– Как все это понимать, коннетабль? – требовательно спросил Морис.

Комиссариат Инквизиторов в Трокадеро выглядел солидно. «Наверное, именно такова была обстановка и в кабинете князя Тенишева», – подумал Леонид.

Светлых допустили в эту цитадель крайне малой компанией, и Александров оказался в числе этих сомнительных избранных опять благодаря своему аппарату.

Темных, впрочем, было не больше, чем их визави. Выделялся, разумеется, Вуивр. Заметен был и Артур из английской делегации. Так вышло, что он оказался напротив Пресветлого.

Плечистые фигуры снова замерли у массивных дверей, как янычары, охраняющие восточного султана. Приглашенные расселись вокруг овального стола. Алая обивка стульев и темный лак дерева контрастировали с форменными серыми балахонами. Таковых набралось большинство. Несколько второстепенных Инквизиторов стояли в углах комнаты, почти сливаясь с предметами мебели. Среди них был и дон Рауль. Леонид еще и поэтому чувствовал себя не в своей тарелке: его, слабенького Иного, усадили рядом с собой за стол, а опытные маги – других в Инквизиции, видимо, и не держали – вынуждены были занять место за спиной, точно половые в трактире.

Среди этих фигур замерли и два Инквизитора, недавно явившиеся с докладами. Их нетрудно было опознать по бурым кожаным папкам с серебряными уголками.

С нападения на Трокадеро не прошло и двух часов. Иные успели привести в порядок свои экспозиты. Уже ничто не свидетельствовало о недавней стычке, даже выбоины от пуль как будто затянулись сами, подобно ранам под магическими пассами. Колпак над друзой снова был поставлен. Коннетабли упраздненных на один день Дозоров закрылись в чертогах дворца Инквизиции и совещались с Морисом и приближенными. Пострадавших от рапиры дона Рауля – тех, кто остался в живых, – отнесли в хорошо охраняемый лазарет. Срочно вызванный Фюмэ, а с ним и целитель Томази колдовали над Бернаром. Трудность заключалась в том, что в отсутствие того, кто наложил подобные чары, их приходится взламывать, как хитроумный сейф. Привести же в сознание пособников Бриана тоже оказалось нелегкой задачей.

Дворец восстанавливался от потрясений.

Но вдруг быстро прошел, стуча металлическими набойками на башмаках, курьер в сером балахоне. Вновь заволновались на экспозициях Темных, причем на всех одновременно.

А затем и до Светлых экспонентов докатилось известие: разрушена башня в павильоне Дагомеи.

Леонид успел побывать в этом павильоне задолго до Дня без Договора. Он старался отснять как можно больше и не пропустить ничего любопытного. Но здесь любопытного оказалось крайне мало. Дагомейский городок притулился почти с самого краешка колониального отдела близ Трокадеро. Он был весьма невзрачен: убогие, крытые камышом туземные хижины, и только в одном месте высилась четырехгранная башня. Как потом узнал Леонид, это строение было точной копией башни для жертвоприношений. Дагомеи приносили в жертву людей гуртом, считая их гонцами на тот свет для связи с умершими правителями. Несчастных сбрасывали с башни вниз, прежде чем отрубить голову и собрать хлынувшую кровь. И вот теперь нечто разрушило единственную достопримечательность городка до основания. Из людей никто крупно не пострадал, хотя нескольких туземцев и зевак сильно ушибло летящими камнями.

Не успела затихнуть новость, как, стуча металлом на подошвах, стремительно прошел новый курьер.

Все замерли, подобрались.

А потом в Светлый отдел пришел церемонный посланник и, не снимая капюшона, пригласил на коллегию Инквизиторов «месье Александрофф».

Там Леонид смог только повторить слово в слово то, что произошло с ним утром в Старом Париже. А затем по отдельным репликам он сумел склеить для себя ленту недавно произошедшего.

После поимки шухарта Тома и ареста заговорщика Кастелена Темные продолжили умирать прямо за стенами Трокадеро.

Светящееся нечто, развалившее башню жертвоприношений, спалило на месте благонадежного вампира, который всего лишь зашел посмотреть на диораму.

Затем упал замертво сенегальский колдун в павильоне своей страны. Следом досталось Темному парижанину, зашедшему в павильон Туниса, – и он тоже не выжил.

А потом еще один Темный из Германии стал жертвой прямо на мосту Йена. Поблизости оказались добровольные дружинники из Дневных сантинель, которые увидели через Сумрак, как беднягу настиг большой сгусток Света. Дальше что ж? Дружинники немедленно принялись вести обстрел всеми боевыми чарами, что имелись у них в распоряжении. Но Светлый шар от этого, казалось, стал только больше и взялся преследовать атакующих. Те, разумеется, бросились наутек, не преминув послать «Караул!» Темным во все стороны.

И пока ничего не было известно о рыщущих в поисках Крысиного Короля оборотнях, уже и без того потрепанных в сибирском отделе.

– Как понимать? Извольте, – сказал Градлон и с силой провел подушечкой большого пальца по жилке на левом виске. – Инквизиция раскрыла ящик Пандоры.

– Инквизиция? Вы всерьез так полагаете?

– Увы, да. Последнее, что я успел забрать у того несчастного, подтвердило мои худшие опасения.

– Это был Бриан де Маэ?

– Нет. Он мертв. Теперь они оба мертвы.

– Оба?

– Бриан де Маэ, мой наставник и некогда претендент на место Пресветлого коннетабля Парижа, умел хранить секреты. Я знал его много лет, но даже мне не было известно, что у него есть брат-близнец. Альбер де Маэ. Он никогда не был посвящен в Иные. Тот, кто пролил свою кровь у нас на глазах, – это Альбер.

– Вы знаете смысл ритуала?

– Теперь уже да, месье. После того как прочел предсмертные мысли второго де Маэ. Впрочем, кое-что должны знать и вы. Хотя никто не верил в эту безумную фантазию, в миф наподобие венца Мерлина, который привезли эти господа… – Пресветлый кивнул на Артура.

– Что это за миф?

– Эмпириум, – коротко ответил Градлон и замолчал.

Морис и Дункель переглянулись.

– Эмпириум? – переспросил Вуивр. – Что это? Никогда не слышал.

– Не может быть… – проронил Морис. – Абсурд.

– Полагаю, господа, мы имеем право знать, – сказал Артур с обычной своей ноткой усталого сарказма.

– Это невозможно. – Морис, казалось, убеждает сам себя, а не только собравшихся. – Такая же чепуха, как философский камень. Алхимические бредни.

– А что нам скажет хранитель легенд? – осведомился Дункель.

Сзади на конторке сама собой перелистывалась книга, по которой бежало гусиное перо. Сделав запись этого вопроса, перо замерло. Почудилось, что и само оно выгнулось, как вопросительный знак.

Из угла комнаты к столу вышел дон Рауль.

– Непроверенные слухи, – начал испанец. – Мысль, которая приписывается графу Сен-Жермену…

– Который приложил руку к созданию друзы, если не ошибаюсь? – с прохладцей уточнил Дункель у Пресветлого, бесцеремонно прервав обладателя железной руки.

– Не ошибаетесь, месье, – учтиво склонил голову Градлон.

