Глава 18 Все, что блестит
Среди жителей Пятипрестолья Денежный Холм пользовался дурной славой, но гости из дальних краев стремились именно сюда.
На северном берегу реки высились дворцы с ухоженными газонами, замысловатыми лабиринтами живых изгородей и каменными причалами, где на волнах лениво покачивались прогулочные барки и яхты с белоснежными парусами, а вот южный берег смотрелся именно так, как, по мнению Клэя, и должна выглядеть гавань крупнейшего города в Грандуале.
Здесь теснились игорные дома, притоны для любителей царапки, мрачные курильни, захудалые таверны и кабаки, непотребные бордели, шумные постоялые дворы, ломбарды, лавки менял и скупщиков краденого, а еще театры, где актеры были вдвое пьянее и вдвое скучнее зрителей.
На Денежном Холме было больше бойцовых ям, чем где бы то ни было к западу от Фантры. Здесь на кон ставились целые состояния, а в ямах безрассудные смельчаки сражались с кошмарными монстрами, кошмарные монстры – со злыми псами, злые псы – с драчливыми петухами, но самой излюбленной (и непредсказуемой) забавой были схватки безрассудных смельчаков и злых псов с кошмарными монстрами и драчливыми петухами.
– Как же я соскучился! – Матрик, выскочив из кареты, разминал затекшие руки.
– Возвращение блудного сына, – пошутил Муг (венчик седых встрепанных волос и перепачканные ползунки делали его неотличимым от колоритных обитателей портовой окраины Пятипрестолья).
Даже ночью улицы были полны народу. Клэй вышел из кареты, вспоминая, как впервые попал на Денежный Холм. В ту пору они с Гэбриелем предпочитали жилье подешевле, пока Келлорек подыскивал им работу. Впрочем, тогда было утро и в порту бурлила жизнь – работяги трудились, а сраные мудаки буянили не хуже орков. Гэбриель, желая подчеркнуть привлекательность возможного места жительства, заверил Клэя, что ночью здесь еще веселее, потому что все вокруг буянят не хуже орков.
Сейчас на одном углу жрец в обтрепанной зеленой рясе приглашал прохожих исповедаться в храме Весенней девы, а напротив него безукоризненно одетый господин оповещал всех желающих, что в двух кварталах отсюда, в переулке, открылся замечательный бордель, где за серебряную крону можно отыметь Глифу.
– Жди здесь, – велел Гэбриель кучеру. – Мы скоро.
Кучер сощурился и недовольно скривил рот под пышными усами:
– Без заклада не пущу.
Гэбриель обреченно вздохнул, но Матрик предложил в заклад один из своих кинжалов, усыпанных самоцветами, – Рокси или Грейси, Клэй не разобрал, потому что так и не научился их различать.
– Если не вернешь, – пригрозил Матрик, – я тебя где угодно отыщу, даже на обтрепанном краю карты, и вырву язык через жопу, ясно тебе?
«Хорошо, что от королевской жизни у него заплыло жиром только брюхо», – усмехнулся про себя Клэй.
На одном из торговых кораблей, пришвартованных у причала, вспыхнула драка. Вопли и звон оружия напугали птиц в упряжке. От страха и волнения экры непроизвольно меняли цвет; белые перья на одной уже начали розоветь.
Кучер окинул оценивающим взглядом Матриков кинжал.
– Кристально ясно. Тогда отсюда до Жемчужной Горки возьму с вас вдвойне, – согласился он, но тут к его горлу потянулась Матрикова рука, и кучер поспешно добавил: – Ну или вернусь к городским воротам и заберу настоящих «Орущих орлов».
– Договорились, – сказал Гэбриель.
Клэй совершенно не понимал, откуда у приятеля деньги на двойную – да и вообще на любую – оплату проезда, но благоразумно смолчал.
– А на будущее запомните, – продолжил кучер. – Если еще раз решите притвориться наемниками, не выдавайте себя за одну из самых знаменитых банд Грандуаля. «Орлы» завтра выступают в «Макситоне». Может, там еще остались дешевые места, если хотите взглянуть, как работают настоящие наемники.
