Глава 31 Прогулка по Жути
Когда утих звон в ушах, а зрение вернулось, Клэй увидел, что Гэбриель привалился к борту, одной рукой вцепившись в поручни из лунного камня. Еще недавно, во время битвы с Живокостью на залитой ливнем палубе «Срамного престола», Гэб казался легендарным непобедимым героем, рыцарем из древних сказаний, а сейчас снова превратился в простого смертного – одряхлевшего, обессиленного и насквозь промокшего.
Во взгляде Гэба сквозило мрачное сомнение. Что делать: приземлиться в Кромешной Жути и начать поиски Матрика (наверняка погибшего) или лететь дальше без него, всю оставшуюся жизнь терзаясь муками совести из-за того, что бросил друга на верную смерть? К чести Гэбриеля, решение он принял быстро и хрипло произнес:
– Скажи Мугу, пусть заходит на посадку.
Поговаривали, что Жуть никогда по-настоящему не отпускает тех, кто хоть раз по ней прогулялся. Как правило, присловье относилось к больным черногнилью, потому что страшной болезнью заражались именно в Кромешной Жути, но для Клэя оно имело иной, не менее мучительный смысл.
Жуть ему снилась – к счастью, лишь изредка, когда утомленный разум обуревали сновидения, заставляя бродить по лабиринтам извилистых троп, погружаться в вязкую трясину, в ужасе бежать наутек от чудовищных преследователей. Клэй просыпался, задыхаясь, вскрикивая и дрожа, а Джинни успокаивала его, целуя взмокший от пота лоб, что-то ласково шептала и гладила по щеке, пока дурной сон не забывался. Она никогда не расспрашивала о снах, а Клэй никогда о них не рассказывал, ведь такими кошмарами не поделишься даже с самым родным и близким человеком.
А сейчас кошмары стали явью, сны проявились в жухлой, как пергамент, листве и в разверстых ранах на древесных стволах, покрытых чешуйчатой проказой. Сумрачная дымка затянула все вокруг, а зловещую тишину то и дело пронзали резкие крики хищников и их добычи – в мглистых чащобах убивали и умирали.
Друзья разделились по двое. Кит согласился присмотреть за кораблем, который оставили в каменистом распадке, чтобы скрыть от любопытных глаз в небесах. Гэбриель, расстроенный, как ребенок, которому велено идти рядом с родителями, стоял рядом с Мугом. Волшебник достал из бездонной сумы посох с набалдашником в виде хрустального шара, сжатого в тонких серебряных пальцах.
– Это устройство для отдаленного наблюдения, как тот хрустальный шар, который Гэб… – Муг осекся. – Ну, в общем, как тот, от которого меня избавил Гэб. Из лучших побуждений утопил в реке.
Гэбриель взволнованным жестом поторопил волшебника.
– Оно работает только на небольших расстояниях, – пояснил Муг, сбил шляпу на затылок, приблизил лицо к шару, уткнувшись носом в хрусталь, и сдвинул косматые брови.
В шаре возникла струйка лилового дыма. Немного погодя дым рассеялся.
– Да чтоб его разнесло, этот богами проклятый лес! – выругался Муг, раздраженно стукнув посохом о землю. – Здесь никогда волну не ловит. Короче, Матрик где-то в той стороне. – Он махнул куда-то на восток.
– Откуда ты знаешь? – спросил Гэбриель, несколько оживившись.
– Потому что он упал именно там. – Муг решительно двинулся в указанном направлении, и Гэб неохотно поплелся за ним.
Клэй и Ганелон пошли на юго-восток, держась на расстоянии оклика от товарищей. По пути им почти не встречалось ни зверей, ни птиц, а те, которых Клэй заметил, были донельзя омерзительны. В дуплах сидели призрачные совы, следя за путниками огромными горящими, как угольки, глазами. На кривых ветвях чернели птицы размером с ворону, с длинными загнутыми клювами. В норку скользнул какой-то зверек, похожий на чумазого младенца с длинным крысиным хвостом.
