— Питер, — сказал старший инспектор Паркер, — вот дама, с которой вам так не терпелось встретиться. Миссис Булфинч, позвольте вам представить лорда Питера Уимзи.

— Безумно рада знакомству, — объявила миссис Булфинч, хихикнула и принялась пудрить свое широкое лицо с белесыми бровями.

— До вступления в брак с мистером Булфинчем миссис Булфинч была душой бара “Девять колец” на Грейз-Иннроуд, — сообщил Паркер, — и славилась на всю округу своим шармом и остроумием.

— Да будет вам, — отмахнулась миссис Булфинч. — Какой вы несносный! Не слушайте его, ваша светлость. Ох уж эти полицейские!

— Те еще повесы, — сказал Уимзи, покачав головой. — Но мне ни к чему чужие свидетельства, я верю собственным глазам и ушам, и вот что я вам скажу, миссис Булфинч: если бы мне посчастливилось познакомиться с вами прежде, чем стало слишком поздно, я бы приложил все усилия, лишь бы утереть нос мистеру Булфинчу.

— Да вы такой же негодник, как и он, — ответила миссис Булфинч, необыкновенно польщенная. — Даже не знаю, что бы на это сказал мистер Булфинч. Ему, между прочим, пришлось не по душе, когда к нам зашел офицер и попросил меня заглянуть в Скотленд-Ярд. “Не нравится мне это, Грейси, — сказал он мне, — у нас всегда все честно-благородно, никаких дебоширов или выпивки в поздний час, а с этими парнями только свяжись — и бог знает, что они начнут выспрашивать”. А я ему: “Да не дури ты! Мальчики меня прекрасно знают, на меня у них ничего нет, а раз они хотят расспросить про того молодого человека, что оставил в “Кольцах” сверток, я совсем не против им рассказать, мне скрывать нечего. И что они подумают, если я вдруг откажусь прийти? Десять к одному, — говорю я ему, — заподозрят неладное”. А он мне: “Ну, хорошо. Только я пойду с тобой”. А я ему: “Да неужели? Ты же собирался утром нанять нового бармена. Потому что я навынос спиртным торговать не буду, и не надейся, я к такому не привыкла”. Сказала ему так и ушла, а он уж пусть разбирается. Нет, на самом деле за это я его и люблю. Ничего плохого про моего Булфинча не скажу, просто, что бы там ни было — полиция, не полиция, — а я сама могу за себя постоять, уж будьте спокойны.

— Это видно, — сказал Паркер, стараясь сохранять терпение. — Но мистеру Булфинчу совершенно не о чем беспокоиться. Нам просто нужно, чтобы вы рассказали все, что сможете вспомнить, о том молодом человеке, про которого мы с вами говорили, и помогли нам разыскать белый бумажный сверток. Ваше участие может спасти от петли невинного человека — думаю, против этого ваш муж возражать не станет.

— Бедная девушка! — воскликнула миссис Булфинч. — Я, как только прочитала репортаж о процессе, сразу сказала мистеру Булфинчу…

— Миссис Булфинч, одну минуту. Если вы изволите начать с самого начала, лорду Питеру будет легче следить за вашим рассказом.

— Да, конечно. Что ж, милорд, как инспектор уже говорил, до свадьбы я служила в “Девяти кольцах”. Тогда меня звали мисс Монтегю — куда красивее, чем Булфинч, и я почти жалела, что приходится расстаться с таким прекрасным именем, но что поделаешь! Когда девушка выходит замуж, она приносит немало жертв, а одной больше или одной меньше — не так уж важно. Я работала только в баре-салоне, а за стойкой в общем баре не стояла никогда — понимаете, район не самый респектабельный, чтобы девушке разливать эль за четыре пенса , хотя по вечерам в салон часто заходят юристы, такие милые господа. Так вот, значит, там я проработала до самой свадьбы, которая, кстати, была в прошлом году на августовский выходной , и как-то вечером, помню, пришел господин…

— Вы не могли бы вспомнить дату?

— Точно не скажу, какое было число, не хочу выдумывать, но незадолго до самого длинного дня. Я хорошо помню, потому что то же самое сказала тому господину.

