Глава 9
Тучи сгущаются
I
Тирен Серенс никогда не обладал талантом видеть будущее.
Он мог видеть только себя.
Многие этого не понимают. Человек не может заглянуть в поток жизни, в сердце магии, и прочитать, будто в книге, что там написано. Мир разговаривает на собственном языке, неразборчивом, как щебет птиц, как шорох листвы. Даже жрецам этот язык недоступен.
Человек, который мнит себя богом, полон высокомерия.
И точно так же, подумал Тирен, глядя в окно, полон высокомерия бог, возомнивший себя человеком.
И поэтому, когда он налил воды в чашу, когда взял чернильницу и уронил в воду три капли, когда всмотрелся в облака, распустившиеся в толще воды, он не пытался разглядеть будущее. Он смотрел не вдаль, а внутрь.
Ведь чаша прорицателя – это всего лишь зеркало для твоего собственного разума. Она позволяет человеку заглянуть в самого себя и задать вопросы, на которые лишь он сам может найти ответ.
Сегодня вопросы Тирена касались Максима Мареша. Жрец спрашивал о чарах, которые творит король, и о том, насколько далеко он, авен эссен, должен отпустить его.
Тирен служил семье Мареш с тех пор, как королем был Нокиль. Он смотрел, как растет его единственный сын Максим, был рядом, когда тот женился на Эмире, помог их сыну Раю появиться на свет, привёл во дворец Келла. Он посвятил этой семье всю жизнь.
А теперь не знал, как их спасти.
Чернила растеклись, окрасив воду в серый цвет. По поверхности пробежала рябь, и он почувствовал, что вошла королева, раньше, чем увидел ее. В комнате повеяло холодом.
– Надеюсь, ваше величество, вы не возражаете, – тихо молвил он. – Я взял одну из ваших чаш.
Она стояла, сложив руки на груди, как будто дрожала от холода. Или как будто оберегала что-то в глубине себя.
Эмира никогда не откровенничала с ним, хотя он не раз предлагал выслушать. Все, что связано с ней, он узнавал от Максима, от Рая, от Келла. И многое узнал, глядя, как она смотрит на мир широко распахнутыми темными глазами – смотрит не мигая, чтобы ничего не упустить.
И теперь эти распахнутые темные глаза устремились к чаше.
– Только то, что можно разглядеть в отражениях, – устало ответил он. – Самого себя.
Она прикусила губу – точно так же, как Рай. Пальцы ее сжались еще сильнее.
– Что делает Максим?
– То, что считает правильным.
– Разве мы все не поступаем так же? – прошептала она и вытерла со щеки тонкую слезинку. Всего лишь второй раз в жизни он видел, как Эмира плачет.
Первый раз случился больше двадцати лет назад, вскоре после того, как она пришла во дворец.
Он нашел ее в саду, она стояла под зимним деревом, обхватив себя руками, как будто дрожала от холода, хотя всего через два ряда деревья цвели по-летнему. Стояла неподвижно, лишь слегка подрагивала грудь, но в глазах бушевала буря, и ему подумалось, что для такой молодой девушки она выглядит слишком взрослой, даже старой. Эмира согнулась не под грузом прожитых лет, а под гнетом собственных мыслей. Ведь страхи – штука тяжелая. И не важно, говорила Эмира о них или нет, он всегда их чувствовал. Они сгущались в воздухе, как дождь, готовый вот-вот пролиться.
Он допытывался, что случилось, но она так и не сказала. Тирен узнал об этом через неделю, когда Максим, сияя от гордости, объявил важную новость. А Эмира, стоя рядом с ним, выслушала ее, как приговор.
Она была беременна.
Эмира кашлянула, не сводя глаз с замутненной воды.
– Можно спросить, мастер Тирен?
– Конечно, ваше величество.
Она устремила взгляд на него. Два темных озера, неведомо что скрывающих в глубине.
– Чего вы боитесь больше всего?
Вопрос был неожиданным, но ответ родился сразу.
– Пустоты, – сказал он. – А вы, королева?
Ее губы изогнулись в грустной улыбке.
– Всего, – ответила она. – Мне так кажется.
– Не верю, – мягко возразил Тирен.
Она задумалась.
– Тогда – утраты.
Тирен провел пальцами по бороде.
– Любовь и утрата, – сказал он, – как корабль и море. Всегда вместе. Чем больше мы любим, тем больше можем утратить. Но избежать утрат можно только одним способом: избегая любви. Каким печальным стал бы тогда наш мир…
II
Лайла открыла глаза.
И сначала увидела только небо. Тот же самый синюшный закат, на который смотрела мгновение назад. Но мгновение ушло, краски выцвели, скрывшись под тяжелым покровом ночи. Земля под ней была холодная, но сухая, под голову подложен свернутый плащ.
– Ну почему так долго? – в тревоге спрашивал чей-то голос. – Ты уверен…
– С ней все будет в порядке.
Она повернула голову, пальцы сами собой потянулись туда, где под ребра вошел нож. Рубашка была заскорузлой от крови, и Лайла рефлекторно содрогнулась, ожидая боли. Память об этой боли звенела во всем теле, но это были лишь отзвуки. Она осторожно вдохнула, и легкие наполнились не кровью, а прохладным воздухом.
– Чертовы «медные воры», – проворчал третий голос. – Надо было еще тогда с ними разделаться. И перестань ходить взад-вперед, Келл, у меня от тебя голова кругом идет.
Лайла закрыла глаза.
А когда приоткрыла опять, мир расплывался. Над ней склонился Келл. Она заглянула в его двухцветные глаза и поняла, что это вовсе не Келл. Один глаз был черным, другой – изумрудно-зеленым.
– Очнулась. – Холланд выпрямился. Из пореза на ладони капала кровь.
Во рту еще стоял медный привкус. Она приподнялась и сплюнула на камни.
– Лайла, – сказал Келл, вложив в ее имя столько чувств. И как ей могло прийти в голову, что этот холодный ровный голос принадлежит ему? Он опустился рядом с ней, приподнял под спину – она с дрожью вспомнила то жуткое ощущение, когда нож царапнул о кость – и помог сесть.
– Я же говорил, выдержит, – произнес Холланд, сложив руки.
– Вид у нее до сих пор неважный, – сказал Алукард. – Не обижайся, Бард.
– Ладно уж, не обижусь, – прохрипела она. Подняла глаза и заглянула в их лица – бледное Келла, мрачное Холланда, напряженное Алукарда – и поняла, что была на волосок от гибели.
Опираясь на Келла, встала на ноги.
На мостовой валялись тела десяти «медных воров». У Лайлы задрожали руки, и она что есть силу пнула ближайшего. Пинала опять и опять, пока Келл не привлек ее к себе. Легкие рвались и хрипели, хоть рана на груди и зажила.