Приятели осторожно пробирались сквозь купу деревьев с извивающимися белыми змеями вместо ветвей. Змеи громко шипели и бросались на путников в надежде, что те отшатнутся или, отскочив в сторону, окажутся совсем рядом с соседним деревом, которое сможет их укусить. Именно так и погиб один из бесчисленных бардов «Саги».
Услышав треск ветки, Клэй резко обернулся: в двух шагах от него стоял огромный черный варг. В лицо пахнуло горячим зловонным дыханием. Чудовищный волк был не меньше каскарской тягловой лошади, и Клэй уже лихорадочно обдумывал свой предсмертный вопль (что-нибудь пронзительное, нечто среднее между «А-а-а-а! Я падаю с огромной высоты!», «Ой, я обосрался!» и – для вящего эффекта – недовольным визгом избалованной девчонки), но тут сзади донеслось низкое, раскатистое рычание.
«Два варга, – подумал Клэй. – Нет, тут нужен вопль покруче».
Из-за спины Клэя выступил Ганелон. Лицо южанина перекосила жуткая гримаса, он оскалил зубы и рычал все громче и громче. Наконец они с варгом оказались нос к влажному носу. Рычание переросло в горловой вопль, а затем в душераздирающий оглушительный вой. Варг прижал уши, нерешительно сделал шаг назад, потом еще один и еще, а затем повернулся и, поджав хвост, бросился наутек.
От изумления Клэй разинул рот, а Ганелон как ни в чем не бывало прошел мимо друга.
Как ни странно, после этого происшествия от Гэба с Мугом не донеслось ни звука – либо они ничего не слышали, либо не могли ответить, что по-любому было худо.
Удушливый лес постепенно сменился зыбкими топями. Приятели шли осторожно. Над пузырящимися лужами вязкой грязи дрожало марево. Один неверный шаг – и останешься без сапога, а если замешкаешься, то и без ноги. В таких местах обычно водилась всякая дрянь: то студенистая слизь, которая проедала плоть и превращала доспехи в груду ржавого железа, то юркие жуки, которые взрывались под ногами… Один очень умный бард как-то сказал, что тот, кто решит пересчитать смертельные угрозы в Жути, умрет от старости, не дойдя до середины списка.
Одним из самых мерзких созданий был плотоядный черноязыкий куст, подражавший испуганным крикам его жертв. «Помогитепомогитеобогипомогите!» – отчаянно взывал он к путникам, а потом стонал тоненьким девичьим голоском: «Ойненадобольноспаситебольно!»
А под конец, когда у Клэя уже не осталось сил ужасаться, на тропе появился скелет в некогда белом свадебном платье, по колено в грязи, прижимая к грудной клетке засохший венок. Пустые глазницы скорбно уставились на Клэя.
Невольно поежившись, Клэй подумал: «Ох, как же я ненавижу этот треклятый лес!»
– Да тут ничего особенного. Так, пустяки, – заметил Ганелон.
Клэй запоздало сообразил, что случайно произнес последнюю фразу вслух.
– Пустяки? – переспросил он. – Это же самое… самое гадкое место на свете. Гаже его нет.
– Есть. Каменоломня, – тут же отозвался Ганелон.
Ответить на это было нечего. В неловком молчании приятели пошли дальше и снова оказались в глухом лесу. Кряжистые корявые деревья походили на сборище согбенных гнильцов в серых лохмотьях. Из трещин в узловатых стволах сочилось нечто, подозрительно напоминающее кровь, по сумрачной чаще разносились протяжные стоны.
– Здесь хотя бы видишь, – наконец произнес Ганелон. – И слышишь, и запахи ощущаешь, пусть и мерзопакостные, но все же запахи. И пощупать тоже можно. – Он сорвал с ветки жухлый лист, раскрошил в кулаке и развеял в гнилостном воздухе. – А в Каменоломне этого нет.
Клэй, пригнувшись, осторожно пролез под сетью паутины, не желая тревожить ее хозяина, прячущегося где-то в темноте, и проворчал:
– Ну да, наверное. Но ты же был каменным, а камни – они бесчувственные.
