшины. Он приставил мне к горлу нож, а сам начал меня лапать и тискать, явно не собираясь на этом останавливаться. Я отняла у него нож и заколола насмерть.

Клэй поерзал, устраиваясь поудобнее. Бодяга избавила его от ноющей боли в спине, но выслушивать откровения дивы было неловко даже на мягком моховом лежаке.

– Ну, видно, Барис свое заслужил.

Саббата мельком взглянула на него:

– Конечно же заслужил. И Сакра тоже заслужила. Она меня столкнула с лестницы, поэтому я столкнула ее с утеса. А после Сакры пришел черед Кристофа. Он всегда избивал меня до полусмерти. Я его поймала, привязала к дереву и забрасывала камнями до тех пор, пока он не испустил дух.

Над головой дивы угасло голубоватое сияние очередного гриба, и теперь лицо Саббаты освещали только багровые отсветы догорающих углей.

– А Михса при любом удобном случае меня колола и царапала. Она мелкая была, младше меня и слабее, так они всем скопом навалятся, а она давай шпынять. Однажды грозилась выколоть мне глаза гвоздями. Ну, я ее и… – Саббата умолкла, то ли от стыда, то ли не желая подробно рассказывать о своей мести. – Она так плакала… умоляла ее помиловать. Не знаю почему, но я ее все-таки отпустила. Даже не стала брать с нее слова, что она никому не расскажет, кто над ней измывался. Наверное, хотела, чтобы все узнали, на что я способна.

Клэй примерно представлял себе, чем все кончилось, и задумался, был ли это просто сон, или все-таки Саббате, как и ему самому, одурманенному зельем, явились обрывочные воспоминания о прошлом.

Дива проморгалась, облизнула губы, и у Клэя перехватило дух.

– Я переночевала в гнезде, а наутро вернулась в деревню и увидела, что наш дом сожгли, а родителей убили. Отцу отрубили голову, тело бросили во дворе собакам на растерзание. Мать подвесили за ноги и забили камнями до смерти.

– А тебя не тронули, – задумчиво произнес Клэй.

– Не тронули. Не помню почему. И что потом произошло, тоже не помню. Все будто затянуто какой-то пеленой, дымкой или туманом, ничего не разглядеть.

Угас последний грибной фонарь, темноту освещали лишь тусклые угольки. Где-то в чаще дико взвыл какой-то зверь – по звуку было не понять, хищник или добыча, но кровь все равно стыла в жилах.

– Может, оно и к лучшему, что я не помню прошлого, – сказала дива.

В темноте голос ее звучал душевно, как родной.

– Это почему? – спросил Клэй.

– Потому что вряд ли я была хорошим человеком. После того, что случилось с родными… после того, как я обошлась со своими мучителями… Кем еще после этого можно стать, если не чудовищем?

«Вот именно – кем…»

Клэй и сам не понаслышке знал, как непросто расстаться с прошлым. Ему вспомнилось, как на него смотрел Раф Халдей, ужаленный змеей.

«Я тебя дождусь, Купер, – пообещал старый наемник. – И всех остальных тоже».

Что ж, призраку Рафа долго придется ждать отмщения – он попал в самый конец очереди, где немало и других желающих. Но сейчас Клэй представил себе, как после смерти Саббату встречает орава призраков, жаждущих мести, и первыми к ней бросаются трое детей, зловеще сверкая пустыми глазницами.

– Ну, по-моему, ты хорошая, – помолчав, сказал он.

Живокость дернула поломанным крылом – Клэй сообразил, что жест этот равноценен пожатию плечами.

– Может, сейчас и так. Таяно сказал, что мои воспоминания полностью никогда не вернутся или вернутся, но постепенно или, наоборот, все разом.

Из-за таких неопределенных предсказаний Клэй и не доверял лекарям, а тем более знахарям, но сейчас надеялся, что самое первое предположение все-таки сбудется и что он никогда больше не столкнется с той, что опалила его ненавидящим взглядом в Контове, а потом в грозу спикировала на палубу «Срамного престола». Впрочем, сказать об этом Саббате он не мог и взамен собирался произнести нечто банальное, но утешительное, как вдруг позади раздались шаги.

Клэй обернулся. Перед самым его носом покачивался острый каменный наконечник копья, а в сумраке белела жуткая рожа, размалеванная под череп. В сознание Клэя неумолимо, как червь в сердцевину яблока, вгрызлось слово: «людоед».