— Вполне определенно, — сказал Паркер. — Значит, числа двадцатого или двадцать первого июня?

— Наверное, насколько я помню. А что до времени, это я вам могу сказать совершенно точно — я знаю, как вы, сыщики, помешаны на часах. — Миссис Булфинч снова хихикнула и лукаво на них посмотрела, ожидая похвалы. — Там сидел один господин — не из нашей округи, я его не знаю, — и он спросил, во сколько мы закрываемся, а я ответила, что в одиннадцать, и он сказал: “Слава богу! Я уж боялся, что меня выставят в половине одиннадцатого”. А я тогда посмотрела на часы и сказала: “Не беспокойтесь, сэр. У нас здесь часы всегда на четверть часа вперед”. На часах было двадцать минут одиннадцатого, так что я точно знаю, что на самом деле было примерно пять минут одиннадцатого. В общем, мы разговорились о всяких сторонниках сухого закона и о том, как они в последнее время пытаются в нашем баре передвинуть время продажи спиртного на пол-одиннадцатого, но у нас, слава богу, в комитете свой человек, мистер Джадкинс, — и тут, помню, какой-то молодой господин рывком открывает дверь, влетает в зал, можно сказать, чуть не падает, и кричит: “Скорее, двойной бренди!” Я, честно говоря, не хотела его обслуживать сразу — он был такой бледный и странный, как будто уже порядочно где-то нагрузился, а хозяин у нас на этот счет очень строгий. Но говорил он вполне внятно — в словах не путался, не твердил без конца одно и то же, а глаза были хоть и странные, но все ж таки не остекленевшие, если вы меня понимаете. Мы в нашем бизнесе враз можем оценить, сколько человек выпил. И этот господин чуть ли не повис на стойке, весь скривился, согнулся пополам и говорит мне: “И бренди не разбавляйте, будьте умницей. Как же мне плохо”. А господин, с которым я до этого беседовала, спрашивает: “Постойте-ка, что случилось?” А он ему отвечает: “Кажется, я заболел”. И руками вот так хватается за жилетку. — Миссис Булфинч обхватила себя руками за талию и изо всех сил вытаращила голубые глаза. — Тут уж я поняла, что он не пьяный, налила ему двойной “Мартелл” и плеснула капельку содовой. Он залпом все выпил и говорит: “Так-то лучше”. А другой господин обхватил его одной рукой и помог ему сесть. В баре было полно народу, но они даже внимания не обратили — все трепались о своих скачках. Через некоторое время тот господин попросил стакан воды, я ему принесла, и он говорит: “Простите, если я вас напугал, но я только что пережил сильный шок, и, видимо, это сказалось на моем самочувствии. У меня, — говорит, — больной желудок, и стоит переволноваться — сразу начинается обострение. Но это, — говорит, — должно помочь”. Достает, значит, белый бумажный сверток, а в нем какой-то порошок — он его высыпал в стакан, размешал авторучкой и выпил.

— Напиток получился шипучий? — спросил Уимзи.

— Нет, это был просто порошок, он еще не сразу растворился. Тот господин, когда выпил, сказал: “Это все поправит”, или “Это должно все поправить”, или что-то в этом роде. А потом сказал: “Спасибо, мне уже лучше. Пойду домой — вдруг опять начнется”. Приподнял шляпу — настоящий джентльмен, ничего не скажешь — и был таков.

— Как вы думаете, сколько порошка он насыпал в воду?

— Да порядочно. Он его никак не отмерял — просто высыпал из бумажки, и все. Но там было не меньше десертной ложки.

— А что стало со свертком? — напомнил Паркер.

— Сейчас расскажу. — Миссис Булфинч стрельнула глазами на Уимзи и осталась весьма довольна эффектом, который производит ее история. — Только мы выпроводили последнего посетителя — было пять минут двенадцатого, Джордж как раз запирал дверь, — и тут я вижу, на стуле что-то белое лежит. Я сначала подумала, кто-то платок оставил, подняла — а это тот самый сверток. Я и говорю Джорджу: “Смотри-ка, тот господин оставил свое лекарство”. Джордж спрашивает, какой еще господин, я ему объясняю, тогда он спрашивает, а что за лекарство-то, я смотрю, а наклейка с названием оторвана. Обычный сверток из аптеки, — знаете, у которых еще края загнуты и наискосок приклеено название, — только без наклейки.