Гэбриель, резко отвернувшись, заспешил в ближайший темный переулок. Муг и Матрик пошли следом. Клэю оставалось либо стоять, обдумывая глубокий смысл, скрытый в ехидном замечании кучера, либо идти за приятелями.
– Эй, погодите! – сказал он.
Гэбриель подвел их к шаткой лесенке у стены какого-то полуразрушенного дома. Хлипкие ступени угрожающе затрещали под весом Клэя. Чем выше друзья поднимались, тем сильнее воняло застарелой мочой. Два беса-мусорника, с жалобным писком порскнув в темноту, подняли возню из-за поломанного стульчака.
Гэбриель постучал в покореженную дощатую дверь халупы, притулившейся на самом верху, а не получив ответа, так замолотил по дверной раме, что закачалась вывеска на ржавом крюке у притолоки.
– «Тортики и тарталетки Фендера», – вслух прочел Муг.
– Ха, какие тортики в темном переулке на Денежном Холме? – недоуменно спросил Матрик.
– Фендер! Открывай! – заорал Гэб.
Бесенята в переулке испуганно взвизгнули.
– А кто такой Фендер? – спросил Клэй.
– Друг, – ответил Гэбриель. – Он собирает всякую всячину, продает, берет на хранение…
– А, он скупщик?
– Нет, он кобольд.
Клэй решил, что пора завязывать с вопросами, потому что загадочные ответы Гэба ничего не проясняли. Пятипрестолье, в отличие от многих городов Грандуаля, давало нечисти ограниченное право гражданства при условии примерного поведения. Вероятно, кобольды вполне могли жить среди людей, но чаще обитали в подземельях или в сточных канавах вместе с сотнями злобно визжащих соплеменников.
Прошло полминуты. Из таверн и кабаков доносились обрывки нестройной музыки. Два картейца, пошатываясь, брели по улице, фальшиво горланя какую-то песню. Что-то закапало Клэю на голову. Он посмотрел в небо, приглядываясь, идет ли дождь (дождя не было), и следующая капля попала ему прямо в раскрытый рот.
– Ох, ради проклятого Вайла…
Тут за дверью загремел засов, потом еще один и еще один. Одна за другой звякнули несколько дверных цепочек, щелкнула щеколда, скрипнула задвижка, и тоненький голос пропищал:
– Открыть.
В другое время Клэй пошутил бы, что сластная лавка нехило охраняется, но сейчас его больше занимал вопрос, что именно попало ему в рот, – вкусом капля напоминала медяк, выуженный из помойной ямы.
– Осторожнее, – шепнул Гэб, чуть приоткрыв дверь.
Из щели ничего не выскочило, и Гэбриель медленно переступил порог. Остальные с опаской потянулись следом.
За порогом было темно. Запах мочи сменился душком плесени, пыли и ржавчины. В темноте кто-то шнырял и хрипло сопел. Клэй едва не задел головой низкий потолок и торопливо пригнулся.
– По-моему, тортик – ложь, – пробормотал Матрик.
Во тьме болотными духами витали пары каких-то огоньков, тусклых, как разбитые лампы.
– Кто там? Имя сказать! – визгливо раздалось из угла.
– Фендер… – начал Гэбриель.
– Фендер. Я Фендер.
– Да, я знаю. А я Гэб.
– Гэб? Гэб знать. Годный Гэб.
– Да, это я, Годный Гэб. Может, свет зажжешь?
Невидимый хозяин хлопнул в ладоши:
– Дитята! Свет!
Что-то зашуршало. К душку плесени и ржавчины добавилась кислая вонь серы, вспыхнули три лампы с ворванью. Приятелей окружили пятеро кобольдят в закопченных защитных очках, приглушавших ярко-желтые огоньки глаз. Два малыша сжимали ножи.
Фендер – очевидно, их папаша – сидел на корточках прямо напротив двери. Ростом он был по пояс Матрику, а внешне напоминал тощую прямоходящую крысу. На нем тоже были защитные очки и точно такие же ползунки, как у Муга, а вдобавок феска с кисточкой и шлепанцы с загнутыми носами. В руках он держал арбалет, снятый с предохранителя и заряженный тремя длинными стрелами, которые зловеще поблескивали в полумраке.