– Я сбилась со счета, – простонала она ему в плечо. – Думала, их шесть…
Келл смахнул слезу с ее щеки. Она и не заметила, что плачет.
– Ты провела в море всего четыре месяца, – сказал он. – Сколько врагов ты успела нажить?
Лайла рассмеялась – коротко, болезненно. Он обнял ее крепче.
Они долго стояли так. А Алукард и Холланд бродили среди трупов, извлекая из мертвых тел ее ножи.
– И какой из этого вывод, Бард? – спросил капитан, вытирая нож о рубашку одного из покойников.
Лайла окинула взглядом тела людей, которых она когда-то пощадила на борту «Медного вора».
– Мертвые не помнят обид.
* * *
Они возвращались молча. Келл обнимал Лайлу за талию, хоть она уже и не нуждалась в поддержке. Холланд шел впереди, и Лайла не сводила глаз с его затылка.
Он мог этого и не делать.
Мог бросить ее истекать кровью на улице.
Мог стоять и смотреть, как она умирает.
Она сама поступила бы именно так.
«Но этого мало, – думала она. – Он еще не расплатился за Бэррона, за Келла, за меня. Я ничего не забыла».
– Токк, – только и смогла сказать Джаста, когда она появились на палубе. – Что с вами стряслось?
– Розеналь, – любезно ответила Лайла.
– Мы готовы отчалить? – спросил Келл.
Холланд, ничего не сказав, сразу направился в трюм. Лайла посмотрела ему вслед.
«И все равно я тебе не доверяю», – подумала она.
Словно ощутив тяжесть ее взгляда, Холланд оглянулся через плечо.
«Ты меня не знаешь», – читалось в его глазах.
«Ты меня совсем не знаешь».
III
– Я все думаю о том мальчишке, – сказал как-то Ворт.
Они с Холландом сидели в королевских покоях за низким столиком и играли в ост. Эта игра основывалась на стратегии и риске, и Ворт любил ее – она помогала ему выпускать пар. Но никто не хотел с ним играть, потому что стражникам надоело проигрывать. И поэтому за доской вечно оказывался Холланд.
– О каком мальчишке? – спросил он, перекатывая в ладони фишки.
– О вестнике.
С того посещения прошло два года. Два долгих года они пытались восстановить разбитый город, выстроить убежище от бурь. Но ничего не получилось.
– А что с ним такого? – ровным голосом спросил Холланд.
– У тебя осталась та монетка? – поинтересовался Ворт, хотя знал – да, осталась. Поистертый от времени кусочек металла лежал у Холланда в кармане. Они никогда не говорили об отлучках Холланда, когда он исчезал, а потом возвращался, и в такие минуты от него пахло не пеплом и камнем, а сладкими цветами. Он никогда не исчезал надолго – терпеть не мог эти визиты. Больно было видеть, каким мог бы стать его родной мир, и тем не менее ему снова и снова хотелось заглянуть туда, посмотреть, что скрыто по ту сторону двери. Он не мог отвести глаз.
– А что? – осторожно спросил он.
– По-моему, пришло время отправить письмо.
– Почему именно сейчас?
– Не изображай дурака. – Ворт бросил фишки на стол. – У тебя это не получается. Мы оба знаем, что запасы подходят к концу, а дни становятся короче. Я устанавливаю законы, а люди их нарушают, я навожу порядок, а они обращают его в хаос. – Он провел рукой по волосам, зацепившись пальцами за стальной обруч. Куда только девалось его привычное хладнокровие? Он зарычал и швырнул корону через всю комнату. – Что бы я ни делал, все надежды развеиваются, как дым. На улицах уже перешептываются насчет того, что городу нужна свежая кровь. Как будто этим можно починить изломанный мир, вернуть в него магию.
– И ты хочешь исправить это одним письмом? – спросил Холланд.
– Я буду исправлять это любыми средствами! – взвился Ворт. – Может быть, когда-то их мир был таким же, как наш. Может быть, они знают, что делать.
– Но ведь это они заперли нас здесь, наслаждаются роскошью, пока мы прозябаем, и ты хочешь просить…
– Я сделаю все что угодно, если это пойдет на пользу моему миру, – рявкнул Ворт. – И ты тоже, я знаю. Поэтому-то ты и здесь. Не потому, что ты мой меч, и не потому, что ты мой щит, и даже не потому, что ты мой друг. Ты здесь потому, что мы оба готовы на все ради нашего мира.
Холланд внимательно посмотрел на короля, заметил седину в темных волосах, извечную складку между бровей. Он был по-прежнему обаятелен, притягивал людей, по-прежнему улыбался, если его что-то радовало, но при этом на лице появлялись глубокие морщины. И Холланд знал, что руны на руках Ворта уже не в силах привязывать магию.
Холланд положил одну фишку на стол, как будто игра еще продолжалась.
– Мне казалось, я здесь затем, чтобы удержать твою голову на плечах.
Ворталис натянуто засмеялся, показывая, что оценил шутку.
– И за этим тоже. – И добавил серьезнее: – Послушай, Холланд. К смерти есть много путей, и лишь глупцы выбирают гордость.
Слуга принес буханку хлеба, бутыль кааша, стопку тонких сигар. Даже став королем, Ворт держался старых привычек.
Он взял тугой бумажный рулончик, и Холланд, щелкнув пальцами, протянул язычок пламени.
Ворт откинулся на спинку и посмотрел на горящий кончик.
– Почему ты не захотел стать королем?
– Наверное, высокомерия не хватило.
– Пожалуй, ты мудрее меня, – усмехнулся он и с наслаждением затянулся. – Сдается мне, трон любого превращает в тирана.
Он выдохнул дым и закашлялся.
Холланд нахмурился. Король курил по десять раз на дню и никогда еще не страдал от этого.
– Что с тобой?
Ворт отмахнулся от вопроса, подался вперед, чтобы налить себе бокал, но слишком сильно оперся о край стола и опрокинул его. Фишки рассыпались по полу.
– Ворталис!
Король цеплялся руками за грудь. Его раздирал кашель. Холланд склонился над ним. Рядом на полу догорала сигара. Ворт попытался заговорить, но на губах выступила лишь кровь.
– Кажт, – выругался Холланд и резанул по ладони осколком стекла. Выступила кровь. Он рванул на Ворте тунику, прижал ладонь к груди короля и повелел исцелиться.
Но яд действовал слишком быстро, и сердце короля уже еле билось. Чары не помогли.
– Держись, Ворт… – Холланд провел ладонями над вздымавшейся грудью друга и ощутил в крови яд. Это был вовсе и не яд, а сотни крохотных иголочек из заговоренного металла. Они рвали короля изнутри. Как бы Холланд ни спешил залечить раны, иголочки действовали проворнее.
