Глава 4
Любым оружием

I

Белый Лондон

Наси стояла перед постаментом и не плакала.

Слава ворону, ей было целых девять зим, и она давно научилась хранить спокойствие, пусть даже напускное. Все знают – иногда нужно притворяться. Притворяться, что ты счастлива. Притворяться храброй. Притворяться сильной. Если долго притворяешься, в конце концов так оно и будет. Труднее всего притворяться, что ты никогда не грустишь, но если будешь ходить, понурив голову, тебя сочтут слабой, и разубедить людей будет нелегко, особенно когда ты на голову ниже всех да еще и девчонка.

Поэтому, хоть в комнате никого и не было, кроме Наси и покойницы, она и виду не подавала, что ей грустно. Наси работала в замке, делала всё, что попросят, но знала: тут ей не место. Знала, что в северный зал ей ходить запрещено, это личные покои короля. Но король куда-то исчез, а Наси всегда умела хорошо прятаться, и вообще – она же пришла не воровать и не подслушивать.

Пришла только посмотреть.

И чтобы этой женщине не было одиноко.

Наси понимала, что это глупо, ведь мертвые, наверное, не чувствуют ни холода, ни печали, ни одиночества. Впрочем, откуда ей знать? И все-таки ей бы на месте этой женщины хотелось, чтобы рядом кто-то был.

И к тому же это единственная в замке тихая комната.

Повсюду была суматоха, все кричали, искали короля. А здесь горели свечи, и за тяжелыми дверями и стенами пряталась тишина. А посредине, на постаменте из красивого черного гранита, лежала Ожка.

Ожка была вся в черном, руки вытянуты, в ладонях кинжалы. Вокруг постамента вился плющ – он первым расцвел в дворцовом саду, у изголовья стояла тарелка с водой, в ногах – чаша с землей: туда уйдет магия, когда покинет ее тело. На глазах черная повязка, короткие красные волосы рассыпались, как облако. Шея обернута полоской белого полотна, но даже в смерти на ней выступило красно-черное пятно – там, где перерезали горло.

Никто не знал, что случилось. Знали только, что король исчез, а его избранная воительница погибла. Наси видела королевского пленника – рыжего человека с черным глазом – и подумала, не его ли тут вина, ведь он тоже куда-то исчез.

Наси стиснула кулаки и вдруг больно укололась о шипы.

Она совсем забыла про цветы, нарванные в дальнем углу двора. Самые красивые еще не распустились, и ее заставили выкопать кустик чахлых первоцветов, усеянных острыми колючками.

– Ниджк шост, – прошептала она и положила букет на постамент. Когда она наклонилась, кончик косички пощекотал Ожке руку.

Раньше Наси всегда носила волосы распущенными, чтобы они закрывали шрамы на лице.

И пусть она почти ничего не видела сквозь белесую пелену, пусть спотыкалась и падала. Главное – волосы заслоняли ее от жестокого мира.

Но однажды по коридору прошла Ожка. Она остановила девочку, велела убрать волосы с лица.

Ей не хотелось этого, но королевская воительница стояла перед ней, скрестив руки на груди, и ждала. Наси нехотя послушалась, собрала волосы на затылке. Ожка посмотрела на ее лицо, но ничего не спросила. Не спросила, откуда у нее эти шрамы – от рождения (нет) или ее застали врасплох в Кочеке (да). Лишь склонила голову набок и сказала:

– Почему ты прячешься?

У Наси язык не поворачивался сказать Ожке, королевской защитнице, что она ненавидит свои шрамы. Ведь у самой Ожки с одной стороны лица расплескалась чернота, а с другой от глаза до губ тянулась серебристая линия. Не дождавшись ответа, женщина присела перед ней на корточки и твердо взяла за плечи.

– Шрамы носить не стыдно, – сказала она. – Этот стыд – только у тебя в голове. – И выпрямилась. – Если ты будешь скрывать свои шрамы, они сами скроют тебя. – И с этими словами ушла.

С тех пор Наси всегда зачесывала волосы назад.

И Ожка, встречая ее в коридорах, каждый раз скользила по ней своими разными глазами – одним желтым, другим черным – и, заметив косичку, одобрительно кивала. И Наси с каждым разом чувствовала себя сильнее, как иссохший цветок, которому капля за каплей подливают воду.

– Я больше не скрываю свои шрамы, – шепнула она на ухо Ожке.

За дверью послышались шаги, тяжелая поступь Железной стражи, и Наси торопливо отпрянула. Зацепилась рукавом за лозы, обвивавшие постамент, и чуть не опрокинула миску с водой.

Но ей было всего девять зим, и, когда дверь отворилась, она, проворная как тень, уже скрылась во тьме.

II

В темнице Марешей сидел Холланд, и сон к нему никак не шел.

Мысли куда-то уплывали, но, едва они хоть немного успокаивались, он всякий раз видел, как рушится Лондон – его родной Лондон. Видел, как краски снова становятся серыми, как замерзает река, а замок… Троны никогда не пустуют, Холланд хорошо знал это. Он словно воочию видел, как город ищет своего короля, слышал, как слуги повторяют его имя, пока чей-то еще клинок не перережет им горло. На белый мрамор капает кровь, лес усеян телами, тяжелые сапоги крушат все, что он начал, словно молодую траву.

Холланд мысленно потянулся к Ожке. Его разум преодолел границу между мирами, но отклика не услышал.

Тюремная камера больше походила на каменную могилу в глубоком чреве дворца. Ни окон. Ни тепла. Он потерял счет лестницам, по которым его тащили арнезийские стражники. Полуживого – потому что разум еще не оправился после пыток и внезапного бегства Осарона. Холланд едва замечал камеры по сторонам – все пустые. Почувствовав на руках прикосновение холодного металла, он, как животное, стал бороться, и за это его с силой приложили затылком к стене. А когда он очнулся, вокруг было черным-черно.

Холланд потерял счет времени. Пытался считать секунды, но в полном отсутствии света мысли путались, сбивались, легко соскальзывали к воспоминаниям о том, чего он помнить не хотел.

«На колени», – шептала в одно ухо Астрид.

«Стоять», – приказывал в другое Атос.

«Склонись».

«Сломайся».

«Перестань», – говорил себе он, пытаясь вернуться разумом в холодную камеру. Но разум все равно ускользал.

«Возьми нож».

«Поднеси его к горлу».

«Стой смирно».

Он, конечно, попытался усилием воли отвести пальцы, но заклятие покорности держало крепче любых оков. И когда спустя несколько часов – или даже дней – Атос возвращался, и забирал нож из руки Холланда, и давал позволение снова двигаться, тело без сил рушилось на пол. Истерзанные мускулы. Трясущиеся ноги.

«Вот где твое место, – говорил Атос. – На коленях».

– Хватит! – простонал Холланд в тишине тюремной камеры, и ответом ему было только эхо. На несколько мгновений разум успокоился, но скоро, слишком скоро все началось сначала, и сквозь холодный камень, сквозь железные наручники и тишину снова просочились воспоминания.

* * *

Холланда впервые попытались убить, когда ему было всего девять лет.

За год до того его глаз стал черным. Зрачок с каждым днем делался все шире и шире, темнота пропитала сначала зеленую радужку, потом белок, медленно отравляя его вплоть до ресниц. Волосы у него были достаточно длинные и могли скрыть черную метку, если все время ходить с опущенной головой. Постепенно это вошло в привычку.

Он проснулся, услышав свист металла. Метнулся в сторону, еле успел уйти от клинка.

Кинжал царапнул по руке и вонзился в койку. Холланд спрыгнул на пол, больно стукнувшись плечом. Он ожидал увидеть перед собой незнакомца, наемника, человека с клеймом вора или убийцы.

А вместо этого увидел своего старшего брата. Вдвое крупнее его самого, с мутно-зелеными, как у отца, глазами и грустно изогнутой, как у матери, линией губ. Брат, единственная родная душа, какая осталась у Холланда.

– Алокс? – ахнул он. Раненую руку пронзила боль. На пол упали красные капли. Холланд зажал ладонью кровоточащую рану.

Алокс стоял над ним, и вены у него на горле постепенно наливались тьмой. К пятнадцати годам он уже сделал себе с дюжину татуировок – чтобы подавлять волю и связывать убегающую магию.

Холланд лежал на полу, и между пальцами сочилась кровь. Но он не плакал, не звал на помощь. Плачь не плачь – никто не придет. Отец умер. Мать потерялась в притонах шо, утопив себя в дыму.

– Не дергайся, Холланд, – прошептал Алокс и выдернул нож из койки. Его глаза покраснели – то ли от выпивки, то ли от чар. Холланд не шевелился. Не мог шевельнуться. И не потому, что лезвие было отравлено, хотя именно этого он и боялся. А потому что ему каждую ночь снились покушения. У нападавших были сотни лиц, сотни имен, но ни одного не звали Алокс.

В детстве, когда Холланд не мог уснуть, Алокс рассказывал ему сказки. О грядущем короле. О том, у кого хватит силы вновь оживить этот мир.

Алокс разрешал Холланду сидеть на самодельном троне в пустой комнате и мечтать о прекрасном будущем.

Алокс впервые увидел метку у брата в глазу и пообещал беречь его.

А теперь Алокс стоял над ним с ножом.

– Восск! – взмолился Холланд. «Не надо».

– Это нечестно, – выплюнул его брат, пьяный от вида крови и стали, от собственной силы. – Эта магия – не твоя.

Окровавленные пальцы Холланда сами собой метнулись к меченому глазу.

– Но она меня выбрала.

Алокс яростно помотал головой.

– Магия не выбирает, Холланд. Она не принадлежит никому. Кроме тех, кто берет ее силой.

С этими словами он снова замахнулся ножом.

– Восск! – умолял Холланд, пытаясь заслониться ладонями.

Ему удалось блокировать нож и оттолкнуть его – не сам клинок, а воздух и металл. Лезвие все же задело его, по ладони потекла кровь.

Холланд поднял глаза на Алокса, и от боли на губах вдруг зародились слова:

– Ас старо.

Эти слова возникли сами по себе, выплыли откуда-то из темных глубин разума, словно забытый сон, и с ними в изрезанных руках вспыхнула магия. Она взбежала по клинку, окутала брата. Алокс отпрянул, но было уже поздно. Чары окутали его, превращая тело в камень. Растеклись по животу, взбежали на плечи, стиснули горло.

Короткий вздох – и все было кончено. Тело превратилось в камень за долю секунды, быстрее, чем падает на пол капля крови.

Он лежал, придавленный шаткой тяжестью окаменевшего брата. Алокс стоял на одном колене, и Холланд мог заглянуть брату в глаза. Он поймал себя на том, что вглядывается брату в лицо. Тот застыл с приоткрытым ртом, черты окаменели в краткий миг между удивлением и яростью. Медленно, осторожно Холланд высвободился из-под каменной статуи. Встал на ноги, пошатываясь – внезапная магия отняла много сил, а внезапная атака еще больше.

Он не заплакал. Не убежал. Просто стоял и смотрел на Алокса, выискивая в его чертах хоть малейшую перемену – веснушку, шрам, хоть что-нибудь, чего он раньше не замечал. Пульс постепенно успокаивался, и вместе с ним что-то замедлялось глубоко внутри, как будто заклятие превратило в камень частичку его самого.

– Алокс, – еле слышно произнес он и коснулся холодной щеки брата, но тотчас отдернул руку. Пальцы оставили на мраморном лице кровавое пятно.

Холланд подался вперед и шепнул брату в каменное ухо:

– Эта магия принадлежит мне, – и положил руку на плечо Алоксу.

И толкнул. Гравитация опрокинула статую, и она разбилась вдребезги.

* * *

На тюремной лестнице послышался топот. Холланд мгновенно вернулся в камеру и насторожился. Сначала он подумал, что к нему идет Келл, но потом сосчитал шаги – посетителей было трое.

Они говорили по-арнезийски. Слова быстро перетекали одно в другое, и Холланд понимал далеко не все.

Он застыл в неподвижности. Щелкнул замок, распахнулась дверь. Антари постарался не отпрянуть, когда вражеская рука зажала ему рот.