– Ох, ради милостивой Весенней девы! Фендер, убери эту штуку! – сказал Гэбриель, медленно поднимая руки.
– Красиво, правда? – Кобольд ласково хлопнул по арбалету, стрелы закачались, предохранитель дрогнул.
Клэй оцепенел, Гэб зажмурился, а Муг с Матриком попытались встать друг другу за спину и застыли в неуклюжих объятьях.
– Фендер! – укоризненно крикнул Гэб.
– Простить, простить. – Кобольд отложил арбалет, не озаботившись поставить его на предохранитель – похоже, он просто не знал, что это такое, – и сдвинул очки на лоб; желтые глаза ярко вспыхнули в темноте. – Зачем сейчас приходить. Поздно. Ночь. Фендер и дитята сон спать.
Клэй, сощурившись, оглядел сумрачное помещение. Одно слово – лачуга, но не романтическое пристанище бедного поэта или нищего летописца, заставленное книжными шкафами, свечами и старинными безделушками, и не пустынная монашеская обитель с соломенным тюфяком и рваным одеялом. Нет, жилище кобольда было настоящей помойкой.
В дальнем углу комнаты виднелись какие-то лежбища, служившие постелями Фендеру и его отпрыскам, которых он называл дитятами. Все остальное помещение было полным-полно несметных сокровищ, точнее, бесполезного хлама: старый бронзовый шлем с застрявшим в нем черепом, разбитое зеркало в почерневшей серебряной раме, сундук с разрозненными столовыми приборами, десятки стеклянных и жестяных банок, доверху набитых медяками и латунными пуговицами, а также прочее барахло, любезное сердцу кобольда.
Гэб отвел со лба русую прядь:
– Я тут у тебя оставлял деньги. Большой такой кошель.
Кобольд свесил голову набок, наморщил розовый нос и пошевелил усами:
– Блескучки?
– Да, блескучки. Много блескучек. На хранение. Помнишь? Теперь отдавай.
– Да, да. Фендер помнить. Фендер хотеть Годный Гэб в яму упасть и сдохнуть. Тогда Фендер блескучки никому не дать. Себе забрать, – беззлобно, мечтательно произнес кобольд.
Клэй недоуменно покосился на Гэбриеля:
– Друг, говоришь?
– А я вот в яму не упал. Ты уж извини, Фендер.
Кобольд шмыгнул носом:
– Плохо.
– Ага. Ну, то есть… – Гэбриель замялся. – Короче, мне нужны мои блескучки. Отдай, пожалуйста.
– Да. Да. Ждать. – Кобольд, перескочив через арбалет, с необычайной быстротой вскарабкался по растресканной стене и пролез сквозь дыру в потолке.
Из любопытства Клэй, осторожно огибая груды мусора, прошел в глубину комнаты, где стояла ржавая жаровня, накрытая закопченной решеткой, – судя по всему, на ней готовили еду, а заодно и обогревали лачугу. Обглоданные кости и гниющие потроха в жестяном ведре у жаровни выглядели очень аппетитно по сравнению с содержимым второго ведра. Дырявый лоскут трепетал под сквозняком, прикрывая не то окно, не то дыру в стене.
Каждая постель – заботливо украшенная груда тряпья и соломы – носила отпечаток вкусов своего владельца; из одного лежбища почему-то торчали обломки клинков, погнутые ножи и наконечники стрел. Едва Клэй наклонился поближе, какой-то Фендеров дитенок злобно завизжал и, оскалив зубы, зарылся в солому.
– Его зовут Ножичек, – сказал Гэбриель. – Он вообще… странный.
Клэй медленно выпрямился и отступил подальше.
– А ты их всех по именам знаешь? – спросил он.
– Да, – кивнул Гэб. – Вот это Хохолок, Мосол и Зубоскал, – объяснил он, указывая на каждого, а потом перевел взгляд на самого мелкого, который терся о его щиколотку. – А вот это Тихоня.