— Может быть, вам удалось разглядеть, каким цветом было напечатано название — черным или красным?

— Дайте подумать, — ответила миссис Булфинч и ненадолго замолчала. — Нет, не могу сказать. Теперь, когда вы спросили, я вроде припоминаю, было там что-то красное, но точно не помню. Врать не буду. Я знаю, что там не было никакой этикетки с названием, потому что я специально поискала.

— На вкус вы порошок пробовать не стали?

— Конечно нет. А вдруг бы это оказался яд или еще что! Говорю же вам, выглядел этот посетитель очень странно.

Паркер и Уимзи переглянулись.

— Вы об этом подумали еще тогда? Или позже, когда уже прочитали о расследовании в газете? — спросил Уимзи.

— Само собой сразу, — возмущенно отозвалась миссис Булфинч. — Вы что, не слышали, я же сказала, что потому и не стала пробовать порошок! Я и Джорджу тогда то же самое сказала. А если не яд, вдруг марафет или еще что. “Лучше это не трогать” — вот как я Джорджу сказала, а он мне: “Брось его в огонь”. Но я его не послушала — а вдруг бы тот господин вернулся за своим свертком? Так что я сунула его на полку за баром, где стоят бутылки, и даже думать о нем забыла, пока вчера не заявилась полиция.

— В баре все обыскали, — сообщил Паркер, — но ничего так и не нашли.

— Ну, тут уж я ни при чем — я ушла из “Колец” в августе, так что знать не знаю, куда могла деться эта бумажка. Может, ее выбросили во время уборки. Нет, постойте, я все-таки еще раз об этом вспоминала, как раз когда читала о процессе в “Мировых новостях” . И я еще сказала тогда Джорджу: “Не удивлюсь, если окажется, что это тот самый господин, которому сделалось так дурно в “Кольцах”! Только вообрази!” Так и сказала. А Джордж мне в ответ: “Милая моя Грейси, ты мне эти фантазии брось, незачем тебе связываться с полицией”. Он, знаете ли, страшно гордый.

— Очень жаль, что вы не пришли к нам с этой историей, — мрачно сказал Паркер.

— Но откуда ж мне было знать, что это важно? Таксист его видел через несколько минут, и ему уже тогда было плохо, значит, порошок здесь ни при чем, если только это был тот самый господин, а за это я тоже не ручаюсь. К тому же я об этом вспомнила, только когда слушание уже прошло.

— Будет новое слушание, — сказал Паркер, — и вам, возможно, придется дать показания.

— Вы знаете, где меня найти, — с достоинством ответила миссис Булфинч. — Я бежать не собираюсь.

— Мы очень вам благодарны за то, что вы сегодня пришли, — любезно добавил Уимзи.

— Пустяки, — ответила миссис Булфинч. — Это все, господин старший инспектор?

— Пока что да. Если мы разыщем сверток, то попросим вас его опознать. И, кстати, миссис Булфинч, советую не обсуждать эту тему с друзьями. Иногда дамам хочется поболтать, слово за слово — и они вспоминают такие вещи, которые никогда не происходили. Сами понимаете.

— Я никогда не была болтлива, — оскорбилась миссис Булфинч. — Если уж на то пошло, в умении сложить два и два и получить пять дамам трудно соревноваться с джентльменами.

— Надеюсь, я могу передать эти сведения защите? — спросил Уимзи после ухода миссис Булфинч.

— Конечно, — ответил Паркер. — Именно поэтому я хотел, чтобы вы пришли и сами все услышали. А мы пока приложим все усилия, чтобы отыскать сверток.

— Да, — задумчиво проговорил Уимзи, — да, вам непременно придется это сделать.

Услышав новости, мистер Крофте не выказал особенной радости.

— Я же вас предупреждал, лорд Питер, не стоит раскрывать полиции все карты, — сказал он. — Теперь, когда им известно об этом эпизоде, они постараются повернуть его в свою пользу. Почему вы не предоставили нам самим заниматься расследованием?