– Не покидай меня, – приказал антари и, напрягая все силы, стал извлекать иголки. На теле Ворта выступил сначала пот, потом кровь – железные иглы разрывали вены, и мускулы, и плоть, а потом взмывали багрово-красным туманом над грудью короля.
– Ас танас, – приказал Холланд и сжал кулак. Иголки потянулись друг к другу и слились сначала в ком, потом в единый слиток с начертанным на нем проклятием.
Но было поздно.
Он не успел.
Под заговоренной сталью, под руками Холланда король затих. Кровь заливала его грудь, испещрила бороду, блестела в распахнутых пустых глазах.
Рос Ворталис был мертв.
Холланд встал, пошатываясь. Заколдованная сталь выскользнула из пальцев и упала среди рассыпанных фишек для оста. Не укатилась, а с тихим всплеском замерла в луже крови. Крови, которая уже багровела на ладонях Холланда.
– Стража, – тихо позвал он, потом, чего за ним никогда не водилось, повысил голос: – Стража!
В покоях, во всем замке стояла тишина, какой не бывало.
Холланд окликнул еще раз, но никто не пришел на зов. В глубине души он знал, что откликаться уже некому, но его захлестывали ужас и горе. Он заставил себя встать, отошел от тела Ворта, обнажил меч, который его король – его друг – вручил ему в тот день, когда они стояли на балконе, в день, когда Ворталис стал Зимним королем, а Холланд стал его рыцарем. Холланд оставил короля и выбежал за дверь, в замок, окутанный зловещей тишиной.
Он снова позвал стражу, но их, конечно, давно не было в живых.
Коридоры были пусты. Мертвые стражники лежали, уткнувшись в столы, привалившись к стенам, и во всем мире осталось лишь тихий стук капель крови и вина, падавших на блеклые каменные плиты. Должно быть, все произошло в считаные минуты. В секунды. За время, которого хватит, чтобы зажечь сигарету, затянуться и выпустить облако отравленного дыма.
Холланд не заметил рун, начертанных на полу. Не ощутил, как время замедлилось. Ничего не понял, пока не пересек магическую черту, за которой тело увязло, будто воздух внезапно стал густым, как вода.
И где-то в гулких глубинах замка послышался смех.
Совсем не так смеялась Талья, совсем не так смеялся Ворт. В этом смехе не было ни веселья, ни тепла. Он был холоден и остер, как осколок стекла.
– Смотри, Атос, – произнес чей-то голос, – в мою сеть попалась добыча.
Холланд с трудом обернулся на звук, но сзади уже просвистел нож. Зазубренное лезвие глубоко вонзилось в бедро. Вспыхнула ослепительная боль, и он упал на одно колено.
На краю поля зрения танцующим шагом появилась женщина. Белая кожа. Белые волосы. Глаза как льдинки.
– Привет, красавчик, – пропела она и крутанула нож в ране. Холланд завопил. Его крик вдребезги разнес зловещую тишину замка и оборвался вспышкой серебра, лезвием боли. Вокруг шеи обвился кнут. Стиснул горло, лишил воздуха, лишил всего. Рывок – и Холланд рухнул ничком. Он не мог дышать, не мог говорить, не мог отдать приказание крови, растекавшейся по полу.
– Ага, – послышался другой голос, мужской. – Знаменитый Холланд. – Подошел еще один белый силуэт. В руках он сжимал рукоять кнута. – Я так надеялся, что ты останешься жив.
Силуэт остановился на краю заколдованного круга и опустился рядом с лежащим Холландом. Вблизи стало видно, что кожа и волосы у него такие же белые, как у женщины, глаза такие же льдисто-голубые.
– Ну, – медленно улыбнулся мучитель, – и что нам с тобой делать?
* * *
Алокс погиб.
Погибла Талья.
Погиб Ворталис.
А Холланд остался жив.
Он висел, прикованный к металлической раме. Тело пылало в лихорадке, под ногами на каменном полу скопилась целая лужа крови.
С помощью этой крови он мог бы сотворить тысячи заклинаний, но рот не открывался. Голова была зажата в тисках, зубы стиснуты и он не мог произнести ни слова – только стонать и всхлипывать от боли.
Перед глазами расплывался Атос Дан – голубые глаза, изогнутые губы, под которыми, как рыба под коркой льда, блуждает улыбка.
– Я хочу услышать твой голос, Холланд, – сказал он, вонзая нож. – Спой мне. – Клинок вошел еще глубже, коснулся нервов, разрезал сухожилия, проскользнул между костей.
Холланд затрясся от боли, но не закричал. Не закричал ни разу. В нем брезжила едва ощутимая надежда, что, если он не уступит, Атос наконец сдастся и просто прикончит его.
Умирать он не хотел. Поначалу. В первые несколько часов и даже дней он сопротивлялся, но потом железная рама впилась в тело, лужа крови стала такой большой, что он увидел в ней свое отражение, боль окутала его толстым одеялом, замутила разум, лишенный еды и сна.
– Жаль, – произнес Атос, не услышав от Холланда ни звука. Подошел к столу, на котором, среди прочих чудовищных приспособлений, стояла чернильница, и окунул в нее окровавленный нож. Красная от крови сталь окрасилась черным.
Холланд затрепетал. Чернила и кровь – так накладываются проклятия. Атос вернулся к нему, положил руку ему на ребра, явно наслаждаясь прерывистым дыханием, прерывистым стуком сердца, малейшими признаками ужаса.
– Догадываешься, – тихо произнес он, – что я тебе уготовил? – Он поднял нож, коснулся бледной, нетронутой кожи над сердцем Холланда и улыбнулся. – Нет, ты и понятия не имеешь, что тебя ждет.
* * *
Когда все было закончено, Атос Дан отошел на шаг и залюбовался своим творением.
Холланд бессильно повис на железной раме. По груди струились чернила и кровь. В голове гудело от магии, но какая-то жизненно важная часть его существа была вырвана с корнем.
Нет, не вырвана. Похоронена.
– Ты готов?
Голос принадлежал другому из Данов. Холланд поднял голову.
В дверях, за спиной у брата, лениво скрестив руки на груди, стояла Астрид.
Атос с сытой улыбкой помахал ножом, как кистью.
– Не торопи художника.
Она остановила глаз на израненной груди Холланда и прищелкнула языком. Подошла, гулко стуча сапогами по камню.
– Скажи-ка, братец, – молвила она, поигрывая холодными пальцами по руке Холланда, – не опасно ли оставлять у себя эту зверушку? Не укусит? – И оцарапала ногтем ему плечо.
