Глава XI
На следующее утро в девять часов Уимзи явился к мистеру Эркарту домой. Тот еще завтракал.
— Я надеялся успеть к вам до того, как вы отправитесь в контору, — извиняющимся тоном сказал его светлость. — Большое спасибо, я уже заморил червячка. Нет, нет, благодарю, я не пью до одиннадцати. Для организма вредно. — Я разыскал для вас черновик завещания, — любезно сообщил мистер Эркарт. — Можете на него взглянуть, а я, если не возражаете, вернусь к своему кофе. Прочтите — там, конечно, раскрываются некоторые семейные тайны, но это все дело прошлое.
С журнального столика он взял страницу машинописного текста и передал ее Уимзи. Тот отметил про себя, что текст отпечатан на “Вудстоке”. У строчной “р” край был как бы отколот, и прописная “А” немного выбивалась из строки.
— Наверное, мне стоит разъяснить родственные связи между Бойзами и Эркартами, чтобы вы поняли само завещание, — продолжил мистер Эркарт, вернувшись к обеденному столу. — У нас имеется общий предок Джон Хаббард — в начале прошлого столетия это был очень уважаемый банкир. Жил он в Ноттингеме, а банк, что довольно характерно для того времени, представлял собой частное семейное предприятие. У него были три дочери: Джейн, Мэри и Розанна. Девушки получили хорошее образование и со временем стали бы пусть не богатыми, но все-таки наследницами, только вот Хаббард наступил на старые грабли: пускался в необдуманные спекуляции, предоставлял клиентам слишком большую свободу действий и так далее. Банк прогорел, а дочерям Хаббарда не осталось ни пенни. Старшая из сестер, Джейн, вышла за Генри Брауна — школьного учителя, бедного и до отвращения высоконравственного. Их единственная дочь Джулия вышла замуж за преподобного Артура Бойза — это и есть родители Филиппа. Брак второй дочери, Мэри, был чрезвычайно удачен в финансовом отношении, хотя по социальному положению жених стоял ниже ее — Джосайя Эркарт торговал кружевом. Родители сначала восприняли новость как удар, но потом оказалось, что Джосайя очень достойный молодой человек, да к тому же из весьма почтенной семьи, и они примирились с этим браком. Сын Мэри, Чарльз Эркарт, задумал вырваться из низкой торговой среды. Он поступил на службу в адвокатскую контору, где успешно работал и наконец стал одним из партнеров. Это был мой отец, а я унаследовал дело.
Третья же дочь, Розанна, — продолжал мистер Эркарт, — была слеплена из другого теста. Настоящая красавица, она чудесно пела и танцевала, была необычайно привлекательна и избалована. К ужасу родителей, она сбежала из дома и подалась на сцену. Имя ее вымарали из семейной Библии. Девушка оправдала худшие их опасения — сделалась любимицей великосветского Лондона. Под сценическим псевдонимом Креморна Гарден она одерживала одну скандальную победу за другой. И при этом была умна, не какая-нибудь Нелл Гвин . У нее была мертвая хватка. Она брала все: деньги, драгоценности, appartements meubles , лошадей, экипажи и прочее — и все это обращала в капитал. Расточала она исключительно свою благосклонность, считая это разумной платой за все блага, и с этим трудно не согласиться. Я не знал Креморну Гарден в пору ее расцвета, но вплоть до удара, разрушившего ее разум и тело, она сохраняла остатки необыкновенной красоты. По-своему она была очень проницательной старушкой и притом с железной хваткой. Ее цепкие ручки, маленькие и пухлые, никогда ничего не выпускали — разве что в обмен на кругленькую сумму. Вы наверняка знаете этот тип.
Короче говоря, старшая сестра, Джейн, которая вышла за учителя, не пожелала иметь дела с паршивой овцой. Они с мужем оградились со всех сторон своей добродетелью и содрогались, завидев позорное имя Креморны Гарден на афише перед “Олим-пиком” или “Аделфи” . Письма они отсылали ей обратно нераспечатанными и даже отказали от дома, но апофеоз наступил, когда Генри Браун попытался выставить ее из церкви на похоронах своей жены.
Мои бабка и дед оказались не такими пуританами. В гости к ней не ходили, домой не приглашали, но время от времени брали ложу на ее спектакли, послали приглашение на свадьбу сына и вообще вели себя вежливо, хотя и отстраненно. Вполне естественно, что Креморна Гарден поддерживала знакомство с моим отцом, а когда пришло время, поручила ему свои дела. Он считал, что собственность есть собственность, каким бы путем она ни приобреталась, и частенько говорил, что если бы адвокаты отказывались управлять “грязными” деньгами, то половине клиентов пришлось бы указывать на дверь.
