В сторону. Что ж, все нам и каждому из нас приходится иногда немного сворачивать в сторону. В анналах истории Гуры сказано, что принц Горностай неоднократно сворачивал в сторону, хотя иногда ему этого делать совершенно не хотелось. Еще Джордж рассказывал мне, что они с Борисом (да, именно с Борисом, Боб как таковой появился несколько позже) однажды катались на катке во дворе их дома на Алтайской улице. Или, вернее, пытались кататься. Но быть может, Джордж в тот день один пытался научиться кататься на коньках, а Бориса тогда там и не было? Тоже возможный вариант. Надобно заметить, что Бориса до определенного времени одного гулять не пускали, с ним всегда на улице была бабушка, Екатерина Васильевна. Чудесный, светлый человек. Веселая. Необычайно теплая. Некоторые битловские песни любила слушать. Боря-Борис-Боб всегда был чрезвычайно далек от какого бы то ни было спорта. Джордж, например (вернее еще не Джордж, а Толя), неплохо бегал спринтерские дистанции вроде стометровки и любил играть в футбол, и во время футбольных баталий он был обычно защитником или полузащитником атакующего плана. С понтом. Борис же на футбольной площадке никогда замечен не был. Да и вблизи нее, в общем-то, тоже. Нельзя сказать, что Боб когда-нибудь от этого сильно страдал.

Когда Джордж ехал на электричке из Ушково в Сестрорецк, в гости к Бобу, то, чтобы не скучать в электричке, он читал Джозефа Конрада. Том один или том два. Когда едешь между Белоостровом и Курортом, то поневоле обращаешь внимание на огромные пустынные просторы, в голову поневоле – так прежде считал Джордж, да и теперь он думает точно так же – приходят нереальные мысли о каких-то там прериях. Хотя на самом деле Джордж никогда никаких натуральных прерий не видел. И едва он увидит когда-нибудь. На дальних окраинах белоостровских прерий иногда видны высокие кирпичные дома. Сестрорецкие. Джордж, когда ехал в гости к Бобу на электричке, все время отвлекался от книги Джозефа Конрада и посматривал в окно. На пустыри – на поля – на прерии – на лжепрерии.

Екатерина Васильевна не мешала Боре и Толе гулять и играть в разные игры. Иногда достаточно странные. Странные для внешнего мира. В среднем школьном возрасте они – Борис энд Джордж – очень любили играть в «помойю». Объяснить эту игру, рассказать про нее что-нибудь внятное непросто. Практически даже нереально. Да, невозможно. Никак.

Боря называл свою бабушку Бакатя. Джордж говорил потом – когда-то – позже – дни и годы спустя, – что «когда мы с Бобом гуляли и играли, то Бакатя поглядывала за ним издалека, общалась с другими старушками и нам не капельки не мешала». Да, им – Бобу и Джорджу – уже тогда сложно было помешать что-нибудь сделать.

Игра в «помойю» во многом определялась архитектурными особенностями самой помойки. Помойка – во всяком случае в том дворе, где жили Борис и Джорджи, – представляла собой просторное деревянное сооружение с высокими деревянными стенками и с крышей. Такой хороший, добротный помойный мини-замок. Внутри стояли здоровенные металлические бачки. Трудно сейчас сказать, в чем же именно заключалась специфика игры в «помойю», но тем не менее она некоторое время реально занимала Бориса и Джорджа. Очень занимала – сильно – круто и вовсю. Джордж говорит, что иногда в игре в «помойю» происходило вот что: кто-то из играющих бегал вокруг всего помойного мини-замка, и вполне вероятно, что бегал он не один, а еще в компании с кем-то.

Только вот с кем?

Кто еще там тогда находился?

Кто мог там еще мог находиться?

Скорее всего, никого или почти никого там больше и не было.

Так говорит Джордж. Он знает. Он не ошибается.

Во время игры один игрок оставался внутри «помойи».

И как бы следил – он, игрок – за тем (или за теми) кто перемещался вокруг «помойи» по внешнему кругу.

Кстати, «Аквариума» в те непристойно далекие времена еще не было.

Даже в контурном проекте идеи «Аквариума» еще не обнаруживалось – не сыскивалось – не находилось.

Нет. Нет.

Тотальное, категорическое, всеобъемлющее нет.

Конечно же, нет.

Иногда перемещавшихся вокруг «помойи» не было видно, то есть их и не должно было быть видно, так как они бегали вокруг «помойи» пригнувшись. Но тот, который «дежурный», был начеку и мог в нужный момент подскочить к стене помойи с внутренней стороны и хлопнуть бегущего со стороны внешней по голове чем-то вроде веника.

Или метлы.

Или легкой палки.

Или небольшой ветки.

Или бумажным мешком.

Или хлопушкой из шелка.

Или воздушной кукурузиной.