– А какой толк от зверя, который не может кусаться?
Атос провел ножом по щеке пленника, разрезав кожаную полоску, зажимавшую рот. Челюсти пронзила боль, заныли зубы. Воздух ворвался в легкие, Холланд попытался заговорить, произнести заклинания, давно вертевшиеся на языке, но не смог: слова застряли в горле, и он чуть не подавился.
Из кандалов выскользнула одна рука, потом другая. Холланд шагнул вперед, и ноги чуть не подкосились. Атос и Астрид стояли и с любопытством наблюдали за ним.
Он охотно убил бы обоих.
Но не мог.
Атос начертил на нем линии проклятия, сталью и чернилами заложил под кожу нерушимые правила.
Холланд мысленно обратился к магии, но она уже была внутри, пронзила плоть, разум и душу, словно острое копье.
«Покорись», – велели они. Не разуму и не сердцу, а лишь рукам и губам.
Команда, начертанная на коже, впиталась до самых костей.
Атос склонив голову и лениво взмахнул рукой:
– На колени.
Холланд не шелохнулся, и тогда ему на плечи обрушился невидимый камень. Внезапная, злобная, невидимая тяжесть потянула его вперед. Он пытался устоять на ногах, но чары покорности впились в нервы, заскребли о кость.
В глазах побелело, с истерзанных губ чуть не сорвался крик. Ноги подкосились, колени ударились о холодный каменный пол.
Довольная Астрид хлопнула в ладоши.
– Ну что, испытаем?
Послышался сдавленный вскрик – это втащили пленника со связанными за спиной руками. Он был избит в кровь, на лице живого места не осталось, но Холланд все же узнал его – это было один из людей Ворта. Пленник пошатнулся, но его удержали. Он увидел Холланда, и внутри будто что-то подломилось. Упал. Губы приоткрылись:
– Предатель.
– Перережь ему горло, – велел Атос. У Холланда задрожали руки.
– Нет, – прохрипел он. Это было первое слово за много дней, но толку оно не принесло: пальцы, опережая разум, откликнулись сами собой. Хлынула алая кровь, и человек осел, захлебнувшись последними словами.
Холланд тупо уставился на свои руки, на багровое лезвие ножа.
Тело оставили лежать там, где упало.
И привели еще одного пленника.
– Нет, – прохрипел Холланд при виде него. Это был кухонный мальчишка, лет четырнадцати, не больше. Он смотрел на Холланда широко распахнутыми глазами.
– Помоги, – умолял мальчик.
Потом втащили еще одного.
Еще и еще.
Один за другим перед Холландом шествовали все, кто остался в живых из людей Ворта, а Атос и Астрид приказывали ему перерезать им горло.
Всякий раз он пытался сопротивляться. И терпел неудачу. Всякий раз заглядывал им в глаза и читал в них ненависть, боль, смятение. А потом они гибли от его руки.
Груда тел громоздилась все выше. Атос любовался. Астрид усмехалась.
Рука Холланда двигалась, как у марионетки.
А разум кричал, пока не лишился голоса.
IV
Лайле не спалось.
В голове снова и снова прокручивались сцены драки, мелькали темные переулки, острые ножи, сердце колотилось так, что она боялась его стуком разбудить Келла. Поздно ночью она встала с койки, в два коротких шага пересекла тесную каюту и привалилась к дальней стене, положив на колено нож – он хоть чуть-чуть да успокаивал.
Время было позднее, а может, уже раннее, час, когда тьма сгущается сильнее всего перед первыми проблесками дня. В каюте было холодно, она сняла с крюка плащ и закуталась, для тепла сунув свободную руку в карман.
Пальцы нащупали камень, серебро, опять серебро, и ей вспомнились слова Алукарда:
«Нужно отдать что-нибудь в уплату за вход. Что-то ценное».
Она перебирала свои скудные пожитки в поисках чего-нибудь драгоценного. Нож, отобранный у Флетчера, с зубчатым лезвием и рукоятью-кастетом, потом еще один, выигранный у Леноса, с потайной пружиной, разделяющей клинок надвое. Окровавленный осколок белого мрамора – все, что осталось от Астрид Дан. И наконец – теплая, неизменная тяжесть в глубине кармана, часы Бэррона. Все, что связывает ее с покинутым миром. С жизнью, оставшейся позади. Лайла понимала, нутром чувствовала, что ножей будет недостаточно. Значит, оставался либо ключ к Белому Лондону, либо ключ к Серому. Она закрыла глаза, до боли стиснула два талисмана, прекрасно зная, который из них бесполезен, а который послужит платой.
Перед глазами вспыхнуло лицо Бэррона, каким оно было в тот час, когда она вернулась в таверну «В двух шагах», а за спиной еще дымился сгоревший корабль. Услышала собственный голос, предлагавший краденые часы в уплату за кров. Ощутила тяжелое тепло его руки, когда он сомкнул ее пальцы на этих часах и сказал: «Пусть побудут у тебя». Но, уходя с Келлом, она оставила их на столе, скорее в знак благодарности, прощальный подарок. Но часы вернулись к ней из рук Холланда, покрытых кровью Бэррона.
Теперь они – часть ее прошлого.
И, цепляясь за них, Бэррона не вернуть.
Она сложила талисманы в карман и привалилась головой к стене.
Келл пошевелился во сне на своей койке.
Над головой, на палубе, зазвучали приглушенные шаги.
Тихо плескалось море. Корабль покачивался.
Глаза начали слипаться, и вдруг она услышала короткий болезненный вскрик. Рванулась в испуге, но Келл крепко спал. Вскрик послышался снова. Она вскочила, держа нож наготове, и пошла на звук. Узкий коридор привел ее к каюте, где спал Холланд.
Он лежал на спине, не прикованный, даже без охраны. Видимо, его мучил страшный сон. Зубы были стиснуты, грудь судорожно вздымалась. Он трясся всем телом, пальцы вцепились в тонкое одеяло, рот был открыт, в горле клокотало. От кошмара его трясло, как в лихорадке, но он не издавал ни звука.
Лежа на койке, в паутине дурного сна, Холланд казался таким… беззащитным.
Лайла долго смотрела на него. А потом, сама того не желая, вошла.
Половицы скрипнули, и Холланд во сне насторожился. Лайла затаила дыхание, застыла на миг, потом шагнула вперед, протянула руку и…
Ее руку стиснули пальцы Холланда. Лайла вскрикнула от боли. Никакой магии, никакого электричества, только железная хватка и хруст костей.
Она встретила его лихорадочный взгляд.
– Что ты тут делаешь? – прошелестел он, словно ветер сквозь щелястые доски.
Лайла высвободилась.
– Тебя мучил дурной сон, – огрызнулась она, потирая руку. – Хотела разбудить.