— У вас на это было три месяца, и вы ни черта не сделали, — со злостью ответил Уимзи. — А полиция все раскопала за три дня. Сейчас время для нас очень ценно.

— Возможно, вы правы. Но разве вы не понимаете, что теперь полиция не угомонится, пока не отыщет этот драгоценный сверток?

— И что же?

— А вдруг это не мышьяк? Если бы вы доверили дело нам, мы бы вывалили эти сведения на полицию в самый последний момент, когда уже поздно что-то выяснять, и таким образом выбили бы почву из-под ног обвинителей. Изложите присяжным историю миссис Булфинч так, как вы ее услышали, и им придется признать это доказательством того, что покойный мог покончить с собой. Но теперь-то полиция, конечно, расстарается — найдет что-то или подделает, лишь бы доказать, что порошок был безвреден.

— А если они найдут сверток и окажется, что там был мышьяк?

— Тогда нам гарантирован оправдательный приговор, — сказал мистер Крофте. — Но вы-то сами, милорд, верите, что это возможно?

— Я прекрасно вижу, что вы не верите, — запальчиво ответил Уимзи. — Вы ведь на самом деле считаете, что ваша подзащитная виновна. А я так не думаю.

Мистер Крофте пожал плечами.

— В интересах нашей подзащитной, — сказал он, — мы обязаны учитывать неблагоприятные стороны разных показаний и улик, дабы предугадать действия обвинения. Позволю себе повторить, милорд, вы поступили неосмотрительно.

— Послушайте, — сказал Уимзи, — меня не устроит вердикт “вина не доказана”. Речь идет о добром имени и счастье мисс Вэйн, поэтому если ее оправдают на основе сомнения в доказательствах, это будет равносильно обвинению. Я хочу, чтобы с нее сняли все подозрения и нашли настоящего виновного. В отношении нее не должно остаться и тени сомнения.

— Все это желательно, милорд, — ответил поверенный, — но позвольте вам напомнить, что задача состоит не только в том, чтобы обеспечить доброе имя и счастье мисс Вэйн, но и в том, чтобы спасти ее шею от петли.

— А я вам говорю, — сказал Уимзи, — пусть лучше мисс Вэйн сразу повесят, чем она на всю жизнь прослывет убийцей, которой удалось выйти сухой из воды.

— Серьезно? — спросил мистер Крофте. — Боюсь, защита не может с вами согласиться. Придерживается ли такого мнения сама мисс Вэйн?

— Меня бы это не удивило, — ответил Уимзи. — Но она невиновна, и я вас заставлю в это поверить раньше, чем покончу с делом.

— Превосходно, превосходно, — учтиво отозвался мистер Крофте, — я буду чрезвычайно рад. Но хочу повторить, лорд Питер, что, по моему скромному мнению, с вашей стороны будет разумнее не делиться всеми секретными сведениями со старшим инспектором Паркером.

Уимзи еще кипел от негодования после недавней встречи, когда входил в контору мистера Эркарта на Бедфордроу. Старший клерк сразу его узнал и почтительно поприветствовал долгожданного благородного посетителя. Попросив его светлость присесть на минуту, он удалился во внутренние комнаты.

Как только за старшим клерком закрылась дверь, машинистка, дама с резкими, некрасивыми и почти мужскими чертами лица, подняла взгляд от пишущей машинки и коротко кивнула лорду Питеру. Уимзи узнал в ней одну из сотрудниц “кошачьего приюта” и отметил про себя, что нужно будет похвалить мисс Климпсон за быстроту и исполнительность. Однако они даже словом не перемолвились; вскоре вернулся старший клерк и пригласил лорда Питера войти.

Норман Эркарт поднялся из-за стола и дружелюбно протянул гостю руку. Уимзи видел его в суде и еще тогда запомнил опрятный костюм адвоката, густые, гладкие темные волосы и манеру держаться, в которой преобладала энергичная и респектабельная деловитость. Теперь, рассмотрев его поближе, Уимзи понял, что мистер Эркарт чуть старше, чем казалось издалека, — должно быть, ему за сорок. Кожа у него была бледная и необычайно чистая, портили ее только мелкие точки, похожие на веснушки, что в такое время года довольно странно, тем более в человеке, чей внешний вид не говорит о долгом пребывании на воздухе. Проницательные темные глаза смотрели немного устало, а темные круги под ними наводили на мысль о том, что тревоги не обходят мистера Эркарта стороной.