– Точно знаешь? – спросил Ганелон.
Он произнес это таким странным тоном, что Клэй невольно остановился, – будь на месте южанина кто другой, можно было подумать, что он обиделся.
– Ты о чем? Ты же и был камнем, я своими глазами видел.
Ганелон замедлил шаг и тоже остановился, смущенно потер загривок, как будто сожалея, что упомянул Каменоломню.
– Камень – это камень, – возразил он. – А закаменелый человек… Ну, не знаю. Я не умею такое объяснять. Муг лучше меня разбирается в колдовских чарах, может, он чего скажет.
Клэй похолодел от дурного предчувствия:
– То есть получается, что ты… Значит, изваяние… не камень?
– Типа того. Я ничего не видел. Ничего не чувствовал. Ни голода, ни жажды. Просто… был. Внутри.
«Внутри?»
Клэй помотал головой:
– Так ведь это же… нет, не может быть.
В смехе Ганелона звучала горечь.
– Я не вру, Пузочес.
Он отвернулся и пошел дальше.
Ошеломленный Клэй так долго не двигался с места, что догонять Ганелона пришлось бегом.
– Погоди, значит, ты был жив? И в полном сознании? Целых девятнадцать лет?
– Да, – не оборачиваясь, подтвердил Ганелон. – Ну, иногда вроде как засыпал, точнее, отключался. Но по большей части да, в полном сознании.
Клэй отказывался верить услышанному. Сам он, как и все остальные, полагал, что те, кого закаменяют, превращаются в камень. Вполне естественно, что он считал узников Каменоломни в некотором роде счастливчиками, поскольку срок заключения – не важно, десять лет или тысяча – для них пройдет в мгновение ока. Однако же, по словам Ганелона, эти изваяния, эти люди, молчаливо и недвижно стоящие в кошмарном темном подземелье, сохраняли способность размышлять.
Что происходит с разумом, предоставленным самому себе целую тысячу лет? Или десять лет. Или… девятнадцать.
Клэя замутило.
Он окликнул друга, но тот даже не замедлил шаг.
– Ганелон, погоди!
– Чего тебе, Пузочес? – бросил воин через плечо.
– Я… мне… ты уж… – бессвязно забубнил Клэй.
Ганелон обернулся к нему:
– Прощения просишь? Зря ты это. Извинения ничего не изменят.
– Ты, должно быть, нас страшно ненавидел, – выдавил Клэй, но не стал добавлять: «И сейчас, наверное, ненавидишь».
– Ну, было дело, – пожал плечами Ганелон. – Одно время ненавидел.
– Одно время?
Воин остановился:
– Лет десять или около того. Ненавидел Матрика за то, что он хотел жениться на своей капризной принцессе. Ненавидел Муга за то, что он тратил время на бесполезные поиски лекарства от черногнили вместо того, чтобы быть рядом с любимым человеком, тем самым, которого он пытался спасти. Кстати, на самом деле лучшее лекарство от черногнили – не соваться в Жуть. Никогда. Ненавидел Гэбриеля за то, что он повелся на вечные россказни Валерии о любви к чудовищам. А еще… Между прочим, Пузочес, вот тебя мне было ненавидеть не за что.
Клэй сглотнул:
– Не за что?
– Не за что. Я просто удивился, куда ты пропал, ведь тебя рядом не было, когда за мной пришли гвардейцы султаны. У меня друзей меньше, чем пальцев на руках, но тебя я всегда считал другом. Ты честный, смелый и верный, как никто. Короче, я в жизни не встречал человека лучше тебя, вот и подумал: мол, какое же я чудовище, если даже Клэй Купер от меня отказался.
От изумления у Клэя отвисла челюсть. Он смущенно потупился, терзаемый муками совести. Конечно, он мог бы сказать: «Я устал. Устал от битв, устал от убийств. От алчности Келлорека, от пьянства Матрика, от дурацких выходок Муга, от безмерной гордыни Гэбриеля… Я хотел обо всем этом забыть. А еще я думал, что ты заслужил свою участь, потому что убил не только нармерийского принца, но и множество ни в чем не повинных людей. Десять лет я провел, истребляя зло в мире, вот и решил, что без тебя жизнь станет чуть-чуть безопаснее».