– Сеньоры? – Рауль убедился, что может продолжать. – Еще сто лет назад в ходу была теория, что горение вызывает некий флюид под названием «флогистон». Чем выше его концентрация в веществе, тем больше тепла оно выделяет. Точно так же Сен-Жермен полагал, что Свет и Тьма есть первоначала, которые циркулируют в душе, как кровь в организме. Под квинтэссенцией Тьмы он понимал инферно. Квинтэссенцию Света граф назвал Эмпириум. Он полагал, если можно выделить чистое инферно, что происходит весьма часто, то можно получить и чистый Эмпириум.

– Это лженаука! – вдруг сказал Претемный коннетабль. – Одно слово – шарлатан! Инферно не есть чистая Тьма. Это даже не магия Темных. Светлый тоже способен проклясть. Инферно выйдет ничуть не хуже.

– Все верно, сеньор. Инферно не есть чистая Тьма. Это концентрированное зло, присущее и Темным, и Светлым. Помимо прочего Сен-Жермен полагал, что Сумрак черпает Силу из чувств смертных. Ныне это предположение разделяется наиболее сведущими Иными. Но, по Сен-Жермену, важно не столько содержание чувства, как принято думать, сколько концентрация. Тьма преследует цель – совершенную и ничем не ограниченную свободу. Любое чувство имеет право быть, любое чувство получает выражение и оправдание. Никакого сдерживания, а потому – никакой концентрации. Тьма ничего не дает, только поглощает. И напротив – Свет. Вместо свободы – добровольно принятая на себя обязанность, подчиняющая чувство. Полная концентрация.

– Опустим метафизику, – нетерпеливо процедил Морис. – Время дорого.

– Эта первая догадка Сен-Жермена имеет самое прямое отношение ко второй, сеньор. Граф полагал, что Свет в душе Иного можно сконцентрировать до абсолюта. Все равно что получить флогистон.

– Ересь, – сказал Морис.

Леонид подумал, что странно подобное услышать от того, чье существование и само по себе являлось бы ересью с точки зрения инквизиции римско-католической церкви. Да и любой другой тоже.

– Это все, что я имею сообщить. – Испанец поклонился. – Мне неизвестно, предпринимал ли Сен-Жермен какие-либо практические опыты…

– Не предпринимал, – заговорил Градлон, устало потирая висок. – Но он рассказывал об этом своему ученику Бриану де Маэ, а тот рассказывал мне. Почтенный сеньор Рауль, очевидно, не знает, как именно Сен-Жермен надеялся выделить чистый Эмпириум. Он полагал, что Свет образуется при самопожертвовании. И что можно создать некий кристалл, который сконцентрирует Эмпириум так же, как хорошо отшлифованная линза собирает лучи солнца. Вот что я слышал. Но теперь, похоже, все встает на свои места. Смарагд месье Брюса – это и есть линза. Когда Сен-Жермен узнал о его самопожертвовании, то пустил в ход все свои уловки, чтобы заполучить эти кристаллы и должным образом на них воздействовать. Он был непревзойденным мастером в работе с камнями. Однако граф не решился поставить опыт на самом себе. Сен-Жермен оставил кристаллы в России и забыл о своих намерениях. А вот Бриан де Маэ, похоже, не забыл…

– И что же? – поторопил его Великий Инквизитор Франции.

– Я не все сумел извлечь из памяти Альбера. Он слишком быстро умер… как это ни жестоко… Судя по всему, для выделения Эмпириума помимо кристаллов требовалось заклинание, и Сен-Жермен открыл его Бриану. А тот уже за неимением друзы придумал хитрый план. Скорее всего когда разыскал своего брата-близнеца, с которым был разлучен еще в детстве, и убедился, что он тоже Иной. Бриан не стал вводить Альбера в Сумрак, но обратил в свою веру. По-видимому, концентрация Эмпириума происходит в крови. И де Маэ решил удвоить эффект за счет брата. Но требовалось самопожертвование, а тут как нельзя кстати случилась революция. Можно было бы добровольно пойти на гильотину, только для выделения Эмпириума подобного мало. Вероятно, Бриан все же не особенно доверял идеям графа. Он пытался изменить расклад сил в границах Великого Договора. Но скорее всего, предвидя, что будет, он действовал вполне расчетливо. Он ведь сам сдался Трибуналу?

– Верно, – кивнул Морис.

– Итак, Бриан де Маэ оказался запертым в химере, как Прометей, прикованный к скале во имя людей. Сто лет, глядя на Париж с собора, он не просто страдал, а растил в себе Эмпириум. А в это время еще живы были его единомышленники, и небывало долгий век для смертного коротал брат Альбер. Единомышленники не сидели сложа руки. Все это время они безуспешно пытались воссоздать друзу Сен-Жермена. А также инкогнито вдохновили молодого горячего Кастелена изменить миропорядок. Так продолжалось, пока вам, уважаемые, не пришло в голову организовать выставку Иных, чтобы поймать Кастелена. Его собрались ловить на реликвии Мерлина, однако Ноэлю требовалась друза. Он узнал о том, что ее привезут из России, от моей протеже мадемуазель Турнье. Самое любопытное началось дальше. Альбер с приспешниками отбили Бриана у заговорщиков, но упустили изумруды, ведь Ноэль не знал их истинной ценности. Тогда Бриан придумал новый план. Досточтимая Инквизиция дала ему в руки козырь еще раз, объявив День без Договора. О, и теперь они разыграли сложную партию! Недаром Бриан так любил когда-то шахматы. Сначала они подослали в Старый Париж Короля Крыс. В суматохе нужно было поставить метку на аппарат русского синематографиста. А он еще и облегчил им задачу, когда оставил свою камеру под лестницей. Затем они привели вас, месье Александрофф, в Небесный Глобус. Предварительно они туда же направили этого несчастного Тома, шухарта, как таких зовут немцы. Все, что от него требовалось, – это передать накопленные силы Альберу. А брат Бриана затем обнаружил себя окончательно, чтобы попасть в Трокадеро.

– Погоди, – взмахом руки прервал его Дункель. – Зачем Альберу было отдавать себя в ваши руки, если он и так мог бы переместиться к друзе?

– Бриан использовал нечто вроде так называемой Минойской Сферы. По сути, это логическая машинка Раймунда Луллия с нанесенными пространственными символами. Но чтобы ею воспользоваться, нужно точно представлять себе место, куда желаешь попасть. Совершенно необходимо было, чтобы Альбер воочию увидел, где именно находится друза. Потом соратники Бриана по метке на камере провесили портал…

– Пресветлый! – вырвалось у Леонида.

Все посмотрели на него, кроме, пожалуй, Мориса и Совиной Головы. Стало неловко, но Александров уже не мог остановиться:

– Темные вместе с Шагро… – Он осекся и тут же поправился: – …с Евгением из московского Дневного осмотрели камеру. Они сказали, что никакой магии там не было.

– Никакой Темной магии, юноша. А отличить незаметную Светлую метку заговорщиков от защитных чар против кражи, которые мы наложили… Вряд ли этот Евгений на такое способен, – Градлон посмотрел на Претемного, – хотя я и не сомневаюсь в талантах наших гостей.

– Где все это время был Бриан? – спросил Дункель. – И почему ты сказал, что теперь они оба мертвы, он и его брат?

– Вот это самое любопытное и печальное, господа, – сказал Градлон. – Бриан де Маэ все время находился рядом с нами. Только он был внутри своего брата.

– Что? Вы хотите сказать, сознание Бриана слилось с сознанием Альбера? – воскликнул Морис и невольно покосился на Леонида, который не раз впускал в себя Якова Вилимовича.