Его глаза метнулись к ножу. Она и забыла, что держит его в другой руке. Нехотя убрала его в ножны.
Проснувшись, Холланд снова скрылся под маской спокойствия, и только капельки пота на виске выдавали недавний ужас. Но на всякий случай он не спускал с нее глаз.
– Что? – Лайла скрестила руки на груди. – Боишься, что зарежу во сне?
– Нет.
Лайла присмотрелась к нему.
– Я не забыла то, что ты сделал.
При этих словах Холланд закрыл глаза:
– Я тоже.
Она помедлила, не зная, что сказать, что сделать, и злясь на себя за нерешительность. Было ощущение, что Холланд не пытается уснуть и не выпроваживает ее. Он дает ей возможность напасть на него и проверяет, хватит ли у нее сил удержаться.
Соблазн был велик – и все же рука не поднималась, и это бесило сильнее всего. Лайла фыркнула и шагнула к двери.
– Я спас тебе жизнь, – тихо напомнил он.
Она оглянулась, хоть и не сразу.
– Всего один раз.
Он слегка изогнул бровь – в остальном его лицо не дрогнуло.
– Ответь, Дилайла, сколько раз я должен это сделать?
Лайла возмущенно тряхнула головой.
– Тот человек из таверны, – заговорила она. – У которого были часы. Которому ты перерезал горло. Он не заслуживал смерти.
– Как и многие другие, – спокойным голосом ответил Холланд.
– Тебе хотя бы пришло в голову сохранить ему жизнь?
– Нет.
– Ты заколебался хоть на миг, прежде чем зарезать его?
– Нет.
– Почему? – в гневе прорычала она.
Холланд выдержал ее взгляд.
– Потому что так было легче.
– Я не…
– Потому что если бы я остановился, то начал бы думать, а задумавшись, стал бы вспоминать, а вспоминая, я бы… – Он сглотнул подступивший к горлу комок. – Нет, я не колебался. Я перерезал ему горло и добавил его смерть к длинной череде тех, которые я каждое утро пересчитываю, едва просыпаюсь. – Его взгляд стал жестче. – А теперь скажи мне, Дилайла, сколько жизней оборвала ты? Можешь сосчитать?
Лайла хотела было ответить, но умолкла.
Правда – страшная, невыносимая, сводящая с ума – заключалась в том, что сосчитать она не могла.
* * *
Лайла ворвалась в свою каюту.
Хотелось спать, хотелось драться, хоть чем-то заглушить страх и гнев, сжимавшие горло. Хотелось выкинуть из головы слова Холланда, вычеркнуть из памяти нож, застрявший между ребер, тот ужасный миг, когда горячку боя сменил холодный страх.
Хотелось забыть.
Когда она вошла, Келл уже вставал, тянулся к плащу.
Хотелось ощутить…
– А вот и ты, – сказал он, взъерошенный спросонья. – Я уж собрался идти тебя…
Лайла схватила его за плечи и прижалась губами к губам.
– …искать, – закончил он, пощекотав ее дыханием.
…Вот это.
Келл ответил на поцелуй. Магия обожгла губы, словно искра.
Потом он обнял ее, и в этом жесте она ощутила… нет, не электрическую вспышку, а нечто куда более глубокое, весомое, то, чего она никогда раньше не понимала. В мире, где все качалось и ускользало, это была почва под ногами.
Плотная и надежная.
Сердце отчаянно заколотилось, часть ее существа кричала – «Беги!». И она побежала – но не прочь. Нет, она устала убегать. Она побежала навстречу Келлу.
И он подхватил ее.
Его плащ упал на пол, и они ввалились в тесную каюту. Промахнулись мимо койки, наткнулись на стену – она была совсем недалеко. И когда спина Лайлы прижалась к корабельным доскам, мир покачнулся, прижимая Келла к ней.
Она ахнула – не от внезапной тяжести, а оттого, что он был так близко.
Ее руки с легким изяществом воровки нырнули ему по рубашку.
Но на этот раз ей хотелось, чтобы он ощутил ее касание. Ее руки скользили по его бокам, гладили спину.
– Лайла, – хрипло прошептал он. Корабль выпрямился, накренился в другую сторону, и они кувырнулись на койку. Она, падая, увлекла его за собой, и он склонился над ней, опираясь на локти. Его ресницы – и над голубым глазом, и над черным – были медного цвета. Она этого раньше не замечала. Лайла протянула руку и отвела волосы с его лица. Они были мягкие, как перышко, а сам он – острый, как нож. Его скула царапнула ей ладонь. Бедра резали, как клинки. Над раскаленными телами плясали искры.
– Келл, – произнесла-прошептала она.
И вдруг дверь распахнулась.
На пороге стоял Алукард, мокрый до нитки, словно его вытащили из морской воды.
– Прекрати раскачивать корабль.
Келл и Лайла уставились на него, потеряв дар речи. Дверь захлопнулась, и они разразились хохотом.
Насмеявшись, они повалились на койку и расхохотались с новой силой. Лайла никак не могла остановиться, и даже когда силы иссякли, с губ все равно слетали судорожные всхлипы.
– Тише, – шепнул Келл ей в волосы, и от этого она чуть не зашлась опять. Она прижалась к нему на узкой койке, стараясь не упасть. Он подвинулся, подложил одну руку ей под голову, а другой обнял за талию и прижал к себе.
От него пахло розами.
Ей вспомнилось, как она ощутила этот запах еще при первой встрече, он чувствовался даже сейчас, пробиваясь сквозь запахи морской соли и влажного корабельного дерева, – едва уловимый аромат свежего сада, аромат его магии.
– Научи меня словам, – прошептала она.
– Гм? – сонно промычал он.
– Заклинаниям крови. – Она приподнялась на локте. – Я хочу их узнать.
Келл испустил деланно тяжкий вздох.
– Прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас. – Она перекатилась на спину, устремила глаза в дощатый потолок. – Не хочу, чтобы повторилось то, что было в Розенале.
Келл приподнялся на локте, всмотрелся в нее долгим, ищущим взглядом, потом лукаво усмехнулся.
– Ну хорошо, научу. – И прикрыл медными ресницами разноцветные глаза. – Во-первых, Ас траварс, путешествие между мирами.
– Это я знаю.
Он немного опустился, приблизил губы к ее уху.
– Ас тасцен, – продолжал он, щекоча ее теплым дыханием. – Перемещение внутри одного мира.
Он провел губами по ее щеке, и Лайла затрепетала.
– Ас хасари, – прошептал он. – Исцеление.
Их губы встретились, и между поцелуями он произнес:
– Ас старо. Запечатать.