– А с каких это пор ты задружился с кобольдом? – спросил Матрик.
– И почему ты ему оставил блес… – Клэй чуть было не сказал «блескучки», но вовремя одумался. – Почему ты ему оставил деньги?
– Вы же видели, как они живут в подземельях: тащат в свои норы все, что блестит, и никогда не расстаются с сокровищами, – напомнил Гэбриель.
«И то верно», – подумал Клэй. У кобольдов хватало не только грязи, но и сокровищ, хотя сами они не понимали ценности монет. Ценным было лишь то, что блестело, сверкало и переливалось, а все остальное служило предметом обмена на то, что блестит. За начищенное медное кольцо кобольд мог отдать породистую лошадь и радовался удачной сделке.
– С Фендером мы знакомы очень давно, – сказал Гэб. – Я как-то подрядился разогнать урскинов из сточных канав, а оказалось, что там засел целый клан. В общем, Фендер с Озилкой меня спрятали и даже вылечили от яда, которым лягушатники мажут стрелы.
– А Озилка – это кто? – спросил Муг.
– Жена Фендера. – Гэбриель огляделся, будто только сейчас сообразил, что ее здесь нет.
Сверху донесся глухой стук. С потолка посыпалась штукатурка и древесная труха, а потом над головой поволокли что-то тяжелое.
– В общем, я разобрался с урскинами и поручился за Фендера, когда он решил переселить семью из сточной канавы в город. Так и подружились. А перед тем как уйти в Ковердейл, я оставил Фендеру на хранение все, что заработал за последние годы.
Тут все заработанное за последние годы свалилось сквозь дыру в потолке, – к счастью, тяжелый мешок был прочно завязан. От удара об пол в мешке что-то звякнуло. Следом спустился Фендер – он на миг завис, вцепившись когтями в край дыры, а потом мягко спрыгнул прямо на мешок, соскочил и обеими руками потянул его по грязному полу. Дитенок по имени Ножичек с вожделением уставился на отцовскую ношу, будто малыш на любимое лакомство после ужина.
– Блескучки, – буркнул Фендер, бросив мешок к ногам Гэба.
Гэбриель нашел в себе силы на скупую улыбку:
– Спасибо, Фендер. А где Озилка?
– Нет, – пробормотал кобольд. – Забрать.
Скупая улыбка мгновенно улетучилась.
– Как? Куда?
Фендер издал какой-то томительный звук, напомнивший Клэю постанывание Грифа, когда пса сгоняли с кровати. Горящие глаза кобольда тоже как будто потухли.
– Озилка бить-колотить на дай-бери.
– Дай-бери? – переспросил Муг.
– На рынке, – рассеянно пояснил Гэбриель. – Озилка ввязалась в драку на рынке. И что потом случилось, Фендер? Когда это было?
– Давно. Год. Год. Озилка зуб-кусать торговый человек, торговый человек звать дубинка-стражник, дубинка-стражник хватать Озилка. Фендер хотеть бить-колотить дубинка-стражник, а дубинка-стражник говорить: забрать Озилка или забрать дитята. Озилка забрать.
– Куда ее забрали? – спросил Гэбриель. – Отправили в сточную канаву?
– Нет, не канава. – Фендер ткнул скрюченным пальцем в южную стену, в сторону реки и плавучей арены. – Шум-котел.
Выйдя из проулка, Клэй с некоторым удивлением увидел, что карета все еще ждет. Впрочем, кучер обрадовался их появлению, потому что экры переволновались донельзя: белоснежное оперение стало ярко-алым, и обе птицы тоненько попискивали, как птенцы, требующие корма.
Корабль, на котором завязалась драка, был объят пламенем. Недавние противники толпились на пристани, глядя на пожар.
Матрик тяжело плюхнулся на сиденье, сдержанно кивнул, получив от кучера свой кинжал, и с мрачной торжественностью поцеловал клинок, прежде чем вернуть его в ножны.
Муг, встав на ступеньку кареты, чуть поморщился от боли в ноге.
«Левая, – подумал Клэй. – Та, где черногниль».
