Глава 5
Пепел и расплата
I
– Поразительно, – сказал Тирен, рассматривая руки Алукарда, и провел костлявым пальцем над серебристыми шрамами. – Болит?
– Нет, – медленно ответил Алукард. – Уже нет.
Глядя на это, Рай вжался в спинку дивана и сцепил пальцы, чтобы не дрожали.
Король и Келл всматривались в Тирена столь же внимательно, как тот сам – в капитана. Гнетущая тишина перемежалась вопросами, на которые Алукард старался отвечать, хотя все видели, как ему плохо. Он не мог в точности рассказать, что произошло, знал лишь, что лежал в лихорадке, а король теней пытался проникнуть к нему в разум.
И Рай не предал его, не рассказал больше ничего. Его руки до сих пор ныли там, где их стискивал Алукард, бока затекли после долгого лежания на полу «Шпиля». Если Келл и чувствовал эту боль, то ничего не сказал, и за это, среди всего прочего, Рай был ему отдельно благодарен.
– Значит, Осарону все же требуется разрешение, – заключил Тирен.
Алукард кивнул.
– Думаю, многие дают его, сами того не сознавая. Болезнь наступает быстро. Когда я понял, в чем дело, он был уже у меня в голове. А когда стал сопротивляться… – Алукард умолк. Встретился взглядом с Раем. – Он перекраивает вам разум, искажает воспоминания.
– Но теперь, – перебил его Максим, – его магия на тебя уже не действует?
– Похоже на то.
– Кто тебя нашел? – вопросил король.
Келл метнул взгляд на Гастру, и тот сделал шаг вперед.
– Я, ваше величество, – соврал бывший стражник. – Увидел, как он уходит, и…
– Это не Гастра нашел капитана Эмери, – перебил его Рай. – А я.
Брат принца в сердцах вздохнул.
Мать оцепенела.
– Где? – осведомился Максим голосом, от которого Рай обычно втягивал голову в плечи. Но на этот раз он не отступил.
– На его корабле. Когда я пришел, он уже лежал больной. Я остался с ним, чтобы узнать, выживет ли он, а потом, когда он одолел…
Отец побагровел, мать побледнела.
– Ты пошел туда? Один? – пролепетала она. – В туман?
– Тени меня не трогали.
– Ты рисковал собой, – упрекнул отец.
– Мне ничто не грозит.
– Ты мог погибнуть.
– Как вы не понимаете! – в сердцах воскликнул Рай. – Осарон уже давно забрал у меня все, что мог.
Наступило молчание. У Рая не было сил поднять глаза на Келла. Он чувствовал, как бешено колотится сердце брата, сгибался под тяжестью его взгляда.
Вдруг распахнулась дверь, и в зал ворвалась Лайла Бард. За ней спешил худощавый испуганный парень, тащивший на руках – кто бы мог подумать – кошку. Лайла увидела – скорее, почувствовала – гнетущую тишину вокруг и замерла.
– Что я пропустила?
Ее руки были перевязаны, по щеке тянулась глубокая царапина, и Рай заметил, что брат шагнул к ней так естественно, как будто мир чуть покачнулся. Для Келла, видимо, так оно и было.
– Касеро, – сказал парень, вошедший за ней. При виде Алукарда его измученные глаза вспыхнули. Тощий явно пришел с улицы, однако на вид ничуть не пострадал.
– Ленос! – воскликнул капитан. Кошка подскочила к нему и стала тереться о ноги. – Что?..
– Долгая история, – отмахнулась Лайла, швырнула Тирену мешок и вдруг заметила на лице Алукарда серебристые шрамы. – Что с тобой стряслось?
– Долгая история, – эхом отозвался он.
Лайла подошла к буфету и налила себе бокал янтарной жидкости.
– А нынче по-другому и не бывает.
Слова прозвучали легко, но Рай заметил, что ее пальцы дрожат.
Король уставился на тощего оборванного матроса.
– Как ты попал во дворец? – сурово спросил он.
Моряк испуганно переводил взгляд с короля и королевы на Келла.
– Он мой второй помощник, ваше величество, – отозвался Алукард.
– Это не ответ на мой вопрос.
– Мы повстречались… – начала Лайла.
– Он в состоянии ответить сам! – рявкнул король.
– Ответил бы, если бы вы дали себе труд обращаться к подданным на их родном языке, – парировала Лайла. Все притихли. Келл приподнял бровь. Рай, несмотря ни на что, чуть не расхохотался.
В этот миг в дверях появился стражник.
– Ваше величество, – произнес он. – Пленник желает говорить.
При упоминании о Холланде Лайла ощетинилась. Алукард тяжело рухнул в кресло.
– Наконец-то, – бросил Максим и шагнул к двери, но стражник, потупившись, преградил ему дорогу.
– Не с вами, ваше величество. А с ним. – Он кивком указал на Келла. Тот бросил взгляд на Максима, и король коротко кивнул.
– Принеси мне ответы, – напутствовал король. – А то я сам найду способ их извлечь.
По лицу Келла промелькнула тень, но он лишь кивнул и удалился.
Рай посмотрел брату вслед и обернулся к отцу.
– Если Алукард остался жив, могут быть и остальные. Позвольте мне…
– Ты знал? – перебил его Максим.
– О чем?
– Покидая дворец, ты знал, что невосприимчив к магии Осарона?
– Подозревал, – ответил Рай. – Но я бы пошел в любом случае.
Королева взяла его за руку.
– После всего, что произошло…
– Да, после всего, что произошло, – Рай высвободился. – И именно поэтому. – Он обернулся к родителям. – Вы сами меня учили, что правитель должен страдать вместе со своим народом. Учили, что он – их сила, их каменная стена. Разве не понимаете? Я никогда не овладею магией, но теперь у меня появилась цель.
– Рай… – начал отец.
– Нет, – прервал принц. – Я не допущу, чтобы они думали, будто семья Мареш их покинула. Не стану прятаться в охраняемом дворце, если могу без опаски ходить по улицам. Если могу показать людям, что они не одни, что я сражаюсь за них, ради них. Меня можно сбить с ног, но я все равно поднимусь и своим примером покажу им, что надежда не умирает. Это то немногое, что я могу сделать для своего города, и с радостью сделаю это. И нет нужды прятать меня от тьмы. Она больше не может причинить мне вреда. Ничто не может.
Внезапно Рай почувствовал, что выжат до капли, опустошен, но в этой опустошенности крылся покой. Нет, даже не покой. А ясность. Решимость.
Он посмотрел на мать – та в скорби сжимала руки.
– Кем ты хочешь меня видеть: своим сыном или принцем Арнса?
Ее пальцы побелели.
– Ты всегда будешь и тем, и другим.
– Тогда я ни в чем не добьюсь успеха.
Он твердо встретил взгляд короля. Но первым заговорил верховный жрец.
– Принц говорит правду, – произнес он, как всегда, мягким и ровным голосом. – Королевская и городская стража наполовину разбиты, жрецы из последних сил поддерживают защиту вокруг дворца. Каждый, кто остался невосприимчив к магии Осарона, – наш союзник, которым мы не можем пренебрегать. Нам нужны все, кого удастся спасти.
– Тогда решено, – заявил Рай. – Я пойду…
– Но не один, – перебил его отец и, не дожидаясь возражений, добавил: – Никому не дозволено выходить из дворца в одиночку.
Первым отозвался Алукард, бледный и измученный. Он вцепился руками в подлокотники и хотел подняться, но его опередила Лайла. Она отставила бокал и шагнула вперед.
– Ленос, уложи капитана спать, – велела она и обернулась к королю. – С его высочеством пойду я.
