Дуню перенесли в баню. И на рассвете пришли женщины, шумно кудахча, словно куры. Они обмыли дряхлое Дунино тело, завернули его в саван и сели рядом, чтобы помолиться о ней. Ирина стояла на коленях и плакала, уткнувшись лицом в материнские колени. Отец Константин тоже опустился на колени, но, казалось, не молился. Лицо у него было белее полотна. Трясущейся рукой он снова и снова щупал свою совершенно целую шею.

Васи там не было. Когда женщины стали ее искать, то нигде не нашли.

– Она всегда была постреленком, – прошептала одна из них, – но не думала, что все настолько плохо.

Ее подруга мрачно кивнула, поджимая губы. После смерти Марины Ивановны Дуня заменила Васе мать.

– Это у нее в крови, – сказала женщина. – По глазам видно. Глаза у нее ведьминские.

С первым светом Вася выскользнула из дома с лопатой на плече. Лицо у нее было решительное. Она сделала кое-какие приготовления, а потом пошла искать брата. Алеша колол дрова. Он опускал топор с такой силой, что чурбаки раскалывались с одного удара, и поленья разлетались по снегу.

– Лешка, – сказала Вася, – мне нужна твоя помощь.

Алеша повернулся к сестре, часто моргая. Он плакал: кристаллики льда блестели на его темной бородке. Было очень холодно.

– Какая, Вася?

– Дуня оставила нам поручение.

Юноша стиснул зубы.

– Сейчас не время, – сказал он. – Почему ты здесь? Женщины пошли над ней помолиться. Тебе следовало быть с ними.

– Прошлой ночью, – горячо сказала Вася, – приходила мертвая тварь. В дом. Упырь, как в Дуниных историях. Приходил, когда она умирала.

Алеша молчал, сжимая топорище побелевшими пальцами.

– А ты, конечно, прогнала чудовище, да? – спросил он с издевкой между двумя ударами. – Моя маленькая сестренка, без всякой помощи.

– Дуня мне сказала, – не отступилась Вася. – Велела не забывать предания. Сделай кол из рябины, сказала она. Помнишь? Прошу тебя, братец!

Алеша опустил топор.

– Что ты предлагаешь?

– Надо от упырицы избавиться. – Вася глубоко вздохнула. – Поискать разрытые могилы.

Алеша нахмурился. Вася была бледна, глаза у нее запали.

– Ну что ж, посмотрим, – ответил он чуть насмешливо. – Пойдем, раскопаем кладбище. Право, отец давненько меня не порол.

Он отнес дрова на поленницу и положил топор на плечо.

Перед самым рассветом прошел снег. Под сверкающим покрывалом на кладбище видны были только бесформенные холмики. Алеша взглянул на сестру.

– И что теперь?

Вася невольно ухмыльнулась.

– Дуня всегда говорила, что поиски неупокоенных лучше всего удаются юношам-девственникам. Ходишь кругами, пока не споткнешься о нужную могилу. Начнешь, братец?

– Боюсь, тебе не повезло, Васочка, – бросил Алеша едко. – И уже давно. Надо похитить деревенского мальчонку?

Вася изобразила добродетельное негодование.

– Когда главная добродетель пала, придется положиться на меньшую, – заявила ему она, и первой зашагала между запорошенными могилами.

Честно говоря, она сомневалась, что девственность играет здесь какую-то роль. Запах висел над кладбищем, подобно мерзкой мороси. И вскоре Вася, задыхаясь, остановилась у знакомого места. Они с Алешей переглянулись, и ее брат принялся копать. Земля оказалась не смерзшейся, как должна была бы, а влажной и рыхлой. Как только Алеша сгреб снег, вонь поднялась с такой силой, что он отвернулся, давясь. Однако он справился с позывами на рвоту и, стиснув зубы, вогнал лопату в землю. Неожиданно быстро им удалось открыть голову и туловище, замотанные в саван. Вася достала небольшой ножик и срезала ткань.

– Матерь Божья! – ахнул Алеша и отвернулся.

Вася ничего не сказала. Кожа у Агафьи была серовато-белой, как у трупа, а вот губы оказались малиново-красными, пухлыми и нежными, какими никогда не были при жизни. Ресницы кружевом лежали на ввалившихся щеках. Ее можно было счесть мирно спящей в земляной постели.

– И что теперь? – спросил Алеша.

Он был бледен и старался дышать как можно реже.

– Кол в рот, – сказала Вася. – Я вырезала кол сегодня утром.