– Нет, их сознание было раздельно, иначе мы сумели бы увидеть это в ауре. Кроме всего прочего, нельзя проделать такой трюк с непосвященным Иным. Все было куда… физиологичнее, господа. Бриан – это была та светлая субстанция, что циркулировала в крови Альбера. Он перелил себя брату вместе с кровью. Он более ста лет растил в своей душе подобную возможность. Бриан двигал действиями Альбера, находясь у него в крови в виде Эмпириума. Бренная оболочка де Маэ, лишенная духа, покоится где-то в подвале их логова. А брату оставалось нанести последний штрих кровью на полотно Светлого Апокалипсиса. Он вскрыл себе вены и вместе с кровью дал возможность Бриану пройти сквозь друзу. Сен-Жермен гордился бы учеником, превзошедшим в смелости учителя. Эмпириум окончательно воплотился и теперь носится бесплотным духом Света над Парижем.

– Солнце в крови… – завороженно проговорил Леонид, вспоминая гимн гасконских гвардейцев. Когда он прочел «Сирано» на французском, то с удивлением обнаружил, что в оригинальной пьесе таких строчек нет.

Дункель недовольно покосился на русского дозорного, но заговорил опять с Градлоном:

– Выходит, де Маэ все-таки жив?

– Эмпириум – не Бриан. Точно так же инферно воплощает в себе зло над смертным или Иным, но не равняется ни их личности, ни личности того, кто их проклял. Эмпириум – воплощение Света. Однако он подобен «белому мечу». Смертный или Иной не способны вынести его прикосновение.

Леонид почему-то вспомнил теперь про Семена Павловича. Тот наверняка сказал бы какую-нибудь поговорку, навроде «И рад бы в Рай, да грехи не пускают».

– Свет, который убивает всех подряд, – высказался Претемный коннетабль. – Браво! Достойный апофеоз выставки!

– Оставь свою иронию, Вуивр, – спокойно потребовал Дункель. А затем снова обратился к Градлону: – Есть ли разум у этой… твари? Или, черт побери, субстанции! Можно ли с нею договориться?

– Вряд ли, – ответил Градлон.

– Но что он вообще хочет?

– А чего хочет свет? Не наш, Иной, сумеречный. Обычный, физический свет? Скажем, от солнца?

– Зачем эта метафизика? – зло бросил Морис. Похоже, слово было одним из его любимых. – Свет ничего не может хотеть. Это явление неживой природы.

– Хотеть он не может, здесь вы правы, – Градлон оставался невозмутимым, и только голубая жилка по-прежнему пульсировала на его виске, – но к чему он стремится?

– И к чему же, по-вашему? – ядовито осведомился Великий Инквизитор Франции.

– Занять как можно больше пространства. Проникнуть как можно дальше и глубже. Наше солнце однажды погаснет, но его лучи будут еще долго носиться в мировом эфире.

– Вот она, доктрина сил Света! – опять провозгласил Вуивр.

– Доктрина сил Света в ином, мой досточтимый противник, – возразил Градлон. – Но Свет не может светить лишь только для себя, такой факт виден невооруженным глазом.

– Что это говорит про Эмпириум? – Вопрос Дункеля снова напоминал взмах ланцета хирурга.

– Он будет стремиться туда, где нет Света. Тьма будет его словно притягивать. Жертвы как раз указывают на это. А всякая обращенная против него магия будет его только подпитывать.

– Но ведь у тебя есть план, Пресветлый? – В последнее слово Дункель вложил иронии, пожалуй, еще больше, чем Вуивр, которого он предостерегал от подобного.

– Пожалуй, что и есть… Разверните карту!

Леонид ожидал, что сейчас у стола появится очередная молчаливая фигура в сером балахоне и с тубусом под мышкой. Из тубуса появится большая старинная карта с разлохмаченными и даже где-то обгоревшими краями. Но такого рода фантазии не сбылись. Карта возникла над столом, развернулась и заиграла цветами, как иллюминация на Дворце электричества. Как будто огненный карандаш очертил контуры выставки.

«Нет, человеческая наука и печать еще не скоро достигнут такого», – подумал Александров. Не раньше, чем к Всемирной выставке примерно тысяча девятьсот двадцатого года.

Если Иные сумеют обуздать то, что выпустили сегодня.

– Вот места, где Эмпириум себя проявил. – На карте, повинуясь словам Градлона, засветились огоньки. – Как видим, все они где-то в границах выставки. Пока он еще хаотично мечется…

– То есть у него все же есть разум? – надавил тот, кого за немигающий взгляд прозвали Совиной Головой.

– Это уже не Бриан, Дункель. Если у него и есть какие-то мысли, нам их не понять. Как не понять нам тени ушедших. Возможно, Эмпириум желает одного – покоя. Или равновесия, как это ни странно… Только вокруг него постоянно возникают очаги Тьмы. Они сосредоточены именно здесь, в районе от Марсова поля до Эспланады Инвалидов. И его постоянно бросает от одного к другому. Может быть, со временем он сумел бы как-то обуздать себя. Но мы воспользуемся тем, что пока этого не случилось.

– Как ты собираешься это сделать? – вкрадчиво, но с ноткой нетерпения поинтересовался Дункель, захвативший главную роль в совещании.

– Сжечь Сумрак. Или временно выпить его до дна. Нет Сумрака – нет Света. Нет Света – нет Эмпириума.

Главные ворота, парадный вход на выставку с площади Согласия, были построены в модном стиле ар нуво.

Это чудо современной архитектуры официально называлось Порт Монументаль и целиком оправдывало свое название. Триумфальная арка, взметнувшаяся к небу на семнадцать саженей, представляла собой нечто вроде громадной сквозной беседки, открывающейся на три фасада широкими сводчатыми порталами. Спереди, со стороны площади Согласия, к арке были пристроены два полукружия-изгороди с высокими тонкими колоннами-«минаретами». Посетитель, входя снаружи, должен был очутиться под просторным ажурным куполом. Позади двух боковых арок открывалось целых пятьдесят восемь дверей на выставку, украшенных флагами. Они вполне могли пропустить все вместе до тысячи человек в минуту и около пятидесяти тысяч в час – и так, чтобы на входе еще успели проверить билеты.

Но сейчас ворота не пропускали никого. Нет, они вовсе не были закрыты.

Если стоять снаружи, можно было даже увидеть немало людей, прогуливающихся вдалеке за воротами: идущих по набережной Сены, переходящих по мосту Александра III, движущихся от Малого дворца к Большому и обратно.

Однако на самых подступах к воротам не было ни души. Как будто люди тщательно обходили это место. Случайный Иной не преминул бы отметить, что здесь наверняка потрудились его собратья.

Но случайных Иных близ ворот тоже не было, только неслучайные. Леониду снова выпала честь попасть в этот маленький круг избранных, и отнюдь не благодаря своим достоинствам, а всего лишь благодаря своей камере.

Почему-то сейчас, стоя за аппаратом и будучи готовым крутить рукоятку, он вспоминал ту страшную военную машину, которую сегодня в действии увидел в Трокадеро. Пулемет инженера Максима. Странным путем идет мысль у изобретателей. Кто-то думает, как запечатлеть движущиеся образы. Кто-то думает, как усовершенствовать орудие убийства – да, из самых лучших побуждений, на благо стране или даже всего мира, как мечталось господину Нобелю, открывшему динамит. Кто-то думает, как использовать это человеческое изобретение против магов, соединяя воедино древние легенды и передовые достижения технической мысли.