Максим нахмурился:
– Как я могу доверить тебе жизнь моего сына?
Она склонила голову, откинув темную челку и открыв расколотый глаз. И этот единственный дерзкий жест сразу показал Раю, за что его брату так нравится Лайла.
– Как? – переспросила она. – Очень просто. Потому что ни тени, ни павшие не могут меня тронуть. Потому что я хорошо владею магией и еще лучше – клинком, и в моей крови больше силы, чем во всем вашем чертовом дворце. Потому что я умею убивать, не задумываясь, а сверх того – потому что у меня уже вошло в привычку оберегать жизнь ваших сыновей. Обоих.
Будь здесь Келл, он бы побледнел.
Король же побагровел.
Алукард издал слабый вымученный звук – рассмеялся, наверное.
Королева молча глядела на удивительную девчонку.
А Рай, вопреки всему, улыбнулся.
* * *
У принца имелись всего одни доспехи.
Они никогда не видали битвы, не видали вообще ничего, кроме взгляда скульптора, трудившегося над небольшим скульптурным портретом принца, который сейчас стоял в комнате родителей, – подарок Максима Эмире на десятую годовщину свадьбы. Рай надевал эти доспехи всего один раз и планировал снова надеть на свой двадцатый день рождения, но в тот вечер вообще все пошло не как задумано.
Доспехи были легкие, слишком легкие для настоящего боя, зато смотрелись на славу: мягкое чеканное золото с жемчужно-белой каймой и капюшоном кремового цвета. При каждом шаге они еле слышно звенели, будто далекие колокола.
– От скромности не помрешь, – усмехнулась Лайла, увидев, как он расхаживает по вестибюлю дворца.
Она давно уже стояла в дверях, глядя на город и туман, еще клубившийся в предполуденном свете, но, услышав тихие шаги Рая, обернулась и чуть не расхохоталась. И надо признать, у нее были на то причины. Ведь сама Лайла была одета в простой плащ и поношенные сапоги, а с перевязанными руками выглядела как пират после битвы, а он рядом с ней сверкал золотом, в полной гармонии с серебристыми стражниками за спиной.
– Скромность – не главное мое достоинство, – отозвался Рай. Ему представилось, как Келл качает головой – сердито, но в то же время весело. И пусть вид получился дурацкий, но Рай хотел, чтобы его заметили. Чтобы люди, все, кто еще остался, знали – принц не прячется. Не боится темноты.
Они спускались по дворцовой лестнице. Лицо Лайлы стало суровым, израненные руки сжались в кулаки. Он не знал, с чем она столкнулась в святилище, но стычка явно была не из приятных. И при всей напускной веселости взгляд у нее сейчас был такой, что Рай, встретившись с ней глазами, содрогался.
– Тебе эта затея не нравится, – сказал он. Не спросил – сказал. Но его слова что-то всколыхнули в Лайле, зажгли огонек в глазах, разбудили усмешку.
– Определенно.
– Тогда почему улыбаешься?
– Потому что я обожаю безумные затеи, – ответила она.
Они вышли на площадь у подножия лестницы. Цветы, обычно окаймлявшие ступени, превратились в скульптуры из черного стекла. На горизонте в десятке мест поднимался дым – не тонкие струйки из каминных труб, а черные перья пожаров. Рай выпрямился. Лайла запахнула куртку.
– Готов?
– Мне не нужен провожатый.
– Вот и хорошо, – ответила она. – А мне не нужен принц, наступающий на пятки.
Рай вздрогнул.
– Но ты сказала отцу…
– Что смогу сохранить тебя в живых, – ответила она и оглянулась. – Но ты и сам неплохо справишься.
Ему сразу стало легче. Потому что из всех людей в его жизни, включая брата, родителей, стражников и даже Алукарда Эмери, только Лайла, первая и единственная, обращалась с ним так, словно он не нуждался ни в каком спасении.
– Стража, – крикнул он посуровевшим голосом. – Разойдись.
– Ваше высочество, – заговорил один, – мы не должны…
Он обернулся к ним.
– Нам нужно обыскать немалое пространство. И, насколько я знаю, у каждого из нас есть пара зрячих глаз… – Он покосился на Лайлу, сообразив, что только что ляпнул. – Так что пустите их в дело и найдите всех, кто жив.
Поиски были нелегкие.
Тел было очень много. И, что гораздо хуже, часто попадались не тела, а то, что от их осталось, – груды тряпья и горстки пепла, разметанные зимним ветром. Он вспомнил сестру Алукарда, Анису, горевшую изнутри. Так случалось с теми, кто проиграл битву с Осароном. А как же павшие? Тысячи людей, не вступивших в бой с королем теней. Они сдались, уступили. Где они? Сидят, как в темнице, в недрах собственного разума? Можно ли их спасти? Или они безнадежны?
– Вас ир, – шептал он над телами, которые находил, и над теми, которых не было.
«Идите с миром».
На улицах было полно народу, но он шел сквозь толпу, как призрак. Их взгляды скользили мимо. Он шел, сверкая золотом, но они все равно не замечали. Он звал их, но они не отвечали. Не оборачивались.
«Осарон уже давно забрал у меня всё, что мог».
А он сам-то в это верит?
Нога скользнула по земле, и, опустив глаза, он увидел, что часть мостовой изменилась, камень превратился в черное стекло, такое же, как цветы на лестнице.
Он присел, провел перчаткой по гладкому пятачку. Тот не был холодным. Но и теплым его не назовешь. И не влажный, как лед. Он вообще никакой. Так не бывает. Рай с досадой выпрямился и продолжил поиски – искал тех, кому сможет помочь.
Серебристые – так их прозвали. Люди, которые горели в огне Осароновой магии и все же остались в живых. Жрецы, оказывается, уже нашли несколько таких человек – почти все они встали с больничных коек, которыми был уставлен Розовый зал.
Но сколько еще осталось в городе?
В конце концов первого серебристого отыскал не Рай.
Тот сам его нашел.
Из какого-то дома ему навстречу выкатился маленький мальчик. На его коже блестели, словно лучики, серебряные линии, черные волосы падали на лихорадочно блестевшие глаза. Он рухнул на колени к ногам Рая и прошептал:
– Мас варес.
«Мой принц».
Прямо в доспехах Рай опустился на колени, царапнув золотыми поножами о булыжную мостовую.
– Все хорошо, – сказал он мальчику. Тот плакал, размазывая слезы по серебряным полоскам на щеках.
– Я совсем один, – всхлипывал он. – Совсем один.
– Теперь уже нет, – сказал принц.
Он шагнул к дому, но в руку вцепились маленькие пальцы. Мальчик покачал головой, и Рай увидел, что грудь у него припорошена серым пеплом. Все ясно. В доме никого не осталось.
Теперь уже нет.
II
Лайла отправилась прямиком на ночной рынок.
Город вокруг нее не был пуст. Но лучше бы уж был – а то сейчас еще страшнее. Те, кто уступил чарам Осарона, бродили по улицам, как лунатики, которые, не просыпаясь, выполняют задачи, заложенные в них еще наяву.
То, что осталось от ночного рынка, походило на блеклую тень. Половина его сгорела, а все, что осталось, было как мертвое.
Зеленщик нахваливал зимние яблоки, а в его глазах клубились тени. Женщина предлагала цветы, края которых покрылись черной изморозью. Лайла брела, словно по морю живых марионеток, и невольно высматривала в воздухе ниточки, за которые их дергают.
Рай шел по городу, как призрак, но Лайла чувствовала себя незваным гостем. Люди смотрели на нее, хищно прищуриваясь, но порезы у нее на руках были еще свежи, и кровь отпугивала их, хотя шепотки за спиной не стихали всю дорогу.