Ей хотелось, чтобы поцелуй продолжался, но его губы скользнули ниже.
– Ас пирата.
Его дыхание у ямочки на шее.
– Гореть.
Руки скользнули ей под рубашку.
– Ас анасаэ.
В груди расцветает жар.
– Рассеиваться.
Жар перетекает к животу.
– Ас стено.
Рука развязывает ей пояс.
– Разбиться.
Раздевает.
– Ас оренсе.
Зубы покусывают ей бедро.
– Открыть…
Губы Келла остановились у нее между ног, и она изогнулась навстречу, пальцы запутались в темно-рыжих локонах. Где-то в глубине волной поднимался жар. По телу струился пот. Она пылала, дыхание прерывалось, рука стиснула простыни. Внутри что-то нарастало – наверное, магия. Волна вздымалась все выше и выше, и сдерживать ее было нелегко.
– Келл, – простонала она, и его поцелуй стал еще глубже. Лайла затрепетала, и волна, жгучая и неуловимая, прорвала преграду, захлестнула с головой. С губ сорвался то ли вздох, то ли смех, и она бессильно откинулась на простыни, опаленные под ее руками.
Келл поднялся, снова устроился рядом.
– Ну как, понравился урок? – спросил он, с трудом переводя дыхание.
Лайла с усмешкой перекатилась и села на него верхом.
Его глаза широко раскрылись, грудь вздымалась и опадала. Она завела его руки за голову.
– Посмотрим, хорошо ли я его усвоила.
* * *
Они лежали на узкой койке, прижавшись друг к другу. Келл обвил ее рукой. Огонь угас, сменившись ровным, приятным теплом. Его рубашка распахнулась. Она водила пальцами по шраму над сердцем, рассеянно обрисовывая круги, пока глаза не начали слипаться.
Лайла понимала, что спать нельзя. Она никогда не спала так – тело к телу.
Всегда спиной к стене, только так.
И всегда – с ножом возле колена.
И всегда одна.
Но вскоре на корабле все стихло. Маленький ялик ласково покачивался на волнах, дыхание Келла было размеренным и тихим, биение его пульса, ощущавшееся кожа к коже, успокаивало. И впервые за много лет – так много, что и не упомнить – Лайла погрузилась в крепкий, мирный, глубокий сон.
V
– Санкт, – пробормотал Алукард, выплескивая остаток утреннего кофе Айло за борт, – эта гадость сегодня даже хуже, чем обычно.
Джаста что-то крикнула от руля, ее слова унес ветер. Алукард вытер губы и поднял голову, чтобы увидеть, как на горизонте встает силуэт корабля «Бегущие воды».
Сперва невнятный, как призрак, но постепенно все четче различимый.
Когда капитан впервые оказался на борту злосчастного судна Маризо, он ожидал увидеть что-то вроде порта Сейзенрош или лондонского ночного рынка, только на море вместо суши. Но «Ферейс страс» не был похож ни на тот, ни на другой. Это и в самом деле был корабль, вернее, сразу несколько, высившихся на синей глади моря, как верхушка кораллового рифа. Тут и там были протянуты канаты, свисали навесные потолки, превращавшие палубы и мачты во что-то вроде палаточного лагеря. Все это местами обветшало и не подновлялось почти никогда – вместо замены каких-то деталей просто добавлялись новые слои, как на холсте, где одна картина пишется поверх другой.
Но в этом беспорядке была определенная элегантность, в этом хаосе – своеобразный порядок, и впечатление суровости усугублялось тишиной. Никто не перекликался с палубы на палубу. Ветер не доносил обрывков случайных фраз. Вся эта многоярусная конструкция безмолвно покачивалась на волнах – обветшалый плавучий особняк, купающийся в солнечных лучах.
Алукард уже видел владение Маризо – всего два года назад, но все равно, как и тогда, вид «Ферейс страса» поразил его.
Рядом на палубе появилась Бард, облокотилась на поручень – и присвистнула. Ее глаза расширились от такого же почти что благоговейного изумления.
Возле плавучего рынка уже стоял на якоре маленький кораблик. «Призрак» замедлил ход, и Алукард разглядел, как люди Маризо выпроваживают со своего корабля хозяина ялика – худого, как скелет, иссушенного солнцем и ветром.
– Погодите, – упрашивал тот. – Я же заплатил за вход, как положено. Дайте мне еще посмотреть! Я подберу себе что-нибудь другое!
Но моряки, выводившие его под локти, оставались глухи к его мольбам – и наконец без особых церемоний перекинули его через борт. Он пролетел несколько футов и тяжело упал на палубу собственного кораблика, охая от боли.
– Хотите совет? – беззаботно предложил Алукард. – Если Маризо велит вам уходить, просто уходите.
– Не беспокойся, – отозвалась Бард. – Я буду себя хорошо вести.
Прозвучало это неутешительно. Насколько Алукард ее знал, его воровка знала только один способ вести себя хорошо – это обычно заканчивалось несколькими трупами.
Джаста подвела «Призрак» под самый борт «Ферайс страса». Между бортами перекинули доску, ведущую на крытую платформу с единственной деревянной дверью. Джаста пошла первой, за ней – один за другим – двинулись Лайла и Келл, и последним – Алукард. Холланда, после примерно часовых бурных дебатов, было решено оставить на «Призраке» под присмотром Гастры и Леноса.
На белого антари снова на всякий случай надели цепи, но между Келлом и Холландом тем временем воцарилось некое подобие согласия, так что свободу расхаживать по кораблю у него никто не отнимал. Алукард с утра застал его на камбузе – волшебник как ни в чем не бывало сидел за столом и пил, подумать только, чай. Теперь же он стоял на палубе, прислонясь к мачте в тени грота, скрестив руки на груди, насколько это позволяла цепь между наручниками, и смотрел в небо.
– Мы должны постучаться? – с усмешкой спросила Лайла у Алукарда – и, не дожидаясь ответа, стукнула в дверь костяшками пальцев. Дверь распахнулась, и перед пришлецами предстал человек в нарядных белых одеждах. Это поразило гостей сильнее всего остального. Обычно картина жизни на море выдержана в приглушенных тонах – краски выгорают на солнце и блекнут от соли, слишком светлое темнеет от грязи и пота. Но этот человек, встречавших их посреди морской глади в чистом утреннем свете, был одет в сверкавшие молочной белизной штаны и тунику.
На голове он носил что-то среднее между чалмой и шлемом. Убор покрывал его голову и часть лица, оставляя свободной полосу для глаз, а рос, рот и уши тоже были скрыты. Глаза у него были светло-карие, опушенные длинными черными ресницами. Он был красавцем… всегда им оставался.
При виде Алукарда человек в белом покачал головой.
– Снова ты? Разве я не только что от тебя избавился?