– Давай-ка глянем… глаза…

Грубые пальцы повозились у него на затылке, и с глаз свалилась повязка. На мгновение мир окрасился в золото – это горел фонарь. Человек силой приподнял Холланду лицо.

– Может, вырезать…

– Не похож… По-моему.

Доспехов на них не было, но, судя по выправке, это дворцовая стража.

Первый выпустил челюсть Холланда и стал закатывать рукава.

Холланд понял, что сейчас будет, за миг до того, как сильный рывок цепи поднял его на ноги. Он встретился глазами со стражником, и тут обрушился первый удар. Он пришелся в шею, между воротником и горлом.

Он следил за болью, как за потоком, стараясь направить ее в другое русло.

Все это было ему хорошо знакомо. В памяти всплыла холодная улыбка Атоса. Огонь серебряного кнута.

«Никто не страдает…»

Хрустнули ребра. Он пошатнулся.

«Так красиво, как ты».

Рот наполнился кровью. Он мог бы выплюнуть ее им в лица и в тот же миг обратить их в камень, а потом разбить оземь. Но проглотил.

Он не станет их убивать.

Но и удовольствия посмотреть на его муки тоже не доставит.

Вдруг блеснула сталь – стражник вытащил нож. И заговорил на общем языке королей.

– Это тебе от Дилайлы Бард, – сказал он и нацелился в сердце.

Нож устремился к обнаженной груди, и в Холланде вскипела магия – внезапная и непокорная. Тяжелые цепи не могли остановить ее поток.

Холланд всей своей волей надавил на металл и кости. Рука убийцы замедлилась. Но в этот миг клинок, уже не подчиняясь Холланду, выскользнул из пальцев стражника и нырнул в ладонь Келлу.

Стражник обернулся, и ярость тотчас же сменилась страхом: он разглядел человека, стоявшего у лестницы. Черный плащ растворялся в тени, поблескивали в лучах фонаря рыжие волосы.

– Это еще что? – сурово спросил антари.

– Мастер Ке…

Стражник отлетел назад и ударился о стену между двумя фонарями, но не упал, а повис, как пришпиленный. Келл обернулся к двоим другим. Они тотчас же выпустили цепи Холланда, и он то ли сел, то ли повалился на скамью, стиснув зубы от боли. Келл отпустил первого стражника, и тот с грохотом рухнул на пол.

Келл присмотрелся к ножу у себя в руке, и воздух в камере словно пропитался морозом. Антари поднес кончик пальца к острию ножа и слегка надавил. Выступила капелька крови.

Стражники, как один, отпрянули, и Келл поднял глаза, будто удивившись.

– Мне казалось, вам нравится пускать кровь.

– Соласе, – проговорил первый, вставая на ноги. – Соласе, мас варес.

Остальные прикусили языки.

– Идите, – приказал Келл. – В следующий раз так легко не отделаетесь.

Они умчались, оставив дверь открытой.

Холланд – он ни слова не произнес с той минуты, когда звук шагов вывел его из забытья – прислонился головой к каменной стене.

– О мой герой.

Повязка с глаз висела у него на шее, и впервые после стычки на крыше их взгляды встретились. Келл закрыл дверь камеры, оставшись снаружи.

– Сколько раз это уже случалось? – Он кивнул в сторону лестницы.

Холланд не ответил.

– Ты не сопротивлялся.

Холланд распухшими пальцами крепко сжал цепи, как будто говоря: «А как?», на что Келл выгнул бровь, словно отвечая: «Разве тебе это помешает?».

Потому что оба прекрасно знали: тюремные стены не удержат антари, если он сам этого не позволит.

Келл снова присмотрелся к клинку – он явно показался знакомым.

– Лайла… – пробормотал он. – Надо было раньше догадаться…

– Мисс Бард меня не жалует.

– Разумеется. Ты же убил ее единственного родного человека.

– А, того, в таверне, – задумчиво произнес Холланд. – Она сама подписала ему приговор, когда взяла то, что ей не принадлежит. Когда отвела меня к себе домой. Умей она воровать получше, он бы, может быть, до сих пор был жив.

– Держи свое мнение при себе, – посоветовал Келл, – если хочешь сохранить голову на плечах.

Долгое молчание. В конце концов его нарушил Холланд.

– Ну что, перестал дуться?

– Знаешь, – огрызнулся Келл, – ты прекрасно умеешь наживать врагов. А друзей заводить не пробовал?

Холланд склонил голову:

– А какой от них прок?

Келл указал на камеры. Но Холланд не попался на удочку; он сменил тему.

– Что происходит за стенами дворца?

Келл провел ладонью по лбу. Когда он уставал, напускное спокойствие рассеивалось, и становились видны все трещинки в защитной броне.

– Осарон вырвался на свободу, – ответил он и рассказал о почерневшей реке, о ядовитом тумане. Холланд слушал, подняв брови. Закончив, Келл посмотрел на Холланда, будто ждал ответа на невысказанный вопрос. Холланд ничего не сказал, и Келл раздраженно хмыкнул.

– Чего он хочет? – спросил юный антари, явно подавив желание встать и пройтись взад-вперед.

Холланд закрыл глаза и вспомнил бурный характер Осарона, его извечное «больше, больше, больше, мы можем достичь большего, стать больше».

– Больше, – коротко ответил он.

– Что это значит? – нахмурился Келл.

Холланд заговорил, тщательно взвешивая слова.

– Ты спросил, чего он хочет, – сказал он. – Но для Осарона вопрос стоит не так. Дело не в том, чего он хочет, а в том, что ему нужно. Огню нужен воздух. Земле нужна вода. А Осарону нужен хаос. Он питается энергией энтропии. – Всякий раз, когда Холланд достигал покоя, всякий раз, когда вставал обеими ногами на твердую землю, Осарон заставлял его идти дальше, к переменам, к хаосу. – Он очень похож на тебя, – добавил он, глядя, как Келл расхаживает из угла в угол. – Совершенно не выносит спокойствия.

Было отчетливо видно, как в глазах у Келла крутятся колесики. Все, о чем он думал и что чувствовал, было написано на лице. Интересно, подумал Холланд, знает ли он, что его можно читать, как книгу.

– Тогда надо придумать, как его успокоить, – сказал юный антари.

– Попробуй, – отозвался Холланд. – Этим ты его не остановишь, зато, может, выведешь из равновесия. Он будет действовать очертя голову. И если люди в таком состоянии совершают ошибки, то, возможно, боги тоже.

– Ты и вправду считаешь, что он бог?

Холланд вздохнул.

– Не так важно то, кем человек – или не человек – является. Куда важней, кем он себя считает.

Над головой открылась дверь, и Холланд инстинктивно напрягся, мысленно обругав предательски звякнувшую цепь. Но Келл словно ничего не заметил.

Через мгновение на лестнице появился стражник. Не из тех, кто напал на Холланда. Этот был пожилой, с серебристыми висками.

– Стафф, что случилось? – спросил его Келл.

– Сэр, – ворчливо ответил тот – видимо, не питал теплых чувств к принцу-антари. – Вас вызывает король.

Келл кивнул и направился к выходу. Но у лестницы остановился.

– Холланд, неужели ты ни в грош не ставишь свой родной мир?

Пленник замер.

– Мой родной мир, – медленно произнес он, – это единственное, что для меня дорого.

– И все-таки ты сидишь здесь. Беспомощный. Никчемный. – Где-то в глубине души у Холланда кто-то другой – тот человек, каким он был до Осарона, до Данов – кричал во весь голос. Рвался в бой. Холланд застыл, ожидая, когда схлынет эта волна.

– Однажды ты мне сказал, – продолжал Келл, – что человек либо повелитель магии, либо ее раб. Кто ты теперь?

Крик в душе у Холланда угас, его задавила гулкая тишина, которую он давно научился вызывать.

– Вот чего ты не понимаешь, – сказал Холланд, падая в объятия этой пустоты. – Я всегда был только ее рабом.

III

Зал, где хранилась королевская карта, всегда был под запретом.

В детстве Келл и Рай играли во всех коридорах и покоях дворца – но только не здесь. Тут и стульев-то не было.

И книжных шкафов от пола до потолка. И камина не было, и потайных дверей и секретных коридоров. Был только стол, а на нем огромная карта. Арнс поднимался с ее пергаментной поверхности, как тело, накрытое простыней. Карта изображала страну в мельчайших деталях. Посередине сверкал огнями город Лондон, а края тянулись до самых дальних границ королевства. По плоским морям ходили крошечные каменные кораблики, в пограничных гарнизонах маршировали крошечные каменные солдатики, крошечные каменные стражники патрулировали улицы из розового кварца и мрамора.

Король Максим говорил, что все детали этой карты связаны с реальностью. Ничто не проходит просто так. Передвинуть чашу – значит объявить войну. Опрокинешь кораблик – и где-то в море пойдет ко дну настоящее судно. Играть с человечками – все равно что играть с живыми людьми.

Это предостережение подействовало. Правдиво оно или нет – кто знает, но ни Келл, ни Рай не посмели проверить его истинность и навлечь на себя королевский гнев.

Карта была волшебная. Она показывала всю империю, как есть. Сейчас река поблескивала, как ниточка масла; по миниатюрным улицам струились белесые, как дым, полоски тумана; арены стояли опустевшие, и повсюду, как пар над водой, клубилась тьма.

Но карта не показывала, как рыщут по улицам павшие. Не показывала, как те, кто остался в живых, в ужасе стучатся в двери, умоляя впустить. Не показывала панику, крики, страх.

Король Максим стоял у южного края карты, опираясь руками на стол, и вглядывался в картины города. Рядом с ним был Тирен – за одну ночь он, кажется, постарел на десять лет. По другую сторону стояла Айзра – капитан городской стражи. Широкоплечая жительница Лондона с короткими волосами и волевой челюстью. Женщины на военной службе были редки, но если кто-то и высказывал Айзре свои сомнения в том, что она справляется со своими обязанностями, то потом сильно в этом раскаивался.

Восточный край занимали два советника из числа вестра – лорд Казен и леди Розек, а западный – Парло и Лисане, двое остра, занимавшихся организацией игр Эссен Таш. Все они были до сих пор одеты в бальные наряды, казавшиеся неуместными в осажденном городе.

Келл, превозмогая себя, подошел к северному краю карты и встал прямо напротив короля.

– Мы ничего не понимаем, – говорила Айзра. – Мы наблюдаем два вида атаки, точнее, два вида жертв.

– Их подчиняют? – спросил король. – Во время Черной ночи витари вселялся в людей, в одного за другим, распространяясь по городу, как чума.

– Это не подчинение, – перебил Келл. – Осарон слишком силен, и обычный человек не может удержать его в себе. Витари пожирал изнутри любую оболочку, но на это уходило несколько часов. Осарон сжигает своего хозяина за считанные секунды. – Ему вспомнилась Кисмайра, рассыпавшаяся в прах под пятой Осарона. – Ему нет смысла овладевать ими.

И подумал: ему нужны только антари.

– Тогда что же он делает, черт бы его побрал? – вопросил Максим.

– Это напоминает болезнь, – объяснила Айзра.

Остра Лисане содрогнулся:

– Он их заражает?

– Он создает покорных кукол, – мрачно ответил Тирен. – Проникает к ним в разум, разъедает его изнутри. А если не получается…

– Берет их силой, – продолжил за него Келл.

– Или убивает при этом, – добавила Айзра. – Прореживает ряды, уничтожает сопротивление.

– Защита есть? – спросил Максим и посмотрел на Келла. – Кроме крови антари.

– Пока нет.

– Выжившие?

Долгое молчание.

Максим кашлянул.

– Мы еще не получали известий от домов Лорени и Эмери, – начал лорд Казен. – Нельзя ли послать ваших людей…

– Мои люди и так делают все, что могут, – отрезал Максим. Айзра метнула на лорда ледяной взгляд.

– Мы отправили разведчиков проследить за распространением тумана, – добавила она, – и выяснили, что у магии Осарона есть периметр. Сейчас колдовство простирается в семь раз шире, чем границы города, образуя круг, но, судя по сообщениям, этот круг расширяется.

