Часть вторая

Глава первая

После разгрома «Юбиля» в батуевский следственный изолятор автозаки привезли чуть ли не сотню избитых «афганцев». Это был перебор, и «афганцев» начали скорее выкидывать, но сорок с лишним парней получили по десять-пятнадцать суток за административные нарушения. В итоге к маю 1993 года в СИЗО осталось шестнадцать человек — все члены Штаба «Коминтерна», которые попались, и самые борзые драчуны.

«Юбиль» стоял посреди площади как неживой: разбитые окна закрыты картоном, развороченный парадный вход заколочен досками и загорожен строительными лесами. В здание проникали через боковой подъезд; фойе — тёмное, захламлённое и сырое — никто не ремонтировал; почти все конторы «афганцев» временно не работали, их двери были опечатаны. Немец, водитель «барбухайки», и Дюша Воронцов, водитель «трахомы», играли в «тридцать одно» на заднем крыльце «Юбиля», если пригревало майское солнце.

В мае Немца дважды вызывали в горотдел милиции на допрос, в третий раз вызвали в июне. В кабинете Герман увидел Серёгу. Тот вразвалку, руки в карманах, сидел на стуле под плакатом «Валюты государств Европы».

— Я пять минут на перекур, — недовольно сказал следователь, подёргал ящик своего стола, проверяя, заперто ли, и вышел в коридор.

— Наш, «афганец», — снисходительно пояснил про следователя Серёга и расшарашил ноги до середины кабинета. — Охранял тоннель на Саланге.

Герман понял, что Серёгина «афганская идея» помогала и тут: «афганец» выручал «афганца». В следственной бригаде нашёлся опер, который устроил Лихолетову короткую встречу с доверенным человеком один на один.

— Как Татьяна? Нормально довёл до дома?

Герман догадался, что Серёгу заботила папка, которую вынесла Таня.

— Всё нормально, Серёга, всё тогда было в порядке. А как ты?

— Заебись! — Серёга ощерился в улыбке, словно был страшно доволен, и напоказ потянулся, как после сладкого сна. — Отдыхать — не подыхать! Голодом не кормят, здоровье не болит, работаем умственной деятельностью!

Он балагурил неестественно — убеждал себя, что всё прекрасно, всё по плану, всё под контролем. Но Герман видел, что Серёга подавлен тюрьмой.

— Серый, тебе дали пять минут, — напомнил Герман. — Говори о главном.

— Короче, Немец, нас тут, бля, приделали накрепко, — тотчас негромко заговорил Серёга. — Оттопчутся, гады. Надо мостырить нам гавнистию. Я всё придумал. Слушай внимательно. Бескровный вариант, парням не подстава.

Подавшись вперёд, Серёга быстро и чётко изложил свой план действий «афганцев», чтобы вынудить начальство до суда освободить арестованных лидеров «Коминтерна». Герман в очередной раз удивился выдумке Серёги. Конечно, деятельному Лихолетову киснуть в СИЗО было невыносимо.

— Всё понятно? Запомнил? Передай Бычегору. Надеюсь на тебя, Немец.

Герман шагал по бульвару от горотдела к остановке трамвая, щурясь на солнце, разглядывал девушек, таскал фисташки из пакетика и размышлял: почему он и почему Егор? Серёга всё рассчитал точно. Из реальных лидеров «Коминтерна» на воле остались Гоша Лодягин — секретарь, Билл Нескоров, Гайдаржи, Воха Святенко и Бычегор, который во время штурма «Юбиля» валялся в больничке со швом, открывшимся, когда ломали «Чунгу» и Бобона. Но только Егорыч не зассал бы организовать то, что задумал Серёга. Однако следак не согласился бы дать с ним встречу — все знали, что за зверь Егор. И поэтому Серёга вызвал Германа: и надёжный, и властям не подозрителен.

Серёга придумал перекрыть железную дорогу, но не так, чтобы парни легли на магистраль, а занять небольшую станцию — вокзал и диспетчерский пункт. И не надо загораживать пути: начальство наверняка само не выпустит поезда на линию, где потерян контроль. А вокзал — это не «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», здесь можно держать оборону от ОМОНа. И властям не в чем будет обвинить «афганцев» — они всего лишь проникли в служебные помещения. Серёга даже указал, какую станцию надо взять, — Ненастье.

В тот же день вечером Немец пошёл к Быченко домой.

Бычегор получил квартиру в левом доме «на Сцепе» на четвёртом этаже. Герман никогда не бывал у Бычегора. В Батуеве везде ставили на подъезды железные двери, а двери в высотках «на Сцепе» пока что оставались прежние — фанерные и расхлябанные: никакие домушники не рисковали соваться к «афганцам». Немец поднялся пешком и позвонил в квартиру Быченко.

Егор был женат, Немец не раз видел его жену — маленькую, красивую и фигуристую бабёнку. Её звали Лена. Во дворе она ни с кем не дружила, не звала в гости, и её считали стервой. Она открыла дверь.

— Егорыч дома? — спросил Герман.

Лена молча закрыла дверь, и Герман опешил: как это понимать? Он постоял на площадке, не зная, что делать, а потом дверь опять открылась.

— Заходи, — сказал Бычегор, будто Герман выдержал какую-то проверку.

Герман разулся в прихожей.

— Пусть тапки наденет, — из дальней комнаты приказала Лена.

У Быченко была большая трёхкомнатная квартира. Герман вспомнил, как Егор приносил в жилищную комиссию «Коминтерна» справки, что будет заселяться с тёщей, тестем и сестрой жены, но даже из прихожей было ясно: Егорыч с женой живут вдвоём, без родни. «Смухлевал!» — с удивлением понял Герман. Могучий Егор как-то не вязался с мелким бытовым обманом.

— Иди в кухню, — кивнул Быченко.

Он посадил Немца за кухонный стол и грузно уселся напротив.

— Когда сам не пью, другим не предлагаю, — сурово сказал он и окликнул жену в глубине квартиры: — Ленка, налей нам чаю.

Пришла Лена в лёгком восточном халате с драконами. Обдавая запахом парфюмерии, она поставила две фаянсовые кружки с надписями «Егор» и «Наш друг», сноровисто налила кипяток, двумя пальцами бросила в воду пакетики чая, экономно положила в вазочку варенья и молча ушла.

— Что у тебя за проблема? — напрямик спросил Бычегор.

— Не у меня. Я сегодня встречался с Серёгой. У него для тебя план.

Герман пересказал Егору Серёгин замысел. Быченко слушал, постукивая пальцами по столешнице. Он был в майке-тельняшке и длинных спортивных трусах. Какой всё же Егор могучий, подумал Герман. Плечи как футбольные мячи, грудь как бочка, толстые руки торчат в стороны, как вековые ветви. Парни любили Егорыча, потому что он был сильный и прямой, но Герман понимал: раскачан Бычегор от анаболиков, а прямой — потому что недалёкий.

Егор выслушал Немца и сказал устало-начальственным тоном:

— Ясно. Я подумаю, что тут можно сделать.

Он молчал, будто думал: принять предложение Серёги или отвергнуть?

— Вообще-то, Егорыч, это план для исполнения, а не для обсуждения, — осторожно напомнил Герман. — Серый и сейчас командир «Коминтерна».

— Он даже на киче всё такой же, — с досадой и презрением сказал Егор. — Суетится как молодой, с каждым чёртом договаривается: ты мне друган, я тебе друган. Кто обосрётся, он газетку мнёт. Пионербол, бля. В Афгане такие с брони в бинокль смотрели, когда я с вертушки на перевалы камнем падал.

— Егор, не бурей, — холодно ответил Герман. — Давай о деле.

— Свожу я бойцов в этот культпоход, не вопрос, — Егор повёл мощным плечом, словно освобождаясь от чего-то. — Но не так всё надо. Ясельки, бля.

Из кухни Герман видел гостиную Егорыча — полутёмную от пышных портьер с кистями, заставленную массивной полированной мебелью. В шкафах рассыпчато блестел хрусталь; хрустальная люстра, диван и кресла были прикрыты чехлами; на полу и на стенах распростёрлись багровые ковры. Это была гостиная директора гастронома, а не командира спецназа.

— А как, по-твоему, надо, Егор? — будто чужой, поинтересовался Герман.

Быченко упёр кулачищи в бока и с треском расправил грудь.

— Лихолет сделал из «Коминтерна» стройотряд, а мы — армия, — весомо сказал он. — Мы бантики завязываем, тортики печём, бабусек через дорогу переводим, а у нас — сила! — Егор показал Немцу огромные ладони, будто просил положить в них оружие. — Мы в городе кого угодно раздавим! Мы даже ментов раздавим! У нас тыща бойцов, и не угланы, а солдаты с Афгана. Нахера нам со всеми задруживаться, как Лихолет делает? «Коминтерн» — это два пехотных батальона! Пришёл, бля, отгондошил, победил!

— Если Серёга не прав, почему его выбирают командиром?

Об этом Егор не задумывался. Ему хватало общих расхожих убеждений, которые возникают сами собой из простейшего опыта и потом существуют неизменными, как деревья в лесу. Например, сила есть — ума не надо.

— Ну, больше его и не выберут, — уверенно пообещал Егор.

— Считаешь, «афганская идея» в том, что для нас вся жизнь — война?

— Мне похер на заморочки Лихолета. Был боец, стал замполит.

— А что должен делать боец? — Герман хотел узнать до конца, что думает Бычегор (удивило его пренебрежение к Серёге). — Если перекрыть железку, чтобы наших выпустили, — не тема, то предлагаешь СИЗО штурмовать?

— Вариант, — спокойно и снисходительно кивнул Бычегор.

— Я с тобой не согласен.

— А кто тут тебя спрашивает, Немец? — надменно хмыкнул Бычегор.

Но сделал всё он так, как придумал Лихолетов.

Акцию Серёга назначил на 2 августа, день ВДВ; это был понедельник. Уже с утра, опохмеляясь после выходных, по городу шатались десантники в тельниках, пятнистых штанах и голубых беретах. Они стаями ходили по рынкам, выискивая, к чему прицепиться, сидели на газонах, распивая пиво, во дворах с гоготом качали друг друга на детских качелях, толпой в обнимку выпирались на проезжую часть улиц, блокируя движение. Горожане терпели, уклоняясь от злобно-весёлой десантуры, готовой к быстрой обиде и драке.

Серёга рассчитывал, что менты будут заняты «голубыми молниями» в Батуеве и проворонят все события за городом. «Афганцы» затеряются среди вэдэвэшников, и акция в Ненастье грянет неожиданно, как подрыв танка.

Ненастье находилось в двадцати километрах от Батуева: десяток путей, переходный мост, двухэтажная диспетчерская башня, платформа и перрон, сквер и вокзальчик с буфетом, кассой и залом ожидания. Станция считалась главной для райцентра Ворошилово — крупного и близкого города-спутника Батуева, но собственный пристанционный посёлок был небольшим. Вообще же Ненастье стояло на магистрали Казань — Оренбург: не Транссиб, конечно, однако затор здесь неизбежно станет сюжетом федерального масштаба.

В день ВДВ — Ильин день — летняя жара повернула на грозу. От Батуева вдоль линии горизонта, медленно вскипая, ползли бугристые тучи. Чистый зенит ожесточённо сиял. Деревья в сквере то вдруг взволнованно шумели, и тени их ветвей махали по стенам вокзала, то разом умолкали. Электричка из Батуева подкатила к Ненастью с ошалевшим видом, словно вырвалась из боя.

Несколько окон были разбиты, а в остальных светлели лица: пассажиры с облегчением наблюдали, как из электрички на перрон вываливают одетые в камуфляж «афганцы». За полчаса пути они прессанули весь поезд: орали, пили и курили в вагонах, у кого-то обшарили рюкзак, кому-то дали в торец. Они выгружались с уверенностью оккупантов: из одного тамбура с гоготом тянули за собой каких-то перепуганных и визжащих девчонок, с которыми в электричке и познакомились, из другого тамбура, матерясь, вытаскивали велосипеды, отобранные у попавшихся на пути туристов.

«Афганцы» сразу заполнили собой весь перрон перед вокзалом. Здесь на ящиках сидели старушки, продавали пирожки и семечки; их сразу окружили, в суматохе чьи-то руки разобрали пирожки, горстями выгребли семечки из мешков. Обомлевшим бабкам на колени бросили смятые купюры, сыпанули мелочи, но всё равно на станции стало как в небе — тревожно и опасно. Дверь вокзальчика подтягивала пружина, чтобы внутрь не прошмыгивали бродячие собаки, — пружину оторвали, и «афганцы» хлынули в зал ожидания.

— Станция закрыта! — по-хозяйски объявил Быченко и отпихнул ногой с дороги чей-то баул. — Шмотки в зубы, и всем свалить! Даю пять секунд.

Пассажиры торопливо засобирались, стараясь не глядеть на захватчиков.

— Война, что ль, какая, ребята? — бестолково спрашивала у «афганцев» пожилая тётка деревенского вида. — А поезд-то будет, или отменили?..

— Не будет поезда, мать, — ответил Жека Макурин. — Шуруй до хаты.

Дачники с рюкзаками и вёдрами, толкаясь в дверях, выходили из зала.

— Чё такое-то? — удивилась буфетчица за стойкой. — Как это закрывают?..

Лёлик Голендухин прошёл за стойку, отодвинул буфетчицу, вытащил откуда-то снизу ящик с бутылками пива и, улыбаясь, брякнул на прилавок.

— Угощайся, братва! — Он взгромоздил рядом второй ящик.

Он радовался своей щедрости, будто не отнял, а нашёл угощенье, как грибы в лесу. «Афганцы» обступили буфет и, хохоча, разбирали бутылки.

— А платить?.. — спросила буфетчица и закрыла рот ладонями.

Голендухин выставлял на прилавок всё, что было в закромах буфета, — «сникерсы», коржики и пирожки в лотках, кейсы с банками газировки.

Зал ожидания уже освободился от ожидающих, только в углу на скамье спал растрёпанный пьяный мужик. Лёха Бакалым и Чича подняли скамью и вывалили спящего на пол. Мужик ударился головой и завозился, охая.

Егор Быченко и его приятели — Джон Борисов, Тамбулатов, Ян Сучилин — прошли в служебные помещения вокзала. В окошко билетной кассы Егор увидел, что кассирша запирает сейф. Растерянный начальник вокзала сидел в своём кабинете за столом и накручивал диск телефона. Парни загромоздили кабинет. Быченко бережно отнял у начальника трубку и положил на рычаги.

— Связи отбой, дядя, — снисходительно сказал он.

— Кто вы такие? — нервно спросил начальник. — Что всё это значит?

— Щас буду объяснять, — пообещал Егор и придвинул себе стул.

На небольшой площади перед вокзалом раскинулся рыночек: несколько железных ларьков, раскладные полотняные палатки с одеждой, неизменная гора дынь и арбузов. Из лужи возле водоразборной колонки пили голуби.

Едва из вокзала побежали пассажиры, весь рыночек всполошился.

— Вэдэвэшники приехали! — пронеслось по торговцам.

Тётки-палаточницы кинулись срывать с вешалок шмотки, распихивая их по сумкам как попало. Из ларьков выскочили продавщицы, чтобы закрыть витрины железными ставнями. Кавказцы просто исчезли, бросив всё. На автобусной остановке сбилась беспокойная толпа, готовая к панике.

Пятнисто-зелёные «афганцы» потекли из дверей вокзала на площадь.

— Гаси магомедов! — крикнул кто-то, увидев арбузы и дыни.

К остановке подъезжал рейсовый автобус — ушатанный и дребезжащий ЛиАЗ. Водитель ещё не успел затормозить, как толпа кинулась на посадку и раздвинула хлипкие двери-гармошки. Выйти из автобуса не удалось никому — испуганные люди ломились в салон, занося друг друга. Водитель отчаянно просигналил и медленно тронулся, а толпа, яростно ругаясь, поволоклась за автобусом по дороге, как борода из пчёл, когда пасечник достаёт рой.