Это последнее сейчас и должно было явиться перед объективом.

Рядом с Леонидом перед воротами на выставку стояли Пресветлый и Претемный коннетабли Парижа, а кроме них – Великий Инквизитор Франции Морис де Робино, Дункель и еще несколько фигур в серых балахонах.

Вся их группа находилась недалеко от моста. С одной стороны, довольно близко от входной арки, с другой – на достаточно почтительном расстоянии. Морис вооружился биноклем. Градлон держал в руках небольшую подзорную трубу. Могло показаться, что они пристально рассматривают необыкновенное богатство и разнообразие украшений Порт Монументаль. Молодой архитектор Бинэ, создатель сего творения, едва ли не каждый квадратный дюйм покрыл каким-то зоологическим орнаментом: панцирями ящеров, чешуей рыб, оперением птиц. Но Леонид знал, на что в действительности направлены окуляры.

Под центральной аркой была установлена многострадальная друза Сен-Жермена.

Претемный коннетабль демонстративно приподнял котелок, вытер платком пот со лба, затем вытащил из жилетного кармана золотые часы Брегета. Откинулась крышка, прозвенела сладкозвучная мелодия.

– Месье… – одновременно проговорил Градлон.

Леонид, подчиняясь рефлексу, завертел рукоятку.

Нечто блеснуло в главных воротах. Почудилось, будто гигантский электрический карандаш вывел в воздухе геометрическую фигуру с острыми углами. Та распахнулась, подобно пространственному кошельку – именно такие странные сравнения приходили в голову Александрову.

Под аркой, над самой землей и неподалеку от друзы в раскрытом саквояже, открылся портал.

Из него вырвалась фигура неизвестного Иного. Видно было, что он только что бежал изо всех сил и стремглав прыгнул в сумеречный коридор, чтобы оказаться в этом месте.

Иной упал. Затем встал на ноги. Повернулся лицом к порталу и воздел руки.

В окуляр камеры Александрова были видны темные сполохи его ауры.

А из портала вырвался большой огненный шар. Субстанция походила на сгусток ослепительно-белого пламени, постоянно искрила, но при этом вела себя абсолютно бесшумно, не создавая никакого треска.

Темный держал руки перед собой, словно упирался в невидимую стену. По сути, он сам эту стену и создавал: напор чистой Силы, известный как «ля прессьон» или просто «пресс».

Ему пришли на подмогу. Из портала выскочил еще один Иной, за ним третий. Только в отличие от первого в Сумраке их ауры показывали Светлых.

Эти двое тоже подняли руки кверху. Нетрудно было догадаться, что странный отряд организовал ни много ни мало Круг Силы.

Через объектив своей камеры Леонид не мог видеть лиц. Впрочем, эти жесты он хорошо помнил: их использовали те двое, что боролись с Яковом Вилимовичем на галерее собора Парижской Богоматери. И тогда в ход шла невидимая стена. Теперь же круг втроем держали Ноэль Кастелен, он же Аноним из Нотр-Дам, его правая рука Дюран – второй Аноним, и Темный маг Бурдонэ.

– Господа, время! – Пресветлый коннетабль с хлопком закрыл подзорную трубу.

– Погоди! – велел стоящий рядом Дункель.

Идея принадлежала как раз ему: предложить схваченным заговорщикам в обмен на жизнь и прощение выступить наживкой для Эмпириума.

Разумеется, жизнь и прощение должны были наступить после Трибунала. Можно было также не особенно сомневаться, что и то и другое наступило бы исключительно в человеческом качестве, с лишением всех магических способностей и званий.

Что предложили участвующим в заговоре вампирам, которых лишить способностей и при этом оставить существовать априори невозможно, не разглашалось. Леонид не присутствовал при разговоре Великих Инквизиторов с Кастеленом в подвале Трокадеро. От Светлых туда допустили только самого Градлона. Какие слова там говорились – оставалось лишь гадать. Александров не сталкивался с Кастеленом нигде, кроме Нотр-Дам, да и в соборе, по чести, общение с ним имел лишь Брюс. Но он вполне мог себе представить несговорчивость Иного, многолетняя охота за которым привела к столь сложной комбинации, как организация Иной экспозиции на Всемирной выставке.

Тем не менее согласие было получено и договор скреплен. Кастелен в известной мере мог торжествовать: он добился каких-то условий от Инквизиции. Но цена была непомерно высока, и вовсе не для него самого.

Заговорщики, прежде всего Темные, должны были выступить живой мишенью. В повседневной службе Ночного Дозора отлавливать тех же вампиров, подсовывая «живца» – разумеется, под защитой и присмотром, – прием вполне обыденный и хорошо себя зарекомендовавший. А вот противники так откровенно действовать не привыкли, хотя провокации Светлых на добрые дела тоже применяли издревле.

Сейчас же Темные должны были вызвать на себя Эмпириум и, спасаясь от него, вести живой сгусток Света к условленному месту. Кастелен и его Светлые подручные обязаны были в этом помогать. Именно они открыли портал к площади Согласия.

Бурдонэ, который был немногим старше Леонида, оказался последним в цепочке «загонщиков». Увы, сомневаться уже не приходилось – он также оказался и последним выжившим из сторонников Тьмы.

Леониду трудно было представить еще некоторое время назад, что по такому поводу он скажет сам себе «увы».

Эмпириум под аркой окончательно превратился в крупный огненный шар, похожий на боевое заклинание Светлых, но только чудовищных размеров. Шар пульсировал, зажатый невидимым давлением Иных. Казалось, он даже немного сплющивается с боков.

Но потом с его поверхности сорвались и ударили разряды.

Несчастного Бурдонэ мгновенно испепелило. Он словно взорвался изнутри, и оставалось надеяться, что ничего не успел почувствовать. Как, наверное, любой на его месте, если бы в него попала молния силой в тысячу обыкновенных.

Светлых тоже расшвыряло в стороны, будто деревянные чурки, сметенные битой в игре «городки».

Рука Леонида сама по себе мерно вращала рукоятку камеры, не увеличивая и не снижая скорости.

– Вот теперь пора, – спокойно и взвешенно произнес Дункель, опуская бинокль.

На первый взгляд, ничего более не случилось.

Эмпириум все так же пульсировал под аркой Порт Монументаль. Никто из Высших магов не сделал ни одного движения.

Но в Сумраке царило форменное светопреставление. Он как будто таял. Серость истончалась и уходила, а сквозь нее проявлялись краски. Это очень напоминало повреждение кинематографической пленки.

Причем серость уходила не просто в никуда. Она как будто втягивалась во вполне определенную точку. Этой точкой служила эмблема электричества – огромная статуя в нише у главного входа. Статуя представляла собой женскую фигуру в дивном наряде, что опиралась на вольтовы столбы, а в руках держала цветы. Внутрь бутонов вставили электрические лампочки. Светлые Иные, вероятно, замечали странноватое мерцание на первом слое, но считали это обыкновенным заклинанием-оберегом. Темные наверняка с толикой ехидства подозревали тут замаскированный накопитель. Но только Градлон и еще несколько приближенных знали правду. Статуя была одним из орудий крайнего случая – не просто накопителем Силы, а уничтожителем Сумрака – и играла роль своеобразного заземления.