– Он вытягивает силу из всего живого, что встречает на пути, – тихо, но весомо заговорил Тирен. – Если Осарона не остановить, его тень накроет весь Арнс.

– А затем – Фаро, – это был голос Сол-ин-Ара. Тот возник на пороге незваным и быстрым шагом вошел в зал.

Рука капитана потянулась к шпаге, но Максим взглядом остановил ее.

– Лорд Сол-ин-Ар, – холодно произнес король, – я вас не приглашал.

– А следовало бы, – возразил фароанец, и у него за спиной появился принц Коль. – Поскольку дело касается не только Арнса.

– Думаете, тьма остановится на ваших границах? – добавил вескийский принц.

– Если мы остановим ее – то да, – сказал Максим.

– А если нет, – добавил Сол-ин-Ар, впиваясь темными глазами в карту, – то не имеет значения, кто падет первым.

Кто падет первым. У Келла зародилась идея, она медленно пробивалась сквозь шум, обретая форму. Обессилевшая Лайла в его объятиях. Пустая чашка в ладонях Гастры.

– Продолжайте, – кивнул Айзре король.

– Тюрьмы переполнены павшими, – доложила капитан. – Мы уже задействовали и торговые ряды, и портовые склады, и скоро будет некуда их помещать. Уже приходится складывать тех, кто с лихорадкой, в Розовый зал.

– А турнирные арены? – предложил Келл.

Айзра покачала головой:

– Никто из моих людей не пойдет на реку, сэр. Это опасно. Кое-то попытался, но они не вернулись.

– Защита кровью держится недолго, – добавил Тирен. – Она исчезает через несколько часов. А павшие, кажется, поняли свою цель. Мы уже потеряли многих стражников.

– Немедленно отзовите остальных, – велел король.

«Отзовите остальных».

Вот оно.

– Я знаю, что делать, – тихо произнес Келл. Тонкие нити идеи еще сплетались у него в голове.

– Мы в ловушке, – заявил фароанский генерал и провел ладонью по карте. – И если не найдем способ одолеть эту тварь, она скоро обглодает наши кости.

«Успокоить его. Сделать так, чтобы он совершил оплошность».

– Я знаю, что делать, – повторил Келл чуть громче. На этот раз все затихли.

– Говори, – велел король.

Келл собрался с духом.

– Надо увести людей.

– Кого именно?

– Всех.

– Мы не можем их эвакуировать, – сказал король. – Слишком многие отравлены магией Осарона. Если они уедут, то лишь будут распространять заразу еще быстрее. Их нельзя выпускать. Мы еще не знаем, можно ли вернуть к жизни тех, кто одержим, но будем надеяться, что это всего лишь болезнь, а не смертный приговор.

– Да, мы не можем их эвакуировать, – подтвердил Келл. – Но каждый, кто в сознании, может стать оружием, и если мы хотим победить Осарона, то сначала надо его разоружить.

– Говори яснее, – приказал Максим.

Келл раскрыл было рот, но его перебил голос, донесшийся от двери.

– В чем дело? У моей постели никто не сидит. Обидно, право слово!

Келл обернулся и увидел в дверях брата. Тот как ни в чем не бывало стоял, засунув руки в карманы и привалившись плечом к косяку. Словно не он метался почти всю ночь между жизнью и смертью. На его лице не было и следа пережитого. Янтарные глаза блестели, волосы были аккуратно причесаны, золотой обруч, как и положено, венчал темные кудри.

При виде брата у Келла заколотилось сердце. Королю удалось скрыть свою радость при виде сына почти так же успешно, как тому – следы пережитых мук.

– Рай, – произнес Максим, и голос чуть не выдал его.

– Ваше высочество, – медленно проговорил Сол-ин-Ар, – мы слышали, вы пострадали при нападении.

– Мы слышали, вы пали жертвой черного тумана, – сказал принц Коль.

– Мы слышали, вас накануне бала победителей свалила болезнь, – добавил лорд Казен.

Рай ответил им всем небрежной улыбкой.

– Боже мой, стоит слегка прихворнуть, и каких только слухов ни распустят! – Он изящным жестом указал на себя самого. – Как видите, – быстрый взгляд на Келла, – я в добром здравии. Итак, что я пропустил?

– Келл как раз собирался рассказать нам, – объяснил король, – как победить это чудовище.

Глаза Рая широко распахнулись, по лицу промелькнула тень усталости. Он же как-никак только что вернулся к жизни. «Это будет больно?» – вопрошал его взгляд. Или даже: «Мы все погибнем?» Но сказал он лишь:

– Продолжай.

Келл собрался с мыслями.

– Мы не можем эвакуировать город, – повторил он и обернулся к верховному жрецу. – Но можем ли мы погрузить его в сон?

Тирен нахмурился, побарабанил костлявыми пальцами по краю стола.

– Ты хочешь наложить чары на весь Лондон?

– На его жителей, – уточнил Келл.

– Надолго? – спросил Рай.

– На сколько потребуется, – ответил Келл и обернулся к верховному жрецу. – Осарон уже наложил на город свои чары.

– Он бог, – возразила Айзра.

– Ничего подобного, – резко отмахнулся Келл. – Никакой он не бог.

– Тогда с чем же мы имеем дело? – сурово спросил король.

– Это осхок, – ответил Келл словом Холланда. Кажется, понял его только Тирен.

– Нечто вроде воплощения, – пояснил жрец всем остальным. – У магии в ее естественной форме нет своего «я», нет сознания. Она просто существует. Река Айл, например, источник неисчерпаемой силы, но она не личность. А если магия начинает сознавать себя, у нее появляются желания, мотивы, воля.

– Значит, Осарон просто осколок магии, наделенный сознанием? – спросил Рай. – Заклинание, которое пошло не так?

Келл кивнул.

– И, по словам Холланда, он питается хаосом. Сейчас у Осарона есть десять тысяч источников. Но если мы отберем их, если у него останется лишь его собственная магия…

– Которая все равно велика, – вставила Айзра.

– То мы втянем его в бой.

Рай скрестил руки на груди:

– И как же ты намереваешься победить его?

Келл уже придумал это, но не хотел озвучивать, тем более сейчас, когда Рай только что поправился.

Его спас Тирен.

– Это можно осуществить, – задумчиво произнес жрец. – В некотором роде. Нам не под силу наложить такие обширные чары, но мы можем сплести сеть из более мелких заклинаний, – говорил он, то ли другим, то ли себе самому. – Для этого понадобится якорь. – Его светлые глаза вспыхнули. – Мне нужно кое-что из святилища.

Десятки глаз метнулись от карты к единственному окну, за которым бушевала магия Осарона. Даже в утреннем свете его темные пальцы стучались в стекло, требуя впустить. Принц Коль напрягся. Леди Розек опустила глаза. Келл вызвался было, но осекся, встретив взгляд Рая. В этом взгляде был не запрет. А разрешение. Непоколебимое доверие.

«Иди, – говорил Рай. – Сделай то, что должен сделать».

– Какое совпадение, – послышался голос от двери. Все как один повернулись и увидели Лайлу. Она стояла, уперев руки в боки, и сна не было ни в одном глазу. – Я как раз собиралась проветриться.

IV

Лайла шла по коридору, сжимая в одной руке пустую сумку, а в другой – список нужных вещей, выданный Тиреном. Ей выпало счастье одновременно увидеть ужас Келла и неудовольствие Тирена, а это уже немало. Голова еще побаливала, но усыпляющий напиток сделал свое дело, а надежный план – или хотя бы первый шаг к нему – довершил остальное.

«Ваш чай, мисс Бард».

Ей не впервые доводилось принимать снадобья, но предыдущие опыты были… гм, скорее исследовательского характера. На «Шпиле» она целый месяц собирала порошки для дымовых конусов и эля, которые намеревалась пронести на «Медный вор», – их должно было хватить на целую команду. Она и сама вдохнула немало – в первый раз случайно, а потом намеренно: тренировала обоняние, чтобы сразу распознавать порошок и выдерживать некоторую дозу. Не хватало только отключиться в самый разгар дела!

На этот раз она, едва отхлебнув чая, сразу ощутила на языке вкус порошка, успела даже выплюнуть большую часть обратно в чашку, но к тому времени чувства уже притупились, мигали, как огонек на ветру, и она прекрасно знала, что последует дальше: сначала легкое, почти приятное скольжение, а затем – падение в пропасть. Мгновение назад она стояла в коридоре рядом с Келлом, потом покачнулась, пол наклонился, как палуба в шторм. Услышала его убаюкивающий голос, почувствовала тепло объятий, а потом провалилась. Падала все глубже и глубже, а потом, как показалось, через миг, вскочила с дивана с головной болью и уставилась на юношу, удивленно взиравшего из угла.

– Вы не должны были проснуться, – пролепетал Гастра, когда она отшвырнула одеяло.

– И это все, что ты хочешь мне сказать? – нахмурилась она и шагнула к буфету, чтобы чего-нибудь выпить. Заколебалась, вспомнив горький чай, но потом понюхала один графин, другой – и наконец что-то знакомое обожгло нос. Она плеснула себе на два пальца, прислонилась к стойке, чтобы не упасть. Зелье до сих пор опутывало разум, как паутина, и ей не сразу удалось привести мысли в порядок. Она долго щурилась, пока размытые линии не стали резкими.

Гастра переминался с ноги на ногу.

– Так уж и быть, – сказала она, отставив стакан, – я поверю, что это не твоя идея. – Она повернулась к юноше. – И будь добр, уйди, пожалуйста, прочь с моих глаз. И если еще раз намешаешь мне чего-нибудь, – она достала нож, покрутила его и поднесла к подбородку Гастры, – я пришпилю тебя к дереву.

Ее вернул к реальности торопливый звук шагов. Она обернулась, заранее зная – это он.

– Твоя идея?

– Какая? – осекся Келл. – Нет. Тирена. А что ты сделала с Гастрой?

– Ничего особенного. Жить будет.

Между бровями Келла пролегла глубокая складка. Господи, как же легко его дурачить.

– Пришел меня остановить? Или прогнать?

– Ни то, ни другое. – Его черты разгладились. – Пришел отдать тебе вот это. – Он протянул ей пропавший нож, рукояткой-кастетом вперед. – Кажется, твой.

Она взяла кинжал, присмотрелась к следам крови. Прошептала:

– Плохо, – и сунула его обратно в ножны.

– Я понимаю твой порыв, – сказала Келл, – но убить Холланда – этим делу не поможешь. Он нам нужен.

– Как собаке пятая нога, – прошептала Лайла.

– Только он один знает Осарона.

– А откуда он его так хорошо знает? – сердито буркнула Лайла. – Потому что сговорился с ним.

– Знаю.

– Впустил эту тварь к себе в голову…

– Знаю.

– В свой мир, а потом и в твой…

– Знаю.

– Тогда почему же?..

– Потому что на его месте мог быть и я, – мрачно ответил Келл. – И чуть не оказался.

Перед ней снова возникли страшные картины: Келл лежит на полу возле сломанной рамы, из его рук течет густая красная кровь. Что сказал ему Осарон? Что предлагал? Что сделал?

Лайла невольно потянулась к Келлу и застыла на полпути. Она не знала, что сказать, как разгладить морщинку у него на лбу.

Она поправила сумку на плече. За окном уже встало солнце.

– Мне пора идти.

Келл кивнул, но, когда она отвернулась, схватил ее за руку. Прикосновение было легким, но пригвоздило ее к месту, как нож.

– В ту ночь на балконе, – спросил он, – почему ты меня поцеловала?

У Лайлы что-то сжалось в груди.

– Подумала, что это неплохая идея.

– И все? – нахмурился Келл. Хотел отпустить ее, но она не ушла. Их руки так и остались сплетенными.

Лайла коротко, еле слышно рассмеялась.

– Келл, чего ты хочешь? Чтобы я призналась тебе в любви? Я поцеловала тебя, потому что так захотела, и…

Его пальцы сжались крепче, он притянул ее к себе, и она, чтобы не упасть, оперлась на его грудь.