Пожилая леди ничего не забывала и не прощала. Одно упоминание Браунов и Бойзов приводило ее в бешенство. Поэтому, задумав написать завещание, она внесла в него параграф, который сейчас перед вами. Я обратил ее внимание на то, что ни Филипп Бойз, ни Артур Бойз, в сущности, не имели никакого отношения к ее травле, но старые раны, видимо, не затянулись, так что она и слышать не хотела о Филиппе. Я составил завещание так, как она хотела; откажись я, вместо меня его бы оформил кто-то другой.
Уимзи кивнул и погрузился в чтение завещания, которое было датировано восемью годами ранее. Единственным душеприказчиком назначался Норман Эркарт; кое-что отходило слугам, что-то — театральным благотворительным фондам, а далее говорилось:
Все остальное принадлежащее мне имущество, где бы оно ни находилось, я завещаю моему внучатому племяннику Норману Эркарту (владельцу адвокатской конторы на Бедфорд-роу), после смерти которого оно должно быть разделено между его законными детьми; если же упомянутый Норман Эркарт скончается, таковых не оставив, передать все мое имущество в (список перечисленных выше благотворительных организаций). Данное распоряжение служит знаком моей благодарности за заботу, оказанную мне упомянутым Норманом Эркартом и его покойным отцом Чарльзом Эркартом на протяжении всей их жизни, а также гарантией того, что никакая часть моего имущества не достанется моему внучатому племяннику Филиппу Бойзу или его потомкам. С этой целью, а также дабы указать на бесчеловечное обращение со мной семейства Филиппа Бойза, я в качестве своей посмертной воли предписываю упомянутому Норману Эркарту не уделять, не одалживать и не передавать упомянутому Филиппу Бойзу никакой доли доходов, полученных упомянутым Норманом Эркартом в течение всей жизни благодаря моему наследству, равно как и не использовать это наследство никоим образом с целью помощи упомянутому Филиппу Бойзу.
— Хм! Яснее некуда, — сказал Уимзи, прочитав. — Да, злопамятная особа.
— Весьма — но что прикажете делать со старыми дамами, которых ничем не урезонить? Она очень внимательно проследила, чтобы формулировки были достаточно четкими, и только потом согласилась поставить свою подпись.
— Филипп Бойз, должно быть, ужасно расстроился, — предположил Уимзи. — Благодарю вас. Я рад, что увидел этот документ, — он делает мою теорию о самоубийстве куда правдоподобнее.
В теории оно, может, так и было; только вот теория гораздо хуже, чем хотелось бы, согласовывалась с тем, что Уимзи успел выяснить о характере Бойза. Сам он скорее склонялся к предположению, что к самоубийству Бойза подтолкнуло неудачное свидание с Гарриет Вэйн. Но и эта версия была небезупречна. Уимзи не верилось, что Бойз к тому моменту продолжал питать к Гарриет Вэйн столь нежные чувства. Хотя, возможно, ему просто не хотелось думать о покойном хорошо. Уимзи опасался, что его собственные чувства начинают мешать здравому размышлению.
Он отправился домой и принялся читать гранки романа Гарриет. Писала она прекрасно — не поспоришь, но бесспорно было и то, что она слишком много знала об использовании мышьяка. Вдобавок в книге фигурировала пара художников из Блумебери, живущих идеальной жизнью в любви, веселье и бедности; однако всему этому приходит конец, когда молодой человек умирает от отравления, оставив возлюбленную безутешной, но жаждущей мести. Уимзи поскрипел зубами и отправился в тюрьму Холлоуэй, где едва не устроил сцену ревности. К счастью, ему на помощь пришло чувство юмора — правда, к тому моменту он совершенно измотал свою подзащитную перекрестным допросом и чуть не довел ее до слез.
— Простите, — сказал он, — на самом деле я вас страшно ревную к этому Бойзу. Понимаю, что не должен, но ничего не могу с собой поделать.
— Ревнуете, — сказала Гарриет, — и никогда не прекратите.
— А раз так, со мной будет невозможно жить. Вы это хотите сказать?
— Вы были бы очень несчастны. Не говоря уже о других отрицательных последствиях.
— Но послушайте, — возразил Уимзи, — если бы вы вышли за меня замуж, я бы перестал ревновать, потому что знал бы, что я вам нравлюсь и так далее.
— Вам кажется, что вы бы перестали. Но это не так.
— А что, у меня был бы повод? Думаю, нет. С чего бы? Это ведь все равно как жениться на вдове. Неужели все вторые мужья ревнуют?
— Не знаю. Но жениться на вдове — не то же самое. Вы бы никогда не смогли мне доверять, и ничего бы не вышло.
— Черт возьми, — воскликнул Уимзи, — если б вы хоть раз сказали мне, что я вам нравлюсь, все было бы прекрасно. Я бы вам сразу поверил. Но вы ведь этого не говорите, вот я и воображаю черт знает что.
— Вы бы в любом случае продолжали воображать все, что только можно. Никогда не смогли бы играть на равных. Мужчины на это не способны.