– Что с тобой? – спросил Матрик.
Волшебник до сих пор не набрался смелости рассказать приятелю о своей беде.
– Все в порядке, – громче обычного заявил Муг. – Возраст не прибавляет ловкости.
Матрик хохотнул и погладил свое внушительное брюхо:
– Да я и сам знаю! Эй, Гэб, в следующий раз, как вздумаешь тащить меня в Жуть, предупреди загодя – я же должен подготовиться, побегать по утрам вокруг замка… Может, даже пироги жрать не каждый день.
Муг недоверчиво посмотрел на него:
– Ты каждый день жрал пироги?
– А то! – заявил Матрик, пожав плечами. – Я же король.
Гэбриель замешкался в переулке. Клэй, проследив за взглядом друга, сначала решил, что тот смотрит на горящий корабль, но потом сообразил, что он уставился на устрашающую громаду «Макситона».
– Гэб! – окликнул Клэй.
Гэбриель неохотно отвел взгляд от арены и сел в карету. Он взгромоздил мешок на колени и угрюмо молчал – в последнее время угрюмое молчание стало неотъемлемой частью его натуры. Впрочем, тому были причины. Гэбриель поручился за Фендера и его жену, помог им выбраться из сточных канав на менее вонючие городские улицы и, разумеется, теперь винил себя, что не уберег Озилку. Кобольду не уцелеть в битве на арене, а значит, смерть Озилки еще одним бременем легла на плечи Гэбриеля, и без того отягощенные заботами, как вороньем, – ведь он считал себя повинным и в том, что банда распалась, и в том, что от него ушла жена, и в том, что дочь повторяла безрассудные ошибки отца.
Кучер тряхнул поводьями, подгоняя красноперых экров по шумным улицам Денежного Холма, лавируя в толпе пьянчуг, любителей царапки, продавцов дурманного зелья, престольных стражников в шестиполосных камзолах, горластых лодочников, готовых выложить пару серебряных крон за выпивку, податливую бабу – и дурную болезнь наутро.
Запахи и звуки устроили вокруг потасовку: в нос била вонь немытых тел, хрипло взвизгивала мандолина, табачный дым царапал глаза, ликующе заливался свисток, запах мочи то и дело отвешивал пинка, звучала унылая жалоба лютни. А поверх всего на разные лады изгалялись людские голоса: пели, хохотали, вопили, ругались и стонали.
Карета проехала мимо одной из четырех квадратных башен, к которым толстенными цепями крепился «Макситон». Клэй чуть не вывихнул шею, разглядывая надписи на цоколе, по большей части неразборчивые, среди которых заметно выделялась одна, выведенная белым: «Да здравствует герцог!»
Карета свернула вправо, взбираясь по склону, и вскоре Денежный Холм остался позади. Экры успокоились и снова изменили окрас: одна птица стала белой, как и прежде, а вторая поголубела. Матрик полюбопытствовал, какому настроению соответствует голубой цвет перьев. Кучер, оглянувшись, недовольно пробурчал:
– Ну, скажем так – к голубому экру задом лучше не поворачиваться.
Карета повернула налево, покатила по Кольцу Синтры – главной улице города, петлей соединявшей все округа Пятипрестолья, – и въехала под огромную арку ворот Нармерийского округа. По верху арки шла рельефная надпись: «НЕ ПОТЕРПИМ ТИРАНОВ», историю которой Муг рассказывал всякий раз, как «Сага» приходила в город. Клэй с трудом усваивал любые уроки, а тем более – исторические, он даже слов песен запомнить не мог, но этот рассказ намертво въелся ему в память; еще бы, Муг десять лет подряд повторял его по пять раз в год.
Под конец Войны Возрождения, когда Жуткую орду разогнали, Дружина Королей решила объединить все королевства Грандуаля в империю по образу и подобию исчезнувшей друинской Державы. Одного из королей объявили императором и сделали Пятипрестолье имперской столицей.