– А сейчас? – прошептал он. Его губы были совсем рядом, и она чувствовала, как колотится его сердце.

– Что? – лукаво улыбнулась она. – Я должна всегда быть первой? – Она потянулась к нему, но он ее опередил. И поцеловал. Они прижались друг к другу, сплелись – ноги к ногам, руки к рукам, грудь к груди… Ладони жадно ласкали кожу. Тело Лайлы пело, как камертон, откликаясь на зов.

Келл сжал ее крепче, словно боялся, что она исчезнет, но Лайла не собиралась никуда убегать. Она всегда с легкостью уходила от чего угодно, но сейчас не ушла бы ни за что. И это уже само по себе пугало ее – но она не останавливалась, и он тоже. На ее губах вспыхивали искры, легкие горели огнем, воздух взвихрился, как будто кто-то распахнул настежь двери и окна.

Ветер взъерошил волосы, и Келл – совсем рядом – рассмеялся.

Какой мягкий, чарующий звук, короткий, но такой чудесный.

А потом миг волшебства закончился – быстро, слишком быстро!

Ветер утих вдалеке, и Келл отстранился, хрипло переводя дыхание.

– Лучше? – еле слышно спросила она.

Он кивнул, потом соприкоснулся с ней лбами.

– Лучше. – И в тот же миг добавил: – Пойдем со мной.

– Куда? – спросила она. Он повел ее вверх по лестнице в спальню. В свою спальню. С высокого потолка на арнезийский манер свисал полог, расписанный ночными облаками. Горы подушек на диване, зеркало в золотой оправе, а на возвышении – кровать, устланная шелком.

Лайлу обдало жаром.

– По-моему, сейчас не время… – начала она, но он провел ее мимо всей этой роскоши к небольшой двери и втолкнул в каморку, полную книг и свечей, и еще каких-то мелочей. Почти все эти предметы были сильно потрепанными и явно хранились лишь как память о чем-то давнем. Здесь пахло не столько розами, сколько гладким деревом и старой бумагой. Келл повернул ее лицом к двери, и она увидела метки – полтора десятка рыже-бурых символов, нарисованных засохшей кровью, простых, но хорошо различимых.

Она чуть не забыла о его путевых метках.

– Вот этот. – Келл ткнул пальцем в круг, разделенный на четыре части. Лайла достала нож, царапнула палец и обвела линии кровью.

Когда всё было готово, Келл накрыл ее руку своей. Не уговаривал беречь себя. Не просил быть осторожнее. Лишь прикоснулся губами к ее волосам и сказал:

– Ас тасцен.

А потом исчез, а с ним и комната, и весь этот мир. Лайла снова кубарем полетела в темноту.

V

Алукард что есть мочи гнал коня к порту, прижимая к себе дрожащую Анису.

Сестра то приходила в себя, то опять проваливалась в забытье. Ее кожа была липкой и горячей. Во дворец, ясное дело, нельзя. Ее, зараженную, и на порог не пустят. Хоть она и борется. Хоть и не уступила, и не уступит. В этом Алукард не сомневался.

Надо отвезти ее домой.

– Оставайся со мной, – шептал он ей, приближаясь к кораблям у причала.

Течение Айла не остановилось. Река оставляла маслянистые полосы на портовых стенах, выплескивалась на берега. Магия клубилась над водой, как пар над кипятком.

Алукард спешился, взбежал с Анисой на палубу «Шпиля».

Он и сам не знал, радоваться или бояться, если найдет кого-нибудь на борту. В городе, кажется, остались только безумные, больные и павшие.

– Стросс! – окликнул он. – Ленос! – Никто не ответил, и Алукард понес сестренку в свою каюту.

– Вернись, – прошептала Аниса, когда ночное небо сменилось низким дощатым потолком.

– Я здесь, – сказал Алукард. Опустил ее на кровать, прижал к щекам холодный компресс.

– Вернись, – опять шепнула Аниса. Ее глаза приоткрылись, отыскали его. – Алук, – сказала она неожиданно ясным голосом.

– Я здесь, – повторил он, и она улыбнулась, провела пальцем по его лбу. Потом ее веки дрогнули и стали закрываться, и его пронзил внезапный, острый страх.

– Эй, Нис, – он сжал ей руку. – Помнишь, я тебе рассказывал сказку? – Девочку бил озноб. – О том, куда уходят тени по ночам?

Аниса свернулась клубочком лицом к нему, как обычно, когда он рассказывал ей сказки. Словно цветок к солнышку – говорила о ней мама. Их мать умерла много лет назад и забрала с собой почти весь свет. Только у Анисы осталась маленькая свечка. Только у Анисы были мамины глаза, мамино тепло.

Только Аниса напоминала Алукарду о днях, когда мир был добрее.

Он опустился на колени у ее постели, сжал ее ладошку в своих.

– Однажды одна девочка влюбилась в свою тень, – начал он тихим, мелодичным тоном, каким рассказывают сказки, хотя «Шпиль» яростно раскачивался, а мир за окном погружался в темноту. – Целыми днями они были неразлучны, а когда наступала ночь, девочка оставалась одна. Ей очень хотелось узнать, куда уходит тень. Она искала во всех шкафах, во всех больших кувшинах, везде, куда сама любила прятаться, но, как ни старалась, нигде не могла ее найти. А потом, чтобы легче было искать, девочка зажгла свечку, и – о чудо! Тень сразу оказалась рядом.

Аниса невнятно бормотала. По осунувшимся щекам струились слезы.

– Вот видишь, – Алукард крепче сжал ее пальцы. – Тень никуда не уходила. Наши тени нас не бросают. Поэтому, – его голос дрогнул, – ты никогда не будешь одинока. Никогда и нигде. Светит ли на небе солнце, или сияет полная луна, или мерцают лишь звезды… Будет у тебя в руке огонек или нет… Аниса! Аниса, не покидай меня, умоляю…

Хворь сжигала ее изнутри еще несколько часов. Она звала его то мамой, то папой, то Беррасом… А потом и совсем замолчала. Погрузилась в лихорадочный сон, опускалась все глубже и глубже, в бездну без сновидений… Тени не победили ее, но весенне-зеленый цвет собственной магии Анисы делался все бледнее и бледнее, мерцал, как догорающий костер, а Алукард ничего не мог сделать, только смотреть.

Он встал и подошел к буфету чего-нибудь налить. Каюта под ногами качнулась.

Алукард увидел свое отражение на багровой поверхности вина и нахмурился. Красноватое пятнышко – там, где Лайла коснулась его кровавым пальцем – исчезло. Может быть, его стерла Аниса лихорадочной рукой, а может, оно пропало в драке с Беррасом.

Странно. А он даже и не заметил.

Каюта накренилась сильнее, и Алукард понял: это не качка.

Это пришел он.

Нет, подумал Алукард, и в голову скользнул чужой голос.

«Впусти меня», – произнес он, и у Алукарда задрожали руки. Стакан выскользнул из пальцев и разбился.

«Впусти меня».

Он прижался к буфету, крепко зажмурился, обороняясь. Ползучие плети проклятия обвились вокруг него, проникли внутрь, просочились в кровь и кость.

«Впусти меня».

– Нет! – вслух зарычал он, хлопнул дверью своего разума и отбросил тьму назад. До этого мгновения голос был всего лишь шепотом, мягким и настойчивым, пульс магии бился тихо, но неотступно, как гость, стучащийся в дверь. А теперь он вломился, разбил скорлупу разума Алукарда, и вот уже каюта куда-то исчезла, и он снова в поместье Эмери, перед ним стоит отец, простирая пылающие руки. Первая же ленивая пощечина обожгла щеку огнем.

«Позор», – прорычал Ресон Эмери, жар его гнева, помноженный на гнев магии, отшвырнул Алукарда к стене.

– Отец…

«Ты выставил себя на посмешище. Опозорил свое имя. Свой дом. – Его рука ухватилась за серебряное перо, висящее на шее у Алукарда. Пламя лизало кожу. – Теперь этому конец!» – пророкотал он и сорвал символ Эмери с шеи сына. В его руках медальон расплавился, капли серебра упали на пол, как кровь. Когда Алукард поднял глаза, человек перед ним и был, и не был его отцом. Образ Ресона Эмери заколыхался, вместо него появился человек, с головы до пят состоявший из тьмы. Если тьма бывает твердой, черной и тусклой, как камень.

На очертаниях головы мерцала корона.

«Я могу быть милостив, – сказал темный король, – если попросишь».

Алукард выпрямился.

– Нет.

Комната резко качнулась, и он упал на колени в холодной камере, кандалы приковывали его к резной чугунной плите. Железная кочерга ворошила угли в костре. Алукард вдохнул, и дым обжег легкие. Человек достал из углей кочергу с раскаленным докрасна концом, и Алукард снова увидел каменные черты короля.

«Проси», – велел Осарон и опустил кочергу на цепи.

Алукард стиснул зубы и промолчал.

«Проси», – повторил Осарон, когда оковы нагрелись.

Раскаленные цепи прожигали плоть насквозь, и «Нет» Алукарда переросло в долгий мучительный вопль.

Он отпрянул, внезапно освободившись, и увидел, что снова стоит в зале, и перед ним нет ни короля, ни отца, только Аниса, босая и в ночной рубашке, держится за обожженное запястье там, где отцовские пальцы сомкнулись на руке, словно кандалы.

«Почему ты оставил меня здесь?» – спросила она.

И не успел Алукард ответить, как его снова втащили в камеру, и на сей раз кочергу держал его брат Беррас. Глядя, как горит кожа Алукарда, он улыбался.

«Ты не должен был возвращаться».

Пытка продолжалась, воспоминания терзали плоть, разум и душу.

– Хватит, – умолял он.

«Впусти меня», – сказал Осарон.

«Я дам тебе верность», – сказала сестра.

«Я дам тебе милосердие», – сказал отец.

«Я дам тебе справедливость», – сказал брат.

«Только впусти нас».

VI

– Ваше величество!

Город рушился.

– Ваше величество!

Тьма расползалась все шире.

– Максим!

Король поднял глаза. Перед ним стояла Айзра, она явно ждала ответа на вопрос, которого он не услышал. Максим в последний раз поглядел на карту Лондона. Вокруг черной реки струились тени. Как, скажите на милость, бороться с богом, или привидением, или кто оно там есть?

Максим рыкнул и решительно оттолкнулся от стола.

– Я не могу оставаться здесь, под защитой дворца, когда мое королевство гибнет.

Айзра преградила ему дорогу.

– Но и туда идти не можешь.

– Отойди.

– Что пользы будет для королевства, если ты погибнешь вместе с ним? С каких это пор солидарность приносит победу? – Мало кто мог говорить с Максимом Марешем столь откровенно, но Айзра была рядом с ним задолго до того, как он стал королем, много лет назад они сражались бок о бок на Кровавом берегу, когда Максим был генералом, а Айзра – его адъютантом, его товарищем, его тенью. – Ты рассуждаешь как солдат, а не как король!

Максим отвернулся, запустил пальцы в густые черные волосы.

Нет, он как раз рассуждает как король. Даже слишком. Король, которого расслабили долгие годы мира. Чьи битвы ныне разыгрываются в бальных залах и на трибунах стадионов, и оружие в них – не сталь, а слова и вино.

Как они дрались бы с Осароном там, на Кровавом берегу?

Как дрались бы, если бы он был врагом из плоти и крови?

Хитростью, вот как, подумал Максим.

Но между магией и человеком есть большая разница – человек допускает ошибки.

Максим покачал головой.

Этот монстр – живая магия, наделенная разумом, а разум можно перехитрить, подчинить, сломать, в конце концов. Даже у лучших бойцов есть изъяны, трещины в броне…

– Айзра, отойди.

– Ваше величество…

– Я не собираюсь идти прямо в туман, – сказал он. – Ты же меня хорошо знаешь. Если я паду, то паду сражаясь.

Айзра нахмурилась, но пропустила его.

Максим вышел из зала хранения карты, но не свернул в галерею, а прошел весь дворец насквозь и поднялся в королевские покои. Пересек комнату, даже не бросив взгляда на такую манящую кровать, на роскошный письменный стол с золотой инкрустацией, чашу с чистой водой и графины с вином. В глубине души он надеялся увидеть здесь Эмиру, но спальня была пуста.