— Никогда?
— Исключения очень редки.
— Да, звучит скверно, — серьезно сказал Уимзи. — Конечно, если бы я оказался таким идиотом, все точно пошло бы наперекосяк. Я понимаю, о чем вы говорите. Был у меня знакомый, который от ревности буквально помешался. Когда жена не висела у него на шее, он говорил, это потому, что он для нее ничего не значит, а за любое проявление любви обзывал ее лицемеркой. В конце концов она не выдержала и сбежала с каким-то типом, до которого ей и дела не было, зато мой знакомый принялся всем рассказывать, что он был прав с самого начала. Но ему отвечали, что он, дурак, сам во всем виноват. В общем, все очень сложно. Похоже, тут важно, кто успеет приревновать первым. Может, вы смогли бы хоть немного меня приревновать? Я был бы очень рад, потому что это бы означало, что я вам не совсем безразличен. Не желаете послушать о некоторых обстоятельствах моего темного прошлого?
— Спасибо, нет.
— Но почему?
— Я не хочу знать о других.
— Серьезно? Это обнадеживает. Видите ли, если бы я пробуждал в вас материнские чувства, то вы бы изо всех сил постарались меня понять и поддержать. Терпеть не могу, когда меня понимают и поддерживают. Хотя в любом случае все они ничего не значили… кроме Барбары, конечно.
— Кто такая Барбара? — быстро спросила Гарриет.
— Одна девушка. На самом деле я многим ей обязан, — задумчиво ответил Уимзи. — Когда она вышла за другого, я взялся за расследования, лишь бы как-то залечить сердечные раны, — и в целом это оказалось очень весело. Но, признаюсь, она действительно выбила меня из колеи. Подумать только, из-за нее я даже специально прошел курс логики.
— Боже ты мой!
— И все ради удовольствия твердить Barbara celarent darii ferio baraliptord . Каким-то образом эта фраза звучала для меня таинственно, романтически, как откровение страсти. Много лунных ночей подряд нашептывал я эти слова соловьям в садах Сент-Джонса — сам я, конечно, учился в Баллиоле , но это по соседству, рукой подать.
— Если за вас кто-то и выйдет, то исключительно ради удовольствия слушать, как вы мелете чепуху, — сурово сказала Гарриет.
— Не самая лестная причина, хотя и лучше, чем вообще никакой.
— Когда-то мне тоже прекрасно удавалась чепуха, — проговорила Гарриет со слезами на глазах, — но из меня это как будто вытрясли. Знаете, я ведь по природе очень жизнерадостная; на самом деле мрачность и подозрительность мне совсем не свойственны. Но теперь весь задор куда-то пропал.
— И неудивительно. Но с вами все будет в порядке. Просто улыбайтесь и предоставьте дяде Питеру обо всем позаботиться.
Когда Уимзи вернулся домой, его ожидало короткое письмо:
Уважаемый лорд Питер,как видите, я получила место. Мисс Климпсон посылала шесть кандидаток — разумеется, всех с разными историями и рекомендациями, — и мистер Понд (старший клерк) нанял меня при условии, что выбор одобрит мистер Эркарт.Я здесь всего пару дней, так что пока почти ничего не могу рассказать о работодателе, кроме того, что он сладкоежка и держит в письменном столе секретный запас шоколадного крема и рахат-лукума, которые тайком уминает во время диктовки. В общем-то он довольно мил.Но кое-что все-таки есть. Мне кажется, любопытно будет разузнать о его финансовых операциях. Я, знаете, неплохо знакома с торговлей на фондовой бирже, так вот: вчера, пока мистера Э. не было, я за него ответила на один звонок. Обычному человеку то, что я услышала, не сказало бы ничего, но только не мне — потому что я-то кое-что знаю о том, кто звонил. Попробуйте выяснить, имел ли мистер Э. дело с трестом “Мегатерий” до его банкротства.Напишу, как только еще что-нибудь выясню.С уважением,Джоан Мерчисон
— Трест “Мегатерий”? — удивился Уимзи. — Хорошенькое дельце — для такого почтенного адвоката. Надо бы спросить Фредди Арбатнота. Тот еще болван, но в акциях он по какой-то невероятной причине разбирается.
Он перечитал письмо, машинально отметив про себя, что оно напечатано на “Вудстоке” со строчной “р”, у которой край как бы отколот, и прописной “А”, немного выбивающейся из строки.
Вдруг, словно очнувшись, он перечитал письмо еще раз, уже совсем не машинально отмечая, что у строчной “р” край отколот, а прописная “А” немного выбивается из строки.
Потом Уимзи сел и написал несколько слов, сложил лист бумаги, адресовал его мисс Мерчисон и велел Бантеру отправить записку по почте.
Первый раз за время этого утомительного расследования он почувствовал, как забурлили мутные воды догадок и из глубин его разума вынырнула на поверхность настоящая идея.