Подобные статуе предметы, замаскированные под архитектурные изыски, стояли по всему периметру выставки. Пресветлый коннетабль выделил неслыханные средства на их обустройство. Теперь они приводились в действие.

Из Сумрака выкачивали Силу – так вампир досуха выпивает кровь жертвы.

Следом замерцала зеленым друза. Идея принадлежала опять-таки Градлону. Эмпириум не может существовать вне Сумрака, подобно тому как аэростат не может летать в безвоздушном пространстве, а медуза – жить без воды. Когда дух мятежного Бриана, преобразованный в новую сущность, лишится опоры, он будет поглощен тем же волшебным предметом, какой дал ему такую мощь. Как восточный джинн, что вырвался из сосуда и обманом заточен туда снова.

Зеленое сияние становилось все мощнее по мере таяния Силы вокруг. Потом наступил вдруг такой момент, когда рассмотреть что-либо сквозь Сумрак стало почти невозможно. Стоило поймать тень от ресниц, как перед глазами мелькало что-то неопределенно-призрачное, и снова возвращался обыкновенный человеческий мир. Одновременно с этим пришла тоска. Пришла, наверное, сразу ко всем, Темным и Светлым, хотя переживалась ими по-разному. С такой тоской человек будет смотреть на закат, осознавая, что солнце опускается за горизонт в последний раз…

Яркий свет озарил пространство под аркой, словно разом вспыхнули все лампочки, вставленные в это архитектурное чудо. Но электричество на сей раз оказалось ни при чем: Эмпириум проявился в обычном мире. Проявился всего на несколько секунд – и пропал.

– Кажется, все, месье… – сказал Градлон и механическим жестом прикоснулся подушечкой большого пальца к виску.

– Мы победили? – осведомился Морис.

Ответ стал ясен немедленно и без слов – и ответ тот был отрицательным.

Леонида переполнили удивительные ощущения. Не сказать, чтобы они были сильно приятными – как будто он хватил два стакана чистого спирту подряд без передышки. Александров даже перестал вращать ручку «Патэ». А когда он снова попытался посмотреть на арку через Сумрак, та предстала во всем сказочном великолепии, как дворец из «Тысячи и одной ночи».

Зато статуя электричества здесь в отличие от человеческого мира оказалась разбитой на мелкие куски.

И никакого шара чистого Света не было и в помине.

– Проклятье, он все разрушил! – сквозь зубы высказался Морис.

– Он сильнее, чем мы думали… – Градлон вдруг сорвался с места и быстро, едва ли не бегом, зашагал к Порт Монументаль.

– Куда вы, коннетабль? – крикнул ему в спину Великий Инквизитор Франции.

– Кастелен еще жив, черт побери все ваше Бюро! – зло бросил через плечо Пресветлый.

Леониду стало совестно. Он заспешил вслед за Градлоном, не забыв подхватить аппарат.

Никто из наблюдателей к ним не присоединился.

Леонид услышал, как открывается портал.

– Мы ждем вас в Трокадеро! – проинформировал Морис.

– Я буду там. – Градлон не останавливался.

Леонид все же оглянулся. Это стоило увидеть: наблюдатели уходили через портал в сумеречном облике. Последними исчезли мраморный рыцарь Морис и Вуивр, превратившийся в крылатого змея с мерцающим камнем во лбу. Пара Инквизиторов все же осталась на месте. Небось старшие велели доглядывать.

Под аркой они с Градлоном нашли два тела и горсть пепла. Дюран, он же второй Аноним, не дышал. Но Кастелен был действительно жив. Хотя аура едва светилась.

Пресветлый, однако, вопреки ожиданиям Леонида не стал тратить много времени на бывшего заговорщика. Он на ходу сложил лечебное заклятие – кажется, известное под названием «Авиценна», – и запустил в мятежного Светлого. Затем снял с шеи амулет и надел Кастелену. Амулет засиял красным в такт сердцебиению нового обладателя.

Градлон постоял и помолчал несколько секунд. Леонид догадался, что маг кого-то зовет через Сумрак.

– Шарль… – раздался сдавленный голос.

Леонид не сразу понял, что это заговорил Кастелен.

– Шарль де Грийе… – повторил тот, и дозорный осознал, что впервые слышит человеческое имя Высшего мага.

– Ноэль? – Градлон опять склонился над приходящим в себя мятежником.

– Его не остановить… – Слова давались Кастелену с великим трудом. – Свет… не остановить. Он сожжет Париж.

– Это мы – Свет, Ноэль, – мягко сказал Градлон. – А он – адское пламя.

– Он твой учитель…

– Больше нет.

– Я… не могу больше. Не нужно Силы. Прощай, Шарль.

– Не вздумай!

Градлон схватил раненого за плечи, но было поздно. Ладони прошли сквозь тело Кастелена. Оно таяло, как недавно таял Сумрак под действием заклятий.

Александров не видывал такого прежде, хотя, конечно, был наслышан. Такое доступно лишь Светлым. Уйти в Сумрак добровольно, словно бы утопиться, если чувство вины ничем не утолить.

– Проклятье! – выругался Градлон и ударил кулаком в мостовую.

Над тем местом, где только что лежало распростертое тело, вдруг завихрилась маленькая черная воронка.

В следующий миг воронка испарилась – коннетабль развоплотил то, что сам и вызвал.

А затем он медленно поднял глаза на Леонида.

У того вдруг перехватило дух от собственной догадки.

– Пресветлый! Месье де Грийе… – Александров зачастил, впервые назвав человеческую фамилию Градлона. – Выслушайте! У нас есть еще надежда. Только… мы должны вызвать инферно. Очень большое!

– Что? – Градлон, казалось, смотрел куда-то сквозь русского дозорного, а жилка на виске готова была разорваться.

– Помните месье Фрилинга из немецкой делегации? Он рассказывал мне об огромной воронке инферно, которая растет над Дрезденом. Нам нужна такая же воронка над Парижем! Тогда концентрированные Свет и Тьма взаимно притянутся и уничтожат друг друга. Как равновеликие отрицательная и положительная величины в сумме дадут нуль!

Взгляд Градлона, кажется, прояснялся. Пульсация жилки на виске уменьшилась.

– Кто-то должен проклясть город. Самый сильный Иной. Может быть, это будете вы, месье, или тот бедняга Тома, шухарт, которого мы сегодня поймали…

– Он нам не поможет, – отозвался наконец Градлон. – А я не смогу тягаться с Брианом, когда он в полной Силе. Но, похоже, я знаю, кто мог бы…

Он поднялся, подхватил стоящий в сторонке саквояж, бережно поместил в него друзу. Щелкнул замок.

– Идите за мной!

Леонид, держа камеру на треножнике у плеча, будто винтовку на параде, встал у него за спиной. Краем глаза он увидел, как к ним спешат Инквизиторы, но Пресветлый не собирался объяснять им свои планы.

В воздухе в арке Порт Монументаль открылся портал. Только он вел не на выставку.

Леонид шагнул за Пресветлым – и ему показалось, что они вдвоем поднимаются в воздух. Потому что Париж вдруг ушел куда-то вниз. Уже не поражали воображение «минареты» архитектора Бинэ, что нависали над головой. Коннетабль и русский дозорный оказались если и не выше их, то, наверное, вровень.

А затем Леонид узнал место. Он уже был здесь в компании Брюса.