Алеша содрогнулся, но опустился на колени. Вася встала на колени рядом с ним. У нее дрожали руки. Кол был грубо вытесанным, но острым, и она взялась за тяжелый камень, чтобы его вбивать.

– Ну что, братец, – спросила Вася, – будешь держать голову или вбивать кол?

Алеша был бледен, как снег, но сказал:

– Я сильнее тебя.

– Это верно, – согласилась Вася.

Она передала ему кол и камень, и раздвинула нежити челюсти. По-звериному острые зубы блестели, напоминая костяные иглы.

Это зрелище вывело Алешу из оцепенения. Скрипнув зубами, он просунул кол между ярких губ и с силой ударил камнем. Жидкая кровь вытекла изо рта и побежала по серому подбородку. Глаза распахнулись – огромные и пугающие, – но тело не шевельнулось. У Алеши дернулась рука. Он ударил мимо кола, так что Вася еле успела отдернуть руку.

С мерзким треском камень раздробил правую скулу. Тварь издала пронзительный вопль, хоть по-прежнему не шевелилась.

Васе показалось, что из глубины леса доносится яростный рык.

– Быстрее! – взмолилась она. – Быстрее, быстрее!

Алеша закусил губу и крепче сжал свои инструменты. Камень превратил лицо в бесформенное месиво. Он колотил по колу снова и снова, вспотев, несмотря на холод. Наконец кончик кола проскреб по кости, и последним мощным ударом юноша пронзил череп насквозь. Свет в открытых глазах трупа погас, и Алеша выронил камень из ослабевших пальцев. Задыхаясь, он отшатнулся от могилы. У Васи с пальцев капала кровь и что-то еще похуже, но она выпустила Агафью, почти не замечая этого. Ее взгляд был устремлен в лес.

– Вася, что там? – спросил Алеша.

– Мне показалось, что я что-то увидела, – прошептала Вася. – Посмотри туда.

Она поднялась на ноги. Белый конь с темным всадником галопом скакал прочь и почти моментально скрылся среди деревьев. Позади них ей привиделась еще одна настороженная фигура, похожая на громадную тень.

– Тут никого кроме нас нет, Вася, – сказал Алеша. – Ну-ка, помоги мне ее закопать и разровнять снег. Быстрее. Женщины будут тебя искать.

Вася кивнула и взялась за лопату. Она все еще хмурилась.

– Я уже видела эту кобылицу, – сказала она самой себе. – И ее всадника в черном плаще. У него голубые глаза.

После того, как упыря закопали, Вася не стала возвращаться домой. Она смыла с рук землю и кровь, ушла на конюшню и свернулась у Мыши в деннике. Кобыла ткнулась ей носом в макушку. Вазила сел рядом с ней.

Вася сидела там долго и пыталась плакать – о том, с каким лицом умерла Дуня, о кровавом месиве вместо лица Агафьи. Даже об отце Константине. Однако хоть она просидела там очень долго, слезы так и не пролились. Внутри нее были только пустота и глубокая тишина.

Когда солнце склонилось к западу, девочка присоединилась к женщинам в бане.

Женщины накинулись на нее, все как одна. Они назвали ее равнодушной, невоспитанной, жестокосердной. А еще она услышала, как они уже тише говорили друг другу: «Ведьма. Как ее мать».

– Ты – неблагодарная маленькая тварь, Василиска, – злорадствовала Анна Ивановна. – Но я ничего другого от тебя и не ждала.

Этим же вечером она уложила Васю на лавку и отходила березовым прутом, хоть Вася и была слишком взрослой для порки. Только Ирина промолчала, но в ее покрасневших глазах читался укор, который ранил девушку гораздо сильнее сказанных женщинами слов.

Вася все вытерпела, но не нашла слов, чтобы оправдаться.

На закате Дуню похоронили. Во время короткой церемонии на морозе люди не переставали перешептываться. Ее отец выглядел усталым и бледным: никогда прежде он не казался таким старым.

– Дуня любила тебя, как родную дочь, Вася, – сказал он потом. – Что за время сбегать!

Вася молчала, а думала о своей пораненной руке, о холодной звездной ночи, о подвеске у себя на груди, об упырице в темноте.

– Батюшка, – сказала она тем вечером, когда крестьяне разошлись по домам.

Она села рядом с Петром. Пламя в печи плясало алыми языками, а Дунино место пустовало. Петр вытачивал рукоять для охотничьего ножа. Он снял древесную стружку и посмотрел на дочь. Даже при свете очага было видно, что лицо у нее осунулось.