Как выяснилось, людоеда звали Джереми. Он с трудом изъяснялся на престольном наречии, но с Мугом нашел общий язык с помощью жестов и десятка слов, повторяемых раз за разом – очень громко и очень медленно.

– Неплохой парень, – сказал волшебник товарищам, когда Джереми с Таяно отошли поговорить в сад (тролль понимал гортанную речь местных жителей и, судя по всему, был знаком с новым гостем). – Он фуражир, добывает пропитание для своего клана, Костяных Морд. Во всяком случае, теперь понятно, почему они так разрисовывают физиономии. Кстати, племя обитает здесь неподалеку.

Матрик тихонько присвистнул:

– Хорошо, что мы туда не свалились, а то остались бы от нас одни косточки и, может быть, Жи… – Он оборвал себя на полуслове и продолжил: – Саббатины крылышки.

– Людоеды? Значит, это не выдумки? – уточнила Саббата. – Они и правда людей едят, что ли?

– Да, едят, – подтвердил Муг. – Но по большому счету им все равно, что за мясо – курятина, говядина, свинина, – лишь бы с кровью. С голодухи они совершают набеги на соседние кланы и едят всех убитых – и своих, и чужих.

– Ненормальные какие-то, – сказала Живокость.

Муг пожал плечами:

– Это как посмотреть. Мы в Грандуале убиваем друг друга запросто, по самым дурацким причинам, а людоедов называем дикарями… Между прочим, они делают из человеческих костей всякие орудия, из ушей и зубов – украшения, из кожи – одежду и шатры, а съедают все дочиста, даже глазные яблоки. По-моему, очень разумный подход.

Матрик приобнял волшебника за узкие плечи:

– А по-моему, это ненормально.

– Они не едят ни овощей, ни фруктов, – продолжил Муг. – Считают, что питаться растительной пищей – признак трусости. Из-за этого многие страдают цингой.

– Цингой? – встревоженно переспросила Живокость. – Это заразно?

– Нет, что ты! – успокоил ее волшебник. – Но целоваться с ними не советую – от человечины у них страшно воняет изо рта.

Она брезгливо скривилась, и Клэй невольно восхитился очаровательной гримасой.

– А что он здесь делает? – спросил Гэбриель.

Муг, погладив длинную шелковистую бороду, объяснил:

– Их вождь захворал, и Джереми послали к Таяно за лекарством.

– Это правильно, – сказал Матрик. – Бодяга у знахаря и правда обалденная. У меня сошли все синяки, затянулись все царапины и порезы, а рука зажила, прям как новенькая.

– И мое крыло тоже вроде ничего, – заметила Живокость. – Не то чтобы прямо как новенькое, но вполне сносно. Кстати, а вы не знаете, с какого перепугу я решила в грозу полетать?

– Нам пора, – напомнил Гэбриель, оставив вопрос без ответа. – Мы и так потеряли уйму времени. За ночь можно было бы дойти до корабля, сейчас уже бы летели.

Вернулись Джереми с Таяно. Людоед, покрытый бесчисленными шрамами, не только разрисовал физиономию, но и с ног до головы обсыпался каким-то зеленым порошком – и для маскировки, и для того, чтобы придать своей плоти неприятный вкус, назло врагам. Копье служило ему посохом, а из котомки за спиной торчал пук бодяги.

На прощание Таяно неловко обнял каждого из гостей:

– Слышь, хорошей вам дороги.

– Ага, – кивнул Матрик.

Джереми, который взирал на Живокость с плотоядным вожделением (Клэй очень надеялся, что оно вызвано не голодом, а влечением иного рода), едва не выпрыгнул из собственной шкуры, когда Муг заорал ему в лицо.

– МЫ УХОДИМ! – вопил волшебник, подкрепляя свои слова выразительными жестами. – НА КОРАБЛЬ! ПРИЯТНО ПОЗНАКОМИТЬСЯ. ЛЕЧИТЕ ВОЖДЯ! УДАЧИ!

– КИ ТОБАРА, – ответил дикарь на своем непонятном наречии. – ИК УКИБАН ДОНО ГАРУК.

– Он говорит, что немного нас проводит, – перевел Муг, что, в общем, было необязательно, поскольку Джереми обвел всех рукой, а потом пальцами изобразил шагающего человечка.

– ИККИ ДУКА ПУБАРУ. КУ ПАСА ПИКАРА.

– Он приглашает всех нас в становище Костяных Морд, на обед.

– На обед к каннибалам? – фыркнул Матрик. – Только через мой труп.

Клэй хлопнул его по плечу:

– По-моему, именно этого он и добивается.