– И я тебя рад видеть, Катрос, – весело отозвался капитан.
Взгляд Катроса метнулся от Алукарда к остальным, наскоро оценивая их. Потом он протянул руку ладонью вверх.
– Ваша плата.
Каждый отдал ему приготовленный дар – у Джасты это была металлическая сфера, испещренная отверстиями, которая свистела и шептала сама собой; у Лайлы – серебряные часы; у Келла – монетка из Серого Лондона, а у Алукарда – флакон сонного зелья, который он специально купил в Розенале. Катрос исчез за дверью, и они несколько минут тревожно топтались на платформе в ожидании, пока привратник не появился снова и сделал приглашающий жест.
Келл вошел первым и сразу растворился в сумраке. За ним быстрым беззвучным шагом прошла Бард, потом Джаста – но Катрос преградил ей путь.
– Не в этот раз, – без всякого выражения сообщил он.
Капитанша помрачнела.
– Это еще почему?
Катрос пожал плечами.
– Решение Маризо.
– Но мой дар был хорош!
– Может, и так, – только и ответил он.
Джаста невнятно выругалась – так тихо, что Алукард не разобрал слов. Капитанша и Катрос были примерно одинакового роста, даже с учетом шлема, и Алукард не знал, что будет, если она решит пробить себе путь силой. Однако не сомневался, что ничего хорошего в таком случае их всех не ждет, и вздохнул с облегчением, когда Джаста сердито махнула рукой и отправилась обратно на «Призрак».
Катрос повернулся к нему, и в его глазах отразилась недобрая улыбка.
– И, наконец, Алукард, – он окинул его оценивающим взглядом и наконец позволил: – Можешь войти.
VI
Келл шагнул через порог – и резко остановился.
Он думал, что внутренние помещения корабля будут такими же поразительными, как вид рынка снаружи, а вместо того оказался в каюте не больше той, что была у Алукарда на «Ночном шпиле», только гораздо более захламленной. Шкафы у стен ломились от безделушек, полки – от книг, у стен громоздились огромные сундуки – одни закрытые, другие – нет, а один даже подрагивал, как будто что-то живое пыталось выбраться наружу. Окон тут не было, и можно было ожидать, что тут будет пахнуть затхлостью и плесенью – но нет, воздух был чистым и свежим, и единственным запахом оставался приятный аромат старых книг.
В центре стоял широкий стол, под которым спала, тихо похрапывая, большая белая гончая. Келл даже сперва принял собаку за груду сваленных в беспорядке книг.
А за столом он увидел Маризо.
Короля плавучего рынка, который оказался королевой.
Маризо была старой – старее всех, кого Келл встречал в своей жизни, с кожей темной даже по арнезийским меркам и морщинистой, как кора столетнего дерева. Ее одежда – белоснежная туника с кружевным воротником под горло – была такой же безукоризненно чистой, как и у ее привратника. Длинные серебристые волосы были зачесаны назад, открывая сухое старушечье лицо, и спадали на спину, скрепленные металлической застежкой. Серебро блестело у нее в мочках ушей и на запястьях обеих рук, в одной из которых она держала дары пришедших. Другая ее костлявая рука лежала на серебряном набалдашнике трости.
А на шее у Маризо – вместе с парой-тройкой других серебряных талисманов – висел на цепочке передатчик. Как и говорил Тирен, он был размером с маленький свиток, а по форме – не совсем цилиндр: у него было шесть или восемь граней, точнее с порога Келл не мог разглядеть. В общем, получалось что-то вроде маленькой граненой колонны. Каждая грань была покрыта причудливым орнаментом, а основа суживалась, как у веретена.
Когда все гости, кроме не допущенной до посещения Джасты, один за другим собрались, Маризо прочистила горло.
– Карманные часы. Монетка. И пузырек сахара. – Голос ее ничем не выдавал возраста, он был полнозвучный, низкий и полон сарказма. – Должна признать, я разочарована.
Она подняла взгляд, так что стали видны желтоватые белки глаз.
– Часы даже не заколдованы, хотя какие-то чары на них ощущаются. Что это, кровь? Ага, должно быть, чары связаны с ней. Я люблю предметы с интересной историей. Что до монетки, я вижу, что она из другого мира, только что-то она слишком истертая. А ваше сонное зелье, капитан Эмери, уже два года как никому не нужно. Должна сказать, я большего ожидала от двух волшебников-антари и от победителя Эссен Таш. Да, я об этом знаю, слухи быстро распространяются. Пожалуй, Алукард, тебя следует поздравить, хотя вряд ли ты успел как следует отпраздновать победу, со всей этой историей с тенью над Лондоном.
Все это она проговорила без малейших пауз, ни разу не переводя дыхание. Но взволновало его другое:
– Откуда вы знаете о событиях в Лондоне?
Марио посмотрела на него, хотела ответить, но осеклась.
– А, вижу, ты нашел мой старый плащ! – Рука Келла метнулась к вороту плаща, словно желая его защитить и не отдавать, но Маризо отмахнулась. – Не бойся, если бы он был мне нужен, я бы его не потеряла. У этой штуки слишком много собственного ума, но, думаю, чары должны были уже износиться. Он все еще глотает монетки и выплевывает обратно вату? Нет? Значит, ты ему нравишься.
Келлу не удавалось вставить ни слова – похоже, Маризо не особенно нуждалась в собеседнике. Ей больше был нужен слушатель. Он подумал, а не двинулась ли она немного рассудком, но бледные глаза старухи сверкали умом, их взгляд, перебегавший от одного предмета к другому, был острым, как нож.
Теперь она переключила внимание на Лайлу.
– Ты цыпочка, – сообщила Маризо, – но я бы самому черту не посоветовала с тобой связываться. Тебе говорили, что у тебя что-то не то с глазом? – Ее костлявые пальцы перебирали подарки на столе. – Часы, должно быть, принесла ты, милочка. Они пахнут пеплом и кровью вместо цветов.
– Это самое дорогое, что у меня есть, – сквозь зубы процедила Лайла.
– Что у тебя было, – поправила Маризо. – И не надо на меня так смотреть, сладенькая. Ты же сама решила их отдать.
Она сжала набалдашник трости, пробежала пальцами по перемычке между металлом и костью.
– Всем вам, очевидно, что-то здесь нужно. Что привело на мой рынок принца, дворянина и чужеземку? Ищете что-то конкретное или просто хотите покопаться?
– Мы хотим только… – начал было Келл, но Алукард ткнул его в бок, заставив замолчать, и закончил сам:
– …помочь нашему городу.
Келл бросил на него непонимающий взгляд, но ему хватило ума промолчать.