В это время, отвлекая «афганцев» от ЛиАЗа, на привокзальную площадь с шоссе вывернули «трахома» и «барбухайка». Немец и Андрюха Воронцов привезли из города продукты (тушёнку, коробки бич-пакетов, бидоны с пивом) и девчонок, жён «афганцев», которые согласились помочь в буфете.

Впрочем, главная задача решалась в диспетчерской башенке.

Лихолетов отучился в железнодорожном техникуме и знал, что станцией управляет не начальник вокзала, а дежурный на посту маршрутно-релейной централизации. Но Бычегор почему-то не поверил Серёге и на командный пункт станции направил Басунова, который после разгрома «Юбиля» отсидел пятнадцать суток. Басунов взял с собой тех, с кем охранял Серёгу: Дудоню, Жеку Беглова, Гришу Хрипунова по прозвищу Минёр и Темурчика Рамзаева.

Они прошли по перрону к башне, стоящей поодаль от вокзала, выбили дверь и поднялись на второй этаж. Диспетчерский пост имел о́кна на три стороны, чтобы видеть всю станцию. В небольшом помещении полукругом выстроились пульты с рядами переключателей, индикаторов и циферблатов. Перед пультами, не загораживая панорамы, стояли стенды, расчерченные линиями и светящимися пунктирами. В крутящихся креслах сидели две тётки в форме. Одна деловито говорила по телефону, вмонтированному в панель:

— Платонов, принимаем на четвёртый путь до маршрутного сигнала.

Тётки оглянулись на вошедших «афганцев».

— Немедленно вон отсюда! — властно приказала та, что была потолще.

Басунов уже проинструктировал парней, как себя вести, и парни молча ухмылялись, игнорируя приказы диспетчеров. Минёр и Жека сели на пустые стулья, Дудоня притулился на угол пульта, Темурчик закурил у окна. Сам Басунов как посторонний разглядывал приборы, читал подписи: «размык.», «автовозвр.», «контр. батарей», «переезд 1», «выдержка времени», «неиспр.».

— Тамара Ильинична, может, милицию вызвать? — негромко спросила у толстой начальницы младшая диспетчерша.

Басунов слушал и наблюдал. Ему приятно было видеть, какую большую и неустранимую помеху он собою создаёт для работы этих тёток-дежурных.

— Долго вы тут будете? — всё поняв, спросила старшая тётка.

— Сколько потребуется.

— Мне надо сообщить по смене и начальнику дистанции, — сказала старшая диспетчерша. — У меня шесть поездов на линии. Это серьёзно.

— У нас тоже серьёзно, — ответил Басунов.

— Не трогай нигде, дебил! — крикнула младшая тётка Дудоне, который повертел пластмассовый переключатель с подписью «снятие извещения».

— Дадите полчаса на блокировку хода? — снова спросила старшая тётка.

Она быстро и умело переключилась на режим чрезвычайной ситуации.

— Мы ничего не делаем и ничего не приказываем, — пожал плечами Басунов. — Мы просто так пришли. Делай, чего хочешь.

Диспетчерша взяла с пульта телефонную трубку.

— Двенадцать, полста семь, говорит Ненастье, — сказала она. — У нас ЧП. Станцию и пост заняли какие-то люди в военной форме. Их много.

Басунов наклонил голову, слушая. В трубке что-то горячо поясняли.

— Ясно. Ясно. Да, — тётка кивала. — Понятно. Нет. При них работать нельзя. Они тут везде ошиваются, кто знает, что у них в мозгах? Которые в посту — вроде трезвые. Нет, неуправляемые. Нет, невозможно. Без гарантий.

Басунов слегка прижмурился в глубоком удовлетворении.

— Перекрываем всё движение по магистрали, — положив трубку на пульт, сообщила старшая диспетчерша. — Это вам было надо, парни?

— Мы только погулять вышли, женщина, — улыбнулся Басунов.

В это время на привокзальной площади разгружались «барбухайка» и «трахома», Немец таскал продукты из автобусов в вокзал. На разгрузке главной была Марина Моторкина. Герман познакомился с ней два года назад, когда «афганцы» заезжали в дома «на Сцепе», и сейчас Марина вела себя с Немцем как со старым знакомым: всю дорогу до Ненастья стояла у него за спиной, болтала и смеялась. Герман ощущал её присутствие, как тепло от печи. Ему нравилась Марина: красивая, весёлая, пышная, какая-то осязаемая.

Марина командовала организацией питания. На вокзале она заняла разграбленный буфет и маленькую кухоньку-подсобку, где были стол, мойка и плита. Сюда Герман и Дюша Воронцов принесли коробки и бидоны. Ленка Спасёнкина в наклон подметала пол, толкаясь попой с Олей Канунниковой, которая прибиралась на витринах. Марина надела кокетливый кружевной фартук, игриво покачала крутыми бёдрами и сказала Немцу:

— Как для ролевых игр в порнухе. У меня дома и халат медсестры есть.

— Зовёшь Немца зайти? — ехидно спросила Спасёнкина, шуруя веником.

— Ты ещё пять минут кверху задом постой, и он уже к тебе пойдёт.

Герман давно растерял всех подруг, потому что девчонок некуда было приглашать: в его «блиндаже» всё время торчали и квасили дозорные. Чтобы не терзать себя соблазном возле Марины в буфете, Герман вышел на привокзальную площадь. Здесь хозяйничали «афганцы», продолжая праздник, который они считали для себя главным, — день ВДВ.

На одной стороне площади затеяли волейбол, вернее, дикую и свирепую игру арбузами: две толпы — одна в тельниках, другая голая по пояс — орали и скакали друг перед другом, яростно перешвыриваясь увесистыми зелёными бомбами. Удар «арбузера» сносил с ног, но уклониться считалась западло — надо было поймать снаряд и залепить обратно в противника. Весь асфальт под ногами команд был закидан кровавыми кусками разбитых арбузов.

В центре площади на газоне кружили в спаррингах борцы: сцеплялись, застывали и вдруг переворачивали кого-нибудь к небу белыми кроссовками «саламандра». У борцов надувались жилистые шеи, а трицепсы растягивали вытатуированных драконов, парашютистов и сисястых девок с кинжалами.

— А на́ в жбан! — кричал Анзор Зибаров, показывая высокие удары ногой.

Зрители сидели на скамейках и на асфальте, лежали на пыльной траве обочин, пили пиво и водку, курили, ржали. Вокруг вертелись собаки, воробьи и голуби. Солнце жарило перед грозой; блестели окна автобусов, циферблат часов на фронтоне вокзала и длинные ряды пустых рельсов за сквером.

Пашка Зюмбилов, его приятель Фочкин по прозвищу Фоча, Димарик Патаркин и другие такие же болваны развлекались тем, что валили железные киоски. Подступившись с одной стороны, они приподнимали короб ларька и целиком обрушивали набок. В металлическом коробе что-то грохотало и звенело. Фоча на карачках лез в киоск и выбрасывал банки и упаковки.

Над вокзалом и площадью киномеханик Лёха Бакалым по трансляции пустил разухабистый хриплый шансон, упоённый своей непристойностью: «Мы знаем, что водка вредит организму, но есть один хитрый секрет: поставьте себе в жопу с водкою клизму: и запаха нет, и в дуплет!»

Герман присоединился к компании Готыняна и Гайдаржи. Они пили текилу — модное бухло коммерсантов. Птуха напузырил Немцу полстакана. Немец огляделся. Впервые со штурма «Юбиля» душе его стало легко. После разгрома ему казалось, что всё кончено, а сейчас он увидел, что нет — всё по-прежнему. Тут, на станции, было почти как тогда, при заселении в дома «на Сцепе»: парни, движуха, бестолковая радость ни от чего, жажда девчонок и подвигов. Немцу хотелось влиться в толпу, выпить хоть с кем, — он и выпил.

Потом он пошёл побродить, поздороваться со знакомыми, и выбрался на перрон. Здесь парни расставили привезённые с собой мангалы и жарили шашлыки, поломав на дрова штакетник, ограждавший клумбы и сквер.

— Держи штык, — Рафик Исраиделов сунул Герману шампур с мясом.

Герман присел на край перрона и свесил ноги. Рядом вдруг появилась Марина Моторкина, оперлась на его плечо и осторожно уселась бок о бок.

— Мужчина, не угостите девушку шашлыком? — лукаво спросила она, сладко дохнув ликёром. Лифчик под просторную футболку она не надела.

Герман молча протянул шампур остриём кверху, словно цветок.

— Готовлю там, готовлю, как рабыня Изаура, а они тут на улице всякую дрянь жрут, — сказала Марина и зубами стащила с шампура кусок мяса.

Они ели шашлык по очереди и понимающе улыбались друг другу. Пахло дымом, мясом и дёгтем шпал. Растянутые в обе стороны рельсовые пути неслышно звенели от напрасного нервного напряжения. Над ржавой крышей вокзала и над проводами станции носились и верещали жаворонки.

Марина отдала шампур и привалилась спиной к плечу Германа.

— Хоть так к мужику прислониться, — притворно вздохнула она.

Герман искоса поглядывал на неё, видел в вырезе футболки её тяжелые груди и вспоминал: Марина — разведёнка, мать-одиночка, сестра Мопеда…

А потом она поднялась и отправилась обратно в буфет, и Герман тоже снова двинулся на площадь, чтобы ещё с кем-нибудь накатить.

Парни на площади были уже пьяные: они кучами сидели на горячем асфальте, как настоящие афганцы в кишлаках. В одной такой толпе резались в карты на фофаны; другая толпа, не замечая шансона по радио, подпевала Ване Ксенжику, который бренчал на гитаре; в третьей толпе отжимались от кирпича на спор и, лёжа в траве на пузах, состязались в армрестлинге. Чича устроил тир: раздал духовые пистолеты и продавал пульки; стрелки хлопали по голубям, что ходили по площади среди бутылок и арбузных корок. Кто-то спал, обгорев до красноты. Кто-то обливался возле водоразборной колонки. В железных коробах поваленных и ограбленных ларьков шуршали собаки. По трансляции над площадью гремели глумливые раскаты: «Чтоб с какой-то лярвой я время проводил? Был бы кореш старый, он бы подтвердил!»

Рассматривая площадь, Немец вспомнил Серёгу. Всё-таки чувствуется, что его тут нет. Что-то здесь не то. Вроде примерно так же всей дивизией ужрались после заселения «на Сцепу», но… При Серёге они понтовались по принципу «кто круче сделает», а сейчас по принципу «кто круче сломает». Эта разница пока была почти незаметна, однако Герман её уловил.

Вечером на привокзальную площадь с шоссе съехали два автобуса ПАЗ — наконец-то пожаловала милиция. Однако менты оказались не громилами из ОМОНа, а обычными и потому будто бы недоделанными: в синей форме и городских ботинках, а не в камуфляже и берцах; бронежилеты и каски точно чужие, щитов нет. «Пазики» остановились на дальней стороне площади. Менты, все распаренные от жары, выбрались наружу и стояли гурьбой — курили, пили воду из пластиковых бутылок и рассматривали «афганцев».

«Афганцы», словно израненный гарнизон, устало сидели и лежали по обочинам замусоренной площади, в сквере и в тени под стеной вокзала. Их было раза в три больше, чем ментов. При виде противника «афганцы» ожили, зашевелились, принялись опохмеляться. На площадь выперся голый по пояс Джуба — Жиенбек Джубаниязов, пьяный и злой; он ходил мимо ментов туда-сюда, фантастически ловко вертел вокруг себя нунчаки и, задирая локти, быстро перехватывал убийственные палочки то под мышкой, то на загривке.

К «пазикам» подкатил ещё и милицейский «бобик» с мигалками, оттуда вылез полковник Свиягин. Не обращая ни на что внимания, словно был свой и ничего не боялся, Свиягин в одиночку деловито прошёл в вокзал. Он как-то сразу понял, где искать руководителей акции. В многолюдном зале ожидания пахло пролитым пивом, специями китайской лапши и анашой — здесь хавали, кто проголодался, и отдыхали от жары. Свиягин пересёк зал, перешагивая через ноги, и открыл дверь с табличкой «Служебное помещение».

Шансон по трансляции вдруг прекратился, и на всю площадь захрипели какие-то трескучие шорохи, потом раздался огромный хмельной голос:

— Лёха, пусти, бля… Сюда говорить? Алё-алё… Раз, два, три. Внимание! Говорит военная база! Объявление для ментов! Все менты — пидоры!

В динамиках заржали. Это в диспетчерскую к Бакалыму влезли шутники — Зюмбилов, Фоча, Голендухин, Лещёв. Парни-«афганцы» на площади тоже заржали. Отпихивая друг друга, шутники принялись орать в микрофон:

— Боец, который не может встать, наступает лёжа!

— Пьяный десантник страшнее танка!

— Первый удар — это удар, остальные — издевательство над трупом!

— ВДВ, бля!!! Молитесь, падлы!!!

Воробьи шарахнулись с площади в небо. Менты хмуро слушали.

— Пьяный десантник сшибает самолёт кирпичом!

— Менты, суки, щас узнаете, из какого места адреналин выделяется!

— Очко десантника в полёте перекусывает колючую проволоку!

— Где кончается ад, начинается Афган!!!

В это время в кабинете начальника вокзала полковник Свиягин, закрыв дверь, без свидетелей разговаривал с Егором Быченко. Иван Робертович был жутко раздражён: после разгрома «Юбиля» он отчитался, что ликвидировал «афганскую» ОПГ и ждал поощрения или повышения, а тут — захват станции. Значит, ОПГ не ликвидирована. Более того, бандиты перекрыли железную дорогу, а за такое Свиягину вообще звёзды свинтят! Но полковник не хотел показывать Быченко, насколько действенной была угроза «афганцев».

— Как же вы меня заебали, парни! — добродушно вздыхал Свиягин.

Он делал вид, что «афганцы» для него — как бы пацаны, сорвиголовы, мелкие и юркие хулиганы; они не опасны всерьёз, но дерзкие и назойливые: то и дело отвлекают важного и занятого дядю, дёргая за штанину.

— Давай, значит, так, сынок, — Свиягин похлопал Бычегора по ручище. — Сейчас к вам высылаю электричку, и вы дружно освобождаете станцию.

— Ты про наших на киче забыл, — свысока напомнил Быченко.

— Так вечер уже! — с досадой ответил Свиягин. — Администрация СИЗО сдала дежурство! Всех ваших выпустим завтра, не обосрутся. Слово офицера.

— Мне твоим словом подтереться. Если завтра наши не откинутся, мы вам снова жопу на глаз натягивать будем.

— Вот ведь какие вы все молодые-горячие! — по-стариковски посмеялся Свиягин, хотя с большей охотой влепил бы этому амбалу пулю в лобешник.

«Афганцы», наглецы и отморозки, никого не уважали, ломили своё силой, нарушали порядок и нагло залезали туда, где принимают решения. Сам Свиягин протискивался сюда три десятилетия, выслуживался и угождал командирам — а эти заскочили, как на подножку вагона попутного поезда.

Свиягин понимал, что сейчас «афганцы» переиграли ментов. Лидеров «Коминтерна» надо выпустить. «Афганцы» должны уйти со станции сегодня, и тогда акцию в Ненастье полковник спишет на десантуру, оборзевшую в день ВДВ. Если хулиганит десантура, то к Свиягину нет претензий, у всех так, а если «афганцы» — значит, полковник соврал, что ликвидировал ОПГ.

Быченко и Свиягин выпили коньяка, и Свиягин пошёл к своим. Вскоре на привокзальной площади менты побросали недокуренные сигареты и с явным облегчением полезли в автобусы. «Пазики» развернулись и уехали.

Над площадью по трансляции загремел голос Бычегора:

— Внимание, приказ по фронту! Победа, мужики! Мы их сделали! Завтра наших выпустят из СИЗО! — Вокзал и площадь взревели. — В общем, всем дембель! Скоро нам подгонят электрон, так что готовьтесь к погрузке!

