Снова встречались в Репино.

К ним в гости приезжало немало разного – но очень своего – народа.

«Аквариум» тогда был в самом-самом начале.

Медленно разгонялся.

Постепенно набирал обороты свои.

Однажды Джордж ждал своих знакомых из Первого медицинского и, уйдя из палатки на пляж, оставил им вот такую записку: «Быть может в Репино, на пляже, найдешь ты труп остывший мой, спеши к нему, играй и пой, для мира это не пропажа». Джорджевские знакомые приехали, нашли в палатке записку и отправились на пляж. «Труп остывший» они вскоре обнаружили. А приезжали в тот раз к Джорджу не просто какие-нибудь там абстрактные и бессистемные знакомые, а Вадик Васильев, первый клавишник «Аквариума», вместе со своей симпатичной подругой Олей. Они оба учились в медицинском, в Первом.

Вадим жил на улице Желябова, может быть, даже в доме номер пять, вход во двор. Или в доме три. Или в доме семь, но тоже вход был со двора. В «Аквариуме» он прожил не слишком долго. Несмотря на фамилию Васильев, он был евреем. Скрытая от глаз и ушей общественности, вторая его фамилия была Аронов. Потом – попозже – вскоре – в то же время вроде бы – даже и пораньше – появился в «Аквариуме» другой Васильев – то есть Файнштейн. Который тоже – как и положено, похоже, некоторым Васильевым – не был чистокровным русским. Он играл на чешском басу. Когда на примате, где базировался весьма ранний «Аквариум», производилась в мае 1974 года совместная запись с группой ZA, то Вадим, после того, как запись прослушал Леонид Тихомиров – основной ZA, был беззлобно назван им «сукой», правда, не в лицо, а за глаза. За не слишком совершенную игру на пианино. Правда, прослушивание производилось позже, и поэтому о негативной реакции на его игру Вадим не узнал. Да и Джордж помнит, что Вадим тогда и в самом деле сыграл как-то хило, не очень ритмично и вообще не туда. Правда, он не был профессиональным пианистом. Но и весь тогдашний «Аквариум» также не отличался неподражаемо-совершенной и профессиональной манерой исполнения. Ведь «Аквариум» – и по сути, и без сути – только-только начинался.

Однако по жизни Вадим «сукой» вовсе не был, а даже и совсем наоборот. Во время обучения в медицинском институте, в перерывах между лекциями, он садился к пианино – ежели оно было где-то поблизости – и играл «Битлз». Вся прогрессивная часть лечебного курса собиралась в это время где-нибудь поблизости. Слушали, мечтали, шутили, смеялись. Курили сигареты или папиросы. Что-то обсуждали – куда-то собирались – о чем-то вспоминали. В то время в Первом меде учился Александр Розенбаум. Популярность в студенческом кругу у него была дико немалая. Иногда – совсем не очень уж часто – он выступал. Джордж слушал его не однажды, ему иногда нравились песни Баума, однако многие другие песни ему нравились гораздо больше. Позже, в конце семидесятых. Джордж пересекся с Баумом в ДК «Невский», где несколько лет работал администратором. Работа у Джорджа была не очень сложная. Платили мало, но кому, и где, и за что тогда платили много? Джордж в то время учился на театроведческом факультете, на заочном отделении. В «Невском» часто показывали свои спектакли разные ленинградские театры – Малый драматический, Ленсовета, БДТ. Благодаря этому Джордж перезнакомился со всеми театральными администраторами и имел возможность попасть в любой театр когда угодно. Для студента-театроведа это было существенно. Хотел – и попадал. И особенно это пригодилось во время написания диплома, посвященного театральным работам Олега Басилашвили, некоторые спектакли Джордж запросто смотрел по аж три-четыре раза, а тогда, в годы расцвета БДТ, это далеко не каждый мог себе позволить. С Бобом Джордж тогда общался мало и редко, потому что уже несколько лет как ушел из «Аквариума». Иногда встречались и пересекались, но спонтанно – случайно – бессистемно. Контакты Джорджа с «Аквариумом» – то есть и с Бобом, и с Дюшей, и с Фаном, и с Севой тоже были спонтанными. И уныло случайными. И удручающе бессистемными. «Аквариум» тогда выступал не очень часто, его концерты тех лет трудно считать слишком интересными. Нередко случались квартирники. Во время квартирников возникала особенная атмосфера, уникальная и неповторимая. О ней можно, конечно, рассказывать – но нет, нет… Джордж считает, что лучше уж вспомнить старинное стихотворение Пола Оуэна: «Счастлив тот, кто в царство сна принесет восход».

В то время в ДК «Невский» репетировали «Аргонавты». Джордж иногда заходил на их репетиции, но золотые годы, эпоха Военмеха и прочие веселые сейшена былых лет были у группы позади. Правда, когда в 1981 открылся рок-клуб, то «Аргонавты» в него вступили и дали несколько концертов, но все же они уже только доживали… И не более того.

Боб рано стал ходить на рок-сессии. Раньше Джорджа. Через джорджевского одноклассника Игоря Илюхина, который был родственником кого-то из музыкантов группы «Сны». Боб приобщился к сейшенновому лениградскому року. В то время самые значительные рок-сессии проходили в Военмехе, в Тряпке (текстильный институт), в «Молотке», в «Серой Лошади» и в Университете. Первый раз Джордж попал на живой и настоящий рок-концерт на университетском химфаке, где тогда выступал «Санкт-Петербург».