Максим знал: стоит только позвать, и она придет, поможет облегчить бремя будущих шагов. Сделает все, что в ее силах – то ли будет вместе с ним работать над магией, то ли просто прижмет прохладные ладони к его лбу, проведет пальцами по волосам, как в молодости, споет песни, не уступающие чарам.

Эмира была как лед для пламени Максима, холодная вода, где он закалял свою сталь. Она придавала ему сил.

Но он не стал ее звать.

Максим в одиночку прошел к дальней стене королевских покоев, где среди складок тюля и шелка была спрятана дверь.

Поднес к полой древесине все десять пальцев и нащупал скрытый внутри металл. Провел ладонями по двери, почувствовал, как повернулись шестеренки, как лязгнули потайные стержни – одни входили в гнезда, другие высвобождались. Замок был непростой, Максим сам соорудил эту дверь, и только он один мог ее открыть.

Однажды он застукал за этим Рая, когда тот был еще мальчишкой.

Принц обожал разгадывать загадки. Любые – секреты людей, тайны дворца. И, должно быть, обнаружив запертую дверь, первым делом пошел и привел Келла – мальчишку с черным глазом, еще не привыкшего к бесхитростным проделкам брата. Максим наткнулся на них как раз в тот миг, когда Рай уговаривал Келла, а тот осторожно водил пальцами по дереву.

Звякнул металл. Еще мгновение – и дверь распахнется. Но за миг до этого Максим решительно пересек комнату и схватил мальчишку за руку. Дело было не в способностях. День ото дня Келл набирался сил, его магия расцветала, как весеннее дерево, но даже юный антари – он-то как раз больше всех – должен знать, что сила имеет свои границы.

Что правила для того и существуют, чтобы их соблюдать.

Максим выставил мальчишек вон. Рай дулся и бушевал, но Келл не произнес ни слова. Какие же они разные! Рай всегда был горяч и мгновенно вспыхивал, а Келл, наоборот, холоден и оттаивал медленно. Странное дело, подумал Максим, отпирая дверь, в чем-то Келл очень похож на королеву. В комнате, скрытой за дверью, не было ничего запретного. Просто это был его личный уголок, место, где он мог побыть один. А если ты король, то одиночество иногда бывает ценнее любых алмазов.

Вот и теперь Максим спустился по короткой лестнице к себе в кабинет. Здесь было прохладно и сухо, воздух пропитан запахом металла. На полках – всего несколько книг, зато сотни памятных вещиц. Не тех, что напоминают о жизни во дворце, а иных, личных. Золотая роза, которую Эмира носила на свадьбе, первая корона Рая, портрет Рая и Келла в дворцовом саду – все это хранилось в королевских покоях. А здесь его ждали следы других времен, другой жизни.

Обгоревшее знамя и пара шпаг, длинных и тонких, как стебли пшеницы.

Блестящий шлем, не золотой, а из вороненой стали, украшенный полосками рубинов.

Каменный наконечник стрелы, который Айзра извлекла из его бока в той последней битве на Кровавом берегу.

У стен, как часовые, стояли доспехи с масками без лиц. Здесь, в своем святилище, Максим сбросил элегантный ало-золотой плащ, расстегнул запонки в виде чаш, снял корону. Одну за другой стряхнул с себя все королевские регалии и снова стал тем, кем был прежде.

Ан тол варес – так его называли.

Стальной принц.

Слишком давно Максим Мареш не снимал эту мантию. Но одни задачи бывают для королей, а другие – для солдат, и теперь солдат Максим закатал рукава, взял нож и принялся за работу.

VII

Как многое может измениться за один-единственный день, думал Рай, в одиночестве стоя у окна, за которым всходило солнце. За один день. За несколько часов. Весь мир стал другим.

Два дня назад исчез Келл, и Рай вырезал на руке шесть букв, чтобы вернуть его домой. «Прости». Порезы на коже были еще свежи, при каждом движении слово отдавалось болью, но казалось, с тех пор прошло много-много лет.

А вчера его брат вернулся, и его арестовали, и принц добился, чтобы его освободили, но потом опять его потерял. А с ним и себя. И весь мир.

Очнулся – и увидел вот это.

«Мы слышим, мы слышим, мы слышим».

В темноте трудно разглядеть перемены. Но тусклый зимний рассвет открыл глазам чудовищные картины.

Всего несколько часов назад в Лондоне бурлила жизнь. Город радостно приветствовал героев Эссен Таш, над центральной ареной развевались знамена магов – претендентов на победу.

А теперь все три стадиона парили над почерневшей рекой, как раздувшиеся трупы, и тишину нарушал лишь размеренный колокольный звон над святилищем. Тела колыхались на волнах Айла, словно опавшие яблоки, и еще десятки и сотни мрачным частоколом стояли на коленях вдоль берегов. Остальные стаями рыскали по улицам города, выискивая тех, кто еще не поддался, не преклонил колена перед королем теней. Вот сколько всего изменилось всего за один день.

Сюда идет его брат.

Как странно. Он всегда мог понять, что Келл рядом, – обычная интуиция. Но в последнее время их с братом словно связывал канат, который действует наоборот – когда Келл приближается, канат не ослабевает, а лишь натягивается сильнее.

Вот и сейчас тяга усилилась.

Келл вошел, и эхо в груди Рай отозвалось еще громче.

Антари остановился в дверях.

– Хочешь побыть один?

– Я никогда не бываю один, – рассеянно произнес принц, а потом заставил себя улыбнуться: – Зато я жив. – Келл вздрогнул, и Рай понял, что у него на языке вертятся слова извинения. – Не надо, – перебил принц и снова перевел взгляд на город за окном. – Что произойдет, когда мы их усыпим?

– Мы заставим Осарона вступить с нами в бой. И победим.

– Как?

– У меня есть план.

Рай провел пальцами по стеклу. Туман с той стороны сгустился, превратился в руку, зашарил по окну, потом отпрянул и снова рассеялся.

– Вот так и умирает мир? – спросил Рай.

– Надеюсь, что нет.

– Лично мне надоело умирать, – сказал Рай с неожиданной легкостью. – Это занятие уже теряет свое очарование.

Келл скинул плащ и опустился в кресло.

– Тебе известно, что произошло?

– Я знаю только то, что рассказала мама, а значит – то, что ей рассказал ты.

– А хочешь узнать правду?

Рай заколебался:

– Да, если это поможет тебе рассказать ее.

Келл попытался улыбнуться, не сумел и покачал головой.

– Что именно ты помнишь?

Взгляд Рая метался над городом.

– Ничего, – ответил он, хотя, если честно, помнил и боль, и то, как она исчезла, помнил, как тьма сомкнулась над ним, словно безмолвные воды, и голос, старавшийся вытянуть его обратно.

«Не умирай… Ведь я проделал такой долгий путь».

– Ты видел Алукарда?

Келл пожал плечами.

– Наверное, он в галерее. – По голосу было ясно, что ему наплевать.

У Рая все сжалось в груди.

– Да, наверное.

Но Рай знал: его там нет. Он уже искал и в Парадном зале, и в вестибюле, и в бальных залах, и в библиотеке. Обошел весь дворец, повсюду высматривал знакомый серебристо-синий глянец, волосы с солнечным отливом, блеск сапфира. Видел сотни лиц, и знакомых, и неведомых, но Алукарда так и не нашел.

– Вернется, – рассеянно бросил Келл. – Куда он денется.

Вдруг послышался крик – не снаружи, а где-то во дворце. Внизу захлопали двери, вескийский акцент схлестнулся с арнезийским.

– Санкт, – выругался Келл и вскочил на ноги. – Они там и без всякой тьмы друг друга поубивают!

Он выскочил, даже не оглянувшись, и Рай остался один. Он долго стоял, слушая шепот теней за стеклом, потом схватил плащ Келла и выскользнул в ближайшую потайную дверь.

* * *

Город – его город – был полон теней.

Рай плотнее запахнул на плечах плащ Келла, обмотал нос и рот шарфом, как будто намеревался ступить в огонь. Но разве может полоска ткани отгородить человека от магии? Он затаил дыхание и ринулся в море тумана, но тени, едва коснувшись его, отпрянули и так и остались – в отдалении на несколько футов.

Он огляделся, словно пловец, который думал, что утонет, но вдруг обнаружил, что вода ему всего лишь по колено.

Потом Рай отбросил все мысли и пустился бежать.

Вокруг него кипел хаос. В воздухе перепутались звуки, страхи, дым. Люди тащили своих соседей к черной глади реки. Одни спотыкались и падали под ударом невидимого врага, другие запирали двери на засов и сооружали магическую защиту из воды, земли, песка, крови.

А Рай двигался среди них, как призрак. Невидимый. Неощутимый. Никто не шел за ним по пятам. Ничьи руки не волокли его к реке. Безумные толпы не заманивали его в тень.

Ядовитый туман расступался перед принцем, как вода обтекает камень.

Может быть, защитой ему служит жизнь Келла? Или отсутствие своей собственной? Потому что в нем не осталось ничего, что заинтересовало бы тьму?

– Идите домой, – говорил он людям, охваченным лихорадкой, но они его не слышали.

– Прочь с дороги! – кричал он павшим, но они его не слушали.

Вокруг бурлило безумие. Рай усилием воли отбросил все мысли о гибнущем городе и вернулся к своей основной цели: поискам капитана «Ночного шпиля».

Алукард мог пойти только в два места: в свое родовое имение или на свой корабль.

Логика говорила, что сначала надо заглянуть в дом, но интуиция потянула Рая в противоположную сторону, к порту.

Он нашел капитана на полу каюты.

Стул у камина был опрокинут, на столе не осталось ни одного стакана, их осколки блестели на ковре и дощатом полу. Алукард – решительный, сильный, красивый Алукард – лежал на полу, свернувшись клубочком, и трясся в лихорадке. Его теплые каштановые волосы прилипли к щекам. Он обхватил руками голову и, хрипло, прерывисто дыша, разговаривал с призраками.

– Хватит… не надо… – Его голос – всегда такой ровный и чистый, звенящий от смеха – дрожал. – Оставь…

Рай опустился рядом с ним и тронул за плечо.

– Алук!

Алукард распахнул глаза, и Рай отпрянул: в них клубились тени. Не равномерная чернота, как во взгляде Келла, а грозные вихри тьмы. Они корчились, извивались по-змеиному, и среди сгустков черного тумана то вспыхивали, то исчезали синие как шторм блики.

– Хватит… – вдруг прохрипел капитан. Он попытался встать на трясущиеся ноги, но не удержался и рухнул.

Рай беспомощно застыл над ним, не зная, то ли помочь ему подняться, то ли удерживать на полу. Алукард встретился с ним глазами, но смотрел сквозь него, непонятно куда. Он был не здесь.

– Умоляю, – воззвал к призракам капитан. – Не прогоняй меня.

– Не стану, – ответил Рай. Кого видит Алукард? Что он видит? Как его освободить? Вены на руках капитана набухли, как веревки.

– Он меня никогда не простит.

– Кто? – спросил Рай, и Алукард нахмурился, как будто пытался что-то разглядеть сквозь туман, сквозь лихорадку.

– Рай… – Болезнь усилила хватку, тени в глазах запестрели черточками света, похожими на молнии. Капитан подавил вскрик.

Рай провел пальцами по волосам Алукарда, коснулся щек.

– Борись, – приказал он. – Что бы тебя ни терзало, бейся с ним.

Алукард скорчился, сильно дрожа.

– Не могу…

– Смотри на меня.

– Рай… – всхлипнул капитан.

– Я здесь. – Рай Мареш опустился на усеянный битым стеклом пол, растянулся лицом к лицу с Алукардом. – Я здесь.

И тогда вспомнил. Словно во сне, вспомнил руки Алукарда на своих плечах, его голос, пробивающийся сквозь боль, сквозь тьму.

«Теперь я здесь, – говорил он, – поэтому не умирай».

