Черт побери, вставляйся уже!

Эди Леви, бухгалтер, стоял, наклонившись, на лестнице и пытался вставить ключ в замок.

Руки тверды, зубы стиснуты от напряжения, но почему-то это простое действие – вставить ключ в замок и повернуть – стало вдруг сложным. Он тихо ругался.

Он глянул на часы. Это продолжается уже почти восемь минут. Это внутреннее безумие, непонятное чувство, которое он не смог определить, но знает, что сейчас оно ему точно не нужно.

Ключ наконец вставился, и он резким движением открыл дверь. Когда он вошел и зажег свет, то думал с досадой о маленьких царапинках, которые, конечно же, появились вокруг замочной скважины, будто бы тут живет какой-нибудь алкоголик.

Он попробовал глубоко вдохнуть, успокоиться и привести в порядок мысли.

Глубокое дыхание проветрит легкие, больше кислорода попадет в кровеносную систему, мозг получит необходимую порцию питательных веществ, чтобы успокоиться и вернуться в обычное состояние. Он чувствовал себя так, будто кто-то подбросил маленький резиновый шарик в его голове и теперь он хаотично бьется о стенки черепа.

Но не надо преувеличивать. Все в порядке, он не очень чувствительный человек. И весьма этим гордится.

В то время как люди вокруг него превратились в преданных рабов мимолетных импульсов, он уже давно разметил территорию. Он больше не пытался это объяснить. Нет смысла. Люди хотят убедить себя в том, что они что-то чувствуют. Признание того факта, что все дело в химических веществах и маленьких электрических разрядах между нейронами, заставляет их почему-то чувствовать себя чересчур механическими.

Для Эди не было никакой проблемы быть механическим. Такова правда, и надо ее признать. Кусок мяса, капсула ДНК, система органов, обладающая самосознанием. Что есть, то есть.

Но сейчас он бродит туда-сюда по маленькой квартире, рассекая плотный воздух между стенами, на которых висят забитые до отказа книжные полки, и пытается обнаружить источник этого беспокойства и загнать его обратно в иррациональную дыру, из которой тот выполз.

Он остановился и покачал головой.

Музыка. Он немного послушает музыку. Где-то внизу на одной из полок была пыльная коллекция дисков. Уже давно он их не слушал. У него есть один диск с симфониями для фортепиано с оркестром, из которого он прослушал ровно четыре дорожки. Четкие дорожки, со структурированной музыкальной темой, с развитием, которое практически представимо в виде уравнения с двумя неизвестными.

То, что нужно сейчас.

Он вытащил свой старый побитый плеер, вокруг которого, словно змея, обвивался провод от наушников, и сел с ним в кресло. С первыми звуками в его вселенную начал возвращаться привычный порядок.

Он закрыл глаза, и четкий, почти армейский ритм подхватил его. Он уже не был ворчуном, сидящим в старом кресле. Он смотрел на себя и на весь мир со стороны. Исследовал его извне в полете мысли. Кресло превратилось в облако синтетических молекул, а в нем – механизм из насосов и труб, мехов и вентиляционных отверстий, рычагов и мышечной ткани. Он ушел в своих мыслях еще дальше, внутрь холодного космоса, и увидел маленький шарик, трогательный, голубенький, который вращается вокруг большого пылающего шара. Потом он еще больше отдалился, пока все не превратилось в неподвижные точки в пустоте. Если смотреть с достаточной высоты, все выглядит одинаково – атомы, организованные в сложные формы. Будь то случайный обломок гранитной скалы, пролетающий сквозь галактику, или качающий кровь насос, сделанный из мышцы, про которую кто-то когда-то решил, что она заключает в себе человеческие чувства.

Дорожка закончилась.

Нет смысла слушать следующую, она медленная и раздражающая. В любой другой день он бы отключился и поспешил заняться другими вечерними делами, но, может быть, из-за усталости или из-за того, что он так удобно устроился в кресле, а плеер соскользнул вниз, на пол, его затянуло в следующую часть симфонии. Мягкую, искушающую, сентиментальную, которую он не слышал уже вечность.

Когда он проснулся, плеер возле него уже приказал долго жить.

Батарейка кончилась на середине фрагмента, и он продолжил слушать симфонию в своем сне. Его тело отяжелело, и когда он с трудом поднял руку и коснулся лица, то почувствовал вдруг какую-то влагу.

Он вспотел.

Секунду, он не вспотел.

Он с ужасом понял, что это след от слезы. Он проронил слезу во сне. Только этого еще не хватало.

Пальцы снова коснулись этого ужасного соленого следа, и вся эта высота, на которую он забрался в мыслях, исчезла со скоростью фотовспышки, и вот уже сложный и оригинальный механизм стал одиноким и грустным человеком, сидящим на диване в квартире с опущенными жалюзи.

Это все из-за нее. Из-за той девушки.

Он всего-то вышел на свою обычную ночную прогулку. После целого дня сидения в офисе нужно было размять суставы. Профессия бухгалтера не подразумевает большой физической активности, поэтому он заботится о себе. Пять километров быстрым шагом – это уже стало привычкой.