На галерее химер собора Нотр-Дам в этот вечерний час было пустынно. Ни посетителей, ни служащих при храме, ни сантинель. Закат заливал древние известняковые стены алым – солнце уже готово было коснуться краем парижских крыш.

На галерее трепетала сеть охранных заклинаний. Волшебство с невольным уважением хранило то, что его отрицало. Леонид вдруг некстати подумал, что все способности Иных – как тонкая пластинка между человеческим познанием средствами разума и сверхчеловеческим божественным промыслом, непознаваемым для мозга и нервной системы. Ему непривычно было так думать, тем более он не был крещен в католическую веру, но храм упорно действовал на впечатлительного гостя.

Особенно в такой день и час.

– Нас выследят очень скоро, – сообщил Градлон, раскрывая саквояж – изумруды в алых лучах переливались таинственными оттенками. – Я и не старался затаиться. Это все не займет много времени. Главное, что случится потом. Поставьте вашу камеру, месье. Вы должны снять то, что произойдет, а потом точно исполнить мои указания.

– Что вы собираетесь делать, Пресветлый? – Леонид установил аппарат, припал к окуляру.

Солнце словно медленно плавилось в красном мареве, закат угасал, бесконечный День без Договора уходил во тьму, но для сумеречных картин вовсе не требовался привычный глазу свет.

– Для начала я собираюсь сделать признание. Жаль, что вы еще не имеете с собой фонографа, месье Александрофф. Что же, я сделаю признание в письменном виде.

Градлон извлек из-за пазухи небольшую книжицу в переплете из кожи, украшенной надписью, что блеснула в Сумраке лиловым. В книжицу был вложен карандаш. Пресветлый раскрыл молескин, потянув за шелковую закладку, и положил его на парапет галереи. Карандаш послушно занял вертикальное положение над пустой страницей, будто его держала рука стенографиста.

Совершив эти манипуляции, Градлон снова занял место перед камерой.

– Готовы, месье Александрофф?

Леонид кивнул и начал вращать рукоятку.

– Я – Шарль де Грийе, известный в Сумраке как Градлон, Высший Иной вне всяких рангов, Пресветлый коннетабль Ночного Дозора Парижа и комиссар Светлых сил Французской республики. Да будет Свет моим свидетелем! – Градлон поднял руку, и над ладонью возник и тут же погас короткий сполох. – Я делаю признание, ибо того требуют чрезвычайные обстоятельства. Я должен исправить то, что сотворили мой учитель и мой ученик. Мой учитель Бриан де Маэ перевоплотился в сущность Эмпириума, которая представляет Свет настолько концентрированный, что он перестал быть таковым и обратился в то, чему еще нет названия. Мой ученик Ноэль Кастелен способствовал этому из лучших побуждений, но развоплотил себя, не вынеся мук раскаяния…

В этом месте Леонид едва не выпустил рукоятку. Он знал, что связывало Пресветлого и Бриана, но отношения Градлона с Кастеленом до сей поры были неизвестны.

– …Я никогда не пытался воспрепятствовать поискам Кастелена с тех пор, как он встал на свой путь заговоров. Но я закрывал на это глаза и не пытался найти его сам, до того, как отыщет Инквизиция или Дневной Дозор. Я не проявлял усердия, потому что должен был бы немедленно передать его в руки Трибунала. Но я и не старался его переубедить. Теперь Кастелен ушел, а Бриан де Маэ навсегда расстался с человеческим обликом и сущностью. А это значит, что никто не сможет освободить добровольно заключенную в неживое Мари Турнье…

Леонид поймал себя на том, что рука предательски дрожит – но продолжает вращать механизм.

Перо, не знающее человеческих сомнений, бежало по страницам записной книжки.

– Никто, кроме меня. В этом я и собираюсь признаться. Установления Дня без Договора не дают права отменить решения Инквизиции. Я иду на это по собственной воле. Когда-то я сам рассказал своему ученику о возможности поменяться местами с приговоренным. Ноэль Кастелен предпочел отослать вместо себя другого… другую. Я же займу это место сам и отбуду положенное наказание за своего учителя. Но я делаю это не во имя избавления от вины, а во имя спасения Парижа. Дело в том, что остановить Эмпириум может только Мари Турнье. Она сама не знает об этом. Никто не знает. Мари Турнье – будущая Великая. Я сам выявил ее еще в детстве и принял меры. Договор не запрещает подобных стратегических ходов. Я запечатал способности девочки и наложил фальшивую ауру слабой Иной. Я всегда держал ее подле себя, чтобы можно было все время поддерживать иллюзию. Это должно было стать нашим тайным оружием. Кроме того, я знал, сколь трудно было бы воспитать Великую, когда она еще дитя. А главное – на какие уступки пришлось бы идти перед Темными. Вуивр, мой старый противник, я рассчитываю, что ты спишешь этот долг Ночному Дозору. После того, на что пойду я, и особенно после того, что сделает Мари. Если ее попытка будет неудачной, списывать долги уже не понадобится, ибо будет некому. Морис, я не рассчитываю на снисхождение Инквизиции в отношении себя. Но твердо настаиваю на том, чтобы с Мари Турнье были сняты все обвинения после того, как она справится с Эмпириумом. Опять же, в том случае, если ее попытка будет удачной. Я могу принять на себя ее приговор. Трибунал волен не освобождать меня из неживого, даже когда выйдет срок Бриану, а увеличить вдвое, втрое – или сколько ему будет угодно. Своим преемником на посту главы Ночного Дозора Парижа я оставляю моего заместителя Фюмэ, Светлого первого ранга. Свидетелем, хроникером и поверенным моих слов является господин Леонид Александрофф из русского Ночного Дозора. Ему же я оставляю инструкции для мадемуазель Турнье. Времени мало. Да помогут нам Свет, Тьма и Сумрак.

Градлон махнул рукой, и Леонид прекратил снимать.

– Пресветлый!..

– Не стоит, месье Александрофф, все уже решено. Держите! – Коннетабль вытащил из кармана амулет и бросил его Леониду. – Это вы наденете мадемуазель Турнье, когда она получит свободу. Так она быстрее восстановит силы и придет в себя. Потом еще кулон… – Пресветлый отдал новое украшение. – А вот это, – теперь Градлон снял перстень с большим красным камнем, – нужно будет надеть ей на большой палец левой руки. Именно так! Перстень распечатает и снимет фальшивую ауру. Морис, Дункель и все прочие поймут, кто такая эта девушка. И еще, – он достал портсигар и тоже протянул кинематографисту, – вот это вы отдадите лично в руки Морису. Скажем, здесь напоминание о старом-старом долге.

– Пресветлый…

Коннетабль отмахнулся.

– Скоро нас отследят, так что не перечьте. Я не случайно выбрал вас, молодой человек. Я оказался настолько слепым, что не заметил, как Мари спуталась с Ноэлем. Но я не настолько слеп, чтобы не увидеть в ее ауре то, что она почувствовала к вам. Я воспитывал ее с детства и старательно оберегал от различных романтических настроений. Но то человеческое, что в нас есть, не обуздать.

– Месье…

Градлон снова поднял руку, останавливая слова Леонида.