Гроза всё-таки докатилась до станции Ненастье. Потемнело, как ночью, и похолодало, будто осенью. Герман успел перетаскать обратно в автобус неизрасходованные продукты из буфета и укрылся от грозы в «барбухайке». Марина тоже оказалась в салоне. Они сидели рядом на клеёнчатом диванчике и смотрели, как по всем окнам снаружи одинаково струится вода. Крыша автобуса рокотала, и «барбухайка» чуть раскачивалась, словно корабль.

Ливень столбами стоял со всех сторон, как шумящий лиственный лес. Вдали в небе за кронами сквера иной раз широко и бледно освещались какие-то бесформенные взрытые пустоты — мокрые молнии мелькали там с треском и шипеньем в быстрых корчах среди клочьев пара. Здания и деревья при вспышках казались кособоко отлитыми из чёрной стекломассы. В подвижной глубине дождя огни станции шевелились, будто длинноволосые звёзды.

— Чего ждём, почему не едем? — насмешливо спросила Марина.

— Если честно, то мне нельзя, я же пьяный, — ответил Герман.

— Кто тебя увидит? Возьми да сделай! — Марина говорила с вызовом, с двойным смыслом, с жаждой подчиниться беззаконию. — Не мужик, что ли?

— При чём тут мужик или не мужик? — хрипло сказал Герман.

Марина умело потрогала его пальцами поверх штанов.

— Короче, Немец, — с весёлым и опасным напором зашептала она, — или сейчас мы с тобой трахаемся, или я за себя не ручаюсь!

Она состояла из округлостей, которые бесстыже выпукло отсвечивали в полумраке. Герман загребал их в ладони, словно собирал горячие плоды на тучных райских плантациях, словно отрясал отягощённые ветви сказочных яблонь, словно снимал фрукты в оранжерее, переполненной урожаем.

И после для Немца началась новая жизнь. Марина Моторкина сделалась его женщиной, а Егор Быченко — его командиром. Дело в том, что третьего августа власти и вправду выпустили из СИЗО активистов «Коминтерна» — всех, кроме Лихолетова. Он остался за решёткой, один за всех «афганцев». А «афганцы» на ближайшем собрании выбрали Егора Быченко, освободителя пленных, командиром «Коминтерна» — вместо отсутствующего Серёги.

* * *

Марина Моторкина оказалась девушкой хваткой. Она пришла к Герману в «блиндаж», заночевала, потом снова, снова, а потом осталась уже насовсем.

— Ладно, уломал, попробуем пожить, — насмешливо сказала она, хотя Герман её не уламывал. — Ничего-то вы, мужики, не можете решить сами.

Марина работала на Шпальном рынке, продавала ширпотреб в палатке. Хозяйкой у неё была Валентина Танцорова, Танцорка. Со времён побега Владика с Таней Куделиной Танцорка уже раскрутилась: у «Коминтерна», владельца Шпального рынка, она арендовала четыре площадки. Несколько «челночниц» возили ей товар из Китая и Турции, а девицы вроде Марины или её неразлучной подруги Ленки Петуховой торговали на местах.

Замуж Марина не выходила; в девятнадцать лет она залетела и родила от другана своего брата Гошки по прозвищу Мопед. Сына назвала по моде на древнерусское — Елизаром. Елька не запомнил папашу; папаша бухал и был послан нахер ещё до того, как сын начал говорить. Марина вообще умела держаться твёрдо. Жила она в общаге и разборчиво примеряла парней по очереди — кто годится на роль мужа, а Ельку воспитывали бабка с дедом: всё равно им на заводе почти не платили, и вкалывала в семье Марина.

Она навела справки про Немца и даже удивилась: как такой выгодный вариант оставался не приватизированный? Мужику двадцать восемь — самый раз. Работает. Не пьёт. Не алиментщик. Не урод. Наверное, свобода Немца объяснялась тем, что у него не имелось нормального жилья, хотя бы комнаты в общаге, чтобы наладить отношения с бабой. В его «блиндаже» несла вечное дежурство пьяная компания «афганских» корефанов. Но война закончилась, Лихолетова посадили, а компанию, если умеючи, можно выпихнуть вон.

Герману понравилось, как уверенно Марина внедряется в его неловкое существование — словно доктор явился и вылечил. Германа волновало вызывающее бабство Марины, когда она в одних трусах стирала на кухне бельё, или когда садилась на унитаз, не закрывая двери туалета, или когда со смехом нагло и без спроса залезала к нему в ванну, расплёскивая воду на пол.

Пьяные дежурства в «блиндаже» Марина искоренила за две недели.

— Вы мальчики, что ли, да? — спрашивала она у парней, выпивающих на кухне, и игриво толкала кого-нибудь бедром. — Слезайте со стакана и валите! Не при вас же мы с Немцем будем делать чик-чик — ах-ах. Понимать надо!

Парням приходилось убираться, иначе прослывут мальчиками.

Марина требовала от Немца регулярного и крепкого секса, как землекоп — сытной еды. Марина ничего не стеснялась и ничем не очаровывалась.

— Что за дыры на потолке? — интересовалась она, лёжа на диване голая.

— В том году в окно стреляли. Пугали.

— Надо тебе весной отремонтировать тут всё. Обои вон на углу порваны, в кухне потолок прокурили, плинтус отодрался. Не люблю срача.

Вечерами перед сном Марина выставляла Герману по три бутылки пива и одну — себе. По пятницам Герман начал получать бутылку водки.

— Я вообще-то не пью, — осторожно заметил он. — Я же водитель.

— Да ладно тебе, — отмахнулась Марина. — Лучше тут, у меня на глазах, чем где-нибудь в гараже. Не верю я, что мужик вечером выпить не хочет.

— Как мальчик, да?

— Живи как все, Неволин, не выёживайся, — сердито отвечала Марина.

Сама она была не прочь выпить, но никогда не напивалась. Теперь вместо корефанов Немца в квартиру 147 приходили подруги Марины — все девицы под стать ей крепкие и весёлые, и каждый день была Петухова. Марина, с подругами устраивала посиделки за вином и запиралась на кухне. Если Герман совался за какой-нибудь надобностью, ему дружно кричали:

— Ты чего подслушиваешь? У нас вообще секретные разговоры!

— Знаю я все ваши секреты, — смеялся Герман. — Светка с любовником поссорилась, Нинка беременная, а Петухова страдает, что задница толстая.

— Проваливай, мразина! — яростно орали девки. — Марья, не давай ему!

Вечером, завиваясь на бигуди, Марина спрашивала:

— Ты почему всякий раз к нам лезешь?

Герман терялся: что ответить? Забавно же, вот и заглядывает на кухню.

— Я вижу, как ты смотришь на Петухову, — без тени сомнения говорила Марина. — Предупреждаю, от таких закидонов я быстро тебя отучу.

У Марины были свои представления о Германе, точнее, о всех мужиках, а Немца она считала вариантом общего правила. Все мужики хотят выпить — поэтому им надо наливать, но понемножку. Все хотят налево — поэтому надо следить за ними. Никто не желает работать, поэтому надо заставлять. Никто не может принять верное решение, поэтому всегда решает женщина.

— Слушай, Германец, — как-то сказала Марина, — я тут подумала, чтобы ты зарплату вот сюда в тумбочку ко мне ложил. Так будет правильно.

Герман соглашался, что им надо определиться с деньгами на хозяйство.

— И как ты предлагаешь вести общие дела? — аккуратно спросил он.

— Общие дела у нас в койке, — улыбнулась Марина и поправила грудь. — А тут — одни мои дела, а ты просто на стуле сидишь. Если мы семья, конечно.

— А мы семья?

— Надо пойти расписаться. Давно пора, между прочим. Держишь меня, как блядь на заборе — ни на двор, ни в переулок. Нехорошо это.

«А почему бы и нет?» — подумал Герман. Марина будоражила его, будто к нему подключали какую-то мощную электробатарею. Ему приятно было, что Марина такая деятельная, жадная до жизни и даже что она такая упёрто-бабская. Тихий и послушный пятилетний Елька тоже не был обузой.

— Я не против, Марин, — улыбнулся Герман. — Только свадьбы не хочу.

Он не мог вообразить себя участником глупых представлений, которыми терзают женихов; он не будет петь серенад под окном, не будет выкупать невесту у похитителей, не будет с завязанными глазами на ощупь определять молодую жену по голым коленям, причём какой-нибудь шутник обязательно задерёт штанину и подсунет свою волосатую ногу.

— Я хочу всё как у людей! — строптиво заявила Марина. — Белое платье, фату, свидетелей с лентами! Я первый раз замуж выхожу, между прочим!

— Организуем застолье, — согласился Герман. — Но без фокусов.

— Ладно. Но ты мне за это должен, понял, Неволин?

Они расписались в ЗАГСе в последнюю пятницу декабря. Марина осталась на прежней фамилии, чтобы не переоформлять кучу документов на себя и на сына. Покатались по городу и поехали отмечать в «Юбиль», в «афганское» кафе «Баграм». Марина была в пышном белом платье и в фате, Герман — в костюме, который ему одолжил Гайдаржи. Все столы сдвинули в один общий стол. Слева от Марины села Ленка Петухова с алой лентой через плечо — свидетельница, а справа от Германа — Володя Канунников, свидетель. Гостей набралось человек двадцать, в основном подруги Марины.

Праздник раскачался быстро. Пили шампанское и кричали «Горько!». Марина много хохотала, целовалась со всеми, от смущения держалась как-то напоказ простецки, словно извинялась: «Ну, что уж есть! Не судите строго!» Впрочем, она упивалась тем, что у неё — свадьба, как у всех, с кольцами и «Волгой». Петухова, вставая, читала стихи из красивой папки вроде альбома:

— Две судьбы в одну слились, пусть счастливой будет жизнь!

А Герману стало немного грустно. Он не испытывал трепета, будто гости собрались на обычный день рожденья. И ещё не хватало Серёги.

— Как Лихолетов? — негромко спросил у Германа Володя Канунников.

— Не знаю. Видел его только в сентябре. Внешне — без перемен.

Объявили танцы, врубили музыку. Девицы, подвыпив, хотели показать себя в движении: какие они соблазнительные, зажигательные и раскованные.

— Коровы, а тоже копытами бьют, — оглядываясь, хихикал Гоша Мопед.

Он торчал за столом напротив Немца и Володи и пил за двоих.

Девицы и вправду были уже не в комплекции дискотек. Молодясь, они надели платья в обтяжку и туфли на каблуках, накрутили кудри, как куклы.

— Фа-ина, Фай-на-на, ах, какое имя, Фаина — Фа-и-на! — гремел бумбокс.

Марина наклонилась над столом, показав в вырезе платья щедрые груди, и спросила у Васи Колодкина, который сидел рядом с Мопедом:

— Колодкин, эй! Скажи-ка, а у тебя можно выписать ссуду на свадьбу?

Колодкин в Штабе «Коминтерна» отвечал за социалку.

— Марин, я не знаю теперь. Я ведь уже не в Штабе.

— Жаль, — вздохнула Марина о ссуде, а не о Васе.

— А что с тобой случилось? — удивился Володя Канунников.

— Штаб пересмотрел задачи организации. Мой пост упразднили.

— А подробнее?

— Неохота, мужики, — поморщился Вася. — Обидно, блин. Бычегор начал реформу «Коминтерна». Перетряс Штаб. Меня сняли, ещё Воху Святенко, Кирьяна Лоцманова, других, даже Лодягина, хотя куда без секретаря-то?

— И в чём суть реформы? — вникал Володя Канунников.

Герман очень уважал Володю. Подтянутый, спокойный и правильный, Володя заканчивал политех и воспитывал двоих сыновей. Пускай работа по профессии ему не светила, он не скатывался к раздолбайству и быдлячеству, как скатывались почти все остальные парни, и не только «афганцы».

— Я не в курсе, Вовка, в чём суть. Вокруг Егорыча вообще как-то мутно стало. Может, ты чего слыхал, Немец? Ты же в «Юбиле», как и раньше.

— Я только водитель. А у Быченко на всё военная тайна.

— Долгие годы желаем прожить, верно любить и любимыми быть! — орала новый тост Петухова, и все гости лезли друг к другу чокаться.

— Военная тайна — потому что война будет, — заявил Мопед. — Отвечаю.

— Какая война? Кто тебе сказал? Каиржан?

Мопед шестерил при Гайдаржи, который был членом Штаба и вообще приближённым человеком Егора Быченко. Мопед мог что-то пронюхать.

— Без Лихолетова вся борзота в городе возбудилась, — Мопеда слушали внимательно, и его раздувало от важности. — Хачи наших торговцев начали бить, бобоновцы пару «комков» у нас на «земле» открыли, а спортсмены даже на Шпальный заходили, присматривались. Верняк война будет.

— Если война, то понятно, почему нас из Штаба убрали, — сказал Вася.

— И почему? — спросил Володя.

— Чтобы не мешали Быченке нужные решения принимать. Он всё же не царь, и в Штабе голосование. Но остались одни те, кто будет делить добычу.

Вася очень переживал, что он так вкладывался в «Коминтерне» в работу по социалке, а его попросту выгнали — без уважения и без благодарности.

— Вообще-то у тебя свадьба, Неволин, — насмешливо и зло напомнила Марина. — Мог бы и потанцевать с женой, или всё на Петухову пялишься?

Герман выбрался из-за стола вслед за Мариной; они вышли на танцпол, и Герман положил руки на крепкую, подвижную талию Марины.

— А вот пожелания мужу молодому! — подбежала и заорала Петухова, переворачивая листы в своей папке: — «Желаем, чтоб тебя жена в стриптиз пускала, а сама… э-э… готовила и, всё убрав, тебя ждала в одних чулках!»

Герман вернулся за стол к Володе, Васе, Мопеду и делам «Коминтерна».

— Считай, каждый член Штаба должен иметь свою бригаду, — закурив, свысока вещал Мопед. — Ну, Завражный понятно, ему-то бойцов не надо, потому что он там сёси-боси трёт с начальниками в этом, в горисполкоме…

— Сейчас называется городской администрацией, — поправил Володя.

— А Каиржан набирает себе пехоту, у него Чича рулит. Билл Нескоров тоже набирает, у него там этот, Джуба, что ли… Про Дису Капитонова я тоже чё-то слыхал. У самого Егорыча то ли Виталя Уклонский бригадир пехоты, то ли Витёк Басунов. Короче, мужики, всё пиздец серьёзно.

— Ничего хорошего не ожидаю, — мрачно сказал Володя Канунников.

— Наоборот, зёма ты, зёма! — широко улыбнулся Мопед. — Лихолет дела заморозил. Куда пацанам было двигаться? Только торговать или в конторах пухнуть. А мы же не бабы. Мы, блядь, армия! Будем себе фирмы отжимать! Чего раньше бобоновские или спортсмены крышевали, теперь мы возьмём.

Герман понял, с чьих слов поёт про пехоту глупый Гоша Мопед.

— Если это правда, я поставлю на голосование вопрос о командовании Быченко, — зло заявил Вася Колодкин. — Он из «Коминтерна» делает банду.

В Афгане Вася командовал ротой инженерно-сапёрного батальона; в Сулеймановых горах, когда прорывали осаду города Хост, на перевале Нарай Васина рота попала под череду атак «бородатых»; Вася был ранен. «Грузом-300» его вывезли из Хоста сначала в Герат, а потом в СССР, полгода держали в госпиталях, потом демобилизовали по инвалидности.

«Посмотри в глаза, я хочу сказать: я забуду тебя, я не буду рыдать!» — рыдала песня, и пьяные девицы, танцующие при светомузыке без кавалеров, визгливо и самозабвенно кричали, словно вспоминали что-то личное:

— Я хочу узнать, на кого ты меня променял?!