– Батюшка, – повторила она, – я бы не стала исчезать без нужды.

Она говорила так тихо, что никто из собравшихся на кухне ее не услышал.

– И что это была за нужда, Вася?

Петр отложил нож.

Вася вдруг поняла, что он боится услышать ее ответ, и поспешно сдержала рвущееся из груди путаное признание. «Упырица убита, – подумала она. – Я не стану обременять его только ради того, чтобы потешить собственную гордость. Ему приходится быть сильным ради нас всех».

– Я… пошла на могилу к матушке, – поспешно придумала она. – Дуня попросила меня пойти помолиться за них обеих. Она ведь сейчас уже с матушкой. А там… было легче молиться. В тишине.

Вид у ее отца был невероятно усталый.

– Хорошо, Вася, – сказал он, снова берясь за охотничий нож. – Но не следовало уходить одной, к тому же никому ничего не сказав. Это породило толки. – Вася стиснула руки. После недолгого молчания он уже мягче добавил: – Мне очень жаль, дитя. Я знаю, что Дуня была тебе вместо матери. Она тебе перед смертью ничего не давала? На память? Украшение?

Вася колебалась в растерянности. «Дуня велела мне ему не говорить. Но это же его подарок!»

Она открыла рот…

В дверь громко забарабанили, а потом в дом ввалился полузамерзший мужчина, рухнувший у их ног. Петр тут же вскочил, но момент был упущен. Кухню наполнили изумленные возгласы. Борода мужчины покрылась сосульками от его дыхания, щеки были в пятнах. Он лежал на полу, сотрясаясь от дрожи.

Петр его явно узнал.

– В чем дело? – вопросил он, наклоняясь и хватая дрожащего мужчину за плечо. – Что случилось, Николай?

Мужик не ответил – так и лежал на полу, скорчившись. Когда с него стащили рукавицы, то оказалось, что его замерзшие пальцы свело и кисть похожа на когтистую лапу.

– Нужна горячая вода, – сказала Вася.

– Постарайтесь, чтобы он поскорее заговорил, – сказал Петр. – До его деревни два дня пути. Не могу понять, что за несчастье могло привести его сюда посреди зимы.

Вася с Ириной целый час растирали замерзшему руки и ноги и отпаивали горячим отваром. Даже придя в себя, он мог только жаться к печи и хватать воздух ртом. Наконец он сумел поесть, жадно глотая обжигающе-горячую пищу. Петр старался справиться с нетерпением. Поев, гонец утер губы и с опаской посмотрел на своего господина.

– Что тебя сюда привело, Николай? – вопросил Петр.

– Петр Владимирович, – прошептал мужик, – мы все умрем.

Петр потемнел лицом.

– Два дня назад деревня загорелась, – сказал Николай. – Там ничего не осталось. Если вы над нами не сжалитесь, мы все умрем. Многие уже умерли.

– Пожар? – переспросил Алеша.

– Да, – подтвердил Николай. – Из печи вылетела искра, и вся деревня вспыхнула. Дул дурной ветер… странный, слишком теплый для середины зимы. Мы ничего не смогли сделать. Я отправился сюда, как только мы откопали выживших из пепелища. Я слышал, как они вопили, когда их кожи касался снег… может, лучше бы им было умереть. Я шел весь день и всю ночь… что это была за ночь!.. под жуткие голоса из леса. Казалось, те вопли меня преследуют. Я не смел останавливаться из-за мороза.

– Это был отважный поступок, – сказал Петр.

– Вы нам поможете, Петр Владимирович?

Последовало долгое молчание.

«Ему нельзя уезжать! – подумала Вася. – Только не сейчас!» Однако она знала, что ответит ее отец. Это его земли, он господин этим людям.

– Мы с сыном завтра поедем с тобой, – тяжело промолвил Петр. – Возьмем столько людей и животных, сколько можно отдать.

Погорелец кивнул. Взгляд у него был отсутствующим.

– Спасибо, Петр Владимирович.

Следующий день выдался ослепительным, белым и небесно-голубым. Петр приказал оседлать коней с рассветом. Те, кто не мог ехать верхом, привязывали к валенкам снегоступы. Зимнее солнце заливало все холодным светом. Огромные белые клубы пара валили из конских ноздрей, словно они были сказочными змиями, а с их мохнатых подбородков свисали сосульки. Петр принял повод Бурана у конюха. Конь вытянул верхнюю губу и тряхнул головой, звеня налипшими льдинками.