– Ты права, Маризо, – продолжал капитан. – На Лондон пала тень, и наших сил не хватает, чтобы ее остановить.
Старуха побарабанила длинными ногтями по столу.
– А мне казалось, что Лондону нет больше дела до вас, мастер Эмери.
Алукард проглотил обиду.
– Может, и так, – он мрачно взглянул на Келла. – Но мне все еще есть дело до Лондона.
Лайла не отрывала глаз от Маризо.
– Каковы правила торговли?
– Это черный рынок, – пожала плечами старуха. – Здесь нет правил.
– Это еще и корабль, – возразила Лайла. – А на каждом корабле есть правила. Их устанавливает капитан. Если вы, конечно, капитан.
Маризо обнажила в улыбке зубы.
– Я – и капитан, и команда, и купец, и закон. Все, кто на борту, подчиняются мне.
– Все – одна семья, ведь так? – спросила Лайла.
– Помолчи, Бард, – предостерегающе вмешался Алукард.
– Двое моряков, которые выкинули за борт нарушителя, похожи на вас, а у привратника – как его там, Катрос? – ваши глаза.
– Наблюдательность, похвальная для девушки с единственным глазом. – Старуха встала, и Келл ожидал услышать скрип старых костей, но услышал только легкий шорох ткани. – Правила тут простые: ваши подарки дают вам допуск на корабль, и только. Всё остальное, что вы здесь найдете, имеет свою цену, а вы выбираете, платить ее или нет.
– Полагаю, что каждый из нас может выбрать только что-то одно, – сказала Лайла.
Келл вспомнил парня, которого выбросили за борт. И как он просил дать ему еще один шанс.
– Знаете, мисс Бард, у вас такой острый ум, что вы можете ненароком порезаться.
Лайла улыбнулась, как будто услышала комплимент.
– И еще одно, – продолжила Маризо. – На рынке действуют пять степеней защиты от воровства и использования магии. Поэтому не советую пытаться прикарманить то, что вам не принадлежит. Это всегда кончается плохо.
С этими словами Маризо снова опустилась в кресло, открыла счетную книгу и начала писать.
Некоторое время они стояли, ожидая, не скажет ли она еще чего-нибудь или не предложит им идти… Несколько неловких минут в каюте единственными звуками были плеск моря за бортом, постукивание «живого» сундука и скрип пера хозяйки. Наконец Маризо подняла руку и указала костлявым пальцем на другую дверь, едва различимую между двумя грудами ящиков.
– Чего встали? – спросила она, не отрываясь от письма и не глядя на них. Это было всё, что она сказала им на прощание.
* * *
– Зачем нам вообще копаться в корабельном хламе? – спросил Келл, едва они оказались за дверью. – Единственная вещь, которая нам нужна, висит на шее у Маризо.
– И это последнее, что она должна знать, – огрызнулся Алукард.
– Чем больше ты хочешь что-то получить от человека, – поддержала его Лайла, – тем меньше он хочет расставаться с этой штукой. Если Маризо узнает, что нам на самом деле нужно, мы утратим все свои преимущества при торге. – Келл обиженно скрестил руки и хотел продолжить спор, но она еще не закончила. – Нас здесь трое, а передатчик – только один, значит, вы двое должны найти себе что-то еще.
Оба мужчины вскинулись было, но она не дала им раскрыть ртов:
– Алукард, это же ты принес ей передатчик, а значит, не можешь просить его обратно. А ты, Келл… Не обижайся, но у тебя особый талант злить людей.
Келл нахмурил брови.
– Не вижу, как это…
– Маризо – воровка, – пояснила Лайла. – Причем одна из лучших, судя по этому кораблю. Так что у нас с ней есть кое-что общее. Так что предоставьте передатчик мне.
– А нам чем заняться? – спросил Келл.
Капитан ответил вместо нее, широким жестом обведя рынок. Над его глазом насмешливо поблескивал сапфир.
– А мы займемся покупками.
VII
Холланд все еще ненавидел море – крен палубы, качку, постоянное отсутствие равновесия. Но всё же он приноравливался, и постепенно становилось легче. Тяжесть кандалов никуда не девалась, но воздух на палубе был чистым и свежим, и если закрыть глаза, можно представить, что находишься где-то еще… Хотя Холланд не мог придумать, где бы ему сейчас хотелось быть.
Желудок у него еще болел. В первые часы на борту его постоянно рвало, так что пришлось вернуться вниз.
Старик Айло, напевая под нос, стоял на камбузе и мыл картошку. Он не умолк, когда вошел Холланд, даже не убавил громкости, просто продолжал свое дело, будто волшебника тут и не было.
На столе стояла миска яблок, и Холланд потянулся взять одно. Цепи звякнули по столу. Но кок все равно не обернулся. Значит, он нарочно меня не замечает, подумал Холланд, разворачиваясь, чтобы уйти.
Но высокая фигура преградила ему путь.
В дверях стояла Джаста – на полголовы выше Холланда – и сверлила его взглядом темных глаз. В них не было ни тени симпатии, а за спиной у нее – ни тени остальных пассажиров «Призрака».
– Быстро вы управились, – нахмурился Холланд… и отшатнулся при виде клинка в ее руке. Одна его скованная рука оперлась о стол, другая держала яблоко, запястья соединяла короткая цепь. Он потерял острую щепку, которую хранил под наручником, но на столешнице в пределах досягаемости лежал нож для чистки картошки. Однако Холланд не сделал попытки его схватить. Не сейчас.
Помещение было очень тесное, а старик Айло все продолжал мыть картошку и мурлыкать себе под нос, подчеркнуто игнорируя растущее напряжение.
Джаста держала клинок небрежно, что давало Холланду немного времени.
– Капитан, – осторожно начал он.
Джаста взглянула на свой кинжал.
– Мой брат погиб, – медленно сказала она, – по твоей вине. Половина моей команды мертва. Тоже из-за тебя.
Она сделала шаг вперед.
– Мой город в беде – и все из-за тебя.
Он не двигался. Джаста уже приблизилась достаточно, чтобы нанести удар кинжалом, и он не видел способа остановить ее без кровопролития.
– Может быть, двух антари будет достаточно, – предположила Джаста, поднимая кинжал к самому его горлу. Не отводя от него глаз, приблизила клинок – его кончик коснулся кожи Холланда, выступила кровь. Но тут послышались голоса – это приближались Гастра и Ленос. Вот чьи-то ноги уже затопали по лестнице вниз.
– Может быть, – повторила Джаста, отступая на шаг. – Но я не хочу рисковать, проверяя это.
Она повернулась и вышла. Холланд, тяжело опираясь о стол, вытер стекавшую по шее струйку крови. В это время вошли Гастра с Леносом, и Айло замурлыкал новую песню.