«На кого ты меня променял?..» Герман тоже вспомнил, как через это кафе, через «Баграм», во время штурма «Юбиля» он пытался вывести Таню, а их тут сцапали собровцы, но потом отпустил майор Щебетовский…

Витрины кафе были украшены звёздами и снежинками, вырезанными из фольги, и буквами: «С Новым 1994 годом!». За витринами в декабрьской темноте, как сцена, белела заснеженная площадка, освещённая прожектором. Герман увидел, что на эту площадку заезжают чёрные блестящие джипы.

— Неправильно это, — заметил Володя. Он тоже смотрел в окно. — Нехорошо, когда члены Штаба один за другим покупают себе такие машины…

Герман был согласен. Серёга, например, вообще не имел никакой тачки.

Бычегор впёрся в кафе, будто медведь; он был в огромной распахнутой куртке-аляске с косматым капюшоном. За командиром «Коминтерна» шли какие-то парни, человек пять — семь; в мелькании светомузыки Немец узнал Джона Борисова, Басунова и Уклонского. Девицы радостно завопили. Егор грузно опустился на стул и локтем, не заметив, уронил со стола фужер.

— Какой приятный сюрприз, Егор! — улыбаясь, сказала Марина.

— Штрафную! Штрафную! — кричали девицы, усаживая новых гостей.

Егор тупо смотрел на Марину, всю такую пышную, в платье и фате.

— Женился, Мопед? — едва выговорил он. — Позра… дравляю…

— Да это не жена, а сестра моя, — засмеялся и засуетился Мопед, хватая бутылку. — У меня жена дома… Накатишь, Егорыч?

Герман вдруг понял, что Быченко вдребезги пьян. Или обдолбан.

— Мудак ты, Мопед, а жена у тебя красивая, — вяло сказал Быченко, вставил в рот сигарету и застыл, ссутулившись, в ожидании огонька.

Басунов поднёс Быченко зажигалку и с превосходством глянул на Германа. Он невзлюбил Немца с первой же встречи и ревновал к командиру «Коминтерна», но Лихолетову Немец, товарищ по Афгану, был куда ближе Басунова, а вот с Быченко — наоборот. Басунов был доволен тем, что Егорыч портит свадьбу Немцу, и тем, что бухой командир сам позорит себя.

— Васюта? — вскинулся Егорыч, увидев Колодкина.

— Это что за маппет-шоу? — стараясь не встречаться глазами с Быченко, недовольно спросил Вася Колодкин у Виталия Уклонского, который подсел к компании. — Вы нахрен его сюда приволокли в таком виде?

— Разве его остановишь? — негромко ответил Уклонский. — Он сам рулил.

— Васюта, прости, брат! — прорычал Быченко. — Прости, так надо было!

Герман понял: Егор кается за то, что Колодкина выгнали из Штаба.

— Егорушка, а баиньки не пора тебе? — ласково спросила Марина.

— О! — обрадовался Егор, будто впервые заметил Марину. — Ты хто такая, храс-савица? Иди к папе сюда! — Егор застучал ладонью по столешнице.

— Быченко, ты ко мне на свадьбу пришёл, — одёрнул Егора Немец.

— И че? — Быченко с трудом сфокусировал взгляд на Германе.

— Ведёшь себя как ублюдок, — прямо сказал Герман.

— Это я? — сквозь хмель удивился Быченко. — Это ты мне, сука?

По лицу Басунова было видно, что он надеется на драку.

— Егорыч, это мы, свои, это Немец, ты чего? — Уклонский, успокаивая, приобнял Быченко и похлопал его по груди. — Егорыч, ау!

— Ты же командир, — сказал Герман. — Лихолетов так себя не вёл.

— Напрасно ты о нём напомнил, — тихо заметил Уклонский.

Быченко рванулся к Герману, куртка-аляска вывернулась оранжевой изнанкой наружу. Уклонский и Джон Борисов еле удержали Егорыча.

— Поедем домой, Егор, — твёрдо сказал Джон, загораживая собою Немца.

Парни окружили Быченко и повлекли на выход.

— Вот жизнь! — весело сказал Мопед вслед Бычегору и его товарищам. — Бухаешь, людям нервы портишь, на крутой тачиле гоняешь — и командир!

На свадьбе все тоже были изрядно пьяные, и ссора с Быченко быстро стёрлась из сознания, а настроение восстановилось.

— Выпьем за нас, девочки, за молодых и красивых! — снова с рюмкой в руке орала Петухова. — Пусть плачут те, кому мы не дали, и сдохнут те, кто у нас не просил! Выпьем за лося! Чтобы нам пилося, а мужикам моглося!

Всё-таки свадьба удалась. Уже после полуночи Андрюха Воронцов на «трахоме» отвёз всех «на Сцепу», однако и во дворе компания ещё долго стояла на детской площадке среди ледяных горок и снеговиков: курили, допивали шампанское, смеялись, договаривались назавтра прийти в гости.

Герман и Марина поднимались на свой третий этаж пешком. В подъезде было темно и пусто. На лестничной площадке они остановились у почтовых ящиков; Герман с трудом попал маленьким ключиком в замочек.

— Ты отразил, что Гошка говорил про вашу войну? — спросила Марина. — Быченко будет новые фирмы под ваш «Коминтерн» переводить.

— Это рэкет, Марин, — ответил Герман. — Серёга всегда был против.

— Твой Серёга сидит. А другие люди будут подниматься. Неволин, я не хочу быть нищей. Тебе надо пойти к Быченко, чтобы он тебя взял.

— Ты забыла, что Быченко сегодня нам устроил?

— Ну и что? — Марина прижала Германа спиной к ящикам. — Даже лучше. Ему станет стыдно перед тобой, как перед Колодкиным, и он тебя возьмёт.

Марина расстегнула Герману ремень и рукой шарила у него в брюках.

— Я же не бандит, — тяжело дыша, сказал Герман.

— А по-моему, бандит, — навалившись на него, прошептала Марина.

— Квартира рядом…

— Бандит делает что хочет и где хочет…

Она была в короткой мутоновой шубке поверх длинного и пышного свадебного платья. Не поддёргивая подола и белых кружев, она встала коленями прямо на мокрый затоптанный пол лестничной площадки. Её ярко накрашенный рот в полумраке казался чёрным.

* * *

Огромное бетонное корыто стадиона «Динамо» лежало на берегу пруда за ЦПКиО. Уже лет пять на стадионе торговали подержанными иномарками, а ещё мебелью и стройматериалами прямо с грузовиков. Делами рулила группировка спортсменов. Когда-то на «Динамо» они бегали по тартановым дорожкам, тайком выпивали в раздевалках и вырабатывали олимпийскую волю к победе, а теперь взяли под контроль автомобильный и мебельный бизнесы Батуева и заходили на тему строительства и недвижимости.

По городу у спортсменов было несколько рынков (мелких, не чета Шпальному), десяток ресторанов и коммерческих магазинов — «комков». Спортсмены крышевали на своей «земле» и боролись с конкурентами. Когда стало ясно, что Лихолетов прилип прочно, они рискнули зайти на Шпальный рынок: на контейнерном дворе Сортировки случилось свирепое побоище, в котором «афганцы» грохнули бригадира «динамовцев». Следовало ожидать, что спортсмены ответят, и Быченко решил нанести упреждающий удар.

У спортсменов было четыре лидера — Артур Горегляд, братья Батищевы и Чемп. Егор поставил задачу: убрать всех. Потом «Коминтерн» заберёт себе темы и активы «динамовцев». Разведка донесла: командиры спортсменов съедутся вместе на день рождения Чемпа — Романа Медведева по прозвищу Чемпион. По таким поводам спортсмены всегда бухали в «Нептуне».

Подобраться к ресторану «Нептун» удобнее было через парк. Мглистые и холодные мартовские сумерки обволакивали ЦПКиО, где давно погасли фонари, — парк был заброшен. Летом здесь шевелилась донная жизнь: бомжи спали у костров, опустившиеся проститутки затаскивали за кусты клиентов, на полянках ширялись наркоманы и квасили алкаши. Зимой всё вымирало.

С дороги в заснеженную аллею парка свернули два армейских кунга и два джипа — колонна Быченко. Могучие грузовики, рыча, прорыли траншею и остановились по ноздри в сугробах среди высоких сосен. Слева и справа на полянах громоздились железные остовы аттракционов, на лёгком ветерке с пруда в них что-то раскачивалось и скрипело. Ограды торчали из снега, как на кладбище. Мрачно чернел скелет детского кафе с уцелевшей весёлой вывеской «Каруселька» — при дележе ЦПКиО кафе сожгли то ли кавказцы, то ли бандюки Бобона. Над соснами парка возвышалось облупленное колесо обозрения: его кабинки висели будто авиабомбы, готовые к сбросу.

Из кунгов и джипов вылезали парни в зимнем бело-синем камуфляже. У некоторых в руках были автоматы. Быченко пошагал по снегу от машин к прогалу за соснами, на ходу вынимая из кофра большой армейский бинокль. За Егором пошли Басунов, Ян Сучилин — охранник, и Виталя Уклонский.

Егор остановился на опушке парка и, оскалившись, смотрел в бинокль. От опушки распростёрлось ровное бледное поле с тёмными пятнами — пруд, ещё покрытый льдом, но уже с проталинами. Пруд в Батуеве был довольно просторный, однако мелкий и неухоженный. На дальнем берегу, примерно в полукилометре, горели огни пятиэтажек. Поближе, где заканчивался парк, на окраине ледяной равнины светился маленький дворец ресторана «Нептун».

Изначально «Нептун» был спортбазой и гребным клубом. Двухэтажный дебаркадер — железный понтон с деревянным теремом — плавал возле берега, намертво закреплённый якорями. С берега на дебаркадер вёл мостик. Терем на обоих ярусах опоясывала галерея. Всё выглядело свежо и красиво: белые столбики и наличники, синие стены, красные спасательные круги, по бортам понтона — покрышки, чтобы прогулочные лодки и спортивные ялы не бились о железо. На «Нептуне» занимались гребцы и работал лодочный прокат.

Когда парни со стадиона «Динамо» превратились в группировку, они закрыли гребной клуб и прокат и открыли кабак и казино. Разведка добыла Бычегору план нового «Нептуна»: в трюме — кухня, хозяйство и помещение охраны, на палубном этаже — увеселительные заведения, на втором этаже — комнаты для свиданий и несколько офисов. По галереям ходят караульные.

Егор в бинокль осматривал ресторан. Возле будки дежурного на берегу у мостика столпился табун дорогих автомобилей. Водителей и секьюрити не взяли в кабак к боссам — там тесно; они сидели по тачкам, и к ним подбегали официанточки в фартучках. А на дебаркадере праздник уже начался: все окна сияли, освещая лёд, и гремела музыка. Над входом, к которому вёл мост, в полукруг горела надпись: «С днюхой, братуха! С днём рожденья, Чемпион!»

Егор ещё раз прокручивал в уме план операции. Бывший разведчик, он примерялся «к ландшафту» и оценивал, эффективно ли решение тактической задачи по уничтожению противника, разработанное Штабом «Коминтерна». На другом берегу пруда в это время готовилась к броску вторая группа.

Группой командовал Джон Борисов. В её состав Быченко включил Германа. Вторая группа прикатила на двух обычных автобусах. Парни ехали почти в темноте, потому что окна были зашторены; сидеть в зимней одежде было тесно, и казалось, что они находятся в десантном отсеке БМД. Оружие. Бронежилеты. Никто не пил, не курил, не шутил — так в Афгане отправлялись в рейды. В автобусах «афганцев» охватило полузабытое ощущение войны.

При Лихолетове они гоняли на дело на «барбухайке» и «трахоме», и всё происходило не так. Парни пили, орали и куражились; их рыдваны летели по улицам нагло, с гудками, с визгом тормозов, — глядите, «афганцы»! Серёга проводил акции напоказ, чтобы город знал. А Бычегор требовал скрытности. От этого было и страшновато, и неловко, словно ехали не воевать, а воровать.

— В Афгане мы световухам, нахер, не доверяли, — задумчиво сказал Лёха Бакалым. Он сидел рядом с Немцем и вертел в руках светошумовую гранату. — В рейде только с боевой. Заходишь в кишлак, пинаешь дверь в халабуду, сразу херак туда лимонку — и за стену. Там бацдах. Потом посмотришь — каморка мясом закидана, бабы, дети и козы на куски разорваны…

Герман не отвечал. Вообще-то гранатой человека на куски не порвать. Хотя лично он в кишлаки не заходил — он был шофёром. Но парням зачем-то требовалось помнить о тех зачистках, вот и поддавали ужаса.

Они выгрузились из автобусов в кусты на обочине, отошли от дороги и оказались на краю просторного ледяного пруда. Смеркалось. В густо-синем небе чернели плоские тучи. Вдали как волшебная хрустальная шкатулка светился «Нептун». Лещёв и Лебедухин притащили бренчащий ворох лыж.

— Крепления — просто петли, — сказал Лещёв. — Любой башмак влезет.

— К спортсменам пойдём по-спортсменски, — добавил Лебедухин.

Парни раскручивали на лица маски-балаклавы, напяливали маскхалаты. Понятно было, что к дебаркадеру надо подойти незамеченными, иначе постреляют. «Коминтерн» и сам приготовился предельно серьёзно: Темурчик Рамзаев и Анзор Зибаров с надменным видом придерживали на плечах ремни вытянутых, будто щуки, чехлов СВД — снайперских винтовок.

На груди у Джона Борисова загудела рация, зацепленная за карман.

— Джон, готовность ноль, — прошуршал смешной, мультяшный голос Быченко. — Всё по плану. Выводи пехоту. Отбой связи.

Длинными скользящими шагами «афганцы» на лыжах понеслись по льду к другому берегу пруда, туда, где ресторан «Нептун» переливался огнями, словно игрушка с новогодней ёлки. В прозрачно-чёрном сумраке дебаркадер выглядел ласково и гостеприимно. Атакующих было человек сорок. Они бежали так стремительно, будто исстрадались по теплу и уюту.

Никто из них не испытывал никакого воодушевления боя. Им было жарко и неудобно в тяжёлой одежде, и больше всего хотелось скорей достичь «Нептуна» и отдышаться. Когда они пересекали тёмные промоины, где вода проступала сквозь лёд на поверхность, лыжи расплёскивали снежную кашу. Парни сжимали автоматы — усилия бега требовали ещё и действия рук. И с каждым мгновением нагнеталось ожидание очереди с дебаркадера.

За двести метров до ресторана Анзор и Темурчик остановились и быстро заняли стрелковые позиции, опустившись на одно колено. Темурчик должен был очистить от караульных первый этаж, Анзор — второй. Длинные стволы с трубками пламегасителей зависли в какой-то мучительной неподвижности.

Едва «афганцы» выскочили в зону, озарённую иллюминацией ресторана, Анзор, припав бровью к прицелу, туго стегнул выстрелом. Рядом хрястнула винтовка Темурчика. В галерее на втором этаже охранник осел на пол. В «Нептуне» орала музыка, и другие охранники не слышали выстрелов с пруда.

Невысокая ржавая стенка понтона и белая сетчатая ограда по борту дебаркадера находились уже совсем близко от «афганцев». Однако вокруг понтона был самый опасный лёд — расколотый на куски и хрупко спаянный заморозком. Со странным всхлипом и жестяным шорохом Димоня Фочкин вдруг по грудь ухнул в промоину. Сломанная лыжина встопорщилась дыбом. Фоча сорвал с лица балаклаву, словно она мешала, — и без крика погрузился в чёрную воду.

Джон Борисов вытащил из-под маскхалата ракетницу и пальнул в небо.

Угроза утонуть вслед за Фочей пугала парней куда сильнее, чем схватка с противником. Где-то внизу подо льдом Фочкин ещё бился в холодной воде, умирая, а парни пинками сбрасывали лыжи, прыгали на борт «Нептуна», хватались за перила и карабкались наверх. И Немец тоже прыгнул, уцепился, вскарабкался, перевалился в чистую и светлую галерею.