Коля присел на снег, чтобы оказаться лицом к лицу с Сережей.

– Возьми меня с собой, батюшка, – уговаривал мальчишка. Волосы лезли ему в глаза. Он пришел с бурым коньком на поводу и надев все свои теплые вещи. – Я уже большой!

– Недостаточно большой, – отвечал Коля, которому это уже надоело.

Ирина спешно вышла из дома.

– Идем, – сказала она, взяв мальчишку за плечо. – Твой отец уезжает. Идем.

– Ты же девчонка! – огрызнулся Сережа. – Ты не понимаешь! Батюшка, ну, пожалуйста.

– Иди в дом, – строго приказал Коля. – Отведи конька в конюшню и слушайся тетку.

Но Сережа слушаться не собирался: он разревелся, бросился бежать, заставив коней шарахнуться, и скрылся за конюшней.

Коля потер лицо.

– Вернется, когда проголодается.

Он взгромоздился на своего коня.

– Храни тебя Бог, братец, – сказала Ирина.

– И тебя, сестрица, – отозвался Коля.

Он чуть сжал ее руку и отвернулся.

Отправляющиеся подтягивали подпруги и проверяли ремешки снегоступов, подмерзшая кожа скрипела. Выдыхаемые облачка пара облепляли волоски в бородах льдом. Алеша стоял на краю двора, и его добродушное лицо было мрачным.

– Тебе придется остаться, – сказал ему Петр. – Кто-то должен присматривать за твоими сестрами.

– Я буду нужен тебе там, батюшка, – возразил он.

Петр покачал головой.

– Я буду спать спокойнее, если ты останешься беречь моих девочек. Вася безрассудна, а Ирина слаба. И, Лешка, ты должен удерживать Васю дома. Ради нее самой. В деревне дурное настроение. Прошу тебя, сын.

Алеша молча покачал головой, но проситься поехать больше не стал.

– Батюшка! – сказала Вася. – Батюшка! – Она встала у головы Бурана: напряженное лицо, черные волосы резко выделяются на фоне белой оторочки шапки. – Тебе нельзя уезжать! Только не сейчас.

– Я должен, Васочка, – устало ответил Петр. Она умоляла его и накануне вечером. – Это моя вотчина и мои люди. Постарайся понять.

– Я понимаю, – согласилась она. – Но в лесу прячется зло.

– Сейчас дурные времена, – подтвердил Петр. – Но я господин своим людям.

– В лесу мертвые твари… мертвецы встают. Батюшка, лес опасен.

– Чепуха, Вася! – рявкнул Петр.

«Пресвятая Дева! Если она начнет рассказывать такие истории в деревне…»

Петр сжал ей плечо с такой силой, что она поморщилась. Вокруг ожидали собравшиеся ехать люди.

– Ты слишком взрослая для подобных сказок, – отрезал он, надеясь, что она поймет.

– Сказок! – отозвалась Вася. Это прозвучало сдавленным криком. Буран вскинул голову. Петр крепче сжал поводья и сдержал коня. Вася стряхнула отцовскую руку. – Ты ведь видел у отца Константина разбитое окно! – сказала она. – Тебе нельзя бросать деревню. Пожалуйста, батюшка!

Люди не слышали всего их разговора, но услышали достаточно. Бородатые лица заметно побледнели. Они смотрели на юную девушку, а потом их взгляды устремлялись на стоящих поодаль жен и детей, таких маленьких и отважных. Петр понял, что если его глупая дочь не уймется, с ними невозможно станет справляться.

– Ты не ребенок, Вася, чтобы пугаться сказок! – заявил Петр. Он говорил ровно и твердо, чтобы успокоить своих людей. – Алеша, угомони сестру. Не бойся, дочка, – сказал он уже тише и мягче, – мы не сдадимся. Эта зима минует, как и все предыдущие. Мы с Колей к тебе вернемся. Не обижай Анну Ивановну.

– Но, батюшка…

Петр сел в седло. Вася ухватилась за узду Бурана. Любого другого тут же сшибли бы с ног и затоптали, но сейчас жеребец только дернул ушами и застыл на месте.

– Отпусти, Вася, – сказал Алеша, становясь рядом с ней. Она не сдвинулась с места. Он положил руку на ее вцепившиеся в уздечку пальцы и, наклонившись, прошептал на ухо: – Не время. Люди сломаются. Они боятся за свои дома, боятся бесов. И потом, если отец к тебе прислушается, станут говорить, будто им командует незамужняя дочь.