– Теперь я здесь, – повторил Рай и стиснул пальцы Алукарда. – И не отпущу тебя, даже не думай.

Из горла Алукарда опять вырвался крик, руки ослабели. Черные линии на коже замерцали. Сначала красным, потом белым. Горели. Он выгорал изнутри. Это было очень больно – больно смотреть, больно чувствовать себя таким беспомощным.

Но Рай сдержал обещание.

Не отпустил.

VIII

Келл мчался по западному холлу на шум разгорающейся драки.

Рано или поздно настроение во дворце должно было измениться. Ясно, что маги откажутся сидеть сложа руки и смотреть, как гибнет город. Кто-нибудь непременно возьмется за дело.

Он распахнул двери и увидел перед западным входом Гастру. Тот стоял, сжимая обеими руками короткий меч, словно котенок перед стаей волков.

Брост, Лозен и Сар.

Трое турнирных магов – два арнезийца и одна вескийка. Соперники, объединившиеся против общего врага. От Броста и Сар Келл ничего другого и не ожидал – норов у каждого был под стать размерам. Но Лозен, протеже Кисмайры, был тонок и строен, и славился не только расцветающим талантом, но и красотой. В черных волосах позвякивали золотые кольца, и выглядел он как ива между двух дубов. Но под черными глазами темнели синяки, лицо было серым от горя и усталости.

– Прочь с дороги! – рявкнул Брост.

Гастра остался неколебим:

– Я вас не выпущу.

– По чьему приказу? – хрипло осведомился Лозен.

– Королевской стражи. Городской гвардии. Короля.

– Что тут происходит? – Келл шагнул к ним.

– Не лезь не в свое дело, антари, – буркнула Сар, не оборачиваясь. Она была даже выше Броста, ее вескийская фигура заполняла весь зал, к спине была пристегнута пара топоров. В самом первом раунде она уступила Лайле и провела весь остаток турнира, заливая горе вином, но сейчас в ее глазах пылал огонь.

Келл встал у них за спиной, надеясь, что инстинкты заставят бойцов обернуться. Так оно и вышло, и сквозь частокол их рук и ног он увидел, как Гастра тяжело привалился к двери.

Первым Келл обратился к Лозену:

– Этим Кисмайру не вернешь.

Юный волшебник оскорбленно вспыхнул. На лбу выступил пот.

– Ты видел, что с ней сделал этот монстр? – воскликнул он, слегка пошатываясь. – Я должен…

– Ничего ты не должен, – перебил его Келл.

– Но Кисмайра бы…

– Кисмайра попыталась сразиться и проиграла, – хмуро напомнил Келл.

– Можешь сколько угодно прятаться во дворце, – прорычал Брост, – но там наши друзья! Наши семьи!

– Вы своей бравадой им не поможете.

– Вескийцы не привыкли сидеть сложа руки и ждать смерти! – прогудела Сар.

– Правильно, – сказал Келл. – Вы гордо идете прямо ей навстречу.

Она оскалилась.

– Мы не станем трусливо прятаться тут, во дворце!

– Только тут, во дворце, у вас есть шанс остаться в живых.

Воздух вокруг кулаков Броста начал раскаляться.

– Ты нас не удержишь!

– Поверьте, – сказал Келл. – На свете есть много людей, которых я предпочел бы спасти вместо вас. Но волей судьбы именно вам повезло оказаться во дворце, когда пало проклятие.

– А теперь мы нужны нашему городу! – рычал Брост. – Мы – лучшее, что у него осталось!

Келл согнул руку, прижав ладонь к металлическому острию, спрятанному под манжетой. На коже выступила капелька крови.

– Вы – цирковые пони, – бросил он. – Ваше дело – бегать по кругу, и если вы думаете, что способны к боевой магии, то горько ошибаетесь.

– Как ты смеешь… – начал Брост.

– Мастер Келл может свалить вас одной каплей крови, – заявил Гастра у них из-за спин.

Келл с удивлением уставился на юношу.

– Мы слышали, у королевского антари нет зубов, – перебила Сар.

– Мы не хотим тебя ушибить, маленький принц, – усмехнулся Брост.

– Но придется, – закончил Лозен.

– Гастра, – ровным голосом велел Келл, – уйди.

Юноша заколебался. Бросить Келла или ослушаться его? Но в конце концов подчинился. Маги проводили его глазами, и в этот миг Келл нанес первый удар.

В мгновение ока он очутился у них за спинами и прижал руку к наружной двери.

– Ас старо, – сказал он. Замки закрылись, туго щелкнув, по дереву разбежались свежие стальные засовы.

– А теперь, – Келл протянул окровавленную руку ладонью вверх, словно для рукопожатия, – идите в галерею.

Глаза Лозена широко распахнулись, но Брост не мог угомониться, а Сар жаждала битвы. Ни один из них не сдвинулся с места, и Келл вздохнул:

– Имейте в виду, я вас предупреждал.

* * *

Все закончилось в считанные мгновения.

Миг – и Брост сидит на полу, прижимая руки к лицу, Лозен привалился к стене, потирая ушибленные ребра, а Сар лежит без чувств, и концы ее светлых кос обгорели дочерна.

Зал пострадал не слишком сильно – Келл постарался направить основную мощь удара на троих непокорных магов.

Внутренние двери распахнулись, на шум сбежались люди – и маги, и дворяне. Всем хотелось посмотреть, что происходит в вестибюле. Трое волшебников лежат на полу, над ними стоит победитель Келл. Картина маслом. Как он и хотел. Побежали шепотки, и Келл почувствовал на себе всю тяжесть их взглядов и слов.

– Сдаетесь? – спросил он у распростертых фигур, не зная в точности, к кому обращается.

Брост тяжело поднялся на ноги, держась за разбитый нос. Горстка фароанцев следила за этим не без удовольствия.

Пара вескийцев подошла помочь Сар. Арнезийцы большей частью переминались позади. От их толпы отделился Джиннар, повелитель ветра с серебристыми волосами. Он подошел к Лозену и помог убитому горем юноше встать.

– Перестань, – молвил он; Келл никогда не слышал у него такого тихого и мягкого голоса. По щекам Лозена безмолвно струились слезы, и Келл понимал: дело тут не в ушибленных ребрах и не в уязвленной гордости.

– Я не успел спасти ее на крыше, – шептал он. – Не успел…

Келл склонился, чтобы вытереть с пола капельку крови, пока она не засохла, и услышал тяжелые шаги короля. Толпа раздалась. Следом за королем шел Гастра.

– Мастер Келл, – прогудел Максим, окинув взглядом сцену. – Буду очень признателен, если вы не разнесете дворец вдребезги. – Но Келл почувствовал в королевских словах одобрение. Лучше сразу показать силу, чем терпеливо демонстрировать слабость.

– Прошу прощения, ваше величество, – склонил голову Келл.

Король повернулся спиной, и вопрос был закрыт. Мятеж подавлен.

В мгновение ока хаос сменился порядком.

Келл не хуже Максима понимал, как важно это именно сейчас, когда город цепляется за последние клочки власти, последние капли силы. Как только вывели и вынесли всех магов и вестибюль опустел, он рухнул в еще дымящееся кресло. Он потушил огонь, поднял глаза и увидел своего бывшего стражника – тот еще стоял рядом, широко раскрыв глаза.

– Не надо меня благодарить, – устало отмахнулся Келл.

– Дело не в этом, – сказал Гастра. – То есть, конечно, я вам, сэр, благодарен, но…

У Келла засосало под ложечкой.

– Что случилось?

– Королева спрашивает о принце.

– Насколько мне известно, это не я, – сказал Келл.

Гастра потупился, поглядел в стену, на потолок, потом набрался храбрости и снова посмотрел на Келла.

– Знаю, сэр, – ответил он. – Но я никак не могу его найти.

Келл давно предчувствовал удар, однако он все равно оказался болезненным.

– Ты обыскал дворец?

– Сверху донизу, сэр.

– Кто-нибудь еще исчез?

Гастра снова поколебался и потом ответил:

– Капитан Эмери.

Келл вполголоса выругался.

«Ты не видел Алукарда?» – спросил Рай, глядя в окно. Узнает ли Келл, если принц заразится? Почувствует ли темную магию в его крови?

– Давно? – спросил Келл, направляясь к покоям принца.

– Не уверен, – ответил Гастра. – С час или немного больше.

– Санкт!

Келл ворвался в покои Рая, схватил со стола золотую фибулу принца и ткнул себя в палец – сильнее, чем было надо. Он надеялся, что Рай, где бы тот ни был, почувствует укол и поймет, что Келл идет за ним.

– Рассказать королю? – спросил Гастра.

– Ты пришел ко мне, – сказал Келл, – потому что сам понимаешь: не надо.

Он опустился на колени, очертил кровью круг и прижал золотую фибулу ладонью к полу.

– Стереги дверь, – приказал он и обратился к рисунку на полу, к скрытой в нем магии: – Ас тасцен Рай.

Дворец растаял, его сменило мгновение тьмы, а затем – комната. Пол под ногами мягко покачивался, и, еще даже не разглядев дощатые стены и круглый иллюминатор, Келл поднял, что он на корабле.

Эти двое лежали на полу, прижавшись друг к другу лбами и переплетя пальцы. Глаза Алукарда была закрыты, но Рай напряженно всматривался в лицо капитана.

В груди у Келла вспыхнул гнев.

– Извините, что помешал, – рявкнул он, – но, по-моему, сейчас не время заниматься лю…

Рай взглядом велел Келлу замолчать. Его янтарные глаза налились кровью, и только сейчас Келл заметил, как бледен капитан, как неподвижен.

На миг ему показалось, что Алукард Эмери мертв.

Потом глаза капитана медленно приоткрылись. Под ними темнели синяки, придавая ему изможденный, болезненный вид. И что-то случилось с кожей. В полумраке каюты были заметны тонкие линии из серебра – не блестящие, как расплавленный металл, а тусклые, как шрамы. Они тянулись по рукам и шее, скатывались по щекам, как слезы, белели на висках. Нити света поблескивали на теле там, где раньше синели вены.

Но в глазах не было проклятия.

Алукард Эмери столкнулся с магией Осарона и остался жив.

И, когда он заговорил, стало ясно: капитан остался таким же невыносимым.

– Мог бы и постучаться, – сказал он, но его голос звучал слабо и хрипло. Келл заметил потемневшее лицо Рая – не от чар, а просто от страха. Что здесь произошло? Насколько близко капитан подошел к смерти?

– Нам нужно идти, – сказал Келл. – Эмери может встать или… – Он внезапно умолк. Глаза, привыкшие к полумраку каюты, что-то увидели.

Фигура, лежавшая на капитанской койке, встала. Черные волосы падали на лицо, будто спросонья, но больше всего напугали Келла ее глаза. В них не темнело проклятие.

В них вообще ничего не было. Они были пусты.

– Аниса! – Алукард попытался встать. Это имя было Келлу знакомо. Оно встречалось в свитках, которые он читал вместе с Раем в королевской библиотеке Марешей.

Аниса Эмери, двенадцатая в очереди к трону, третий ребенок Ресона, младшая сестра Алукарда.

– Не подходи, – велел Келл, преграждая капитану дорогу, а сам не спускал глаз с девочки.

Келл и раньше сталкивался со смертью, видел миг, когда человек перестает быть человеком и становится просто телом, видел, как гаснет пламя жизни, оставляя только оболочку. Это ощущаешь не только глазами, но и душой. Чувство утраты.

Глядя на Анису Эмери, Келл чувствовал, что перед ним труп. И это было ужасно.

Потому что трупы не встают.

А она встала.

Девочка свесила ноги с кровати, и когда она коснулась дощатого пола, он стал каменеть. Древесина теряла цвет, иссыхала, таяла. Сердце бедняжки пылало в груди, как уголек.

Она попыталась заговорить, но с губ не слетело ни звука человеческой речи, лишь потрескивание углей. Огонь в груди продолжал полыхать.

Келл понял – этой девочки уже нет.

– Нис! – Старший брат снова шагнул к ней. – Ты меня слышишь?

Келл схватил капитана за руку и оттащил. Там, где пальцы девочки коснулись рукава Алукарда, ткань стала серой.