«Афганцы» знали, кому что делать на дебаркадере. Отделение Чабанова ломанулось по лестнице на второй этаж; боёвка Вани Новохижина ринулась по галерее в обход налево, а боёвка Леги, Олега Тотолина, — направо; отделение Тамбулатова полезло в трюм. Немец был в группе Тотолина.

Перехватив укороченный «калаш» в позицию стрельбы, он побежал по галерее первым, перескочил лежащего охранника, завернул за угол и увидел впереди другого охранника — растерянного, с открытым ртом, с пистолетом в руке. Опыт Афгана сработал в Немце мгновенно: Немец стукнул короткой очередью, и охранник отлетел назад, ударился спиной о фигурный столбик галереи. Немец как ветер проскочил мимо и завернул за другой угол.

В эти секунды на берегу пруда возле моста к «Нептуну» грузовик отряда Быченко бампером сдвинул будку дежурного и остановился, перегородив собою выход на мост. Второй кунг развернулся бортом, и из его окошек, будто из амбразур бронетранспортёра, засверкали огни автоматов. Длинные яркие трассеры брызнули поверх стада лимузинов и джипов, столпившихся перед будкой дежурного: их стёкла и капоты полыхнули отражениями.

— Внимание на парковке! — голосом Быченко загремел из грузовика мегафон. — Даю две минуты свалить отсюда! Потом жжём тачки из РПГ!

Теремок дебаркадера, сияющий, как торт со свечами, вдруг словно взбесился: окна его одно за другим начали лопаться, будто их вышибало изнутри заревом и напором грома — так в кино старинные фрегаты палили из пушек. Это «афганцы» закидывали помещения светошумовыми гранатами.

Водители и секьюрити, прижатые на парковке трассерами, видели, что происходит в «Нептуне». «Афганцы» обрушились на ресторан чёрт знает откуда, с тёмного неба, как десант. Атака бывших солдат была страшной штукой, потому что солдаты нихера не колебались и били на упреждение. А напонтованные бандиты, лежащие на снегу под колёсами своих лимузинов, в сравнении с атакующими были просто дворовыми хулиганами.

— Полторы минуты! — оповестил Быченко по мегафону.

Парковка ожила. Люди подскакивали с земли и торопливо хлопали дверками; вспыхивали фары, автомобили трогались с места, разворачивались и уносились прочь, ошпаренно светя красными сигналами на задах.

Немец стоял в галерее у разбитого окна и держал под прицелом тех, кто находился в кабаке. А в кабаке царил полный разгром. Гостей там контузило грохотом и вспышками, однако в замкнутом объёме гранаты-световухи имели ещё и кумулятивный эффект: ударные волны нескольких разрывов смели посуду со столов, повалили танцующих, раскидали официанток.

— Всем лежать мордой в пол! — Лега Тотолин в маскхалате и балаклаве вертелся посреди зала с автоматом, вздёрнутым к плечу для стрельбы, и трещал берцами по хрусталю и фарфору. — Всем лежать, суки!

На полу ресторана среди сломанной мебели и рваных скатертей кучами лежали мужчины и женщины, облитые вином и осыпанные осколками. Кто-то ворочался, кто-то стонал, женщины рыдали. Парализованная цветомузыка беззвучно переключалась с жёлтого на синий, с синего на красный. В пустых окнах торчали идолы с автоматами и в масках. По дебаркадеру ещё гремел топот, слышались крики и одиночные выстрелы, что-то падало через ограду со второго яруса, но было ясно, что «афганцы» захватили весь «Нептун».

Немец смотрел на мужские спины, обтянутые пиджаками, на женские зады под платьями и думал: убил он того охранника в галерее или нет? Он не будет мучиться совестью, если убил, но узнать всё-таки хотелось бы.

По мостику, стуча берцами, на дебаркадер бежали бойцы из команды Бычегора. Сам Быченко шагал тяжело и уверенно — он вступал во вражескую крепость, взятую штурмом. Его встречали Чибис, Новохижин и Тамбулатов.

— Отработали пароход, Егор, — отчитался Новохижин. — Четверых наших зацепило, но, в общем, без проблем, трое двухсотых, Фоча сыграл под лёд.

— Джона Борисова вальнули, — сказал Чабанов.

— Да ёптыть! — обозлился Быченко. — Джона-то как?

— Парни взяли Чемпа и притащили к Джону. А Чемп — он же кикбоксер. Он с пола и крутанул Джону в висок ногой, а сам через борт прыгнул.

— Догнали?

— Пойдём, покажем.

Чабанов повёл Егора по галерее к торцу дебаркадера. За Егором шли Новохижин, Уклонский, Басунов, Саня Завражный, Лоцманов и Гайдаржи.

— У «динамовцев» семь трупаков, пять раненых. Старшего Батищева и Горегляда Лега в кабаке под стволом держит, — по пути заканчивал отчёт Новохижин в широкую спину Быченко.

— А младший Батищев?

— Он вообще сегодня не приходил сюда. А Чемп вон купается, гляди.

«Афганцы» стояли на галерее дебаркадера. Лёд перед дебаркадером был освещён окнами «Нептуна». В чёрной развороченной полынье неподалёку от стенки понтона плавал человек в блестящем костюме. Это был Чемп — Роман Медведев, лидер «динамовцев», сегодняшний именинник. Он погрузился в воду по плечи и цеплялся за рыхлый, потемневший лёд. Он видел «афганцев» на галерее, но молчал, тяжело дыша. Может, грудь стиснуло стужей, а может, не верил в пощаду. Быченко внимательно рассмотрел бывшего соперника.

— Чак Норрис, бля, — с презрением сказал он, достал из кармана гранату, сдёрнул кольцо и бросил на лёд рядом с полыньёй.

Граната залипла в мокром снегу, покрывающем лёд. Чемп в полынье зажмурился. Егор растопырил руки, отодвигая парней от борта. Бабахнуло. Осколки лязгнули по железу понтона, вонзились в дощатый потолок галереи. «Афганцы» подались вперёд. Полынья увеличилась вдвое и была пуста.

А Немец по-прежнему стоял с автоматом у разбитого окна и смотрел в зал ресторана, где на полу, закрывая ладонями затылки, лежали люди: бармен и диджей, официанты, гости Чемпиона, повара́ и посудомойки из трюмных помещений, охранники, которые успели сдаться, проститутки из номеров на втором этаже. Немец вспоминал, что нечто подобное было в «Чунге», когда они, «афганцы», загнали в бассейн бандюков Бобона. Но там они куражились и глумились — и не более, а здесь было ощущение, что пленных казнят.

Лега Тотолин, держа автомат в левой руке, упёр ствол в загривок кому-то из лежащих, а сам грыз яблоко. В зал вошёл Быченко, а за ним — его толпа: Гайдаржи, Витька Басунов, Сучилин, Лоцманов, остальные.

— Вот старший Батищев, вот Горегляд, — Лега поднял «калаш» и указал стволом. — У стены — Малинин, там — Штангист, это — Киселёв и Лыков.

Одна из женщин заползла, насколько смогла, под опрокинутый столик и рыдала. Басунов поставил ногу ей на задницу и подвигал берцем, точно проверял, надёжная ли опора. Женщина зарыдала ещё громче.

— Быченко, давай договариваться, — не поднимая головы, глухо сказал старший Батищев, распростёртый под ногами «афганцев».

— А я тебя предупреждал, Саня, — с назиданием ответил Быченко, — когда я двину пехоту, никаких разговоров уже не будет.

— Тебя за нас до катушки размотают…

— Ах ты падла! — выдохнул Басунов и вдруг всадил в Батищева очередь.

Он будто бы торопился опередить Егора, который на примере Чемпа уже показал, как теперь следует решать вопросы.

Батищев загрёб руками, словно поплыл, «афганцы» отпрянули — все, кроме Бычегора, а женщина под ботинком Басунова взвизгнула.

Быченко молча достал из-под ремня большой прямоугольный пистолет Стечкина и взвёл затвор. Это действие явно предназначалось для Басунова.

— Витюня, я ведь не давал тебе приказа, — спокойно произнёс Егор.

Басунов понял, что Быченко легко может пристрелить его. Для Быченко всё — война, и на войне не бывает преступлений против врагов. Но если собственный солдат выходит из-под контроля, он тоже становится врагом.

— Не убивайте! Боже мой, не убивайте! — задыхаясь, внезапно закричала женщина под ногой Басунова и заелозила, как раздавленная.

Люди на полу зашевелились и задёргались в судорогах ужаса.

— Лежать, твари! — бросив огрызок яблока, рявкнул Лега Тотолин.

Витю Басунова словно умыли электричеством — такой яркой вдруг стала жизнь, так мощно зашумели чувства. Подобную накачку энергией, наверное, испытывают наркоманы, когда героин раздувает мозг. Басунов знал: сейчас требуется перетерпеть страх, а подзарядка будет действовать ещё долго.

— Извини, Егорыч, — так же спокойно ответил он. — Надо же было дело доделать… Афган включился. Пойми по-братски.

На самом деле никакой «Афган» у Басунова не «включался». В Афган Басунов попал студентом радиофака и служил в ПВО — противовоздушных войсках — мотострелковой части в Шинданде: сидел под бронёй зенитной самоходки «Шилка» оператором бортовой РЛС, радиолокаторной станции, не очень-то нужной на войне, в которой у врага не было авиации. В рейды или на зачистки, когда добивают всех врагов, «Шилка» Басунова не ездила.

— Лежать! — снова рявкнул Тотолин и пнул кого-то в рёбра.

Басунов произнёс «Афган» и «по-братски» — и напомнил Бычегору про Серёгину идею. Бычегор плевал на Лихолета, но сейчас почему-то уже не мог садануть из «стечкина» в лоб оборзевшему солдату и лишь тупо смотрел на Басунова. Лихолетовское «братство» пересиливало «войну» Быченко.

Басунов ничего не высчитывал, просто по интуиции повернул ситуацию так, что Быченко теперь решал другую задачу: ему требовалось определить, для чего он вытащил пистолет. «Ствол как член, зря не достают!» — когда-то высокомерно поучал сам Егор. Он мог застрелить последнего из захваченных командиров, но был риск, что вспыхнет паника, пленные рванутся к дверям, парни из окон откроют огонь, и получится форменная бойня. А Басунов тихо торжествовал, видя замешательство неукротимого Бычегора.

Конечно, Быченко запланировал ликвидацию «динамовских» лидеров — но не публичный расстрел, не своими руками… Вот ведь бляди! Быченко опустил пистолет, пальцем переводя скобу на автоматический режим, и дал внятную, долгую очередь в спину и затылок Артуру Горегляду.

Люди на полу подпрыгнули, скорчились, но удержались от борьбы.

Больше в «Нептуне» никого не убивали.

У Егора аукнула рация — это отрапортовали автобусы, которые привезли отряд Джона Борисова. Высадив бойцов Джона, автобусы обогнули пруд и подкатили к «Нептуну» со стороны ЦПКиО. Пора было эвакуироваться.

Людей, взятых в плен, подняли с пола и взашей погнали с дебаркадера — валите отсюда нахер куда угодно, пока живы. По мосту надо льдом в свете фонарей побежали, спотыкаясь, мужчины в измятых костюмах и женщины в одних лишь тонких платьях. Мужчины тащили раненых. Женщины, хватаясь за всё подряд, ковыляли на каблуках или, скинув туфли, ступали по снегу почти босиком. Все они казались погорельцами.

«Афганцы» рыскали по дебаркадеру, собирая перед уходом трофеи: норковые шапки и перчатки, пейджеры, борсетки. Многие рассовывали по карманам бутылки и пачки сигарет. Пашка Зюмбилов для смеха взял ананас.

Немец вернулся на тот угол, где стрелял по охраннику. Здесь никого не было. Вообще-то Быченко распорядился все трупы с «Нептуна» перенести в грузовик. Но Немец не полезет искать в кунг. Лучше не знать.

Шмон продолжался недолго. На берегу загудели машины.

— Отбой пехоте, — сказал Быченко, влезая в джип. — Сполосните бандуру.

В трюме «Нептуна» глухо бабахнуло несколько взрывов.

Кунги, автобусы и джипы «афганцев» разворачивались и друг за другом уезжали по заснеженной сосновой аллее парка мимо скелетов каруселей.

Безлюдный дебаркадер, залитый вином и кровью, сиял бессмысленно-восторженной иллюминацией обоих ярусов. Над входом, к которому вёл мостик, забыто ликовала надпись из выгнутых неоновых трубок: «С днюхой, братуха! С днём рожденья, Чемпион!» Сквозь разбитые окна были видны ярко освещённые помещения — вроде бы уютные, но заваленные поломанной мебелью. За дебаркадером распростёрлись тёмные ледяные пространства.

А потом дебаркадер моргнул огнями и вздрогнул, точно что-то осознал, сокрушённо качнул галереями. Лёд вокруг разом растрескался, будто его отдёрнули, и под железными бортами понтонов заклокотали буруны чёрной воды. Со скрежетом отделился мостик. Дебаркадер медленно погружался — словно вставал в пруду на колени перед колесом обозрения.

В трюме дебаркадера что-то хлопало и урчало — это воздух вырывался из затапливаемых помещений. Едва палуба ресторана сравнялась с уровнем пруда, вся махина грузно, как лифт, поехала вниз, в воду. Огни погасли все разом, и тёмный, мёртвый дебаркадер встал на дно, затонув до второго этажа.

* * *

— Собирайся, Неволин. Все девки уже видели, а я одна, как дура, — нет.

Марина хотела посмотреть супермаркет — первый в городе Батуеве. Под него переделали бывший Центральный гастроном на площади Октября. В воскресенье Марина нарядилась, будто в театр, и Герман повёз её в центр.

Огромный супермаркет был полон покупателей. Гардеробщицу, которая раньше принимала сумки, заменили длинными секциями камер хранения. Охранник в униформе прогуливался вдоль ячеек, словно пограничник.

— Собаку бы ещё взял, карацупа, — проворчала Марина. Она оробела от масштабов и сложности супермаркета, и это её разозлило. — Небось ключи к ящикам все одинаковые. Сумку тут оставить — всё равно что подарить.

Всё здесь удивляло. Удивляли турникеты на входе, колёсные тележки-корзины, классическая музыка по трансляции, транспаранты, висящие под потолком: «Хлебобулочные изделия», «Молочные продукты», «Консервы».

— Сто пудов у них все тележки укатят, — заявила Марина. — Самое то на даче возить чего-нибудь. Я бы тоже такую отработала, только дачи нету.

Герман молчал. Что тут скажешь? Супермаркет — это круто.

Марина сердито бросила в корзину пару глянцевых журналов со стойки, точно это были учебники: неохота, а надо читать. Она словно согласилась, что к уровню жизни, при котором супермаркет — норма, следует готовиться.

— Бли-ин, сколько всё сто́ит… — с досадой сказала Марина, рассматривая витрину с алкоголем. — Слушай, Неволин, мы, оказывается, голодранцы. Мне нужны деньги. Ваще, ё-моё… Мне нужны деньги, деньги, денюжки…

Марина медленно шла вдоль полок, разглядывая товары один за другим. Герман шагал поодаль и катил тележку. Другие покупатели в супермаркете ничему не удивлялись; они что-то деловито складывали в свои корзинки и вели себя спокойно; их уверенность раздражала Марину, вызывала зависть.

— Неволин, почему тебе Быченко ничего не дал после вашей войны? — напрямик спросила Марина, перебирая упаковки с колбасной нарезкой.

Весь город знал, что «афганцы» развоевались с «динамовцами», убили их командиров и утопили плавучий ресторан. Марина сразу догадалась, что Герман участвовал в этих баталиях, хотя сам Герман ничего не рассказывал.

— Мариша, я просто водитель, — мягко ответил Герман.