Вася шумно втянула в себя воздух, но отпустила Бурана.

– Зря вы мне не верите, – пробормотала она.

Как только она разжала пальцы, отважный стареющий жеребец взвился на дыбы. Понуро люди тронулись следом за Петром. Коля помахал брату с сестрой, и отряд выехал в побелевший мир, оставив этих двоих на дворе.

После отъезда отряда в деревне стало очень тихо. Холодное солнце ярко сияло.

– Я тебе верю, Вася, – сказал Алеша.

– Ты же своей рукой вгонял тот кол! Еще бы ты мне не верил, дурень. – Вася металась, словно посаженный в клетку волк. – Мне надо было все рассказать отцу.

– Но мы ведь убили упыря, – возразил Алеша.

Вася беспомощно покачала головой. Ей вспомнились предостережения русалки и лешего.

– Все еще не закончилось, – проговорила она. – Меня предупреждали: берегись мертвецов.

– Кто тебя предупреждал, Вася?

Вася резко прекратила метаться и увидела, как лицо ее брата застыло от недобрых подозрений. Она почувствовала настолько острый укол отчаяния, что нервно засмеялась.

– И ты тоже, Лешка? – бросила она. – Истинные друзья, старые и мудрые, меня предостерегали. Ты веришь священнику? Я – ведьма?

– Ты – моя сестра, – очень твердо заявил Алеша. – И дочь нашей матери. Но тебе не стоит ходить в деревню, пока отец не вернется.

В тот вечер дом постепенно затихал, как будто молчание наползало вместе с ночным холодом. Домочадцы Петра жались к печи: кто-то шил, кто-то вырезал из дерева, кто-то штопал.

– Что это за звук? – вдруг спросила Вася.

Все постепенно замолчали.

На улице кто-то плакал.

Это были сдавленные рыдания, еле слышные. Но постепенно сомнений не осталось: они слышали приглушенный женский плач.

Вася с Алешей переглянулись. Вася привстала с места.

– Нет, – твердо запретил ей Алеша. Он сам подошел к двери, открыл ее и долго всматривался в ночь. Наконец он вернулся, качая головой. – Там ничего нет.

Однако плач продолжился. Во второй, а потом и в третий раз Алеша подходил к двери. Наконец Вася пошла сама. Ей показалось, что она видит белое мерцание, перелетающее между избами деревни. А потом она моргнула – и все исчезло.

Вася подошла к печи и заглянула в устье. Домовой сидел там, среди горячей золы.

– Она не сможет войти, – выдохнул он среди потрескивания пламени. – Клянусь, не сможет. Я не впущу ее.

– Ты уже так говорил, а упырь все равно влез, – тихо пробормотала Вася.

– Комната того труса – это другое, – прошептал домовой. – Ее я защитить не могу. Он наложил на меня запрет. А вот сюда сейчас той не войти. – Домовой стиснул руки. – Она не войдет.

Наконец луна зашла, и все пошли спать. Вася с Ириной жались друг к дружке, завернувшись в меха, вдыхая черную тьму.

Внезапно плач раздался снова, совсем близко. Обе девочки замерли.

В окно заскреблись.

Вася посмотрела на Ирину: та неподвижно застыла рядом с ней, широко раскрыв глаза.

– Это похоже на…

– Только не говори! – взмолилась Ирина. – Не надо!

Вася скатилась с кровати. Ее пальцы машинально нашли подвеску на груди. Камень обжег ей руку холодом. Окно было расположено высоко. Вася потянулась и с трудом открыла ставни. Сквозь лед двор был виден нечетко.

Однако за льдом оказалось лицо. Вася увидела глаза и рот – громадные черные провалы – и костлявую руку, прижатую к оконной пластине. Тварь рыдала.

– Впусти меня! – прохрипела она.

Раздался пронзительный скрип ногтей по льду.

Ирина захныкала.

– Впусти меня! – прошипела тварь. – Мне холодно!

Вася не удержалась, сорвалась с подоконника и плюхнулась на пол.

– Нет… нет!

Она снова залезла на окно, но теперь за ним было пусто и тихо: на снегу во дворе никого не было.

– Что там? – шепотом спросила Ирина.

– Ничего, Иринка, – отрезала Вася. – Спи.

Она заплакала, но Ирине этого не было видно.