Сначала он издалека заметил, как она, ссутулив плечи, выходит из здания. Ничего, что могло бы привлечь внимание. Он шел быстрее, чем она, и расстояние между ним и ее спиной – тонкой и такой хрупкой на вид – становилось все меньше. За углом здания она повернула направо, и когда он прошел мимо нее, то увидел, как она рухнула в слезах на землю.

Эди Леви и раньше доводилось видеть плачущих девушек. Ведь в ходе эволюции девушки развились в довольно плаксивых существ. Но сейчас что-то в ее взгляде, в том, как все ее существо вот-вот вытечет слезами через глаза, отозвалось в нем давно забытым эхом и заставило замедлить шаг.

Секунду он думал, всерьез думал подойти к ней и спросить, все ли в порядке.

Но он быстро взял себя в руки и поспешно удалился, все еще слыша за спиной ее всхлипывания, раздраженный чувством, которое в нем пробудила эта мелодраматическая сцена – будто кто-то вырвал его сердце и поставил на место, но вверх ногами.

Уже несколько недель ему нехорошо. Он не мог уловить ничего особенного, но периодически какая-нибудь мысль из тех, которые, как ему казалось, он успешно изгнал, просачивалась сквозь линию обороны. А теперь еще и это.

Эди попробовал объяснить себе биение сердца и жжение под веками при помощи своих знаний о причинно-следственных связях в человеческом теле. Ты не напряжен, сказал он себе, в тебе просто слишком много кортизола. Ровно как нет такого понятия, как «кайф», это просто дофамин. У каждого чувства есть имя и химический состав.

Он посмотрел на книжный шкаф перед собой.

Длинные ряды книг на все научные темы, какие только можно себе вообразить. Космология, физика, биология, нейронауки. Вы должны стать мне якорем в трудную минуту. Вы должны спасти меня от этих глупостей.

Всего лишь несколько дней назад он вынужден был защищать этот книжный шкаф от какого-то типа, который застрял с проколотой шиной напротив его дома и поднялся к нему, чтобы попросить воспользоваться телефоном – хотел вызвать эвакуатор. У него, мол, нет сотового, потому что он терпеть не может этот прибор. Может быть, ему разрешат позвонить, это займет не более минуты.

Эди уже тысячу раз пожалел, что живет на первом этаже. Да, конечно, почему нет, телефон там.

Однако прямо перед уходом этот тип, худой, полупрозрачный, с глазами ребенка, которого били в школе, пробежал взглядом по корешкам книг на его полках и спросил, как так вышло, что там нет ни прозы, ни поэзии. Эди ответил, что такие книги ему не нужны. Его интересует только правда о мире.

Тот человек (он утверждал, что он поэт) начал говорить всякие глупости про любовь, культуру и то, как люди «открывают правду о самих себе» не только через науку. Эди даже не дал ему закончить. Он вывалил на него сухие факты, как ведро холодной воды вылил.

Если достаточно овладеть науками о мире, то он предстает во всей своей технической сложности и эмоциональной стерильности, сказал Эди. Во имя правды, дорогой и однозначной правды, нужно отказаться от слащавости. Люди любят своих детей, например, потому что в процессе эволюции за годы тонкой подстройки было выяснено, что любовь к детям оказывается преимуществом для выживания вида. Большие глаза, маленькое лицо – все призвано пробудить в нас инстинкт защищать их. Блестяще? Может быть. Трогательно? Не вполне. Любовь – это половое влечение в карнавальной маске, религия – это выдумка, чтобы утешать человечество, которое чувствует свою уязвимость перед природой; страх необходим, чтобы выжить; страсть к наживе – это общественный договор, без которого человеческий род погрязнет в экзистенциальной пассивности, а обреченный на провал поиск смысла жизни – это цена, которую мы платим за самосознание. Механизмы один на другом. Такие, что заставляют нас переваривать пищу и превращать ее в мусор, и такие, что заставляют нас – и он указал пальцем на прозрачного человека – определять самих себя как «поэтов» и думать, что это что-то значит.

Когда привыкаешь к этой мысли, становишься более практичным. Тебя не касаются проблемы в миндалевидном теле мозга какой-то женщины, и тебя не задевает тот факт, что какая-то другая женщина повернулась к тебе спиной просто потому, что ее не привлекают твои феромоны. И главное, ты не можешь быть неудачником в жизни, если в ней априори нет смысла. Мы, в конце концов, пытаемся выжить, потому что мы пытаемся выжить. Все остальное – это ментальное украшательство и самовнушение.

Поэт, имени которого, по правде сказать, Эди даже не расслышал, странно на него посмотрел и спустился к машине ждать эвакуатор.

Но все эти книги не защитили его сейчас. На секунду он захотел обрушить свой гнев на эти полки и скинуть все на пол под таким углом, чтобы книгам было больнее. Выплеснуть на них все разочарование, которое свалилось на него из-за девушек с разбитым сердцем, распространяющих вокруг себя радиоактивное облако чувства жалости и пробивающих трещины в стенах мировосприятия, и из-за одиночества, которое человек не в силах понять. Скинуть их на пол и стоять меж мертвых полок, как капитан тонущего корабля.