– Кто бы мог подумать! Русский изобретатель… Впрочем, Иные изобретатели – не меньшая редкость, чем Великие волшебницы. Так что она знала, кого выбирать. А я плохо знал ее. Слушайте меня, молодой человек, потому что Мари должна будет послушаться вас. Именно для того вы мне и нужны. Вы должны будете ее убедить наслать проклятие на город. Кулон поможет, он что-то вроде увеличительного стекла, позволяет собрать всю мощь Иного. Он заменяет собой катастрофы и потрясения. Хотя потрясений для девушки и так предостаточно. Думаю, когда она придет в себя, то будет готова. Покажите ей вашу картину. А потом расскажите, что сначала Эмпириум уничтожит всех Темных. Этого будет достаточно, чтобы всколыхнуть Сумрак и вызвать такое, что не снилось Иным ни до эпохи Великого Договора, ни после. Потом он примется за Светлых, а ведь никто из нас не святой. Тьма есть даже в нас, хотя мы и выбрали другое. А затем, когда сожжет и Темных, и Светлых, он возьмется за людей. Я думаю, этого ей хватит для проклятия. Нам пора. Прощайте, месье Александрофф. Надеюсь, смогу увидеть вас, когда истечет срок всех моих приговоров. Не используйте сейчас ваш аппарат. Пусть этого никто не увидит. И да, совсем забыл…

Градлон напрягся и с полминуты как будто сосредоточенно думал о чем-то. Леонид боялся прерывать его раздумья. Затем на руках Пресветлого неизвестно откуда появился сверток. Впрочем, известно откуда – глаз и нервы даже у Иного не позволяют заметить, как другой уходит в Сумрак и тут же возвращается.

– Вот одежда для Мари.

Леонид вспомнил, в каком виде появился из химеры Бриан, и покраснел.

Пресветлый развернулся, оставляя сверток в руках единственного свидетеля его признания, и направился к друзе. Та засветилась.

Градлон стал напротив химеры, в которую добровольно заключила себя Мари. Изумруды засверкали сильнее, это было заметно и в обычном человеческом мире. А в нечеловеческом над друзой развернулась маленькая Аврора бореалис. Затем северное сияние превратилось в один-единственный зеленый луч, бьющий из верхушки самого высокого изумруда в химеру. Луч выписывал на ней символы, будто карандаш. Леонид не к месту подумал, что если человек когда-нибудь станет использовать такие лучи в качестве оружия, то Иным уже нечего будет делать на планете.

Ослепительная вспышка, казалось, прожгла все сумеречные слои, известные и неизвестные, и прервала его мысли. Вспомнив, что сейчас произойдет, Леонид бросился к подножию статуи.

Градлона уже не было на галерее. У постамента каменного чудовища скорчилась на плитах обнаженная девушка с растрепанными волосами. Разбрасывая ворох одежды, Леонид раскрыл длинную накидку и опустил ее на Мари. Затем надел ей на шею амулет, как учил коннетабль. За амулетом последовал кулон; наконец и перстень занял место на холодном, как смерть, пальце. Но Леонид, даже не читая ауры, видел, что Мари жива. Он обнял ее и вдруг пожалел, что не носит с собой фляжки с коньяком или водкой.

Но заряженные Пресветлым вещи делали свое дело лучше всякого спирта.

Мари приходила в себя. Открыла глаза.

Леонид вспомнил и то, чему его учили когда-то на первом курсе медицинского факультета, и то, что ему преподавали касательно лекарской магии в Дозоре. Он сотворил «Авиценну», заклинание, которое действует тем лучше, чем яснее представляет его создатель человеческую физиологию. Вот почему древние маги-целители рассекали трупы не хуже и не меньше, чем их собратья-анатомы.

Взгляд девушки сделался осмысленным. Она посмотрела на Леонида. Затем первое, что она сделала, – это запахнула плотнее накидку у себя на груди и плечах.

Дозорный обнимал ее и подыскивал слова. Градлон дал указания о том, чего необходимо добиться от его протеже, и ни одного совета – как же именно это сделать.

Явление посторонних избавило Леонида от мучительных поисков.

С хлопком открылся портал, и на галерею химер шагнул тяжелый инквизиторский сапог.

Еще хлопок, еще и еще. Светлые, да и Темные, все вместе пришли бы через один сумеречный коридор. Серые никогда не экономили.

– Именем Инквизиции! Выйти из Сумрака! Оставить всякое сопротивление! – прогремел голос, почему-то с едва заметным акцентом.

– Никто не сопротивляется, месье! – поднял голову Леонид. – У меня раненая. Мадемуазель нуждается в помощи.

– Это преступница, – из-за спин других обладателей балахонов, мгновенно заполнивших узкую галерею, вышел Инквизитор, откидывая капюшон. Но уже по интонациям можно было узнать Мориса Французского. – Ее ждет Трибунал.

– Ее ждет прощение, – дерзко ответил Леонид. – Согласно последней воле Пресветлого коннетабля Парижа. Вон там есть документ. – Он махнул рукой в ту сторону, где все еще висело в воздухе перо над записной книжкой Градлона. – А я, как только смогу, представлю вам кинематографическую ленту.

Другой Инквизитор, сбрасывая капюшон, завладел молескином. Это был тот, кого все за глаза называли Совиной Головой.

– А сам Градлон, надо полагать… – Морис перевел взгляд с Леонида на химеру.

Он не закончил. Он все понял.

– Градлон просил передать вот это лично вам. – Продолжая обнимать Мари одной рукой, другой Леонид извлек заветный портсигар.

Морис точно нехотя все же принял дар Пресветлого.

– Это многое объясняет… – Совиная Голова, прочитавший запись монолога, сделанную пером-самописцем, приблизился и указал на раскрытую страницу.

Он мельком взглянул на Мари и взмахнул рукой.

Раздался еще один хлопок, в воздухе раскрылся еще один коридор. К удивлению Леонида, оттуда показались сразу двое. Первой – одетая в строгий серый наряд женщина. О возрасте ничего нельзя было сказать определенно: она вполне могла быть и чуть старше Лени, а могла быть ровесницей его прабабки из Орловской губернии. Но почему-то не оставалось сомнений, что женщина – тоже Инквизитор. Александров и мысли не мог допустить ранее, что там служат и дамы, хотя… даже если раньше это и не было принято, эмансипация не могла не брать своего.

У женщины в руках был небольшой саквояж.

Вторым, кто показался из портала, был Темный целитель Фрилинг. Выходило, немец был связан с Инквизицией куда более тесно, чем сам утверждал.

Фрилинг кивнул Леониду. А затем эти двое решительно отстранили его от Мари и занялись ею сами. Женщина открыла саквояж, который оказался набит всевозможными склянками и множеством предметов, что традиционно использовали целители в своих манипуляциях.

Вдвоем с Фрилингом они даже развернули над собой нечто вроде шатра из сгустившегося тумана, за этим пологом ничего толком нельзя было разглядеть.

– Девчонку немедленно приведут в порядок, – сказал Дункель. – Но черт побери…

Великий Инквизитор Франции, внимательно читающий страницы записной книжки Градлона, поднял на него укоризненный взгляд, и Совиная Голова не стал продолжать. Выражаться в главной католической святыне страны – это было слишком.

– Проклятие? – теперь Морис обращался к Леониду.

– Совершенно верно. Мадемуазель Турнье должна наслать проклятие на город. И сделать это как можно скорее. До того, как закончится День без Договора.

День, впрочем, уже как таковой закончился. Инквизиторы своим появлением на галерее словно поставили точку, окончательно принеся с собой наступление ночи.