Келл толкнул Алукарда в руки Рая и обернулся к Анисе. Протянул руку, чтобы силой воли удерживать ее на расстоянии, а когда не помогло – он ведь сражался не с ней, а с волей чудовища, призрака, самозваного бога – то призвал на помощь весь корабль. Доски оторвались от стен каюты и преградили ей путь. Мало-помалу между ними росла стена, и вдруг Келл понял, что борется с еще одной волей – с волей Алукарда.

– Перестань! – кричал капитан, вырываюсь из хватки Рая. – Мы без нее не уйдем, я ее не брошу! Больше не брошу…

Келл повернулся и ударил Алукарда Эмери под дых.

Капитан согнулся пополам, а Келл опустился на колени, начертил на полу каюты еще один круг.

– Рай, пора! – сказал он и, как только рука принца легла ему на плечо, произнес слова. Горящая девочка исчезла, каюта растаяла, и они снова очутились в комнате Рая, на мозаичном полу.

При виде их Гастра с облегчением вздохнул, но Алукард уже пытался подняться на ноги. Рай удерживал его, без конца повторяя:

– Соласе, соласе, соласе.

«Мне так жаль, так жаль, так жаль».

Алукард схватил Келла за грудки. В его глазах горело отчаяние.

– Верни меня обратно.

Келл покачал головой:

– На корабле никого не осталось.

– Моя сестра…

Он крепче стиснул плечо Алукарда.

– Слышишь меня? Там никого не осталось!

До Алукарда наконец-то дошло, и силы покинули его. Он рухнул на кушетку, дрожа всем телом.

– Келл… – начал Рай.

Тот накинулся на брата:

– А ты! Ведешь себя, как последний болван! После всего, что мы пережили, ты просто взял и вышел на улицу! Тебя могли убить! Ты мог заразиться… Чудо, что ты еще жив!

– Нет, – медленно ответил Рай. – Думаю, не чудо.

И не успел Келл остановить его, как принц подошел к балкону и откинул щеколду. Гастра кинулся за ним, но не успел. Рай распахнул дверь и вышел в туман. Келл кинулся за ним и увидел: тени потянулись к нему, но, едва коснувшись, отпрянули.

Рай протянул руку к одной из них, но она увернулась от его пальцев.

Келл сделал то же самое, и щупальца магии Осарона снова отступили.

– Моя жизнь – это твоя жизнь, – задумчиво произнес Рай. – А твоя – это моя. – Он поднял глаза. – Вот в чем дело.

Послышались шаги, рядом с ними появился Алукард. Келл и Рай дружно обернулись, чтобы не пустить его на балкон, но тени отстранились и от него тоже.

– Наверное, ты к ним невосприимчив, – предположил Рай.

Алукард поглядел на руки, увидел серебристые шрамы на месте вен.

– Ну надо же! Для этого пришлось пожертвовать всего-навсего частью красоты!

Рай выдавил призрачную улыбку:

– Мне нравится серебро.

– Да ну? – приподнял бровь Алукард. – Может быть, я положу начало новой моде!

Келл тяжело вздохнул:

– Если вы закончили, нужно пойти доложить королю.

IX

Иногда Лайла спрашивала себя, как она докатилась до такой жизни.

Какие именно шаги – правильные или нет – привели ее к этому. Всего год назад она была уличной воровкой в другом Лондоне. Месяц назад была пиратом, ходила по морю. Неделю назад была волшебницей и выступала на турнире Эссен Таш.

А теперь вот кем она стала. Антари. Одна, но в то же время не одинока. Побитая, но не потерявшаяся. Вокруг нее сплелось слишком много жизней. Слишком много людей, о которых нужно заботиться, и она опять она не знала, что делать – то ли бежать, то ли остаться. Но выбор подождет, потому что этот город умирал, и она хотела его спасти. А может, это как раз и значит, что выбор она уже сделала. На этот раз.

Лайла окинула взглядом келью святилища. Здесь не было ничего, лишь койка и символы на полу. Лайла уже бывала тут, и в тот раз на ее плечах лежал израненный принц. В тот раз святилище показалось ей холодным и заброшенным, но сейчас тут стало еще холоднее. В коридоре, некогда тихом, стояло мертвое безмолвие, и в неподвижном воздухе струилось лишь ее дыхание. Вдоль стен неярким светом горели факелы. Пламя было таким ровным, что она сразу поняла – зачарованное. Откуда-то проник сквозняк, довольно сильный, он взметнул на ней плащ, но пламя факелов даже не шевельнулось. Жрецы ушли – одни нашли убежище во дворце и возводили там защитные чары, другие рассеялись по городу, затерялись в тумане. Странно, подумала она. Почему они не могут противостоять отраве? Видимо, быть слишком близко к магии – это не всегда хорошо. Если магия принимает облик не только бога, но и дьявола.

Тишина в святилище казалась неестественной. Лайла провела много лет, скользя сквозь толпу, выкраивая себе кусочек покоя в страшной тесноте. А теперь она шла по залам, рассчитанным на десятки, на сотни человек, своего рода церковь, вдруг лишившуюся прихожан, и без мягкого тепла их общей магии здесь было холодно и пусто.

Лишь тишина, сквозь которую снаружи доносился голос – или голоса? – который звал: «Выйди, выйди ко мне. Или впусти меня».

Лайла испуганно вздрогнула и, поднимаясь по лестнице, вполголоса запела:

– Как нам узнать, когда явится Сарус…

Наверху был парадный зал – высокие своды и стройные колонны вырезаны из одного и того же крапчатого камня. Между колонн стояли огромные деревянные чаши из белого дерева, до краев наполненные водой, цветами или мелким песком. Лайла, проходя мимо, провела пальцами по воде, будто прося благословения – инстинктивный жест из детства, глубоко спрятанное воспоминание о другом мире.

В огромном зале ее шаги отдавались гулким эхом. Она вздрогнула и вернулась к привычной воровской походке, беззвучной даже на камнях. Озираясь, настороженно пересекла зал, и…

Бах! Громыхнуло, будто камнем по дереву. Потом еще и еще раз.

Кто-то стучался в дверь святилища.

Лайла остановилась. Что делать?

– Алос мас эн! – послышался крик. «Впусти меня». Сквозь тяжелую дверь было неясно, мужчина это или женщина, но в любом случае посетитель попался шумный. Она видела бурлящие толпы на улицах, видела людей с пустыми глазами, которые стаями накидывались на тех, кто еще не сдался, и растерзывали в клочья.

Не хватало только, чтобы они проникли сюда.

– Черт бы вас побрал, – прорычала она и бросилась к дверям.

Они были заперты. Она сжала в зубах нож и всем своим весом налегла на засов. Двери святилища приоткрылись, и внутрь ввалился человек. Он рухнул на колени на каменный пол и вполголоса забормотал:

– Ренса тав, ренса тав.

Лайла с силой захлопнула дверь и взяла нож обратно в руку. Обернулась, готовая к драке, но он так и стоял на коленях, склонив голову, и бормотал извинения, глядя в пол.

– Напрасно я пришел.

– Может быть, – не стала спорить Лайла. – Но раз уж пришел, оставайся.

Услышав ее голос, незваный гость вскинул голову. Капюшон свалился, открыв узкое лицо с огромными глазами, не тронутыми безумием.

Ее нож скользнул в ножны.

– Ленос?

На нее изумленно уставился второй помощник со «Шпиля».

– Бард?

Лайла думала, что Ленос в ужасе отшатнется – он всегда обращался с ней, как с открытым огнем, который может опалить, если подойдешь слишком близко. Но сейчас у него на лице застыла маска ужаса. Ужаса пополам с благодарностью. Он облегченно вздохнул и даже не отпрянул, когда она поставила его на ноги, хоть и смотрел на ее руки с осторожностью.

– Тас ира… – пробормотал он.

«Твой глаз».

– Ночь выдалась долгая… – вздохнула Лайла, посмотрела на свет, лившийся из окна, и поправилась: – Точнее, день. А как ты узнал, что я здесь?

– А я и не знал, – ответил он, нервно подергивая головой. – Зазвонили колокола, и я подумал, может, кто-нибудь из жрецов…

– Прости, что разочаровала.

– Что с капитаном?

Лайла промедлила с ответом. Она не видела Алукарда с тех пор, как начертила кровью метку ему на лбу… Но прежде, чем она успела хоть что-то сказать, в дверь снова застучали. Лайла и Ленос вздрогнули.

– Впустите меня, – послышался новый голос.

– Ты был один? – шепотом спросила Лайла.

Ленос кивнул.

– Впустите меня, – канючил голос, на удивление ровный.

Лайла и Ленос отступили на шаг. Дверь была прочная, засов надежный, и святилище наверняка заговорено против темной магии. Но она не знала, долго ли все это продержится без жрецов.

– Пойдем, – сказала Лайла. Память у нее была хорошая, как у всякой воровки, и перед глазами во всех подробностях разворачивалась карта Тирена: коридоры, кельи, кабинет. Ленос шел за ней по пятам, шевеля губами – беззвучно шептал что-то вроде молитвы.

На корабле он всегда был известен как верующий, читал молитвы при первых признаках плохой погоды, в начале и в конце каждого путешествия. Она понятия не имела, кому или чему он молится. Остальная команда относилась к нему снисходительно, но никто не придавал его странностям большого значения. Лайла полагала, что магия для здешних жителей – все равно что Бог для христиан, а она-то в Бога никогда не верила. Если он и есть, то вряд ли у него найдется время протягивать руку помощи каждому кораблю. Глупая мысль.

И все-таки…

– Ленос, – медленно произнесла она. – Почему ты цел и невредим?

Он оглядел себя, как будто не был в этом полностью уверен. Потом достал из-под рубашки талисман. При виде него Лайла онемела: символ на передней грани сильно выцвел, но в нем угадывались те же округлые края, что и в печати на черном камне, и при взгляде на этот знак в ней возникло знакомое ощущение тепла и холода. В самой середине талисмана, в бусинке из стекла, алела капля крови.

– Это мне досталось от бабушки, – пояснил он. – Она была…

– Антари, – закончила за него Лайла.

Он кивнул.

– Магия не передается по наследству, – сказал он, – поэтому мне от ее силы никогда не было никакой выгоды. – Он посмотрел на амулет. – До этих пор. – Стук продолжался, но сюда доносился уже не так громко. – Эта подвеска должна была достаться моему старшему брату Танику, но он не захотел ее брать, сказал, это никчемная безделушка. Вот она и перешла ко мне.

– Наверное, боги магии почему-то предпочли тебя, – сказала Лайла.

– Наверное, – подтвердил Ленос скорее себе самому.

Лайла свернула во второй коридор налево и очутилась у дверей библиотеки. Они были закрыты.

– Да, – произнесла Лайла. – Ты либо счастливчик, либо блаженный. Выбирай.

– А что бы выбрала ты? – криво улыбнулся Ленос.

Лайла приложила ухо к дереву, прислушалась. Никаких признаков жизни.

– Я? – Она толкнула дверь. – Я бы выбрала быть умной.

За дверью открылись длинные ряды столов. На них лежали еще раскрытые книги, их страницы шелестели на сквозняке.

В глубине библиотеки, за последним рядом полок, она нашла кабинет Тирена. На столе громоздилась высокая груда свитков. Вдоль стен стояли чернильницы и книги. Один из шкафов был открыт, и все полки в нем были полны стеклянными банками.

– Следи за дверью, – велела она и пробежала пальцами по длинным рядам настоек и трав. Прищурившись, вгляделась в названия: этикетки были написаны арнезийской скорописью, которую она еще не умела читать. Понюхала одну из склянок – кажется, пахнет маслом. Зажала горлышко пальцем и опрокинула.

– Тигр, о тигр, светло горящий… – запела она про себя, призывая силу, скрытую в венах, обнажая ее, как стальной клинок. Щелкнула пальцами – и в руке вспыхнул язычок пламени. В его трепещущем свете Лайла вчиталась в список заказанных вещей и принялась за дело.