Адвокат непринужденно поприветствовал гостя и спросил, чем может быть ему полезен.

Уимзи объяснил, что интересуется делом мисс Вэйн и получил от конторы “Гг. Крофте и Купер” разрешение побеседовать с мистером Эркартом и задать ему кое-какие вопросы, хотя, добавил Уимзи по обыкновению, он боится, что доставляет мистеру Эркарту неудобства.

— Что вы, лорд Питер, ничего подобного. Буду рад хоть чем-то вам помочь — правда, боюсь, все, что я могу рассказать, вы уже слышали. Разумеется, результаты вскрытия меня чрезвычайно удивили, но, признаюсь, я испытал большое облегчение, когда увидел, что на меня не может пасть подозрение, — учитывая обстоятельства, мое беспокойство вполне понятно.

— Да, вы, должно быть, намучились, — отозвался Уимзи. — Но в свое время вы успели принять все необходимые меры предосторожности.

— Мы, юристы, привыкаем думать о предосторожностях. Конечно, на тот момент я и не подозревал, что это могло быть убийство, иначе я, естественно, настоял бы на немедленном расследовании. Мне же тогда представлялось, что это какое-то пищевое отравление: не ботулизм — у него совсем другие симптомы, — но некое заражение, причиной которого явились посуда и кухонная утварь или же бациллы в самой еде. Я рад, что мое предположение не оправдалось, хотя реальность и оказалась гораздо ужаснее. Лично я полагаю, что при любой внезапной и необъяснимой смерти следует обязательно проводить анализ продуктов секреции, но у доктора Уэра не было никаких сомнений, поэтому я полностью доверился его мнению.

— Само собой, — сказал Уимзи. — Люди не начинают ни с того ни с сего подозревать убийство, хотя такое случается, пожалуй, намного чаще, чем принято считать.

— Возможно. И если бы я хоть раз работал с уголовным делом, то, наверное, что-то и заподозрил бы, но я в основном специализируюсь на таких процедурах, как передача имущества, официальное утверждение завещаний, разводы и тому подобное.

— Кстати, о завещаниях, — небрежно произнес Уимзи, — у мистера Бойза не было никаких видов на наследство?

— Насколько мне известно, нет. Отец его совсем небогат — обыкновенный сельский священник со скромным жалованьем, огромным домом, который он, как священник, должен содержать, и полуразвалившейся церковью. Вся его семья — работники умственного труда, принадлежащие к незавидной части среднего класса, к тем, на кого ложится груз налогов и чье финансовое положение никогда не бывает вполне устойчивым. Переживи Бойз всю родню, едва ли ему отошло бы по наследству больше нескольких сотен фунтов.

— Мне казалось, у него где-то есть богатая тетка.

— Нет, разве что вы говорите о старой Креморне Гарден. Бойз приходился ей внучатым племянником по материнской линии. Но она уже много лет не общается с его семьей.

Внезапно на лорда Питера снизошло одно из тех озарений, когда между разрозненными фактами вдруг обнаруживается связь. Взбудораженный новостями Паркера о белом свертке, он не придал должного значения рассказу Бантера о чаепитии с Ханной Вестлок и миссис Петтикан, но теперь вспомнил об актрисе со странным именем — “Гайд Парк или вроде того”.

Картина сложилась в его голове сама собой, без каких-либо усилий, и он тут же задал следующий вопрос:

— Это, случайно, не миссис Рейберн из Уиндла, что в Вестморленде?

— Да, — подтвердил мистер Эркарт. — Я как раз недавно ее навещал. Хотя о чем я говорю, вы же мне туда писали. Бедная старушка еще лет пять назад впала в детство. Жалкое существование, должен вам сказать, — и себе, и другим в тягость. Мне всегда казалось жестоким, что закон позволяет положить конец страданиям любимого питомца, но отказывает в такой милости старым больным людям.