Этот концерт запомнился Джорджу навсегда.

Реальный выход в другое измерение! В другую жизнь, свободную от всей этой каждодневной совдеповской безликости, весь прожорливый масштаб которой мы тогда еще в полной мере даже не понимали и ощутили значительно позже. Очень значимым элементом порядочного рок-концерта была проходка; вот как раз тогда, на химфаке, Джордж и Боб сначала тупо и растерянно торчали во дворе и не знали, как же попасть внутрь. Но вскоре появились более ушлые знакомые, и они повели и Боба, и Джорджа куда-то вглубь, вбок, снова вглубь, в узкие коридоры и в темные закоулки питерских дворов, потом все подошли к какой-то двери, к совершенно черному ходу, и все вместе навалились – и треснула дверь, не выдержала – не сдюжила – не выстояла, – и все вместе провалились в какие-то коридоры, переходы, лестницы, зальчики, но музыка звучала все ближе, все ближе, они прорывались, они пробивались, они приближались, они втягивались в новое, в незнакомое, в удивительное! А на сцене уже доводил до конца свой саундчек «Санкт-Петербург» – Рекшан, Корзинин, Ковалев, Зайцев, вся чудесная и славная компания!

Во время репетиций «Аргонавтов» в «Невском» к ним нередко приезжал Розенбаум, иногда он был в белом медицинском халате и его иногда привозила туда «Скорая», на которой он работал. Но его сотрудничество с «Аргонавтами» не отличалось особенно крутыми результатами и уже заканчивалось. Вскоре Баум ушел на профессиональную сцену.

Джордж работал в ДК, выдавал контрамарки на спектакли и иногда на концерты. Учился в театральном. Как-то не очень много тогда всего вокруг происходило. Тусклый расцвет эпохи стабильного брежневского застоя. В Ленконцерте появилась рок-группа «Форвард» и вскоре села на репетиционную точку в ДК «Невский». «Форвард» готовил к сдаче худсовету свою первую программу и подбирал репертуар. Джордж заходил во время работы в большой зал ДК, где репетировал «Форвард». Ничего особенно прорывного группа не играла, хотя для тех лет это было уже что-то. Лидер «Форварда» Леша Фадеев искал новых авторов и новые песни. Джордж рассказал ему про Боба. Боб приехал и спел несколько своих песен, некоторые из которых потом, в дальнейшем, стали классическими «аквариумными». Однако из контакта с «Форвардом» никакого контракта не последовало и все остались при своих – Боб со песнями и потом с «Аквариумом», а «Форвард» со своим отшлифованным и добротным репертуаром. Вскоре «Форвард» стал гастролировать по стране. Ничего особенно выдающегося в музыке этой команды не наблюдалось, но люди они были приятные, и к тому же группа Фадеева была одним из первых составов в СССР, который стал профессионально исполнять рок-музыку. Рок-н-ролльная жизнь в необъятной и полумертвой России только-только начинала сдвигаться с тупой и мертвой точки.

«Аквариум» уже реально существовал.

Вернее, около десяти лет находился между небом и землей.

Мне говорил Джордж, что когда он немного поднялся вверх по пескам, то снова оглянулся. Немецкая пара оставалась на прежнем месте. Из-за ветвей и деревьев немцев уже было не очень отчетливо видно, однако Джордж успел заметить, что они еще глубже зашли в кусты, и повернулись, и нагнулись, и потом упали, и… Да и бог с ними! Быть может, если бы Джордж не стал подниматься по пескам и оказался бы неподалеку от этой немецкой пары, то услышал бы тогда какое-нибудь «warum» или «wohin», или «was», или что-то еще на немецком языке. Однако Джордж и в школе, и потом, в различных высших учебных как-то удручающе скверно учил Deutch, и поэтому если бы он даже услышал от оставшейся в кустах немецкой пары что-нибудь вроде «das ist unemoglich», то и это бы его совершенно не заинтересовало. Нет, ему, Джорджу было сейчас уже совсем не до немцев с их песчаным, кустарным, полуживотным сексом. Говорят, что немки, особенно блондинки, теперь и вовсе никакого предела не знают своим похотливым желаниям.

Но было ли так тогда, в середине восьмидесятых? И была ли та немка блондинкою?

Этого Джордж не знал. Он не обратил ни малейшего внимания на цвет ее волос. Еще, еще наверх! Тропинок и дорожек уже не было, он шел по песку, стараясь ступать так, чтобы не провалиться. Джордж обходил сосны и поднимался все выше. Выше, еще выше. Еще раз поднялся и снова оглянулся. И вдруг из-за плотной череды cосен прорезалась, блеснула вода. Он оглянулся, он посмотрел вокруг. Он посмотрел назад, он посмотрел вниз. Поднялся еще выше. Еще и еще. Сосны медленно уходили вниз, они оставались на месте, а Джордж поднимался все выше. И с каждым новым шагом пространство вокруг него расширялось – раздвигалось – распахивалось – раскрывалось.

Джордж рассказывал мне, что когда он вышел из мелких лабиринтов кустов и обнимающих друг друга деревьев, то не очень вдалеке, впереди, увидел вершину большого песочного холма.