По всему рынку под ноги попадались островки черного льда – будто кто-то расплескал по земле воду с чернилами и заморозил ее. Лайла обходила их стороной легкой поступью воровки и с грацией бойца.
Она направлялась в дальний конец рынка, к знакомой зеленой палатке Каллы, и вдруг увидела могучего бородача с серебристыми шрамами на руках и горле. Он высыпал в реку полную тачку огненных камней.
– Тебе меня не одолеть! – кричал он. – Чудовище, я тебе не по зубам!
Камни с грохотом посыпались в реку. Полузамерзшая вода зашипела, взвилось облачко пара.
И в тот же миг иллюзия развеялась.
Зеленщик, цветочница, все остальные павшие на рыночной площади вдруг обернулись к бородачу, словно очнувшись от тяжелого сна. Но это было не так. В них вздымалась темнота. Осарон поднял голову и смотрел по сторонам их глазами. Они двигались слаженно, как единое тело, которое им не принадлежало.
– Болван, – прошептала Лайла, двигаясь к бородачу, но тот словно не заметил. Ему было все равно.
– Сразись со мной в открытую, трус! – ревел он, и рядом с ним оторвался и взметнулся в воздух полог ближайшей палатки.
Толпа недовольно загудела.
– Как ты смеешь! – проговорил зеленщик и вытащил нож. Его глаза тускло блестели.
– Король этого не потерпит, – сказал еще кто-то и стал складывать веревку. В воздухе запахло насилием, и Лайла вдруг осознала – в павших Осарон черпает покорность, а в охваченных лихорадкой – энергию. Но те, кто вырвался из-под заклятия, ему не нужны. А с ненужными разговор короткий…
Лайла бросилась к нему, превозмогая боль в раненой ноге.
– Берегись! – крикнула она и метнула первый нож. Он ударил нападавшего в грудь, погрузился по рукоятку, но зеленщик, падая, успел тоже метнуть нож.
Лайла повалила бородача наземь. Металл просвистел у них над головами.
Незнакомец в ужасе уставился на нее, но объясняться было некогда. Павшие с оружием в руках наступали со всех сторон. Один из них ударил кулаком по земле, и кусок мостовой величиной с прилавок вздыбился, как щит.
Он возвел еще одну самодельную стенку и обернулся, явно намереваясь соорудить третью, но у Лайлы не было желания оказаться в темнице. Она рывком поставила бородача на ноги и юркнула в ближайшую палатку. В брезентовый полог ударился стальной чайник.
– Шевелись, – прикрикнула она, пробираясь сквозь стену во вторую палатку, затем в третью. Спасенный дернул ее за руку и остановил.
– Зачем ты это делаешь?
Лайла вырвала руку.
– Хоть бы спасибо сказал. Я из-за тебя потеряла пятый любимый нож…
Он прижал ее к столбу и прорычал:
– Зачем?
И впился в нее взглядом. Глаза у него были пронзительно-зеленые, в черных и золотых крапинках.
Пинок под ребра, и он опрокинулся навзничь, хоть и не так далеко, как рассчитывала Лайла.
– Потому что ты орал как резаный и рвался в бой. А твой противник – это ничто, лишь тени и туман. Совет: хочешь жить – не затевай таких драк.
– А я не хотел жить, – проговорил он дрожащим голосом и посмотрел на руки в серебристых шрамах. – Не хотел жить вот так.
– Многие охотно поменялись бы с тобой местами.
– Этот зверь все у меня отобрал. Жену. Отца. Я справился, потому что думал, будто меня кто-то ждет. Но когда очнулся… когда… – Он сдавленно всхлипнул. – Лучше бы ты дала мне умереть.
Лайла нахмурилась.
– Как тебя зовут?
– Чего?
– Имя у тебя есть?
– Мейнел.
– Так вот, Мейнел. Смертью погибших не воскресишь. И пропавших не найдешь. Множество людей пали жертвами монстра. Но есть и те, кто остался в живых. Так что если решил сдаться, выходи из палатки. Я тебя не остановлю. И спасать еще раз не стану. Но если хочешь найти достойное применение своим силам, идем со мной.
Она повернулась, рассекла полог соседнего шатра, шагнула внутрь… и застыла как вкопанная.
Она оказалась в палатке Каллы.
– Что с тобой? – спросил из-за спины Мейнел. – Что случилось?
– Это последняя палатка, – медленно произнесла она. – Выходи и иди во дворец.
– Во дворец, – сплюнул Мейнел. – Королевское семейство прячется во дворце, пока моя семья гибнет. Король и королева сидят на троне, а этот изнеженный принц…
– Хватит, – перебила Лайла. – Этот изнеженный принц ходит по улицам и ищет таких, как ты. Помогает живым, хоронит мертвых, делает всё, что в его силах. Так что прекращай ныть. Или помогай, или прочь с моих глаз…
Он долго вглядывался в нее, потом вполголоса выругался и скрылся за пологом. Звякнули колокольчики.
Лайла окинула взглядом пустой магазинчик и окликнула:
– Калла! – Хоть бы она была здесь, хоть бы ее не было…
Фонари по углам стояли незажженными, шляпы, шарфы и капюшоны отбрасывали причудливые тени. Лайла щелкнула пальцами, и вспыхнул огонек, неровный, но яркий. Она обошла крошечную палатку, ища следы хозяйки. Как ей сейчас не хватало ее доброй улыбки, легких насмешливых слов… И притом хотелось, чтобы Калла была далеко-далеко, живая и здоровая…
Под ногой что-то хрустнуло. Стеклянная бусинка, как в сундучке, с которым Лайла сошла на берег.
В шкатулке с золотыми нитями, рубиновыми заколками и всякой всячиной, которую она отдала Калле за плащ, маску и доброту.
Бусины рассыпались по полу, их сверкающий след исчезал под краем занавески, отгораживавшей заднюю часть магазина. Язычок света скользнул внутрь, выхватил самоцвет, коврик, что-то плотное.
Дилайла Бард за свою жизнь прочитала очень мало книг.
Все они были о пиратах и ворах, и все заканчивались обретением свободы и обещанием продолжения. Герои уплывали прочь. Жили дальше. Люди всегда казались Лайле чередой встреч и приключений. Это легко, если ты идешь сквозь жизнь и сквозь миры так, как она. Легко, когда ты никем не дорожишь, когда люди появляются на одной странице и исчезают на другой, уходят в свои собственные повести, и ты можешь сочинить для них любую судьбу, если дашь себе труд записать ее.
Вот так однажды Бэррон вошел в ее жизнь и не захотел уходить обратно, и когда его не стало, ей пришлось много-много раз вспоминать об этом. А ведь куда лучше было бы, если бы он жил и дальше в каких-то других книгах, уже без нее.
Она не хотела такой же судьбы для Каллы.
Ей не хотелось заглядывать за шторку, не хотелось знать конец этой истории, но рука сама собой протянулась из скорлупки трусости и отдернула ткань.
На полу лежало тело.
Вот и всё, безнадежно подумала Лайла.
Калла, которая произносила ее имя нараспев и, казалось, вот-вот рассмеется.
Калла, которая лишь улыбнулась, когда однажды ночью Лайла пришла и потребовала вместо женского платья мужской костюм.
Калла, которая считала, что Лайла влюблена в черноглазого принца, задолго до того, как Лайла сама поняла это. Калла, которая желала Келлу простого человеческого счастья. И хотела, чтобы она – Лайла – тоже была счастлива.