Вася снова забралась в постель и крепко обняла сестру. Ирина больше ничего не говорила, но еще долго дрожала. Когда сестра, наконец, заснула, Вася осторожно расцепила ее руки. Слезы у нее высохли, лицо было полно решимости. Она прошла на кухню.

– По-моему, если ты исчезнешь, мы все умрем, – призналась она домовому. – Мертвецы встали.

Домовой высунул из печи усталую голову.

– Я буду их отгонять, покуда могу, – пообещал он. – Посиди со мной сегодня. Когда ты рядом, у меня больше сил.

Три ночи Петр не возвращался, и Вася оставалась в доме и сторожила его вместе с домовым. В первую ночь ей вроде бы слышался плач, но к дому никто не приближался. Во вторую ночь царила полная тишина, и Васе смертельно хотелось заснуть.

На третий день она решилась просить Алешу сторожить вместе с ней. В тот вечер кровавый закат быстро померк, сменившись синими тенями и молчанием.

Домочадцы задержались на кухне: спальни казались ужасно холодными и далекими. Алеша при свете углей точил свое копье. Листообразный наконечник отбрасывал тусклые блики.

Огонь почти догорел, и кухню наполнила красная полумгла, как вдруг за дверью раздался протяжный тихий вой. Ирина сжалась у печки. Анна вязала, но всем было видно, что она покрылась испариной и дрожит. Отец Константин так широко открыл глаза, что вокруг всей радужки появился белок: он негромко шептал молитвы.

Послышались шаркающие шаги. Они становились все ближе и ближе. А потом голос заставил окно задрожать.

– Здесь темно, – сказал голос. – Мне холодно. Откройте дверь. Откройте.

А потом – стук в дверь.

Тук. Тук. Тук.

Вася встала.

Алеша стиснул древко копья.

Василиса подошла к двери. У нее отчаянно колотилось сердце. Домовой сопровождал ее, стиснув зубы.

– Нет, – вымолвила Вася, с трудом двигая онемевшими губами. Она снова впилась ногтями в пораненную руку и прижала окровавленную ладонь к двери. – Извини. Дом только для живых.

Тварь по ту сторону двери взвыла. Ирина уткнулась головой матери в колени. Алеша вскочил, поднимая копье. Однако шарканье возобновилось и затихло вдали.

А потом раздался визг перепуганных насмерть коней.

Не задумываясь, Вася распахнула дверь, не обращая внимания сразу на четыре вопля.

– Бес! – вопила Анна. – Она его впустит!

Вася уже выскочила за дверь. Белая фигура пронеслась между лошадьми, расшвыривая их, словно мякину. Однако один конь слишком замешкался. Белая фигура впилась животному в горло и повалила на снег. Вася с криком мчалась вперед, забыв свой страх. Нежить подняла голову и зашипела, и ей на лицо упала полоса лунного света.

– Нет! – ахнула Вася, останавливаясь. – Ох, нет, нет! Дуня! Дуня…

– Вася, – прошепелявила тварь. Голос был хриплым сипеньем упыря, но это все-таки был Дунин голос. – Вася.

Это была она, и не она. Это был ее облик, форма и саван. Однако нос обвис, губы провалились. Глаза превратились в горящие провалы, рот – в черную яму. Кровь свернулась на подбородке, носу и щеках.

Вася собралась с духом. Подвеска холодно горела у нее на груди, и она взялась за нее здоровой рукой. Ночь пахла горячей кровью и могильным тленом. Ей показалось, что рядом стоит черная фигура, но она не стала оглядываться и проверять.

– Дуня, – снова сказала Вася, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Уходи. Ты уже сотворила здесь достаточно зла.

Дуня прижала руку ко рту. Ее пустые глазницы наполнились слезами, но при этом она оскалила зубы. Дуня качалась и тряслась, кусая губу. Казалось даже, что она хочет заговорить. Она с рычанием двинулась вперед, и Вася попятилась, уже ощущая ее зубы на своем горле. Но тут упырица завопила, отшатнулась и по-собачьи понеслась к лесу.

Вася провожала ее взглядом, пока она не растворилась в лунном свете.

У Васиных ног хрипло дышали. Это был последний отпрыск Мыши, еще совсем молодой конек. Она упала рядом с ним на колени. У жеребенка было разодрано горло. Вася прижала ладони к ране, но черный поток продолжал струиться. Она ощутила смерть спазмом в животе. Из конюшни донесся горестный крик вазилы.