— У Лихолетова ты тоже был просто водитель, а получил квартиру. Почему сейчас ничего не получаешь?

— С Егором у меня не такие отношения, как с Серёгой.

— А ты не понтуйся перед ним, а попроси.

— Мариша, давай не будем об этом.

Разговоры о деньгах у них с Мариной случались всё чаще.

— Жрать-то мы, значит, будем, а говорить не желаем? — Марина что-то швыряла в тележку. — Какой-то ты неправильный мужик, Неволин. У тебя, между прочим, семья — жена, ребёнок. А ты жопу греешь на зарплате.

— Мы поссоримся, — предупредил Герман.

— Ладно-ладно, поросюка, — сдалась Марина. — Я расстроилась, потому что тут столько всего… Смотри, «Грильяж в шоколаде». Я только один раз на Новый год такой пробовала. Да за него я кому угодно дам, куда скажут.

К Марине и Герману подошёл охранник.

— Девушка, вы или берите коробочку, или положите на место, а колупать не надо, — негромко попросил он.

Охранников в супермаркете вообще было много. Поглядывая направо-налево, они стояли почти в каждом проходе между стеллажами с товарами, словно здесь был не работающий магазин, а следственный эксперимент.

— Сука, — тихо сказала Марина, возвращая коробку на полку.

— Мы живём лучше многих, Мариш, — сказал Герман. — Сколько парней без работы сидят? Гуртьев или Сашка Флёров — те вообще на одну пенсию.

— Давай шоколадку своруем? — вдруг предложила Марина. — Я могу под одежду спрятать — не заметят. Не будут же на кассе мне юбку задирать.

— Не превращайся в шпану.

Цветастое изобилие почему-то было неприятно своим самодовольством. Оно портило настроение так, как никакая бедность прилавков не портила.

— Ваши парни без работы, потому что прописки нет, — сказала Марина. — А прописки нет, потому что вам ордеров не выдали. Зря вы железную дорогу перекрывали, дурни. Мы с девками решили сами к мэру пойти и требовать ордера. Ельку я «на Сцепу» забираю, а сдать его в садик — нужна прописка.

— Про Ельку могла бы и со мной посоветоваться.

— Ты что, против? — тотчас ощетинилась Марина.

— Я не против, Мариша. Но о таких вещах надо советоваться.

Марина не выносила быть виноватой. Виноват всегда мужчина.

— Как с тобой советоваться, если ты нихрена не хочешь денег добывать? На садик тоже деньги нужны! Даже с пропиской туда без взятки не устроят!

— Что-нибудь придумаем, — мягко сказал Герман.

— Придумаем, ага, — скептически сморщилась Марина. — Давай лучше на обедах экономить. Будем сюда ходить и жрать втихаря. Я серьёзно, Неволин.

Они остановились у кассы. Марина расплачивалась и метала в Германа гневные взгляды, будто обвиняла в том, что приходится отдавать купюры кассирше. Герман молча перекладывал покупки в пакеты.

— Поймай тачку, — на улице угрюмо сказала Марина Герману, щурясь на июньское солнце и листву тополей. — В трамвае всё, что купили, раздавим.

В такси — разношенном, как тапок, «москвиче» — они сели на заднее сиденье. Марина молчала, а потом вдруг прижалась к Герману и схватила его за промежность — сразу хищно и ласково (ей вообще нравилось приставать к Герману в самых неподходящих местах или обниматься у всех на глазах).

— Германец, у меня к тебе дело, — жарко зашептала она.

— Я ни о чём не могу думать, пока там твоя рука, — еле выдавил Герман.

— Помнишь, я тебе говорила про свою работу? — Марина убрала руку.

Конечно, Герман помнил: Танцорка — бывшая «челночница», четыре палатки на Шпальном, Марина и Петухова — продавщицы…

— Я узнала, что Танцорка никому не отстёгивает. Платит за место, и всё. У неё нет крыши. Она тут так давно, что все думают, будто она под кем-то.

— И что с того?

— За неё никто не впишется. Мы с Петуховой можем её выпихнуть. Дело будет наше. Танцоркины «челночницы» всё равно свой товар к нам принесут. Будем рулить всей конторой вместо Танцорки. Там уже нормальные бабки.

Из магнитолы рвался запредельный глумливый рёв «Сектора Газа»: «Как у леса на опушке соловей ебёт кукушку! Только слышно на суку: чирик, пиздык, хуяк, ку-ку!»

Герман искренне подумал: может, он уже чего-то не понимает в жизни? Вполне вероятно. Раньше, при Серёге Лихолетове, он был солдатом. Но кто он сейчас? И командир ли ему Егор Быченко?

— Мариша, это всё какой-то бандитизм, — осторожно сказал Герман.

— Танцорка и так и так спалится. Её вычислят. А навар заберут другие. А мы с Петуховой выкупим у неё всё и в рассрочку заплатим ей отступные.

— Ну, вам виднее, — Герман недовольно пожал плечами. — При чём тут я?

— Как при чём? Надо сломать ей рога. Сама-то она ничего нам не отдаст. Вот ты и приди с парнями. Она не вякнет — вы же «афганцы», вас все боятся. А твоя жена будет иметь палатки на Шпальном. У многих «афганцев» так.

Тачку потряхивало на разбитой улице. В окнах зеленели нестриженые скверы, по лицам бежали пятна света, словно машина ехала по лесу.

— Слушай, Мариш, я не хочу криминала, — признался Герман.

— Ага! — Марина с презрением отодвинулась от него. — Для Бычегора ты с пистулькой скачешь за голимую шофёрскую получку, а мне — так «отсоси»? Попутал ты, Неволин. В войнушку играешь, как мальчик, а мама титю даст?

Герман растерялся. Марина, конечно, была права. Но очень не хотелось соглашаться с её правотой. Германа охватило озлобление против Быченко: нахрена он повернул так, что теперь кругом — война?

— Ты не смотри, что у нас браку полгода, я ведь разведусь без проблем, — холодно сообщила Марина. — Мне нужен мужик, который реально помогает.

— Не пережми с угрозами, Марина, — ответил Герман. — Я подумаю.

Начало июля 1994 года в Батуеве потонуло в дождях, и город выглядел как алкаш: весь в отросшей нечёсаной зелени, загорелый и одичавший. В тёплых лужах сияли пыльные тучи, ручьи несли всякий мусор, зарешеченные окна первых этажей были приоткрыты. Мужчины ходили по улицам голые до пояса и в пляжных сланцах, продавщицы в киосках сидели в купальниках. Углы домов и остановки были густо залеплены объявлениями, повсюду торговали букетами, пахло беляшами и бензином.

Пугать Танцорку Герман отправился с Мопедом, брательником Марины, с Птухой и Лещёвым. Компания получилась дурацкая, но составляла её Марина, и Герман не стал спорить. Поехали на старом «форде» Мопеда.

Шпальный рынок сейчас представлял собой огромное торжище, которое еле умещалось в бывшем товарном терминале. Здание, конечно, никто не достраивал, но «Коминтерн» привёл его в худо-бедно пригодное состояние: вместо внешних стен приварили железные листы, соорудили лестницы и провели электричество. Получилось нечто вроде торгового центра в духе голливудских боевиков про жизнь после ядерной войны.

Вырулить к терминалу Мопед не смог. Былая дорога-бетонка затерялась, затоптанная и заезженная; территорию вокруг терминала загромождали беспорядочные парковки, фуры, склады стройматериалов и тары, площадки с контейнерами, свалки, какие-то шанхайчики — платные туалеты, перелётные пивнухи и шашлычные. Пришлось бросить «форд» и пойти пешком.

По пути Герман увидел застрявший в этих трущобах кортеж Бычегора. Быченко, его свита и нынешние командиры «Коминтерна» ездили на чёрных «гелендвагенах» и «крузаках». После расстрела «динамовцев» машину Егора всегда сопровождали два автомобиля с охраной. Сейчас весь кортеж стоял возле какого-то ларька: опустив тонированное стекло, Егор расплачивался с продавщицей за чебурек. Испуганная тётка не знала, сколько стоят двадцать долларов, чтобы дать сдачу. Егор похохатывал — он был слегка под кайфом. Два других внедорожника дожидались угрюмо, словно боевые роботы.

На входах в терминал дежурили посты «афганцев».

— Свои-свои! — вальяжно сказал Мопед знакомому парню. — Стволов нет!

Огромные, по-вокзальному гулкие пространства терминала, освещённые промышленными светильниками, были тесно заставлены рядами торговых палаток на каркасах из тонких трубок. Внутри палаток по стенкам ручьями струилась разноцветная синтетика, что-то стеклянно-пластмассовое, яркое и блестящее. Всюду ходили и примерялись к товарам легко одетые бабы — и пожилые, и совсем девчонки, и порой казалось, что вокруг — женская баня. Под ногами хрустели песок и шелуха семечек. Колыхался людской гомон.

Герман и компания по дощатой лестнице поднялись на второй этаж, где располагались «точки» Танцоровой. Вообще Танцорку поймать на Шпальном рынке было нелегко: она всё время бегала по каким-то деловым встречам, в Сбербанк или налоговую. Чтобы Герман сумел выцепить хозяйку, Марина и Петухова в этот день отпросились с работы. В таких случаях жадная Танцорка не нанимала замену, а ставила в палатку сына и становилась сама.

Возле лестницы, которая в терминале называлась левой, находились две палатки Танцорки, где работали близнецы Жанка и Дашка — симпатичные и глупенькие девчонки с лисьими мордашками, потешно одинаковые, словно грибы-маслята. Обе они были в цветных топиках и джинсовых курточках.

Вокруг близняшек топтались два качка в обтягивающих майках. Качки заигрывали, а близняшки, привыкшие к мужскому интересу, отбивались.

— Девчонки, а парни у вас тоже близнецы, как вы? — спрашивал качок, у которого на майке был изображён Дольф Лундгрен с большим пистолетом и лазерным прицелом в глазнице.

— Мы с ним, кстати, похожи, — говорил другой качок, кивая на приятеля.

— У нас тут работа, а вы нам мешаете, — важно отвечала Дашка.

— Давай мы поможем что-нибудь, — навязывался «Дольф».

— Лучшая помощь — когда не мешают, — так же важно отвечала Жанка.

— Девчонки, а вы не пробовали вдвоём пошаркаться?.. — Второй качок весело потёр ладони. — Это же как в зеркало, да?

Мопед просунулся между качками к близняшкам.

— Пацаны, у меня рабочий вопрос, — пояснил он, чтобы избежать ссоры, — Дашка, Жанка, где хозяйка?

— На той стороне, там Владька торгует, — сказала Дашка.

— За столбом, на котором цифра семьдесят два, — сказала Жанка.

— Предупреждаю, пацаны, они обе дерутся и кусаются! — быстро сказал Мопед качкам и добавил, исчезая: — И обе — целочки!

— Пошёл ты в жопу! Иди в жопу! — дружно закричали Дашка и Жанка.

Герман, Мопед, Лещёв и Птуха двинулись на другую сторону терминала через толпу между рядами палаток. Сетчатые стойки витрин, раскладные прилавки, кроссовки и бейсболки, парфюмерия и бижутерия, яркие упаковки, плечики с одеждой, коробки, флаконы, сумки и пакеты, пластиковые женские ноги в чулках и пластиковые женские торсы в бюстгальтерах…

За бетонным столбом с намалёванным номером «72» сразу на две палатки дежурил высокий, костлявый и губастый парень лет двадцати — Владик Танцоров. От армии он откосил, работал у матери и уже приобрёл характерный для рынка вид излишней опытности. Сейчас Владик был в длинной футболке-хламиде и в шортах ниже колен; под футболкой на животе у него обозначалась поясная сумка для денег, карточек и ключей.

— Где мать? — оглядываясь, спросил у Владика Мопед.

— Я могу её заменить, — сказал Владик.

— Не можешь, — ответил Мопед презрительно, будто главарь мафии.

Они вчетвером нелепо переминались у столба «72» в ожидании хозяйки. Владик с подозрением поглядывал на них и трогал сумку под футболкой.

— Может, она узнала про нас и сдриснула? — предположил Лещёв.

— Сейчас вернётся, — раздражённо сказал Герман. Ему всё не нравилось: не нравилось дело, не нравилась компания, не нравился замысел вообще.

Мимо прошли парни, которые клеились к близняшкам. Видно, у них ничего не получилось. Герман оставил свою компанию и отправился вдоль ряда прилавков, разглядывая людей: загорелые крашеные тётки-продавщицы — в белых обтягивающих брюках и в дутом золоте; вечно сомневающиеся покупательницы; дети с мороженым — чтобы не ныли; бабки с бидонами на колёсиках — торговки пирожками; грузчики, до сухожилий высушенные водкой и трудом; какие-то молодые люди сучьего вида в чёрных очках…

— Чего вам надо-то? — не выдержал Владик Танцоров.

Мопеда так и подмывало показать власть. Вздохнув, он зашёл в палатку к Владику, достал нож и с видимым удовольствием разрезал сверху донизу спортивный костюм, который висел на плечиках. Потом — второй костюм. Потом — третий. Лещёв и Птуха отгородили собой прилавок от людей на улочке; Лещёв снял с витрины пластмассовые электронные часы и надел на запястье, а Птуха взял баллон туалетного освежителя и пшикнул себе в пах.

Лицо Владика дрогнуло. Владик быстро глянул по сторонам.

— Вы от кого? — спросил он. — Я Нескорову скажу, он из «Коминтерна».

Билл Нескоров держал здоровенную автобазу и не крышевал палатки.

— Пиздишь, — сказал Мопед. — Мы сами «афганцы». Зови мамочку.

Танцорова уже бежала к своей палатке, с расстояния почуяв опасность.

Герман тоже развернулся к палатке Владика, но вдруг заметил невдалеке какое-то быстрое движение. Там в толпе заметались два парня в майках — те самые, которые недавно заигрывали с близняшками. Парни нырнули в ближайшую палатку и отпихнули продавца; из баула с товаром, что стоял в углу, они выхватили автоматы Калашникова с укороченными прикладами.

По лестнице, которую на рынке называли правой, поднимался Быченко.

Тот парень, что был с Лундгреном на майке, упал на колено, вскинул автомат и всадил в Егора очередь. Второй парень тоже дал от живота очередь по Егору и зацепил кого-то из свиты Быченко. Вокруг стрелков завизжали женщины. Люди кинулись врассыпную — прочь от места схватки.

Это был ответ «динамовцев» на разгром «Нептуна». Олег Батищев, брат расстрелянного Сани Батищева, четвёртый и единственный уцелевший лидер группировки спортсменов, прислал киллеров к Бычегору.

Подобраться к Быченко было сложно. Устроить засаду в домах «на Сцепе», где находилась старая квартира Егора, «динамовцы» не помышляли. А новая квартира Быченко располагалась в закрытом и охраняемом жилом комплексе, где селилась городская знать; к тому же почти половину квартир в подъезде Егора заняли члены Штаба «Коминтерна» (едва Егора избрали командиром, «Коминтерн» оплатил членам Штаба элитное жильё). По городу Быченко перемещался бессистемно. Для западни оставался только рынок.

Рынком теперь управляла Лена Быченко, жена Егора. У неё в терминале появился свой офис: участок на втором этаже, выгороженный стенками из гипсокартона. Лена сидела здесь среди телефонов, громоздких компьютеров и факсов и разбирала бухгалтерию. Ей приятно было ощущать себя властной директрисой. Егор приезжал за Леной в конце дня, и это ей тоже льстило.

Спортсмены подготовили ловушку прямо на Шпальном.

Летом, когда все ходят в трусах и майках, киллеры Олега Батищева не смогли бы сами пронести в терминал автоматы. Поэтому они присмотрели торговца, который имел палатку неподалёку от офиса Бычегоровой жены, и прессанули его. Торговца знали на рынке давным-давно, и он не вызывал подозрений «афганской» охраны; он и пронёс на работу баул с автоматами и гранатами. А киллеры тёрлись возле офиса, будто обычные покупатели.