Шкатулка с безделушками, которую когда-то принесла Лайла, валялась раскрытая, и вокруг тела по полу рассыпались сотни крохотных зернышек света. Невысокая, кругленькая, Калла лежала на боку, свернувшись калачиком, подложив ладонь под щеку. Но другая рука была прижата к уху, словно Калла хотела отгородиться от чего-то страшного, и на миг Лайле подумалось – может быть, она просто спит. Вот сейчас она, Лайла, опуститься на колени, легонько встряхнет ее за плечо, и женщина проснется.
Но Калла уже не была человеком. И даже телом не была.
Ее глаза – все, что осталось от этих больших теплых глаз – были раскрыты, и цвет у них был мертвый. Такой же, как у всего тела. Сероватый оттенок пепла в давно потухшем очаге.
У Лайлы сжалось горло.
«Вот почему я всегда убегаю».
Потому что любовь – это тварь с острыми когтями. Она впивается ими в тебя и не отпускает. Любить – это больнее, чем нож в бедро, больнее, чем сломанные ребра, больнее, чем любая рана, которая кровоточит, а потом заживает.
Это перелом, который не срастается, рана, которая не заживет никогда.
Лучше уж никого не любить. Лайла так и старалась, но иногда люди врываются в твою жизнь, не спрашивая позволения. Будто нож, они находят трещину в броне, минуют защиту, и ты сама не понимаешь, как глубоко они проникли, пока они не уйдут. А ты останешься истекать кровью на полу. Это нечестно.
Лайла не думала, что Калла станет так дорога ей. Она об этом не просила. Не хотела ее впускать.
Тогда почему же так больно?
По щекам потекли слезы.
– Калла.
Она сама не понимала, почему сказала это вот так, тихо, как будто тихий голос может воскресить мертвых.
Она не понимала, почему вообще сказала это.
Но раздумывать некогда. Она шагнула вперед, в палатку сквозь прорезь ворвался порыв ветра, и Калла попросту… развеялась.
Лайла сдавленно вскрикнула и кинулась к занавеске, но было уже поздно.
Каллы больше не было.
Осталась лишь горстка пепла да несколько золотых и серебряных безделушек.
В душе у Лайлы тоже что-то опало. Она опустилась на землю, не обращая внимания на боль от стеклянных бусин, впившихся в колени, и запустила пальцы в потертый коврик.
Она не собиралась вызывать огонь.
Но лишь когда ноздри защекотал запах дыма, Лайла поняла, что палатка уже занялась. Сначала захотелось оставить все как есть – пусть горит, но потом ей стала невыносима мысль, что магазинчик Каллы сгорит, как она сама, и исчезнет навеки. И ничего от него не останется.
Лайла соединила ладони и погасила огонь.
Вытерла слезы и встала.
III
Келл стоял возле камеры Холланда и ждал, пока тот заговорит.
А он молчал. Даже глаз не поднял на Келла. Сидел, устремив взгляд куда-то вдаль, сквозь решетку, сквозь стены, сквозь весь город. В глазах горел холодный гнев, но он был направлен не столько наружу, сколько внутрь, на самого себя, на монстра, который отравил его разум и похитил тело.
– Ты меня позвал, – сказал наконец Келл. – Полагаю, тебе есть что сказать.
Холланд все равно не ответил, и он шагнул к выходу.
– Сто восемьдесят два.
– Что? – обернулся Келл.
Но Холланд по-прежнему думал о чем-то своем.
– Стольких убили Атос и Астрид Даны.
– А скольких ты сам?
– Шестьдесят семь, – без колебаний ответил Холланд. – Троих – прежде чем стал рабом. Шестьдесят четыре – прежде чем стал королем. А с тех пор – ни одного. – Он наконец-то посмотрел на Келла. – Я ценю жизнь. И даю волю смерти. Келл, тебя растили как принца. А я день за днем, месяц за месяцем, год за годом видел, как угасает мой мир, и поддерживала меня лишь надежда, что я неспроста родился волшебником-антари. Что в этом есть смысл. Что я могу чем-то помочь своему миру.
– А мне казалось, тебя поддерживает лишь заклятие покорности, впечатанное в кожу.
Холланд склонил голову набок.
– Когда мы с тобой познакомились, меня поддерживала лишь мысль, что когда-нибудь я убью Атоса и Астрид Данов. Но ты отобрал у меня и эту надежду.
Келл нахмурился:
– Не жди извинений за то, что лишил тебя возмездия.
Холланд ничего не сказал. А потом заговорил:
– Когда я спросил тебя, что я, по-твоему, должен был делать, очнувшись в Черном Лондоне, ты сказал: остаться там. Умереть. Я долго думал над этим. Я знал, что Атос Дан мертв. Чувствовал это. – Звякнули цепи – он коснулся остатков клейма на груди. – Но я-то был жив. Не знаю почему, но мне вспомнилось, каким я был много лет назад, задолго до того, как меня лишили всех чувств, кроме ненависти. Вспомнилось, что я хотел сделать для своего мира. Вот это и привело меня домой. Я не боялся смерти, нет; смерть – она добрая, ласковая. Я надеялся, что способен еще на многое. И мысль о свободе… – Он прикрыл глаза, словно задремал.
Его слова звенели у Келла в груди, будто колокол.
– Что теперь будет со мной? – В его голосе не было страха. Вообще ничего не было.
– Наверное, отдадут под суд…
– Нет. – Холланд покачал головой.
– Ты не в том положении, чтобы выдвигать требования.
Холланд подался вперед, насколько позволяли цепи.
– Мне не нужен суд, Келл, – твердо сказал он. – Я хочу, чтобы меня казнили.
IV
Холланд знал – его слова достигнут цели.
Келл смотрел на него и не знал, чего ждать дальше.
– Казнили? – Он покачал головой. – Твоя страсть к самоистреблению впечатляет, но…
– Дело не в искуплении, – сказал Холланд и прислонился плечами к стене. – Вопрос чисто практический.
– Не понимаю.
«И не поймешь», – мрачно подумал Холланд.
– Как здесь это делается? – спросил он с наигранной легкостью, как будто речь шла об ужине или о танцах, а не о казни. – Мечом или огнем?
Келл непонимающе смотрел на него. Можно подумать, он никогда в жизни не видел ни одной казни.
– Полагаю, – медленно произнес юноша-антари, – орудием будет меч.
«Я угадал», подумал Холланд.
– А как это происходило в твоем городе?
Холланд впервые увидел казнь, сидя на плечах брата. Много лет он ходил на площадь с Алоксом. Помнил распростертые руки, глубокие раны, сломанные кости, полные чаши свежей крови.
– В моем Лондоне казнили медленно, жестоко и публично.
Лицо Келла исказилось.
– Мы не славим смерть, выставляя ее напоказ.
Холланд подался вперед. Звякнули цепи.
– Моя казнь должна быть публичной. Желательно где-нибудь на открытом месте, чтобы он увидел.
– Куда ты клонишь?
– Осарону нужно тело. Без него он не сможет завоевать этот мир.
– Неужели? – усомнился Келл. – До сих пор у него неплохо получается.
– Он действует неуклюже, широкими взмахами, – пояснил Холланд. – А хочет не этого.
– Тебе видней.
Холланд пропустил шпильку мимо ушей.
– Что толку в короне, если ее нельзя надеть? Пусть даже он сам этого еще не понял. Устремления Осарона безграничны. Он никогда не удовлетворится тем, что имеет. И при всей его силе, при всей его магии он не может сотворить себе плоть и кровь. Но все равно будет пытаться снова и снова, будет уничтожать всех на своем пути в поисках сосуда. Но ни один ему не подойдет.
– Потому что ему нужен антари.