* * *

– Кажется, готово. – Она закинула за плечо брезентовый мешок. Из него, грозя рассыпаться, торчали свитки, внутри позвякивали флаконы, бутылочки с кровью и чернилами, травы, песок и другие вещи, названия которых ей ничего не говорили. В добавление к списку Тирена она прихватила склянку с надписью «сладкий сон» и крошечную ампулу с пометкой «чай ясновидца», но оставила еще много интересного, удивляясь собственной скромности.

Ленос стоял у двери, прижав ладонь к дереву, и она не знала, то ли ему нужна поддержка, то ли он просто прислушивается, как моряки к приближающемуся шторму – не на слух, а ощупью.

– Кто-то еще стучит, – тихо сказал он. – И теперь их, кажется, стало больше.

А это значит, что они не могут выйти той же дорогой, какой пришли, иначе быть беде. Лайла вышла в зал, оглядела бесчисленные коридоры, вызвала в памяти карту, жалея, что не дала себе труд изучить ее подробнее. Она щелкнула пальцами. На ладони ожил огонек. Лайла затаила дыхание. Огонек успокоился, потом слегка затрепетал. Лайла выбрала путь вслед за сквозняком, Ленос шагал за ней по пятам.

У них за спиной громыхнуло – что-то свалилось с высокой полки.

Лайла обернулась, пламя вспыхнуло ярче и осветило разбившийся каменный шар на полу.

Лайла сжалась, готовая к драке, но удар так и не обрушился. Лишь блеснули в темноте знакомые аметистовые глаза.

– Эса?

К ней, ощетинившись, кралась кошка Алукарда. Лайла шагнула к ней, но та испуганно отскочила и метнулась к ближайшей открытой двери. Лайла вполголоса чертыхнулась. Подумала, не оставить ли ее здесь – Лайла терпеть не могла эту тварь и не сомневалась, что чувство было взаимным, но потом решила: может, она знает, как отсюда выбраться.

Лайла и Ленос вышли вслед за кошкой через одну дверь, потом через другую. В комнатах, через которые они шли, стоял лютый холод. За третьей дверью обнаружилась галерея, наполненная утренним воздухом.

Ряд из десяти арок вел в сад – не ухоженный, как все остальное святилище, а дикий. Хаотично сплетенные деревья все были разные – одни зимние, мертвые, другие по-летнему зеленые. Это напомнило Лайле дворцовый садик, где накануне она нашла Рая, только здесь не было порядка. Благоухали цветы, над тропинкой сплетались лозы, а за садом…

А за садом не было ничего.

Ни арок. Ни дверей. Галерея выходила к реке, и где-то там, за буйной зеленью, сад просто обрывался, теряясь среди теней.

– Эса! – окликнула Лайла, но кошка метнулась в кусты и была такова. Лайла вздрогнула от холода и шагнула назад, но заметила в глазах у Леноса вопрос. Вся команда знала, как много значит для Алукарда эта треклятая кошка. Однажды он в шутку сказал, что она – талисман, внутри которого он прячет свое сердце, но потом признался, что Эса – подарок младшей сестренки, которую он горячо любит. Наверное, и то и другое было отчасти правдой.

Лала чертыхнулась и сунула Леносу мешок.

– Жди здесь.

Подняла воротник и выскочила в сад. Переступала через дикий плющ, подныривала под низкие ветки. Этот сад был олицетворением хаоса в мире природы: Лайла вытащила самый острый нож и обрубила особенно наглую лозу, чуть ли не наяву услышав при этом, как Тирен отчитывает ее за дерзкое вмешательство.

– Эса, ко мне! – звала она. На полпути через сад Лайла поняла, что уже не видит тропинку перед собой. И позади тоже. Можно подумать, она покинула Лондон и оказалась в мире, где нет ничего, кроме тумана.

– Кис-кис, сюда! – бормотала Лайла, приближаясь к дальнему краю сада, – а то я тебя, чертова тварь, своими руками… – И вдруг замолчала. Сад внезапно обрывался, корни свешивались вниз, к плите из беловатого камня. А на дальнем конце плиты, как она и думала, не было ни стены, ни преграды. Только отвесный обрыв, уходящий в слизистую черноту Айла.

– Ты слышала?

Лайла обернулась и увидела девочку ростом всего ей по пояс. Она преграждала Лайле дорогу обратно в сад. Девочка была из послушниц, в белом платьице жрицы-ученицы, темные волосы аккуратно заплетены в косичку. А в глазах клубилась магия Осарона, и пальцы Лайлы крепче сжали нож. Она не хотела убивать эту девочку. Может быть, внутри у нее еще сохранилось что-то живое, рвется наружу. Но, если надо, рука Лайлы не дрогнет.

Малышка запрокинула голову, глядя в белесое небо. На кончиках пальцев темнели синяки, по щекам протянулись черные складки.

– Король зовет.

– Неужели? – спросила Лайла, украдкой делая шаг в сторону сада.

Вокруг сгущался туман, дюйм за дюймом поглощая мир. Внезапно повалил снег. Снежинка опустилась ей на щеку, и…

Лайла вздрогнула: кожу царапнуло крошечное ледяное лезвие.

– Это еще что?

Девочка хихикнула. Лайла вытерла щеку рукавом, вокруг сыпались снежинки, острые, как ножи. Не успела Лайла подумать об огне, как он уже вспыхнул у нее в руках, и тепло окутало ее, как щит. Льдинки таяли, не успев коснуться кожи.

– Хороший фокус, – пробормотала она, глядя вверх.

Но послушница уже исчезла.

А через мгновение крошечная ледяная рука схватила Лайлу за запястье.

– Ага, попалась! – закричала девочка. В ее голосе еще звенел смех. А тени стекали с ее пальцев, но, не коснувшись Лайлы, отскакивали прочь. Лицо девочки вытянулось.

– Так ты одна из них! – закричала она с отвращением. Но не выпустила Лайлу, лишь крепче сжала пальцы. Девочка была сильная, нечеловечески сильная. Черные вены под кожей выступали, как веревки. Она тащила Лайлу из сада, туда, где заканчивалось святилище и обрывалась мраморная плита. Далеко внизу виднелась гладкой черная лента реки.

– Отпусти! – потребовала Лайла.

Девочка не послушалась.

– Он недоволен тобой, Дилайла Бард.

– Пусти!

Сапоги скользили по гладкому камню. До края плиты всего четыре шага. Три.

– Он слышал, как ты говорила, что освободишь Келла. И если ты его не впустишь, – опять смешок, – он утопит тебя в море!

– Ах ты, гадина! – прохрипела Лайла, еще раз попытавшись вырваться. А когда не получилось, достала нож.

Едва клинок выскользнул из ножен, как ее схватила другая рука, на этот раз огромная и сильная. Она вывернула руку Лайлы, она выронила кинжал и обернулась ко второму противнику. Это был королевский стражник, великан, в плечах шире Бэррона, с темной бородой и стертыми следами ее метки на лбу.

– Встречалась ли ты с королем теней? – прогудел он.

– Черт бы вас побрал! – Из сада показалась третья фигура. Старуха, босая, одетая лишь в полупрозрачную ночную рубашку.

– Почему ты не впускаешь его?

Хватит. Лайла вскинула руки и толкнула, так же, как недавно на ринге. Изо всех сил. Воля против воли. Но, из чего бы эти люди ни были сделаны сейчас, прием не подействовал. Они просто сгибались под ее силой. Сила проходила сквозь них, как ветер сквозь пшеничное поле, миг – и они втроем уже тащили ее к предательскому обрыву.

Два шага.

– Я не хочу вас поранить, – соврала она. На самом деле еще как хотела. Но этим не остановишь монстра, который дергает за ниточки. Надо что-то придумать.

Один шаг, время на исходе. Мощным пинком Лайла оттолкнула девочку. Потом взмахнула пальцами, доставая второй нож, и с силой всадила его между пластинами доспехов стражнику в колено. Она думала, что он упадет, закричит, выпустит ее. Ничего подобного. Он подтащил ее еще на полшага ближе к обрыву, а девочка и старуха перекрывали пути к отступлению.

– Да хватит же, – простонала она.

– Король говорит: ты поплатишься, – сказал стражник.

– Король велит: моли о пощаде, – сказала девочка.

– Король велит: преклони колена, – сказала старуха.

Голоса звучали страшно, одинаково, нараспев. А край плиты уже совсем рядом.

– Проси за свой город.

– Проси за свой мир.

– Проси за свою жизнь.

– Я не стану просить, – прохрипела Лайла и что было сил пнула по кинжалу, воткнутому в колено стражника. Нога наконец-то подогнулась, но, падая, он увлек ее за собой. К счастью, упал он не с обрыва, а в сторону от него, и Лайла, вывернувшись, вскочила. А старухины руки уже вцепились ей в горло. Лайла отшвырнула ее прямо на подбегавшую послушницу и отбежала подальше от края.

Теперь хотя бы у нее за спиной сад, а не каменный обрыв.

Но все трое противников уже пришли в себя, в их глазах бурлили тени, а на губах звенели слова Осарона. Если побежать, они просто погонятся за ней.

В крови звенел азарт боя, отчаянно хотелось призвать огонь. Но огонь страшен только тем, кто боится обжечься. А тело, не знающее страха, не замедлит бег перед лицом пламени. Нет, надо придумать что-то более весомое.

Она посмотрела на широкую каменную плиту.

А вдруг получится?

– Он хочет, чтобы я преклонила колени? – крикнула она и опустилась на холодный камень. Павшие молча смотрели на это. Она прижала обе ладони к мрамору и поискала в памяти что-нибудь подходящее из Блейка, что угодно, лишь бы сосредоточиться. Но вдруг поняла, что слова ей не нужны. Прислушавшись, она ощутила пульс камня – низкий и ровный, будто гул огромной струны.

Павшие снова шагнули к ней, но было поздно.

Лайла ухватила натянутые нити и дернула.

Земля содрогнулась. Девочка, стражник и старуха опустили глаза – под ними, будто корни по каменному полу, разбегались глубокие трещины. Одна из них пересекла плиту от края до края, отделила карниз от сада, павших – от Дилайлы Бард. А потом плита разломилась, и все трое рухнули в реку. Всплеск, волна – и больше ничего.

Лайла выпрямилась, с трудом переводя дыхание, губы растянулись в гордой усмешке. Далеко внизу с шорохом катились в реку последние осколки камня.

Не самое изящное решение, зато действенное.

Из сада ее кто-то звал.

Ленос.

Она обернулась, и в тот же миг темнота высунула щупальце, обвила ее за ногу и дернула.

Лайла упала наземь. И покатилась.

Заскользила.

Тень цеплялась за ее лодыжку, как упрямая лоза, нет, как рука, тянула ее к обрыву. Лайла царапала пальцами по разбитой земле, пытаясь за что-нибудь зацепиться, а край был все ближе и ближе, и вот уже она перевалилась через него, повисла над темной рекой.

Пальцы впились в край обрыва. Она держалась из последних сил.

Тьма не ослабляла хватку, тянула вниз. И только когда разбитый край плиты поцарапал ей руки, когда выступила кровь, когда упали первые капли – только тогда тени отпрянули и выпустили жертву.

Лайла подтянулась на израненных руках, перекинула ногу через щербатый край, выбралась наверх. Перекатилась на спину, хватая воздух ртом.

И тут наконец-то появился Ленос.

Он увидел разбитую плиту, пятна крови, и глаза стали огромными, как чайные блюдца.

– Что тут произошло?

Лайла с трудом приподнялась.

– Ничего, – буркнула она и встала. По рукам крупными каплями стекала кровь.

– Так уж прямо и ничего?

Лайла покрутила шеей.

– Ничего, справилась, – уточнила она.

И тут заметила у него в руках пушистый комок. Эса.

– Я ее позвал, и она пришла, – смущенно пояснил он. – И, кажется, мы нашли, как отсюда выбраться.

Назад: Глава 3 Умри или сражайся

Дальше: Глава 5 Пепел и расплата

Глава 4 Любым оружием

I

II

* * *

* * *

III

IV

V

VI

VII

* * *

VIII

* * *

IX

* * *

Глава 4
Любым оружием