В тот день в июле 1994-го Бычегор приехал на Шпальный с Саней Завражным и обычной охраной — с Четырёхиным по прозвищу Чёрт, с Анзором Зибаровым, Вованом Расковаловым, Яном Сучилиным, Дудоней и Минёром. Они поднимались на второй этаж к офису по лестнице, которую на рынке называли правой. Первым шёл Сучилин — он и зевнул автоматчика.

Очередь «Дольфа» сшибла Быченко и уронила на Завражного, который двигался сзади. Но никто не подумал, что это — покушение; всем показалось, что Егор просто оступился под кайфом. Чёрт открыл рот, чтобы пошутить, и вторая очередь полоснула его от левого плеча до печени. Четырёхин ещё не понял, что он мёртв, а Зибаров уже с двух рук бил по киллерам одиночными из чеченского пистолета «борз». Говорили, что в Афгане Анзорчик служил в мусульманском батальоне и мясничил не хуже пешаварских басмачей.

Вокруг боя мгновенно раскрутилась спираль паники. Люди побежали кто куда, не понимая, что стряслось и где опасно. Повалились палатки, что-то посыпалось и разлетелось, покатились, бренча, баллончики дезодорантов. Киллер с Лундгреном на майке из-под огня «борза» отскочил в сторону, в толпу, а второй киллер, который застрелил Чёрта, вдруг встал столбом прямо напротив противника, опустил руки и рухнул набок. Анзор его убил.

Завражный и Дудоня потащили Егора вниз по лестнице; Егор выгибался и хрипел — пули попали ему в лёгкое. Анзор, Минёр и Расковалов залегли на дощатых ступенях, как на откосе траншеи, готовые стрелять хоть по людям. Сучилин укрылся в офисе Лены Быченко и выглядывал из двери. Киллер-«Дольф» дал ещё одну очередь, полыхнувшую цепочкой огней по бетонному полу, и бросился вглубь терминала — добить Быченко он уже не мог.

— К левой лестнице уходит! — крикнул, сообразив, Сучилин.

Он метнулся вслед за «Дольфом», хотя убийство киллера уже ничего не решало. Проворонив нападение, Сучилин ещё надеялся оправдаться головой нападавшего. «Дольф» обернулся и, не примериваясь, хлестнул очередью.

Ему надо было на пару секунд вырваться из поля зрения противника, и тогда он затерялся бы в толпе. Он бросил автомат и рванулся через суматоху, раскидывая встречных и роняя хлипкие витрины. В хаосе паники, будто в барабане стиральной машины, мелькали цветные тряпки — махали рукавами и штанинами; в разные стороны вылетали то кроссовки, то панамы; сыпались и кувыркались коробки; в мусоре на полу скакал какой-то стеклянный горох.

Люди, что разбегались по терминалу, не спасали свой товар, как было в далёком октябре 1991 года, когда Серёга привёз «афганцев» воспитывать торгашей Шпального. Сейчас люди спасали себя — падали на пол, пытались убраться куда-нибудь на край зала, к стене. Да, Лихолетов приказывал бить торгашей — но он всё-таки видел, кого били. А сейчас людей в расчёт не брали ни киллеры «динамовцев», ни бойцы «Коминтерна». Люди уже как бы не существовали: драка группировок разгорелась не из-за них.

Герман и его компания замерли возле прилавка Танцорки. Они поняли, что «Дольф» прорывается к ним — ну, не к ним, а к левой лестнице, но мимо них. Киллер тоже заметил Германа и парней (они не суетились) и тотчас безошибочно опознал в них «афганцев», врагов. У «Дольфа» ещё оставалась граната, чтобы расчистить себе путь. Он выдернул её из кармана просторных штанов, на ходу взвёл и катнул по направлению к палатке Танцоровой.

Птуха, Лещёв и Мопед пластом упали на пол. Стальной зелёный орех катился по мусору и тряпкам к башмакам растерянного Владика Танцорова. Герман прыгнул на Владика и приплюснул к широкому бетонному столбу с номером «72». По другую сторону столба бабахнул взрыв. Воздух взбурлил ударной волной, ближайшие палатки полегли друг на друга, точно домино. Владик истерично заколотился, не поняв, что Герман спас его от гранаты.

Взрывная волна толкнула Яна Сучилина — Сучилин бежал за киллером, подобрав его автомат. «Дольф» опять оглянулся: взрыв гранаты освободил пространство от людей, и «афганец»-преследователь мог чисто срубить его очередью в спину. На рывок до лестницы «Дольфу» не хватало пяти секунд.

Киллер юркнул между палаток и наткнулся на девчонок-продавщиц, которые, обнявшись, прятались за коробками, словно лисята от волкодава. И Сучилин, готовый нажать на спусковой крючок автомата, внезапно увидел, что киллер появился перед ним уже с двумя заложницами в руках, с живым щитом: «Дольф» за шкирку держал перед собой близняшек Дашку и Жанку.

Наверное, они впервые реагировали по-разному. Дашка молча цеплялась за руку киллера и извивалась, а Жанка закрывала лицо ладонями и визжала:

— Мама! Мама! Мама! Мама!

«Дольф» пятился к лестнице, волоча близняшек. Оружия у него не было. Сучилин, мелко семеня, наступал с автоматом наперевес и не мог отвести взгляда от загорелых девичьих животиков, оголённых под легкими топиками.

Четыре секунды. Три. Ещё одна — и тогда киллер, отшвырнув заложниц, спрыгнет в проём лестницы и уйдёт, растворится в народе на первом этаже.

Сучилин нажал на спуск и, трясясь, отработал рожок до опустошения. Киллер в майке с Дольфом Лундгреном и две рыжие сестрёнки-близняшки в джинсовых пиджачках заплясали, как припадочные, пока в воздухе вертелись гильзы автомата, а потом обвалились на пол кучей друг на друга.

…В тот день Герман вернулся домой поздно — он шёл от Шпального рынка «на Сцепу» пешком, чтобы остыть. Напиваться он и не думал, шагал просто так, размышлял обо всём, но особенно — о Лихолетове. Марина уже знала про бойню в терминале. Она сидела в кухне с Ленкой Петуховой и водкой поминала близняшек Дашку и Жанку — всё-таки работали вместе.

Герман разувался в прихожей, впотьмах искал ногами тапочки.

— Ни в каком бизнесе, Марина, я тебе помогать не буду, — сказал он.

— Дристун, — холодно ответила Марина.

* * *

Фирма Каиржана Гайдаржи называлась «Факел». Не очень оригинально, но Гайдаржи и не стремился к оригинальности. Он жил как все: все делали бабки — и он тоже. А сделать больше прочих ему удавалось лишь потому, что он был миролюбивым, хотя, говорят, калмыки по характеру воинственные.

Каиржану не нравилось что-то доказывать — он не ценил лихолетовских понтов; ему не нравилось нагибать людей — он не ценил быченковской агрессии; ему проще было договориться, зайти с тыла, решить с другими. По мере сил он избегал и акций устрашения, и побоищ. Он легко находил общий язык; если случались конфликты, он уклонялся и просто терпел, пока всё закончится; втайне он даже гордился теми недостатками, в которых его, бывало, обвиняли, — гордился, что он такой корыстный и коварный.

Фирма «Факел» вросла в «Электротягу», комбинат силовых агрегатов. По существу, фирма продавала всё, что можно было урвать на комбинате. Агенты и приятели Гайдаржи, разные замначальники цехов или снабженцы заводоуправления, выводили по документам, покупая по дешёвке, приборы, двигатели, трансформаторы и ТЭНы — всё то, что ещё выпускал умирающий комбинат, или просто крали со складов запчасти, кабель, кислоту, цветмет, оборудование. Таким бизнесом — обдиранием упавших гигантов индустрии — занимались многие деятели, не один Гайдаржи. Работники «Факела» сидели на телефонах, обложившись газетами с объявлениями, и обзванивали всех, до кого дотягивались, в Батуеве и других городах страны, а наспех обученные брокеры бегали на товарную биржу «Коминтерна», куда у фирмы Каиржана был бесплатный доступ, потому что Каиржан числился членом Штаба.

Под биржу «Коминтерн» снимал актовый зал и несколько кабинетов в НИИ электротехники — ведомственном институте при комбинате. Зал был оборудован компьютерами и принтерами. За стойками для приёма заявок на покупку и продажу работали деловые юноши образца райкома комсомола: в белых рубашках и при галстуках. В зале толкалась беспокойная толпа: люди разговаривали по мобильным телефонам, прикрывая свободное ухо, что-то выясняли друг у друга, заполняли какие-то бумаги, шумели возле стоек.

То в одном конце зала, то в другом начинали спорить про аукционы и маржу, про фьючерс на доллар, про ГКО и про то, что мэрия здесь трётся с муниципальными облигациями. Кто-то продавал брокерское место, кто-то — ценные бумаги на предъявителя. Кому-то объясняли, что с его котировками и херовой дистрибуцией надо валить на биржу при главпочтамте. Курлыкали звуковые сигналы оргтехники и трещали матричные принтеры.

В курилке за кабинетом расчётной палаты биржи Каиржан неожиданно встретил майора Щебетовского. Они были знакомы ещё с 1985 года, когда Гайдаржи взяли за спекуляцию — он продавал дублёнки-пустины, привезённые на дембель из Афгана. Каиржан дал подписку о сотрудничестве. Майор не требовал никаких доносов, но время от времени напоминал о себе. В соглашении с Конторой Каиржан никакой беды не видел: подписал — ну и подписал, чего такого-то? В армии они дофига всякой хрени подписывали.

— Шпионов ловите, товарищ майор? — весело спросил Гайдаржи.

Он ничего не боялся, потому что не чувствовал за собой никакой вины.

— Не без этого, Каиржан Уланович, — добродушно согласился майор. Он курил дешёвые сигареты «Стюардесса». — А вы что же, пали до брокера?

— Ни-ни-ни! — открестился Каиржан. — Это мои бульдожки тут грызутся, а я так, подышать вышел. Хотите, какой-нибудь совет по инвестициям дам?

— Вы уже стали фондовым специалистом? — удивился Щебетовский. — Я думал, «Факел» по-прежнему занимается продажей краденых аккумуляторов.

— Обижаете, — кокетливо смутился польщённый Каиржан. — Могу слить, что нашей лавке вообще скоро кердык. Заменим её на удалённый терминал с подключением к депозитам московской валютной биржи. Так что если у вас есть лишние баксы или ваучеры, то приходите. Моё поручительство.

Для Гайдаржи ситуация казалась понятной и естественной. Все химичат, выкруживают, используют свои связи, вот и майор решил что-то провернуть. Бывший поднадзорный — нормальная связь, ведь сегодня ты пасёшь, а завтра тебя пасут. Кто в теме, от такого не парится, лишь бы оставаться при деле.

— Про ваучеры и доллары мне спрашивать пока нечего, — сказал майор, — а вот про членство в «Коминтерне» я бы у вас спросил. Помнится, когда-то господин Лихолетов приглашал меня вступить в вашу организацию.

— Добро пожаловать! — широко улыбнулся Гайдаржи.

Щебетовский давно уже думал пойти в бизнес. Контора — хорошая база, но карьеры здесь не сделать, а майор считал себя достойным более высоких стандартов жизни, нежели у полковника на пенсии. Значит, надо уходить из Конторы. Однако покинуть Контору можно только один раз, поэтому бросок к удаче необходимо подготовить, используя возможности службы.

Майор потихоньку отслеживал процессы, протекающие в городе, но ни во что не вмешивался. Он ожидал удобных позиций. Правильное управление ходом дела — когда дело движется само, и надо лишь слегка подруливать. И сейчас Щебетовский опознал такой момент в ситуации с «Коминтерном». «Коминтерн» он рассматривал как один из вариантов новой деятельности.

— Рад гостеприимству, Каиржан Уланович, — кивнул майор, — но я хотел бы ещё стать членом Штаба «Коминтерна».

— Оп-па! — Каиржан сразу понял, что у майора есть некое предложение. — Штаб, товарищ майор, — это уже серьёзно. В одиночку я ничего не решаю.

— Каиржан Уланович, — покровительственно улыбнулся Шебетовский. — Я помогу вам стать командиром «Коминтерна», а вы проведёте меня в Штаб.

Командиром оставался Быченко, который сейчас сидел в СИЗО.

— Круто берёте, — уважительно заметил Каиржан. — Но у вас не прокатит закрыть Быченко, как Лихолетова. Мы забашляли одиннадцати адвокатам.

— Я в курсе. Тем не менее я могу провести вас на место Быченко.

Щебетовского вполне устраивал Каиржан. Он вменяемый, управляемый и договороспособный. Лихолетов был не такой: им руководили понты, гонор и самолюбие — плохо предсказуемые воздействия. И Быченко не такой: им руководили агрессия и анаша. Человека с анашой нельзя спрогнозировать. А вот мотивы Гайдаржи вполне определённые — бабки и благополучие. Майор был доволен тем, как точно он всё измерил, классифицировал и рассчитал.

— А какая мне выгода залезать на место Бычегора? — Каиржан изображал простодушие. — У нас что ни командир, то в СИЗО. Нахера мне это?

— Я оплачу.

— Подробнее, — приглашающе кивнул Каиржан и сладко сощурился.

— Льготы на спиртное, — сказал Щебетовский. — У вас биржа, вы отжали точки у «динамовцев». Что ещё надо? Торгуйте «Абсолютом» и «Ройялом».

— Бухлом банчит Бобон. У него синдикат и городская «ликёрка» на Затяге. Под ним хачи с бесланской водкой. Меня вальнут, товарищ майор.

— Синдикат неискореним, — согласился Щебетовский, — но остальные проблемы я могу решить. В мэрии есть люди, которые за долю переиграют акционирование «ликёрки», а осетинский трафик я просто сдам москвичам.

— Где гарантия, что не будет бойни?

— «Афганец», и боится бойни? — саркастически хмыкнул Щебетовский.

— Не берите на слабо, — поморщился Гайдаржи.

— По нашим данным, назревает конфликт уголовников и кавказцев из-за героина. В Батуеве расстреляли криминальных лидеров Сафьяна и Овчару и сожгли кафе авторитета Гацыра. В город едут воры в законе Гаппо Малый, Бустан и Хадзимет. Бобону сейчас не до разборок с «афганцами».

— Не убедили.

— Аргументы закончились, — Щебетовский знал, что Гайдаржи заглотил наживку, хотя и не подаёт вида. — Дальше решать вам. Но льготы, Каиржан Уланович, — это большой, легальный и респектабельный бизнес, а не кража аккумуляторного свинца с «Электротяги». Думайте сами. Вам, «афганцам», государство должно. Не отдавайте свой долг уголовникам.

Гайдаржи прислушался к совету и решил вопрос с Быченко.

Егор считался заключённым СИЗО. Он лежал в тюремном госпитале, оправляясь от пулевых ранений в грудь. Следователи пытались соорудить ему хоть какое-нибудь обвинение, но адвокаты «Коминтерна» заверяли, что не выгорит: Быченко — свидетель и потерпевший, на Шпальном он был без пушки, не стрелял, не отдавал приказов. Он может выйти даже до суда.

Тюремный госпиталь подсказал Гайдаржи замысел акции. Непогожим сентябрьским утром Басунов направился в областную больницу. Он шагал по аллее больничного городка и в полиэтиленовом пакете нёс пятилитровую пластмассовую канистру, до пробки забитую самодельной взрывчаткой; сбоку в корпус канистры был врезан детонатор, укреплённый изолентой.

Дежурная не заинтересовалась Басуновым. В палаты пропускали всех и без вопросов: посетители приносили больным еду, бельё, даже медикаменты — больницы обнищали до предела. Чтобы не привлекать внимания, Басунов надел белый халат, прошёл в коридор, поднялся на третий этаж, повертелся возле кабинетов и наткнулся на какую-то каморку со шкафами, где лежали тюки и матрасы. Подпихнув тюк, Басунов пристроил в шкаф пакет с бомбой.