— Да уж, если бы мы затягивали страдания какой-нибудь кошки, общество по защите животных нас бы разделало под орех, — согласился Уимзи. — Удивительные порядки, правда? Но они ничуть не удивляют людей, которые вечно пишут в газеты жалобы на то, что собаку держат в конуре на сквозняке, зато не сделают ничего — и пальцем не пошевелят! — чтобы приструнить домовладельца, поселившего семью из тринадцати человек в сыром подвале без стекол в окнах — да и без самих окон. Это меня и правда приводит в бешенство, хотя обычно я довольно мирный болван. Бедная Креморна Гарден — хотя ей уже, наверное, недолго осталось.

— Честно говоря, на днях мы было решили, что она отошла. Старушке за девяносто, сердце сдает, и время от времени случаются приступы. Но некоторые пожилые леди необычайно живучи.

— Вы, по видимости, теперь единственный ее родственник.

— Думаю, да — если не считать моего дяди, который в Австралии, — подтвердил мистер Эркарт, не спрашивая, откуда Уимзи известно о его родственных связях. — Не то чтобы мое присутствие могло как-то поправить ее здоровье. Но я также ее поверенный, поэтому в любом случае должен находиться рядом, если вдруг что-то произойдет.

— Да, конечно. Как ее поверенный, вы, я полагаю, осведомлены о том, кому она завещала состояние?

— Естественно. Но, простите меня, я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к теме нашего разговора.

— Понимаете, мне тут пришло в голову: вдруг Филипп Бойз так запутался в своих денежных делах — а это со всеми случается, — что решил разом все оборвать? Но если он надеялся что-то получить от миссис Рейберн, а старушонка — простите, я хотел сказать бедная старушка — уже готовилась сбросить этот бренный шум куда подальше , то он мог и подождать немного или даже подзанять денег, пообещав расплатиться по получении наследства. Понимаете, к чему я клоню?

— Теперь вижу — вы пытаетесь доказать, что это было самоубийство. Что ж, согласен, для друзей мисс Вэйн это наиболее перспективная линия защиты, и здесь я могу вас поддержать. Дело в том, что миссис Рейберн не оставила Филиппу ничего. И, насколько мне известно, у него не было оснований рассчитывать на часть наследства.

— Вы уверены?

— Вполне. На самом деле, — мистер Эркарт помедлил, прежде чем продолжить, — так уж и быть, расскажу: однажды он сам меня об этом спросил, и я вынужден был сообщить ему, что у него нет ни малейшего шанса хоть что-то получить от миссис Рейберн.

— Так он сам вас спрашивал?

— Да.

— Это уже что-то. Как давно это было?

— Года полтора назад, кажется. Точнее не могу сказать.

— И, учитывая, что миссис Рейберн впала в беспамятство, Бойз мог не надеяться, что она когда-нибудь изменит завещание?

— Совершенно верно.

— Понимаю. Что ж, это может оказаться полезным. Еще бы, такое разочарование — логично предположить, что он очень рассчитывал на наследство. Кстати, деньги большие?

— Немалые, тысяч семьдесят — восемьдесят.

— До чего противно, должно быть, видеть, как столько добра пропадает даром, и знать, что тебе ничего не перепадет. А вам, к слову, что-нибудь причитается? Неужели ничего? Простите мое неуместное любопытство, но вы ведь фактически ее единственный родственник и к тому же столько лет за ней присматривали, так что обойти вас в завещании было бы как-то слишком.

Адвокат нахмурился, и Уимзи принялся извиняться:

— Знаю, знаю, это ужасно бестактно с моей стороны. Простите мою оплошность. В конце концов, как только старушка отойдет, новость непременно появится в газетах, так что не знаю даже, зачем я стал вас расспрашивать. Прошу вас, извините меня и забудьте, что я сказал.

— В принципе, у меня нет оснований от вас это скрывать, — задумчиво сказал мистер Эркарт, — хотя профессиональный инстинкт и велит по возможности держать сведения о клиентах в тайне. Вообще-то я и есть наследник миссис Рейберн.