Но он этого не сделает, конечно. Он не такой.

Он вошел в кухню, закрыл за собой дверь и сел у маленького столика.

Старое красное полотенце, банка с остатками кофе, белый лист и синяя ручка ждали его за столом. Вверху листа его ровным почерком был написан список продуктов, которые надо купить во время еженедельного похода в супермаркет.

Люди – это облака из цифр, не более того. Рост, возраст, кровяное давление, быстрота реакции, средний пульс, количество клеток. Все измеряемо, все. За каждой волнующей мелодией стоит математика, за каждым захватывающим прыжком акробата стоит физика, а за каждым разбитым сердцем стоит химия. Идея о том, что грусть той девушки каким-то странным и неизмеримым образом отражается на нем сейчас, – это полное сумасшествие.

Он взял ручку и начал рисовать маленькие квадраты в уголке, словно ребенок, который пытается сдержать порыв активности, чтобы не мешать классу. Но это не помогло, и через полчаса он уже сидел за кухонным столом и смотрел в гневе на белый лист, лежащий перед ним.

На листе были написаны десять строчек.

Три аккуратные, официальные – в правом верхнем углу. Сахар, бумажные полотенца, стиральный порошок. И еще семь других, кривых, быстрых, испещренных правками, в противоположном углу. Пытающихся выстроить при помощи слов нечто не имеющее аналогов вне сферы эмоций.

Какой ужас, подумал он.

Я написал стихотворение.

Эди схватил листок, быстро скомкал в маленький плотный шарик и выкинул в мусорное ведро.

Дальше – провал в памяти. Словно кто-то другой овладел его телом, подумал за него то, о чем он уже не думает, почувствовал то, что он не чувствует, и написал это дурацкое стихотворение, смысла которого он не понимает и не хочет понимать.

Ему не нужны все эти художественные слабости. Он презирает их, всегда презирал. Он не готов впустить их в свою жизнь только потому, что какая-то там хрупкая девушка на перекрестке его разжалобила.

Он решил, что пойдет спать, а завтра проснется как новенький. Все эти глупости потонут в его подсознании, и он проснется тем, кем давно решил быть.

Он лежал в постели, злясь на самого себя, как вдруг одна блуждающая мысль мгновенно прояснила, что же так ему мешает. Он не мог не видеть того, на что она указывала.

Это чувство. Внутри. Что-то родилось из ничего, в отличие от всей его остальной жизни, которая не что иное, как многократное перемешивание одинаковых базовых элементов и одинаковых событий, повторяющихся в разном порядке. А это новое будто бы просто возникло изнутри. Новый ответ, свежий, не заготовленный заранее.

Хватит с этими глупостями, сказал он себе, не существует никакого духа. Нет ничего, помимо сложности организма.

Нет? Тогда что это было?

Тысячи осколков его прежнего «я» встрепенулись и постарались быстренько заделать трещину, пока чего не случилось.

Нельзя, чтобы случилось.

Потому что если случится, то он будет смотреть на свою жизнь и чувствовать, что она была ошибкой. Он будет в ужасе оглядываться на все свои решения, которые он когда-либо принимал. Его мировосприятие, такое понятное, – если в нем появится трещина или знак вопроса, то все пойдет прахом. Годы упущений. Лучше уж просто продолжать. Не меняться сейчас, друг! Не меняться!

Люди меняются из-за надлома, а не от счастья. Если ты поменялся, значит ты надломлен. Тебе нельзя надламываться.

Но глубоко внутри, под всеми потревоженными фрагментами науки, мельтешащими вокруг, душа его кричала в истерике. Он уже знал, что не знает. Что он попал в ловушку того самого вопроса о курице и яйце, на который никто за тебя не ответит, – мировосприятие определяет личность или наоборот. Что он может побороть этот сложный самообман, если захочет, но может с тем же успехом сдаться и принять это новое нечто, что появилось внутри него, что больше, чем просто система причин и следствий. И хуже того, он понял, что никогда не сможет взять лезвие правды и нашинковать реальность так, чтобы ответ открылся его глазам. В первый раз в жизни в настоящем ужасе, который как-то превратился в огромное счастье, он смирился с мыслью, что, несмотря на все старания, он на самом деле не смотрит отстраненно на элегантность и объективность реальности, а находится внутри нее. Глубоко-глубоко внутри.

Сквозь щели жалюзи Эди Леви видел луну. Он сейчас мог смотреть на нее то так, то эдак. С одной стороны, луна – это большая глыба, вращающаяся в космосе среди осколков несчастных астероидов, а с другой – луна – это подходящий фон, для того чтобы ваша возлюбленная положила вам голову на плечо и закрыла глаза.

Он встал с кровати и пошел на кухню.

Бывают приятные капитуляции, которые наполняют тебя сладостью. Или он просто сошел с ума. Ну, что ж теперь поделаешь.

Эди Леви вытащил скомканный листок из мусорного ведра и попытался расправить его. Он даже не взглянул на написанное ранее стихотворение – перевернул листок и начал писать второе. И лист вобрал в себя чернила, и новый путь открылся перед Эди Леви.