– Нет! – прошептала Вася. – Пожалуйста, нет!

Жеребенок не шевелился. Черный поток бежал все медленнее.

Белая кобылица выступила из темноты и очень бережно прижалась носом к мертвому коню. Вася ощутила у себя на шее теплое лошадиное дыхание, но когда оглянулась, то увидела только звездный свет.

Отчаяние и усталость были подобны черному потоку, подобны конской крови у нее на руках, и они поглотили Васю без остатка. Она обнимала коченеющую, измазанную кровью голову жеребенка и плакала.

Когда Алеша вернулся на кухню, время было позднее, и всем уже давно пора было разойтись по постелям. Лицо у него посерело, одежда была забрызгана кровью.

– Одна из лошадей мертва, – тяжело бросил он. – Ей вырвали горло. Вася сегодня ночует на конюшне. Я ее отговорить не смог.

– Но она же замерзнет! Она умрет! – воскликнула Ирина.

Алеша чуть улыбнулся.

– Только не Вася. Попробуй сама с ней поспорить, Иринка.

Ирина сжала губы, отложила штопку и пошла ставить в печь глиняный горшок. Никто толком не понял, что она задумала, пока она не выложила оттуда топленое молоко, смешанное с застывшей кашей. Взяв миску, она пошла к дверям.

– Ирина, вернись! – крикнула Анна.

Алеша точно знал, что Ирина ни разу в жизни не шла поперек материнского слова. Однако на этот раз девочка молча шагнула за порог. Алеша выругался и пошел за ней. «Отец был прав, – мрачно подумал он. – Сестер нельзя оставлять одних».

Было морозно, двор пропах кровью. Жеребенок так и остался лежать там, где упал. Труп за ночь промерзнет, но разделать его можно будет и завтра днем. Когда Алеша с Ириной вошли в конюшню, им показалось, что она пуста.

– Вася! – позвал Алеша.

Его охватил страх. Что если…

– Я здесь, Лешка, – сказала Вася.

Она вышла из денника Мыши, неслышно, словно кошка. Ирина тоненько ойкнула и чуть не выронила свою ношу.

– С тобой все хорошо, Васочка? – дрожащим голоском спросила она.

Они не могли разглядеть Васиного лица, только бледное пятно под темными волосами.

– Достаточно хорошо, птичка, – хрипло ответила она.

– Лешка говорит, что ты сегодня проведешь ночь на конюшне, – сказала Ирина.

– Да, – ответила Вася, явно делая над собой усилие. – Придется. Вазиле страшно.

Руки у нее были черными от крови.

– Ну, раз уж надо. – Ирина говорила мягко, словно обращаясь к любимой безумице. – Я принесла тебе каши. – Она неловко протянула сестре миску. Вася приняла ее. Тяжесть и тепло посуды придали ей сил. – Но лучше бы ты пошла в дом и поела у огня, – добавила Ирина. – Если ты здесь останешься, пойдут разговоры.

Вася покачала головой:

– Это уже не важно.

Ирина поджала губы.

– Пойдем, – позвала она. – Так будет лучше.

Алеша изумленно смотрел, как Вася позволила увести себя в дом, усадить у печи и накормить.

– Иди спать, Иринка, – сказала Вася потом. Бледность немного сошла с ее лица. – Поспи на полатях. Сегодня мы с Алешей посторожим.

Священник ушел к себе. Анна уже храпела у себя в спальне. Ирина, у которой слипались глаза, послушалась.

Когда Ирина заснула, Вася с Алешей переглянулись. Вася была бледна как полотно, вокруг глаз стало черно. Платье ее было залито конской кровью. Однако еда и тепло придали ей сил.

– Что теперь? – тихо спросил Алеша.

– Сегодня ночью нам надо посторожить, – ответила Вася. – А на рассвете надо пойти на кладбище и попытаться при свете дня сделать, что можно. И да поможет нам Бог.

На восходе Константин пришел в церковь. Он метнулся через двор, словно спасаясь от ангела смерти, запер дверь и простерся перед иконостасом. Когда солнце поднялось выше, и по полу пополз серый свет, он не обратил на это внимания. Он молился о прощении. Он молился, чтобы голос вернулся и унес все его сомнения. Однако весь этот бесконечный день молчание ничем не нарушилось.

Только в печальных сумерках, когда в церкви теней стало больше, чем света, голос зазвучал.