Но до полуночи еще оставалось время.

– На выставке почти не осталось Темных. Они бросились врассыпную. Спешно покидают город. Он успел убить еще несколько Иных.

– Явно высокого ранга?

– Да, – ответил Морис.

– Но только в центре Парижа?

– Что-то мешает ему покинуть территорию выставки. Видимо, только пока. Если необходимо проклятие, то мадемуазель должна наслать его как можно быстрее.

– Это не в моих силах, месье, – послышался уверенный голос Мари.

Леонид даже удивился: настолько тот был лишен тени всякой слабости. Бриан после освобождения говорил совсем иначе. Можно было поаплодировать эскулапам Инквизиции. Хотя наверняка и амулеты Градлона выполнили свою роль. А может, относительно небольшой срок, проведенный ею в камне.

Он повернул голову. Туманный полог исчез. Мари стояла полностью одетая в строгий наряд серых тонов, и даже волосы ее оказались убраны.

– Я не могу проклясть город, – сказала девушка. – Я знаю теперь, кто я, благодаря месье Дункелю. Но это ничего не меняет.

– Постой, – шагнул к ней Леонид, как будто этим своим шагом переходя на «ты». – Пресветлый сейчас занял твое место в этом чудовище. Тот, кого ты выпустила, переродился в живой огненный шар. Он убил всех твоих товарищей. Из-за него навсегда ушел в Сумрак Ноэль Кастелен. Ты осталась совсем одна, а эта тварь, ради которой ты всем пожертвовала, будет только крепнуть и убивать все новых и новых Иных. Когда не останется Темных, Эмпириум перейдет на Светлых, когда не останется Светлых – перейдет на людей. И ты не можешь его проклясть? Пожелать, чтобы у него закончилось топливо? Чтобы ему пусто было, в конце концов?

Последнюю фразу Леонид и сам не заметил, как произнес по-русски.

– Я знаю, что такое инферно, – спокойно ответила Мари. – Чтобы его вызвать, нужно очень сильно ненавидеть. А я… много всего чувствую. Мне горько, мне обидно, мне жаль. Но у меня нет ненависти. Даже к Бриану. Даже вот к этим господам, которые могут сотворить такое с живым существом, превратить его в статую, но оставить в сознании. Я не могу вызвать проклятие…

– Как же так, сударыня? – неожиданно вкрадчивым голосом осведомился Морис. – По вашей милости Бриан освободился и превратился в Светлую мерзость… Не думал, что вообще такие слова могут сочетаться… Ради вас Пресветлый коннетабль обрек себя на много веков пребывания в камне. Вы пробыли там отнюдь не год, но знаете, каково это. Что вы думаете на свой счет, мадемуазель Турнье?

Леонид понял, к чему клонит Великий Инквизитор. Он собрался было возразить, как бы это ни абсурдно звучало – спорить с тем, кто явно старше вот этого храма. Но Мари успела раньше:

– Трибунал может судить меня и приговорить, к чему сочтет нужным. Но я не собираюсь осуждать себя сама. Тем более за то, чем не обладаю.

– Пресветлый коннетабль настаивал на прощении для вас, только если вы исполните то, что он… велел. – Морис явно хотел сказать «завещал», но в последний момент передумал. Взглянул на портсигар Градлона, который все еще держал на ладони. – Но если вы откажетесь, то и его слова потеряют силу.

– Поступайте как знаете.

«Они ее убьют, – подумал Леонид. – Найдут для нее другую статую. А Эмпириум продолжит метаться по городу и будет только расти». При мысли о сущности, не так давно носившей имя Бриана, он почему-то испытал холод.

И не сразу осознал, что это за холод. Осознав же, сделал несколько шагов в сторону под недоуменными взглядами. Склонился над друзой. Прикоснулся к самому высокому изумруду.

Галерея исчезала. Вместо нее вокруг проявились различные химические приборы и запылал камин, не дающий тепла.

А за столом, беспорядочно заваленном свитками и раскрытыми книгами, сидел чародей Брюс.

– Яков Вилимович! – Леонид бросился к нему.

Ушедший маг тяжело поднялся навстречу. Его объятие было коротким – и столь же холодным, как и все в этой воображаемой Сухаревой башне. А еще – невероятно слабым.

– Слишком мало времени, юноша. Дозвольте перемолвиться с вами парой слов. Я вел бы разговор с Инквизицией сам, но больше не в силах занять ваше тело.

– Но как вы?..

– Мой проводник в мир живых – сии изумруды. Таинство, проведенное через них над сим истуканом, разрушило течение энергий. Все равно что дверь притворило сильным ветром, ежели угодно. А затем, когда Пресветлый таинство вдругорядь совершил, дверца и отворилась заново. Токмо не как ранее, а на малую щелку. Но хватить должно… Я все еще вижу вашими глазами и слышу вашими ушами. Девица не лжет. Не в ее силах проклинать, как не в моих – ожить.

– Но она – Великая!

– Я уразумел сие довольно скоро, а окончательно уверился здесь, в соборе. Токмо сообщить вам не успел, началась моя битва. Градлон мог долго прятать истину от живых, но не от теней.

– Как же тогда вызвать инферно?

– В городе еще остался большой мастер. Самый искусный в Старом Свете.

– Кто?

– А кто проклят сам от века и несет сие с собой, куда бы ни явился. Кого страшно не любят звери, а чтят только крысы.

– Король! – От выкрика Леонида, казалось, зазвенели все склянки в лаборатории.

– Я много узнал от теней, пока ждал, что мы снова увидимся. Тот Инквизитор, у которого шпага вместо магического жезла… Тот, что спасал вас, юноша… Он послал нескольких мятежников навечно в Сумрак. А я их встретил. Знание в уплату за знание. А знание – единственное, что ценно в Сумраке, запомните сие. Они прятали Крысиного Монарха в своих подземельях, а затем выпустили. Более молодые мятежники подарили им сию мысль, когда сотворили чудовище из синего мха. Король должен был отвести всем глаза – и отвел. Теперь надобно схватить его ранее, чем до него доберется исчадие Света.

– Но как, Яков Вилимыч? Оборотни искали его целый день – и бесполезно!

– Оборотни не терпят крыс, но вовсе не питаются ими. Лучший крысолов тот, кто готов их съесть.

– Кот-перевертыш?

– Или аспид.

– А разве есть в Париже такой… аспид?

– Есть. Из Санкт-Петербурга приехал. В одном экипаже с вами, юноша.

И тут Леонид вспомнил дневного дозорного Евгения. Сначала в купе поезда. Затем как увидел того в Старом Париже сегодня утром. Не чутье ли привело Темного туда, где Крысиный Король нашел свои первые жертвы?

– Мудрому достаточно, – сказал Брюс. – Еще свидимся, надеюсь. Сила уходит…

Лаборатория в Сухаревой башне начала таять. Леонид по-прежнему находился на террасе колокольни Нотр-Дам, держась рукой за самый высокий изумруд из друзы.

Сколько времени он говорил с ушедшим?

Вряд ли для остальных прошло дольше мгновения.

– Господа! – Леонид выпрямился. – Кажется, я получил важное известие…

– От кого же? – недоверчиво спросил Морис.

А Мари посмотрела на Леонида с надеждой. Она явно думала, что через друзу с ним разговаривал Градлон.

– От того, кому Европа стольким обязана…