– И у него на выбор есть только трое.
– Ты знал о Лайле? – насторожился Келл.
– Конечно, – ровным голосом ответил Холланд. – Я не глуп.
– Хватило же тебе глупости уступить Осарону, – процедил Келл сквозь зубы. – Хватило глупости потребовать собственной казни. Для чего? Чтобы у него на выбор были двое, а не трое? И все-таки…
– Я собираюсь дать ему то, чего он хочет, – мрачно ответил Холланд. – Упаду на колени, буду звать его и умолять. Дам ему сосуд, о котором он мечтает. – Келл с негодованием отпрянул. – А потом, согласно моему плану, ты меня прикончишь.
Негодование Келла сменилось ужасом, потом смятением.
Холланд улыбнулся, холодно и горько.
– Ты не умеешь скрывать свои чувства.
Келл сделал слабую попытку напустить на себя спокойствие.
– Хоть у меня и чешутся руки разделаться с тобой, Холланд, этим его не убьешь. Разве ты забыл, что магия не умирает?
– Может, и нет, зато ее можно замуровать.
– Как?
– Ас тосал.
Услышав команду из магии крови, Келл невольно вздрогнул, потом побледнел: до него дошел замысел Холланда.
– Нет.
– Значит, это заклинание тебе знакомо?
– Я могу превратить тебя в камень. Это будет милосерднее.
– Келл, мне не нужно милосердие. – Холланд вскинул голову, устремив взгляд на высокий потолок камеры. – Я хочу закончить то, что начал.
Антари провел рукой по медным волосам.
– Но если Осарон не клюнет на приманку, если он не придет, ты все равно погибнешь.
– Рано или поздно смерть придет за каждым из нас, – спокойно заметил Холланд. – Я лишь хочу, чтобы от моей смерти был прок.
* * *
Во второй раз Холланда попытались убить, когда ему было восемнадцать. Он шел домой, держа в одной руке буханку грубого хлеба, а в другой – бутылку кааша.
Солнце уже садилось, город принимал другой облик. Ходить с полными руками – дело рискованное, но Холланд уже вырос и окреп, длинные руки и ноги налились мускулами, расправились широкие плечи. И он уже не прикрывал свой черный глаз длинной челкой. Наоборот, выставлял его напоказ.
На полпути домой он понял, что за ним идут.
Он не остановился, не обернулся, даже не ускорил шаг. Холланд не искал драк, но они сами находили его.
Тянулись за ним по улицам, как тени.
Вот и сейчас он размеренно шел, сквозь тихое звяканье бутылки и четкий стук сапог улавливая звуки переулка.
Шорох шагов.
Тихий вдох – кто-то достал оружие.
Лезвие свистнуло в темноте.
Холланд отбросил хлеб и обернулся, подняв руку. Нож замер на лету в дюйме от его горла, готовый вонзиться. Холланд шевельнул рукой, и клинок полетел обратно. Легкий взмах пальцев – и металл скрылся во тьме, найдя иную цель. Раздался крик.
Из теней вышли трое. И не по своей воле – это Холланд тащил их вперед, а они, отчаянно боролись с собственными телами. Но сила воли Холланда была больше, и они ничего не могли поделать.
Он чувствовал, как бьются их сердца, толчками перегоняя кровь по венам.
Один из них попытался заговорить, но Холланд движением воли закрыл ему рот. Какая разница, что они скажут.
Все трое были молоды, чуть старше самого Холланда, с татуировками на руках, губах и висках.
Кровь и слово – вот источники силы. Его подмывало уйти, бросить их посреди улицы, но это было уже третье нападение меньше чем за месяц. Надоело.
Он ослабил хватку на одной паре челюстей.
– Кто вас послал?
– Рос… Рос Ворталис, – пролепетал один из парней сквозь еще стиснутые зубы.
Уже не в первый раз Холланд слышал это имя. И даже не впервые слышал его от подосланных убийц. Ворталис – это громила из трущоб шо, пустозвон, мечтавший урвать себе кусочек власти там, где ничто не давалось даром.
Он пытался привлечь внимание Холланда, но делал неверные шаги.
– Зачем? – продолжил допрос Холланд.
– Велел нам… принести… твою голову.
Холланд вздохнул. Хлеб так и валялся на земле. Вино стало замерзать.
– Передайте этому Ворталису, что если хочет мою голову, пусть сам за ней приходит.
С этими словами он щелкнул пальцами, и нападавшие отлетели назад, как до того отлетел нож, с грохотом впечатались в стену и уже не встали. Холланд подобрал хлеб, перешагнул через тела – они еще дышали – и продолжил путь домой.
Добравшись, он прижал ладонь к двери, почувствовал, как внутри дерева расходятся замки, и вошел. На полу лежал листок бумаги. Он шагнул к нему и на полпути услышал тихий шелест шагов. Обернулся – и в его объятия кинулась девушка. Она повисла на шее, он закружил ее, и юбки взметнулись, как лепестки. Края подола были еще пыльными после танцев.
– Привет, Хол, – ласково пропела она.
– Привет, Таль, – ответил он.
Девять лет прошло с тех пор, как на него напал Алокс. Девять лет он сражался за жизнь в городе, жаждавшем крови, стойко вынося все бури, все драки, все беды, и без конца ждал, что в его жизнь все же придет нечто прекрасное.
И прекрасное пришло.
Оно носило человеческое имя – Талья.
Талья – яркое пятнышко в белесом мире.
Талья, носившая в себе солнце, куда бы она ни шла.
Талья, такая светлая, что от ее улыбки день становился ярче.
Однажды вечером Холланд увидел ее на рынке.
А на следующий день увидел на площади.
А потом видел везде, куда ни посмотри.
В уголках ее глаз были маленькие шрамы, серебрившиеся в ярком свете, а смеялась она так, что дух захватывало.
Разве кто-нибудь в этом мире умел так смеяться?
Она напоминала ему Алокса. Не его манеру исчезать на много часов или даже дней, а потом возвращаться с запекшейся кровью на одежде. А тем, что рядом с ней он забывал о тьме, о холоде, о гибнущем мире за дверями.
– Что случилось? – спросила она, когда он отпустил ее.
– Ничего, – ответил он, целуя ее в висок. – Ничего страшного.
И хоть это и не было чистой правдой, все же сквозь ложь проглядывала другая истина, куда серьезнее: впервые в жизни Холланд был близок к счастью.
Он разжег очаг взглядом, и Талья потянула его к кровати. А потом, отламывая кусочки хлеба и потягивая холодное вино, рассказывала ему сказки о будущем короле. Точно так же, как Алокс. Услышав эти истории в первый раз, Холланд поморщился, но не стал перебивать, потому что ему нравилась ее манера говорить – такая бойкая, светлая. Эти сказки были ее любимыми, и он ей не мешал. Пусть говорит.
На третий или четвертый раз он забыл, почему эти истории кажутся такими знакомыми.
На десятый раз забыл, что впервые услышал их от кого-то другого.
К сотому разу забыл о той, прошлой жизни.
В ту ночь они лежали, завернувшись в одеяла, она провела рукой по его волосам, и ритм касаний, жар очага унесли его куда-то далеко-далеко.
А потом она попыталась пронзить ему сердце.
Она была быстра, но он оказался проворнее: кончик ножа погрузился лишь на дюйм. Он очнулся и с силой оттолкнул ее.
Потом вскочил на ноги и прижал руку к груди. Между пальцами заструилась кровь.
Талья стояла посреди крохотной комнатенки, их общего дома, и сжимала в руке нож.
– Почему? – ошарашенно спросил он.