— Да? — переспросил Уимзи раздосадованным тоном. — Но в таком случае моя версия сильно проигрывает, разве нет? Я хочу сказать, кузен мог рассчитывать на вас… хотя я, конечно, не знаю, какие у вас были соображения на этот счет…

Мистер Эркарт покачал головой:

— Я вижу, к чему вы ведете, и это вполне естественное предположение. Но если бы я так распорядился деньгами, это бы противоречило воле завещательницы. И хотя я мог передать их Филиппу законным путем, с моральной точки зрения это было бы неправильно, и я обязан был это ему разъяснить. Конечно, я мог бы время от времени помогать ему небольшими суммами, но, честно признаюсь, мне это казалось нежелательным. На мой взгляд, единственным выходом для Филиппа было бы научиться поддерживать себя исключительно собственными силами — своим литературным трудом. Не хочу плохо говорить об усопших, но он был склонен… чересчур полагаться на помощь окружающих.

— Не спорю. Миссис Рейберн, надо думать, придерживалась такого же мнения?

— Не совсем. Вообще-то причины кроются в более далеком прошлом. Она считала, что семья обошлась с ней дурно. Короче, раз уж мы так далеко зашли, думаю, я могу показать вам ее ipsissima verba .

Мистер Эркарт позвонил в звонок на письменном столе.

— Самого завещания у меня здесь нет — есть только черновик. Мисс Мерчисон, будьте добры, принесите мне ящик с документами, на котором стоит пометка “Миссис Рейберн”. Мистер Понд покажет вам, где искать. Ящик нетяжелый.

Дама из “кошачьего приюта” молча отправилась на поиски ящика.

— Это, конечно, против правил, лорд Питер, — сказал мистер Эркарт, — но порой чрезмерная осмотрительность хуже, чем ее отсутствие, а я хотел бы, чтобы вы хорошо понимали, почему мне пришлось занять столь бескомпромиссную позицию в отношении моего кузена. Спасибо, мисс Мерчисон.

Достав из кармана брюк связку ключей, он открыл одним из них ящик и вытащил оттуда стопку документов. Уимзи наблюдал за ним, как глуповатый терьер в ожидании лакомой косточки.

— Боже ты мой, — воскликнул адвокат, — где же оно… А! Ну конечно, как я мог забыть. Прошу прощения, бумаги в сейфе у меня дома. В июне, когда у миссис Рейберн случился очередной приступ, я забрал их домой, чтобы с ними свериться, но из-за волнений, последовавших за смертью Филиппа, совсем забыл вернуть их на место. Тем не менее в двух словах суть документа такова…

— Не беспокойтесь, — остановил его Уимзи, — это может подождать. Вы не возражаете, если я завтра зайду к вам домой, чтобы взглянуть на текст?

— Конечно, если вам это представляется важным. Простите меня за невнимательность. Я могу чем-то еще вам быть полезен?

Уимзи задал несколько вопросов на тему, которую Бантер уже успел изучить досконально, и откланялся. Мисс Мерчисон по-прежнему сидела за работой в общем офисе. Когда Уимзи прошел мимо, она на него даже не взглянула.

“Удивительно, — размышлял Уимзи, шагая по Бедфорд-роу, — кого ни спрошу об этом деле, все оказываются невероятно услужливы. С готовностью отвечают на вопросы, которые я даже не имею права задавать, и пускаются в длинные и притом совершенно ненужные объяснения. Такое ощущение, что им всем нечего скрывать. Поразительно. Может, Бойз и вправду покончил с собой. Очень надеюсь, что так. Жаль, что я не могу допросить его самого. Уж я бы ему устроил допрос с пристрастием, черт бы его побрал. У меня имеется на него уже около пятнадцати характеристик — и все разные… Очень невежливо совершать самоубийство, не объяснив предварительно в записке, что вы это сделали сами: остальным потом одни хлопоты. Когда я решу пустить себе пулю в лоб… ”

Тут Уимзи остановился.

— Надеюсь, мне не придется, — сказал он вслух. — Надеюсь, до этого не дойдет. Матушка огорчится, да и зрелище будет не из приятных. Что-то мне перестает нравиться работа, которая кого-то подводит под виселицу. Друзьям этих людей несладко приходится… Но не надо думать о виселице. Не то прощай спокойствие.