Он отлично понимал, что делает. Гайдаржи не скрывал про взрывчатку в канистре. Ну а фиг ли? Им надо надавить на власть, лишь тогда Быченку выпустят из СИЗО. Акция вроде захвата станции уже не напугает, требуется жёсткий удар по мозгам. А люди в больнице — это пушечное мясо войны; пехота, которая должна полечь, чтобы командир вырвался из блокады.

Басунов будто плыл от высокого напряжения своей миссии. Смыслом службы для Басунова всегда было предложить командиру его самого: стать Лихолетом больше Лихолета, стать Бычегором больше Бычегора. Требуется лишь уловить, в чём же суть командира. Басунов «поймал» Быченко, когда на плавучем ресторане расстрелял Сашку Батищева, лидера «динамовцев». И грохнуть кучу народа в больнице тоже выглядело очень в стиле Егора.

Днём в редакцию программы «За дело» (на городском телевидении она была самая рейтинговая) позвонил какой-то человек и, не представляясь, сказал: в областной больнице заложен заряд, и его взорвут, если власти не выпустят из следственного изолятора Егора Быченко, командира «афганцев».

Редактор «Заделки» связался с полковником Свиягиным, сообщил о теракте и пообещал не раздувать паники, но помаялся пару часов, изнывая от профессионального соблазна, и приказал вбросить новость в эфир.

В конце рабочего дня весь город сидел у телевизоров. Во всех новостях показывали экстренные репортажи из больничного комплекса. Санитары торопливо тащили по коридорам носилки с лежачими больными, а рядом бежали медсёстры с держалками для капельниц. Омоновцы вели толстых одышливых тёток в халатах и небритых стариков в пижамах. В парке при больнице толпились милиционеры, врачи и пациенты, одетые как попало.

— Как стало известно из неофициальных источников, — гневно говорил в камеру один журналист, — угрозой взрыва поликлиники бандиты пытаются вынудить правоохранителей освободить из-под стражи Григория Быченкова, ветерана Афганистана, а теперь главаря уже знаменитой шайки «афганцев»…

— Быченко командовал «эскадроном смерти» группировки «афганцев», — с видом знатока рассказывал другой журналист по другому каналу. — Он засветился на погроме Шпального рынка и на разборках с бандой уголовника Бобона. После ареста Сергея Лихолетова Быченко возглавил группировку. Нет доказательств, но эксперты уверены, что это Быченко руководил бойней в ресторане «Нептун» и расстрелом криминальных авторитетов Овчара и Сафьяна. При недавнем покушении на Быченко погибли мирные граждане.

«Афганцы», конечно, тоже не отходили от телевизоров — смотрели и слушали, как город извергается ненавистью к ним.

— Никакие они не солдаты! — рыдала перед журналистом растрёпанная пожилая женщина; она сидела в больничном парке на лавке. — Мой отец был солдат, а это фашисты! Людей миной взрывать!.. У меня шов разошёлся…

— Они уже краёв не видят! — трясясь, кричал по телику какой-то лысый и толстый дядька; он держал за руку дочку-школьницу в спортивном костюме. — Отморозки! Жилые дома захватывают, торгуют, убивают!.. В больницу динамит!.. Здесь же детское отделение интенсивной терапии!.. Варварство!..

Журналисты где-то отыскали Билла Нескорова, совали ему микрофоны.

— Всё подстава! — отбиваясь, рычал Билл. — Быченко и так не виноват! Он по-любому скоро выйдет! Зачем «Коминтерну» фугас в больничке?

— А кто мог устроить провокацию?

— Да обиженных дохрена! — зло огрызался Билл, не соображая, что только ухудшает и без того плохую репутацию «Коминтерна».

Басунов смотрел это интервью по телику и вдруг понял, что Билл прав. Бомба — подстава для Егорыча. Никто не решился бы взорвать эту бомбу. Но кто и для чего подставляет Быченко? Каиржан, который дал канистру? Он хочет стать командиром?.. Басунов и не думал обижаться на то, что Каиржан использовал его вслепую. Просто хотелось знать, что происходит, кто кого побеждает, кому требуются помощники — чтобы подоспеть вовремя.

Сапёры с собаками обшаривали здания больничного городка в поисках бомбы, а журналисты тащили в эфир всех, кого могли.

— Эти ребята психически обработаны, — рассуждал какой-то социолог из пединститута. — В Афганистане они воевали с народом, их так научили, и здесь война с народом им понятнее всего. «Афганцы» по-другому не умеют.

— Парни, вы меня знаете! — с экрана по-отцовски прямо обращался к «афганцам» Свиягин. — Вы были солдаты, а стали банда! Уймитесь, говорю!

— Бомба — только верхушка айсберга! — напористо и уверенно говорил какой-то депутат городской Думы. — А сам айсберг — коррупция! Все знают, что экономической базой «афганской» группировки является рынок в Шпальном посёлке! Это омерзительная клоака, где наркотики, подпольный импорт и чёрный нал! Почему мэрия терпит такое безобразие? Оно как-то выгодно мэру? Наша фракция требует разогнать и закрыть Шпальный рынок! Тогда в городе хотя бы одной криминальной группировкой будет меньше!

Вечером служебные собаки отыскали бомбу. Операторы под дождём включили камеры и показали, как милицейские машины направили фары на крыльцо больницы: из дверей медленно, будто Вий, вышел сапёр в огромном и неуклюжем бронекостюме. В специальном захвате вроде длинных клещей этот монстр нёс канистру со взрывчаткой. Рядом с крыльцом уже поджидал грузовик с мешками, заполненными песком. Сапёр бережными движениями поместил канистру в кузов — словно рогатиной поставил чугунок в печь.

Угроза закрыть Шпальный рынок была для «афганцев» куда серьёзнее, чем возможный срок Бычегора, и «Коминтерн» это понимал. К тому времени в Штабе осталось всего семь человек — не считая Быченко и Лихолетова. Как-то незаметно вышло, что все члены Штаба — «силовики» или «бизнесмены», все ездят на «мерсах», «крузаках» или «гелендвагенах», все живут в элитном доме, построенном ещё для обкомовских бонз, в одном подъезде с Быченко.

Экстренное собрание Штаба созвали Саня Завражный и Гайдаржи — ещё более-менее вменяемые командиры — вместе с выведенными из Штаба Васей Колодкиным (раньше он отвечал за социалку), Дисой Капитоновым и Гошей Лодягиным, бывшим секретарём. Парни, человек пятнадцать, собрались в ресторане «Шаолинь» — кабак был трофеем войны с «динамовцами».

Посетителей выгнали, многочисленная охрана осталась в главном зале, а командиры уединились в «салоне», где обычно заказывают приватные танцы; здесь сдвинули столы и расселись как попало. От Китая в ресторане были только занавеси из бамбуковых палочек, бумажные абажуры и росписи по шёлковым стенам — толстые, похожие на баб косоглазые мужики.

— Короче, все в курсе, — сказал Игорь Лодягин. — Давайте без обид за нынешний расклад, без предъявлений друг другу. Город пошёл на нас залупой. Надо решать, как вырулить из ситуации. Для затравки предлагаю восстановить прежний состав Штаба. Я — опять секретарь. Возражения есть?

Никто не возражал. Нынешние члены Штаба — Саня Чеконь, Завражный, Билл Нескоров, Борян Гополюк по прозвищу Гопа — хмуро отводили взгляд и закуривали: это ведь они подвинули товарищей и довели дело до скандала. Только Гайдаржи смущённо улыбался, будто его похвалили, — впрочем, этот Будда всегда улыбался. Однако и возвращённые члены Штаба не ликовали: нехорошо было тогда, когда их убирали, нехорошо и сейчас.

— Мы друг друга знаем, записывать не будем, — продолжил Лодягин. — Решение принято — верно, да? Тогда первый вопрос: как успокоить город?

— Да никак не успокаивать! — Саня Чеконь злобно плеснул себе вискаря из квадратной бутылки. — Положить нам на них! Покипишуют и затихнут.

— Нужно искать, кто подставу организовал, — заявил Билл Нескоров.

— А вы уверены, что это подстава? — осторожно спросил Воха Святенко.

Егор вывел Воху из Штаба, и Воха разочаровался в Егоре. Воха озвучил сомнения всех, кто был недоволен Быченкой: а вправду ли бомба — подстава? Быченко зарвался, он реально мог приказать заложить настоящую бомбу.

— Неважно, бойцы, — пресёк спор Игорь Лодягин. — Про это мы потом разберёмся прямо с Егором. Сейчас другая тема. Что нам делать?

— Какое-нибудь выступление организовать для народа.

— Журналюг нанять, чтобы отмазали.

— Или Свиягину откатить. Пусть найдёт лоха и выдаст за минёра.

— Эти депутаты в натуре кусок просят, вот и наехали на рынок.

Гайдаржи не лез в разговор: загадочно улыбаясь, он напряжённо ждал, когда зацепятся друг за друга зубчатые колёсики и закрутится механизм комбинации, которую он разработал вместе с майором Щебетовским.

— Мужики, это всё базар, — устало и раздражённо сказал Вася Колодкин. — Журналюги, депутаты, менты… Может, так, может, не так. Подействует — не подействует… Есть один способ наверняка заткнуть всем пасть.

— Ну и?

— Снять Егора с командования.

Быченко закрыл все социальные программы, которые вёл Колодкин, и Вася не скрывал, что осуждает стратегию Егора — за это и вылетел из Штаба.

— Договорились же — без личных предъяв, — пробурчал Лодягин.

— Он на киче, а мы его бортанём? — удивился Чеконь. — Нам не западло?

— Получается, мы его башкой рынок выкупаем, — добавил Гопа. — Стрём.

— Не надо, парни, всего этого! — Денис Капитонов пошевелил в воздухе пальцами, будто играл на рояле. Дису Егор тоже убрал из Штаба. — Это не предъявы и не кидалово. Быченко — не балерина, он «Коминтерн» под ружьё поднял, а это заблуда нехеровая. Решаем без соплей, и решаем не как Егору жопу прикрыть, а как сохранить Шпальный для «Коминтерна». Лихолетов, например, за наше дело сел. А Быченку всего-то с командиров попрут. Если он мужик, то для общего дела потерпит. Голосуем, бля, и всё. Я за отставку.

Денис поставил на стол локоть и поднял ладонь, как для армрестлинга.

Парни курили, думали и тоже поднимали руки. Против оказались только Билл Нескоров и Гопа, Борька Гополюк. Гайдаржи тихо торжествовал.

— Решено, Быченко разжалован, — нейтральным тоном подвёл итог Игорь Лодягин. — Тогда необходимо выбрать нового командира. Есть предложения?

— Завражного, — сразу сказал Кирьян Лоцманов. — Он же всегда с мэрией тёрся. Там его уважают. Пусть снимает «Коминтерн» с крючка.

— Саня — нормально, — поддержал Воха Святенко.

— Не гоните коней, мужики, — возразил Вася Колодкин. — Надо не просто командира поменять, надо поменять тему. Егор заявил войну. Но я — против.

В «Коминтерне» Васю ставили на социалку, так как все знали, что Вася всегда требует справедливости. А война — это несправедливость.

— Я в Афгане навоевался, мужики. А Егору, наверное, не хватило.

— Вася, я с тобой! — Гайдаржи улыбнулся, отдавая честь двумя пальцами. — Не надо воевать. За Афган нам и так все должны. Я заявляю, мужики, что нам надо брать, чего нам должны. А должны-то нам дохрена.

— Должны, да не отдают, — Чеконь чистил фисташки и мусорил на пол.

— Лихолетов взял нахрапом — вот и сел, — усмехнулся Лодягин.

— Неправильно — брать нахрапом. Правильно — размениваться.

Парни курили, выпивали, размышляли.

— Обоснуй, — сказал Каиржану Билл Нескоров.

— Я про это Егору говорил, но Егор не просёк. Нормальная маржа — в нормальном бизнесе, а не в гоп-стопе. Ну, отжали мы у «динамовцев» район, и что? Надо не торговые точки отжимать, а финансовые потоки. Нам нужен командир, чтобы он выводил организацию на финансовый поток.

Парни, которые собрались здесь, в «Шаолине», восемь лет назад были тощими и нищими солдатами в большом и равнодушном городе. Потом они организовали «Коминтерн» и стали его Штабом. При Лихолете были долгие и шумные заседания в «Юбиле» на «мостике». При Бычегоре были могучие и бесстыжие пьянки в саунах с блядями. Бывшие солдаты отожрались, натешились, заматерели. Они научились ориентироваться и нападать.

— Лихолетов подогнал под «Коминтерн» поток — организовал Шпальный рынок, — продолжал Каиржан. — А Быченко ни шиша не подогнал. Хотя есть охеренный ресурс, причём только наш, «афганский». Его и надо было брать.

— Ты про льготы, ясен пень, да? — спросил Лодягин.

— Думаешь, Каиржан, ты самый умный? — Завражный смотрел ревниво и зло. — Да мы с Серым два года бились за эти льготы — и в рот нам горбатого.

— Короче, мужики, — Каиржан обвёл всех взглядом и улыбнулся как-то виновато и беспомощно, — я могу направить этот поток к «Коминтерну». Но для этого мне надо быть командиром «Коминтерна».

— Круто ты шкурничаешь, Каиржан! Подтянул муде к бороде, ага!

— Мужики, вы меня знаете! — завертелся Каиржан. — В бизнесе всяко бывает, кому-то не помог, не с теми работал, но своих я не имел!

Каиржан лукавил: он же устроил Быченке подставу с больницей… Но Быченко вообще парней под пули посылал — и к нему не было претензий!

— Хорэ галдеть! — рявкнул Чеконь. — Давайте голосовать, и всё.

— Погодите! — Билл Нескоров поднял руку, привлекая внимание. — Пусть Гайдаржи распишет, как он там за эти льготы разменяется. Тогда решим.

— Всё просто, — улыбнулся Гайдаржи, вновь обретая опору. — У меня появился человек в мэрии. Ну, типа как я его перевербовал. Помните майора, который командовал штурмом «Юбиля»? Щебетовский Георгий Николаевич.

— Он играл в другой команде, Гайдаржи.

— Зато хорошо играл. Я ему заплатил — он перешёл в нашу команду.

— К нам вообще-то не за бабки, а за Афган попадают.

— Он «афганец». Три года служил на охране в спецкомендатуре Кабула. Сейчас написал заяву и вступил в «Коминтерн». Всё официально.

— Ну ты и жонглёр, Каиржан, — недобро восхитился Кирьян Лоцманов.

— И что этот майор может? — скептически спросил Завражный. — Мэрия не утвердит «Коминтерну» льготы, пока не решили с домами «на Сцепе».

— Мэрию майор утопчет. Прижмёт «ликёрку» и хачей с бодягой. Сведёт с поставщиками. А у нас — биржа и сети. Это честный навар, мужики, потому что нам должны, и пусть сюда положат! — Каиржан постучал пальцем в стол.

— Замануха ещё та, — пробормотал Гопа. — А при чём здесь ты, Каиржан?

— Тот человек у майора, который в мэрии, хочет работать только со мной. Не я так определил. Это Егорыч выставил «афганцев» как бандосов.

— Расклад ясен, — подытожил Билл Нескоров. — Давайте прокукуем, парни. Лично я не боюсь калмыка выбирать. Если он нас наебал — мы скинем его, как Егора, и всё, дело-то недолгое. А попробовать охота. Нам должны.

Парни задумались. Каиржан считался мутным типом, но сейчас почему-то выглядел ясным и понятным. Сам же он смотрел на парней с надеждой и замиранием. Его подмывало рассмеяться и спросить: ловко я вас всех сделал?

С перевесом в один голос Каиржана Гайдаржи избрали командиром «Коминтерна».

Назад: Глава пятая

Дальше: Глава вторая