– Прости, Хол. Ко мне подошли на рынке. Сказали, что заплатят серебром.
Он хотел спросить – когда, спросить – кто, но не успел.
Она снова ринулась на него, ловко, быстро, с грацией танцовщицы. Мелодично просвистел нож. Все случилось мгновенно.
Холланд дернул пальцами, кинжал в ее руке замер и развернулся, а тело по инерции двигалось вперед. Клинок аккуратно вошел между ребер.
Талья посмотрела на него удивленно и обиженно, как будто думала, что он покорно примет гибель от ее руки. Что не станет сопротивляться.
– Прости, Таль, – сказал он. Она попыталась вздохнуть, что-то сказать, но не смогла.
Она шагнула вперед и упала. Холланд подхватил ее на лету.
Он сидел с ней, пока она не умерла. Потом осторожно положил тело на пол, встал и ушел.
V
– Чего-чего он хочет? – Король удивленно поднял взгляд от карты.
– Чтобы его казнили, – повторил Келл, еще пошатываясь.
«Ас тосал» – вот что сказал Холланд.
– Хитрит, наверное, – предположила Айзра.
– Не думаю, – начал Келл, но стражница не стала его слушать.
– Ваше величество, – обернулась она к Максиму. – Наверняка он хочет призвать к себе Осарона и сбежать…
Ас тосал. Оковы.
Келл применил это заклинание из магии крови всего один раз, когда поймал в саду святилища маленькую птичку – солнечника. Солнечник сидел в его руке совершенно неподвижно, но был жив. Келл чувствовал, как колотится в пернатой груди крохотное сердечко, а сама птичка лежала, как парализованная, заключенная в оковы собственного тела.
Тирен, узнав об этом, страшно разозлился. Келл нарушил главное правило силы: применил магию, чтобы причинить вред живому существу, изменить ход его жизни. Келл искренне раскаивался, произносил слова, которые могут исправить сделанное, загладить ущерб, но, к его ужасу, команды не подействовали.
Птичка не ожила.
Так и лежала в его руке, как мертвая.
– Не понимаю.
Авен эссен покачал головой.
– Когда дело касается жизни и смерти, всё не так просто, – объяснил он. – Если затронуты разум и тело, сделанного исправить нельзя. – Жрец взял солнечника, поднес его к своей груди и свернул шею. Потом отдал мертвую птичку в руки Келлу.
– Так будет милосерднее, – мрачно сказал Тирен.
Больше Келл не пытался пустить в ход это заклинание, потому что так и не узнал слов, которые его отменяют.
От воспоминаний его отвлек голос короля:
– Келл!
Келл собрался с силами:
– Холланд совершил это, чтобы спасти свой мир. Я ему верю. А теперь он хочет покончить с этим ужасом.
– Ты хочешь, чтобы мы ему поверили? – презрительно спросила Айзра.
– Нет. – Келл стойко выдержал взгляд короля. – Я хочу, чтобы вы поверили мне.
В дверях появился Тирен. Его пальцы были в чернилах, лицо осунулось от усталости.
– Вы звали меня, Максим?
Король тяжело вздохнул.
– Скоро ли будет готово ваше заклинание?
Авен эссен покачал головой.
– Погрузить в сон весь город – дело непростое. Чары надо разделить на семь или восемь частей и распределить по всему городу, чтобы образовалась сеть…
– Сколько вам нужно времени?
Тирен раздраженно вздохнул.
– Несколько дней, ваше величество.
Король перевел взгляд на Келла.
– Ты сможешь сделать это?
Келл не понял, о чем спрашивает Максим: о том, хватит ли у него воли, или о том, найдет ли он в себе силы убить другого антари.
«Келл, мне не нужно милосердие. Я хочу закончить то, что начал».
– Да, – ответил он.
Король кивнул и провел ладонью по карте.
– Защитные чары не распространяются на балконы, так?
– Нет, – подтвердил Тирен. – Мы можем держать под защитой только стены, окна и двери.
– Отлично, – сказал король и уронил руку на стол. – Тогда северный двор. Возведем эшафот, выходящий на Айл, на рассвете проведем церемонию. И придет Осарон или нет… – Его темный взгляд остановился на Келле. – Холланд умрет от твоей руки.
Эти слова долго преследовали Келла.
«Холланд умрет от твоей руки».
Он вышел в коридор, прислонился к двери. Ноги подкашивались от усталости.
«Убить антари – дело нелегкое».
«Мечом».
«Милосердный конец».
«Ас тосал».
Он оттолкнулся от двери и пошел к лестнице.
– Келл!
В конце коридора стояла королева. Она смотрела сквозь балконные двери на тень, окутавшую город. Их глаза встретились в отражении. В ее взгляде была печаль, и Келл невольно сделал шаг навстречу. Но потом остановился. Сил не хватит.
– Ваше величество, – поклонился он и ушел.
VI
Целый день Рай искал по всему городу тех, кто остался.
И находил – по одному, по двое, дрожащих, слабых, но живых. Почти все были очень молоды. Всего несколько стариков. Между ними не было ничего общего – магия всегда выбирает наугад. Ни кровного родства, ни состояния. Были и мужчины, и женщины. Он нашел благородную девушку в бальном платье из дома Лорени, старика в обносках, спрятавшегося в переулке, мать семейства в красных траурных шелках, королевского стражника, отличительные знаки которого полиняли и исчезли. И у всех выживших ярко серебрились вены.
Рай оставался с ними ненадолго, только чтобы показать, что они не одни, отвести к дворцовой лестнице и направить в убежище. А потом снова уходил в город и продолжал поиски.
В сумерках он вернулся на «Шпиль», хоть и знал, что уже поздно, и увидел всё, что осталось от Анисы: кучку пепла на полу каюты Алукарда, за загородкой из покореженных досок. И несколько капель серебра, оставшихся от фамильного кольца дома Эмери.
В мертвой тишине Рай шел по набережной и вдруг увидел, как блеснул металл. На палубе одного из кораблей, привалившись спиной к ящикам, сидела женщина с ножом в руке.
Он подошел, громко топая по доскам.
Женщина не шелохнулась.
Одета она была по-мужски, как моряк, грудь пересекала черно-красная капитанская лента.
Он с одного взгляда понял, что она родом с севера, из пограничных земель, где побережье Арнса обращено в сторону Веска. Телосложение у нее было крепкое, как у северянки, а кожа – как у местной, густые каштановые волосы заплетены в две толстые косы, обрамлявшие лицо, как грива. Открытые глаза смотрели не мигая, но настороженно, а значит, она в сознании. На загорелом лице серебрились тонкие морщинки.
Нож в руке был скользким от крови.
И, похоже, кровь была чужая.
Рай опустился возле нее. В голове зазвучали десятки предостережений – и почти все голосом Келла.
– Как тебя зовут? – спросил он по-арнезийски.
Ответа не было.
– Капитан! Отвечай!
Через несколько долгих секунд женщина медленно прикрыла глаза.
– Джаста, – ответила она хриплым голосом, и потом, будто ее имя пробудило какие-то воспоминания, добавила: – Он хотел меня утопить. Мой первый помощник Ригар тащил меня в эту шепчущую реку. – Она не сводила глаз со своего корабля. – Вот я его и прикончила.
– На борту есть кто-нибудь еще? – спросил он.
– Половина разбежалась, – ответила она. – А остальные… – Она умолкла. Темные глаза плясали по корабельным надстройкам.
Рай тронул ее за плечо.
– Стоять можешь?
Джаста потянулась к нему. Нахмурилась.
– Тебе говорили, что ты похож на принца?
– Говорили, – улыбнулся Рай и помог ей встать.