Клэй мог все это сказать, но промолчал.
– Ладно, проехали, – буркнул Ганелон и пошел дальше.
Клэй хмуро побрел за ним. Вскоре с неба донесся глухой гул, и приятели спрятались под кроны замшелых деревьев – над лесом пролетала «Темная звезда».
Зачарованные служители Живокости, свесившись через поручни, пытались отыскать диву в чаще. Клэй подумал было, что они зря стараются: он своими глазами видел, как Живокость поразила молния, но сообразил, что та же участь постигла и Матрика, а он, Клэй, все равно бродит по Жути, разыскивая погибшего друга.
В голове Клэя мелькали смутные воспоминания; не так уж и давно, сидя за кухонным столом, он наотрез отказался пойти с Гэбриелем в Кастию, а тем более через проклятый лес. А потом сонная девятилетняя девочка задала отцу простой вопрос и заставила изменить свое решение…
Немного погодя из рощи неподалеку раздался женский крик. Клэй не успел пройти и трех шагов, а Ганелон уже пронесся через кустарник и исчез в зарослях. Продравшись сквозь густой подлесок, Клэй наконец-то вышел на поляну, где южанин угрожающе надвигался на хлипкого тролля в мятой шляпе, сидевшего на корточках рядом с Матриком и Живокостью – вполне себе живыми.
– Стой! – вскрикнул Матрик.
Тролль поднял руку. Клэй запоздало сообразил, что жест был приветственным, но Ганелон этого не понял и отрубил ее по самое плечо. Тролль завалился на спину. Матрик бросился между троллем и Ганелоном, который занес топор для следующего удара.
– Стой! Погоди! Он с нами!
Ганелон замер:
– Он… как это – он с нами?
Не успел Матрик и рта раскрыть, как на поляну выскочил Муг, размахивая алхимическим шаром:
– Жги злодея!
– Не смей! – заорал Матрик и снова прикрыл тролля собой. – Не надо его жечь. И убивать тоже не надо. Ребята, это Таяно, он хочет нам помочь. Он лекарь.
– Знахарь, – поправил его тролль, не обращая внимания на отрубленную руку.
Рана почти не кровоточила, а сама рука должна была отрасти за час, поскольку тролли обладали способностью восстанавливать поврежденные конечности. Тролль встал, оставшейся рукой отряхнул задницу, поправил мятую шляпу и хлопнул Матрика по плечу, будто старого приятеля:
– Я тут проследил, чтобы все было ништяк. Дружбаны ваши в порядке, только шмякнулись здорово.
Следом за волшебником на поляну вышел Гэбриель, дал знак Ганелону убрать топор и сказал:
– Мы в курсе. Матрик, ты как?
Если не считать расцарапанной щеки, Матрик выглядел гораздо лучше, чем после пребывания в Пасти Адрагоса.
– Да все нормально, – хохотнул он и ткнул большим пальцем в сторону дивы. – Она каким-то чудом долетела почти до самой земли, мне оставалось только держаться покрепче.
– Ага, он клевый чувак. Прям железный человек, – ухмыльнулся тролль, обнажив бурые зубы, а потом махнул рукой на Живокость. – А ей малехо не свезло – башкой здорово приложилась и крыло сломала, видите?
Правое крыло Живокости распласталось по земле, а левое криво торчало из-за плеча. Двух мечей дивы Клэй нигде не приметил и с облегчением вздохнул.
Матрик кашлянул:
– Кстати, о башке…
Живокость шевельнулась, недоуменно заморгала и, обведя всех взглядом, радостно обратилась к Ганелону:
– Привет!
К изумлению Клэя, в ее улыбке не было ни злобы, ни ненависти.
– Меня зовут Саббата.
Короли Жути, Николас Имс