– Так низко пал, бедное мое создание? – вопросил он. – Уже дважды нежить являлась за тобой, Константин. Они разбивают твое окно, стучат в твою дверь.

– Да! – простонал Константин. Во сне и наяву он видел теперь лицо нежити, ощущал ее зубы на своем горле. – Они знают, что я пал, и преследуют меня. Молю, смилуйся! Прости меня. Сними с меня грех.

Константин стиснул руки и прижался лбом к полу.

– Хорошо, – мягко проговорил голос. – Такую малость ты у меня просишь, служитель Божий. Видишь: я милосерд. Я тебя спасу. Не надо плакать.

Константин закрыл ладонями мокрое лицо.

– Но, – добавил голос, – я кое о чем попрошу взамен.

Константин поднял голову.

– О чем угодно, – сказал он. – Я Твой ничтожный слуга.

– Та девица, – объявил голос. – Ведьма. Во всем этом виновата она. Люди это знают. Они перешептываются между собой. Они видят, как ты следишь за ней взглядом. Они говорят, что это она сбила тебя с пути праведности.

Константин ничего не ответил.

«Ее вина. Ее вина».

– Мне угодно, – завершил голос, – чтобы она покинула мир. И это должно случиться раньше, а не позже. Она навлекла зло на этот дом, и этого не исправить, пока она здесь остается.

– Она отправится на юг с санным обозом, – напомнил Константин. – Ее увезут в середине зимы. Петр Владимирович так решил.

– Раньше, – настаивал голос, – это должно произойти раньше. Это место ждут огненные муки. Но отошли ее, и ты сможешь спастись, Константин. Отошли ее, и сможешь спасти их всех.

Константин колебался. Казалось, из темноты раздался протяжный тихий вздох.

– Будет по слову Твоему, – прошептал Константин. – Клянусь.

После этого голос исчез. Константин остался опустошенным, ликующим и замерзшим, один на полу церкви.

Этим же вечером Константин пришел к Анне Ивановне. Она слегла, и дочь принесла ей питье.

– Вам надо отослать Васю немедленно, – объявил Константин. Лоб его был влажным от пота, пальцы дрожали. – Петр Владимирович слишком мягкосердечен: она еще может его уговорить. Но ради нас всех эта девушка должна уехать. Бесы являются из-за нее. Видели, как она убежала в ночь? Это она их вызвала, вот и не боится. Возможно, следующей умрет ваша собственная дочь, маленькая Ирина. Бесы любят не только коней.

– Ирина? – прошептала Анна. – Вы думаете, что Ирине грозит опасность?

Она дрожала от любви и страха.

– Я это знаю, – подтвердил Константин.

– Выдайте Васю людям, – тут же решила Анна. – Они закидают ее камнями, если вы им скажете. Петра Владимировича нет, он их не остановит.

– Лучше пусть едет в монастырь, – сказал Константин, чуть поколебавшись. – Я не хочу отправить ее к Богу без шанса на раскаяние.

Анна поджала губы.

– Обоз не готов. Лучше пусть умрет. Я не допущу, чтобы моя Ирина пострадала.

– Двое саней уже собраны, – возразил Константин. – Людей хватит. Кое-кто будет очень рад отправить ее отсюда. Я все устрою. Если Петр захочет, он сможет поехать повидаться с дочерью, когда она уже будет в Москве. Он не станет сердиться, когда все узнает. Все будет хорошо. Будьте спокойны и молитесь.

– Вам лучше знать, батюшка, – недовольно проговорила Анна, подумав: «Сколько заботы! И все ради зеленоглазого бесовского отродья. Но он мудр: он понимает, что ей нельзя остаться здесь, совращая добрых христиан». – Вы милосердны. Но я скорее отправлю эту девицу на смерть, чем позволю подвергать мою Ирину опасности.

Все устроилось. Олег, грубый старик, будет управлять санями, а родители Тимошки, чьи сердца опустели со смертью сына, станут Васе слугами и охранниками.

– Конечно, мы поедем, батюшка, – сказала Яра, мать Тимоши. – Господь отвернулся от нас из-за этого бесовского дитяти. Если бы ее отослали раньше, я не осталась бы без сына.

– Вот веревка, – сказал Константин. – Лучше связать ей руки, чтобы она не забывалась.

Перед ним предстал образ оленя, загнанного на охоте: ноги связаны, взгляд недоумевающий, кровь пятнает снег… Он ощутил прилив похоти, стыда и гордого удовлетворения. Наутро она уедет, за полмесяца до середины зимы.