VII
Солнце клонилось к закату, и Алукард Эмери изо всех сил старался напиться.
Получалось плохо, но он не оставлял попыток.
Даже игру для себя придумал.
Всякий раз, когда в его памяти опять всплывала Аниса – ее босые ноги, горячее от лихорадки тельце, тонкие ручки, обхватившие его за шею, – он делал глоток.
Всякий раз, вспоминая о Беррасе, о язвительном голосе брата, о злобной улыбке, его руках у себя на горле, – он делал глоток. Всякий раз, когда кошмары накатывали, как комок желчи, или когда в голове звенели собственные крики, или вспоминались пустые глаза сестренки, ее пылающее сердечко, – он делал глоток.
Всякий раз, вспоминая пальцы Рая, держащие его за руку, слыша голос принца, говоривший: «Держись, держись, держись за меня», – он делал большой, большой глоток.
На другом конце комнаты Лайла, кажется, затеяла собственную игру: его неслышная воровка приканчивала третий стакан. Он прекрасно знал, что вывести Дилайлу Бард из себя не так-то просто, однако что-то ее все-таки потрясло. И пусть он никогда не мог прочитать, что написано у нее на лице, но сейчас видел, что она что-то старательно скрывает. Что она видела за стенами дворца? С какими демонами столкнулась? Кто они – незнакомцы или друзья?
Всякий раз, когда он задавал Дилайле Бард вопрос, а она не отвечала, он делал глоток. И вот наконец-то боль и горе стали расплываться устойчивой пеленой.
Комната вокруг него покачивалась, и Алукард Эмери, последний из дома Эмери, плюхнулся обратно в кресло, цепляясь за инкрустированное дерево, за золотую бахрому.
До чего же странно сидеть здесь, в комнате Рая. Странно было еще тогда, когда сам Рай лежал распростертый на кровати, но в тот раз вся обстановка, стены, все вокруг ускользало от внимания. А теперь Алукард разглядел и блестящие шторы, и узорчатый пол, и широкую кровать, на этот раз заправленную. Все следы борьбы были тщательно стерты.
Янтарный взгляд Рая качался перед ним, как маятник на канате.
Он сделал еще один глоток.
А потом еще и еще, готовясь к тому, что на него обрушится боль стремлений, потерь, воспоминаний. Жалкая лодчонка пробивается сквозь бурное море.
«Держись за меня».
Так говорил ему Рай, когда Алукард горел адским огнем. Когда Рай лежал рядом с ним в капитанской каюте и надеялся, что сможет руками удержать Алукарда, спасти от гибели. Не дать уйти снова, на этот раз навсегда.
А теперь, когда Алукард был живой и более или менее здоровый, Рай не мог заставить себя смотреть на своего капитана и не мог отвести глаз, поэтому бросил это занятие и опустил голову.
Как много времени прошло с тех пор, как Рай в последний раз так пристально рассматривал его лицо. Три лета. Три зимы. Три года, а на сердце принца все еще зияли трещины.
Они сидели в зимнем саду – Рай, Алукард и Лайла.
Капитан ссутулился в кресле с высокой спинкой. На лице поблескивали серебристые шрамы и сапфир над правым глазом. В руке он держал бокал, а под креслом свернулась, глядя куда-то вдаль, кошка по имени Эса.
У буфета Лайла налила себе еще бокал. (Четвертый? Рай понимал, что не ему судить.) Однако двигалась она слишком размашисто, и последние капли зимнего вина пролились на узорчатый пол. Когда-то он бы, наверное, встревожился, что останется пятно, но те времена, та жизнь осталась далеко позади. Провалилась, как бриллиант между половицами, и лежала в глубине – смутно вспоминалась и легко забылась.
– Бард, угомонись.
Это было первое, что Алукард сказал за целый час. Совсем не то, чего ждал Рай.
Капитан был бледен, его воровка – и того бледнее, а сам Рай мерил шагами комнату. В углу на кресле валялись доспехи, сброшенные, как скорлупка.
К концу первого дня они нашли двадцать четыре серебристых. Почти всех собрали в Розовом зале, под присмотром жрецов. Но осталось еще много. Он знал – их еще много. Должны быть. Рай хотел продолжить поиски среди ночи, но Максим отказал сыну.
И хуже того – оставшиеся королевские стражники не спускали с него глаз.
Но сильнее, чем собственное заточение, чем невозможность помочь людям в городе, беспокоило его то, что по Лондону растекается тьма. Чернота расползалась по мостовой, выплескивалась на стены, непроглядная пелена, предвестница перемен.
Камни, земля, вода – все исчезало, поглощенное этой пеленой, их место занимало то, что и стихией-то не было, темное глянцевое ничто, полное отсутствие чего бы то ни было.
Он показал такой участок Тирену. Одинокое пятно темнело в дальнем углу двора, там, куда не доставала защита, расползалось, как изморозь. Старик побледнел.
– Магия и природа существуют в равновесии, – сказал он, проводя пальцами над лужицей тьмы. – Вот что происходит, когда равновесие нарушается. Когда магия одолевает природу.
Он объяснил: мир разлагается. Но делается не мягким, как опавшие ветки на лесной подстилке, а твердым, превращается в нечто плотное, как камень, но только это не камень вовсе.
– Ты можешь хоть минуту постоять спокойно? – буркнула Лайла, глядя, как Рай наворачивает круги. – У меня от тебя голова кругом идет.
– Полагаю, это от вина, – послышался голос у дверей.
Рай обернулся и увидел брата. Как же хорошо, что он пришел!
– Келл! – сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы его тон звучал шутливо. – Ты себя примерно так же чувствуешь? Под надзором? – Он указал бокалом на четверых стражников у двери.
– Почти всегда, – ответил Келл, взял у Лайлы бокал и отпил долгий глоток. Как ни удивительно, она не возразила.
– Они меня с ума сведут, – простонал Рай и обратился к стражникам: – Вы хоть сядьте, что ли. Или так и будете изображать комплекты рыцарских доспехов?
Они не ответили.
Келл вернул Лайле бокал и, заметив Алукарда, нахмурился. Подчеркнуто не обращая внимания на капитана, налил себе очень большую порцию.
– За что пьем?
– За живых, – ответил Рай.
– За мертвых, – в один голос произнесли Алукард и Лайла.
– Мы весьма дотошны, – добавил Рай.
Он снова перевел взгляд на Алукарда. Тот глядел куда-то в ночь. Рай понял, что не он один присматривает за капитаном: Лайла внимательно проследила взгляд Алукарда на бокал.
– Когда ты смотришь на павших, – спросила она, – что ты видишь?
Алукард прищурился, как делал обычно, когда пытался нарисовать что-то мысленным взором.
– Узлы, – коротко ответил он.
– Будь добр, объясни, – потребовал Келл. Он знал о капитанском даре и относился к нему примерно так же, как к самому капитану.
– Все равно не поймешь, – тихо сказал Алукард.
– А ты попробуй подобрать нужные слова.
– Боюсь, они не будут достаточно короткими.
– Да перестаньте же грызться хоть на минуту, бога ради! – взвилась Лайла.
Алукард наклонился и поставил на пол опять опустевший бокал. К нему принюхалась Эса.
– Этот Осарон, – сказал он, – выкачивает энергию из всего, к чему прикасается. Его магия питается нашей, заражая ее, как болезнь. Она проникает между струнами нашей силы, нашей жизни, и запутывается в наших нитях, превращая их в узлы.
– Ты прав, – через мгновение сказал Келл. – Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
– Невыносимо, должно быть, – молвил Алукард, – знать, что у меня есть способность, которой нет у тебя.