Однако не прошло и года – только-только заложили фундамент императорского дворца, – как новоиспеченный император издал два злосчастных указа, ставшие, по мнению историков, причиной его падения. Первое высочайшее повеление касалось новых налогов, которые, как всякий раз говорил Муг, «выжимали из подданных все соки». А согласно второму указу, все перворожденные дочери благородных семейств должны были явиться к императорскому двору. Как только они прибыли, император объявил, что им посчастливилось стать основательницами имперского гарема.
Благородные девицы не оценили указ по достоинству, и первый император Грандуаля скончался, по выражению Муга, «от тестикулярной асфиксии», иначе говоря, ему оторвали яйца и запихнули их в глотку.
Благородных девиц казнили, аристократы взбунтовались, императорский сын и наследник бежал на запад и, перебравшись через Жуть и через горы, обосновался в Крайнии.
– Эй, ребята, – неожиданно воскликнул Муг, и все невольно вздрогнули. – А я вам рассказывал, почему на арке написано «Не потерпим тиранов»?
– Рассказывал, – вздохнул Гэб.
– Ага, – кивнул Клэй.
– Миллион раз, – сказал Матрик.
Волшебник разочарованно откинулся на сиденье.
Если бы не плавучая арена на реке, Нармерийский округ выглядел бы точь-в-точь как южный султанат. Над узкими извилистыми улочками трепетали алые и золотистые полотнища, сквозь которые проглядывали бледные лунные лучи. Кучер благоразумно не стал проезжать через центр округа, где раскинулся ночной базар и откуда слышался шум голосов. Порывы на удивление теплого ветра разносили ароматы пряностей, кальянный дым и невероятное количество мелкого песка и пыли.
Карета проехала мимо нескольких храмов Летнего короля – южане называли его Визаном и поклонялись ему с тем же благоговейным страхом, что и Зимней королеве, – и наконец миновала ворота, ведущие на самый верхний ярус города. Здесь находились роскошные особняки нармерийских вельмож и дворец султаны, где она останавливалась, посещая Пятипрестолье. У дворца пришвартовался летучий корабль «Второе солнце», творение друинов; по его раскинутым парусам пробегали искры статического электричества.
Гэба надо было выводить из удрученного состояния, – судя по всему, цель приезда в Пятипрестолье была уже близка, а Клэй так и не знал ни куда они направляются, ни ради чего.
– А для чего деньги? – спросил он.
Гэбриель поглядел на него сквозь полуопущенные веки, подвигал челюстью, будто что-то жевал, и наконец ответил:
– Для Ганелона.
Матрик, недоуменно поморщившись, подался вперед:
– Его выпустили из тюрьмы? Когда? Мне говорили, что из Каменоломни никого и никогда не выпускают.
Клэй тоже слыхал что-то подобное. Вообще-то, он хотел расспросить об этом Гэбриеля с самого начала, еще до того, как Джайна и Шелковые Стрелы ограбили их на тракте у Ковердейла.
Ганелон убил нармерийского принца – старшего сына султаны, и от ее гнева не защитила ни слава «Саги», ни то, что для убийства была очень веская причина. Маги султаны бросились в погоню за Ганелоном, а его друзья, в силу разных обстоятельств, не пришли ему на помощь.
В конце концов Ганелона поймали и посадили в Каменоломню – печально известную тюрьму, побег из которой был невозможен. Туда сажали самых опасных грандуальских преступников; сбежать они не могли, потому что их превращали в камень. Поговаривали, что охраняют Каменоломню особые стражи: их якобы ослепляли сразу после рождения, всю тюрьму они знали на ощупь, а сопровождали их василиски, взгляд которых превращает плоть в камень.
– Он вышел из Каменоломни, – сказал Гэбриель.
– И стал наемником? Подался на сольные работенки? – спросил Муг. – Нет, понятное дело, он наверняка на нас обиделся, но… Ганелон ведь не ради денег этим занимался, а ради…
– Смертоубийства, – подсказал Матрик.
– В общем-то, да. Просто странно, что он потребовал денег, чтобы спасти Розу.
– Это не плата Ганелону, – вздохнул Гэбриель, не отрывая глаз от мешка монет. – Это плата за его свободу.