Келл стиснул зубы, но все же сумел ответить вежливо и спокойно.
– Хочешь верь, хочешь нет, малейшие различия между нами меня лишь радуют. Кроме того, я, может быть, не вижу мир так, как ты, однако могу с первого взгляда распознать мерзавца.
Лайла фыркнула.
Рай раздраженно вздохнул.
– Хватит! – заявил он и спросил у Келла: – О чем хочет рассказать наш пленник?
При упоминании о Холланде Алукард вскинул голову. Лайла подалась вперед, ее глаза сверкнули. Келл опорожнил бокал, поморщился и ответил:
– Его казнят на рассвете. Публично.
Все надолго умолкли.
А потом Лайла подняла бокал.
– Вот за это и выпьем.
VIII
Эмира Мареш плыла по дворцу, как призрак.
Она знала, что о ней говорят люди. Ее называли отстраненной, рассеянной. А она на самом деле просто прислушивалась. Не только к ним, а ко всем и ко всему, что происходило под золочеными шпилями дворца. Мало кто обращает внимание на кувшины у каждой кровати, чаши на каждом столе. Ведь вода – это такая простая вещь, однако, если ее как следует заговорить, она может передавать звуки. Эмира знала заклинания, способные сделать шпионами любые вещи во дворце.
Вечный страх что-нибудь сломать научил ее следить за каждым шагом, прислушиваться к каждому шепоту. Мир – штука хрупкая, он полон трещин, порой незаметных. Один неверный шаг – и трещины раскроются. Одно неловкое движение – и весь мир обрушится, карточный домик сгорит дотла.
И Эмира поставила себе целью сделать так, чтобы мир остался невредим. Она залечивала трещины, прислушивалась к свежим надломам. Ее обязанность – укрыть семью от бед, уберечь весь дворец, охранять все королевство. В этом ее призвание, и если она будет стараться, если будет внимательна, то ничего плохого не случится. Так говорила себе Эмира.
Но она ошибалась.
Она делала все, что могла, и все-таки Рай чуть не погиб. На Лондон опустилась тень. Ее муж что-то скрывает. Келл не поднимает на нее глаза.
Она не сумела залатать трещины. Но теперь она уделит внимание всему остальному дворцу.
Шагая по коридорам, Эмира слышала, как беседуют в своих кабинетах жрецы, как шелестят их свитки, как скрипит перо по бумаге – они готовили заклинания.
Слышала тяжелую поступь стражников в доспехах на нижних этажах, слышала низкие гортанные голоса вескийцев и текучую мелодию фароанского языка в восточном зале, шепот дворян в галерее, где они сплетничали над чашкой чая. Говорили о городе, о проклятии, о короле. Что он сейчас делает? Что может сделать? Максим Мареш с возрастом расслабился, размяк. Максим Мареш – человек против чудовища, против бога.
Эмира слышала, как в Розовом зале мечутся в лихорадке люди, еще охваченные огненными снами, а обратив слух к восточному крылу дворца, уловила, как вздрагивает в таком же тревожном сне ее сын. И в такт ему беспокойно ворочается Келл.
И сквозь все эти звуки беспрерывно доносится упрямый шепот из-за окон, из-за стен, слова приглушены защитными чарами, теряются в шелесте ветра. Голос просит: впусти меня, впусти!
Эмира слышала очень многое, но слышала и мертвенную тишину там, где должны быть звуки. Слышала приглушенный шорох тех, кто изо всех сил старается вести себя как можно тише. В уголке бального зала пара стражников борются со страхом. В алькове дворянин и волшебница переплелись, как струны. А в зале карты слышно, как стоит у стола один-единственный человек.
Она пошла к нему, но, приблизившись, поняла, что это не ее муж.
Человек у карты стоял спиной к двери, склонив голову над городом Лондоном. На глазах у Эмиры он вытянул темный палец и опустил его на кварцевую фигурку королевского стражника перед дворцом.
С тихим каменным стуком фигурка упала набок.
Эмира вздрогнула, но статуэтка не разбилась.
– Лорд Сол-ин-Ар, – ровным голосом произнесла королева.
Фароанец обернулся, и в тусклом свете блеснули белые золотые бусинки, вделанные в кожу. На его лице не было ни удивления, ни страха.
– Ваше величество.
– Почему вы здесь один?
– Я искал короля, – ответил Сол-ин-Ар в своей гладкой шелестящей манере.
Эмира покачала головой, окинула взглядом комнату. Оглядела стол, как будто боялась, не пропало ли что-нибудь. Но Сол-ин-Ар уже успел поставить на место упавшую фигурку и взял с края стола другую. Чаша и солнце. Символ королевского дома Марешей.
Герб Арнса.
– Надеюсь, вы не сочтете за дерзость, – продолжал он, – если я скажу, что мы похожи.
– Вы и мой муж?
Он коротко покачал головой.
– Вы и я.
Эмира вспыхнула, хотя в комнате и становилось все холоднее.
– Как это?
– Мы оба много знаем и мало говорим. Мы оба стоим рядом со своими королями. Мы – правда, которая шепчет им на ухо. Мы – разум.
Она ничего не ответила, лишь склонила голову.
– Тьма распространяется, – мягко промолвил он, хотя слова были полны острых углов. – Надо поставить ей заслон.
– Мы поставим, – ответила королева.
Сол-ин-Ар коротко кивнул.
– Скажите королю, – велел он, – что мы можем помочь. Если он нам позволит.
Фароанец направился к двери.
– Лорд Сол-ин-Ар, – окликнула она его. – Наш штандарт.
Он посмотрел на резную фигурку в руке, как будто совсем забыл о ней.
– Прощу прощения. – И поставил фигурку обратно на доску.
В конце концов Эмира нашла короля в спальных покоях, но не в кровати. Он уснул прямо за ее письменным столом, тяжело привалившись к резной столешнице. Голова покоилась на сложенных руках, под ними лежала раскрытая тетрадь. В воздухе еще витал запах свежих чернил.
Из-под мятого рукава виднелась только первая строчка.
«Моему сыну, наследному принцу Арнса, когда придет время…»
Эмира тихо охнула, потом постаралась успокоиться. Не стала будить Максима. Не вытащила тетрадь из-под головы. Осторожно подошла к дивану, взяла плед и накинула ему на плечи.
Он вздрогнул, слегка шевельнулся, открыв не только еще одну строчку – «имей в виду, что отец живет ради своего сына, но король живет ради своего народа» – но и повязку на руке. При виде ее Эмира замерла. Сквозь белые бинты просочилась кровь.
Что сделал Максим?
И что еще намеревается сделать?
Она слышала, что по всему дворцу кипит работа, но разум мужа был непроницаем. Как она ни старалась, слышала лишь биение его сердца.
IX
Пала ночь, и распустились тени.
Они растеклись по реке, по туману, по безлунному небу. И были везде. И Осарон тоже был везде. В каждом ударе сердца. В каждом вздохе.
Кое-кто ускользнул. Ничего, их очередь еще придет. Остальные уже стерты в пыль. Это дело необходимое, как вырубка леса, как расчистка земли под новые посевы, чтобы взошла новая поросль, лучше прежней. Процесс естественный, как смена времен года. Осарон – это и осень, и зима, и весна.
И по всему городу слышатся голоса его верных слуг.
«Чем я могу служить тебе?»
«Как мне поклоняться тебе?»
«Укажи мне путь».
«Скажи, что мне делать».
Он проник им в разум.
Он проник им в тела. Шептал в голове и струился в крови. Он был каждым из них – и не привязан ни к кому.
Он везде и нигде.
Достаточно.
Нет, этого мало.
Он хотел большего.