Или пылью чертополоха.

Или следом вчерашней Луны.

Или зевком завтрашнего Солнца.

Костью дождя.

Чашкой ветра.

Лампой ресниц.

Ветром взгляда.

Бархатом щек.

Тенью губ.

Плащом воздуха.

Нирваной воды.

И еще при этом играющими издавались громкие звуки различных оттенков.

Нет, Джордж совершенно не помнит, кто же еще мог играть вместе с ними в эту расчудесную игру. Нет, не помнит.

Кто-то еще был однако, но кто? Вспоминается Марина Эскина, которая жила в той же парадной, что и Боря, и даже на том же пятом этаже, только в квартире напротив. Но, черт возьми, едва ли, да и с какой такой стати милая, интеллигентная, изящная еврейская девочка одиннадцати-тринадцати лет стала бы играть в дебильную игру «помойю»?

Тем не менее он вспоминает, что они с Борисом за глаза иногда почему-то называли Марину коровой, хотя она абсолютно никак не была похожа на это священное для индусов животное. И более того, даже пели на мотив битловской «I Want you Hold Your Hand» следующие слова: «Корова, будь здорова…»

Да, что и как ни говори, но юношеские эротические фантазии на редкость своеобразны.

А однажды в той парадной, в которой жил Боб, кого-то убили. Некоего Юру. Или он умер сам? Нет, Джордж запомнил, что его убили, хотя и самого Юру, и его младшего брата (которого не убили), ни фамилии убитого Юры и его неубитого брата он совершенно не помнит. Не помнит Джордж и обстоятельств убийства Юры. Вернее, он и раньше не знал, ну и теперь не знает, кто, и за что, и зачем Юру убил. Но однажды, вскоре после того как Юру убили, Джордж и Боб пошли к нему домой. К Бобу, разумеется, а не к убитому Юре. С какой бы это такой стати стали бы Боб энд Джордж идти в гости к кем-то и за что-то убитому Юре? Который жил то ли на третьем, то ли на четвертом этаже.

При входе в подъезд стояли сумрачные женщины, они тоже жили в этой парадной. Когда Боб и Джордж входили в подъезд, они спросили у них: «Вы Юру хоронить идете?» – «Мы жить идем!» – со значением, нелепо, весело, бессмысленно, но гордо сказал Боб. Растерянные и печальные женщины в одеждах темных тонов ничего ему не ответили.

«Аквариума» тогда еще не было даже, пожалуй, еще и в зародыше.

А вот с отцом БГ Джордж общался мало и редко. Конечно, он не однажды видел его, но никогда и ни о чем с ним не разговаривал. Как-то не сложилось. Только здоровался и прощался. Вот и все. Вот и все. Вот и все.

Зато с Бакатей и Бориной матушкой Людмилой Харитоновной Джордж и общался, и виделся нередко. Людмила Харитоновна вроде бы занималась социологией, однако это ничуть мешало ей быть женщиной изящной, остроумной, эффектной, очаровательной и обворожительной, как десяток голливудских кинозвезд вместе взятых. И разговаривать с ней можно было не только про разные мелкие школьно-институтские заморочечки, но и о более интересных вещах. Гребенщиковы выписывали журнал «Иностранная литература», и Джордж иногда брал почитать то, что ему хотелось. Например, журналы с «В ожидании Годо» Беккета или с «Носорогами» Ионеско.

Когда берешь чужие книги, то надобно их отдавать. Джордж отдавал. Но вот однажды так расположились звезды, что Джордж пошел отдавать либо один, либо даже сразу несколько журналов. К тому времени Джордж уже не был школьником младших классов, школу он уже успел окончить. Быть может, он уже учился на медицинском, причем уже не на первом курсе, а также не исключено, что и с медвузом он тогда уже успел завязать. Однако в момент похода в соседнюю парадную, в хорошо ему знакомую квартиру 47, Джордж пребывал в расстроенных чувствах. Потому что какая-то из его старых любовных лодок если и не разбилась еще об унылый быт, то точно села на гнилую мель. Поэтому Джордж злобно и тупо удолбался какими-то колесами типа циклодола. Следует заметить, что таким способом Джордж редко выходил за грани обыденного. Ну пятновыводитель «Сопалз», ну трава – это еще куда ни шло. А вот с колесами в принципе шутки были плохи…

Однако надо было идти к Людмиле Харитоновне. Боба дома не было. Джордж отдал журналы, Людмила Харитоновна угостила его чаем. О чем-то стала его спрашивать. Джорджа уже крутило от этих чертовых колес со страшной силой, у него чуть ли не двоилось в глазах, но самым ужасным было то, что, начиная говорить какую-то фразу, он тут же забывал, о чем же он только что говорил. Вроде бы Людимла Харитоновна ничего не заметила, но это чаепитие далось Джорджу большой кровью.

Теперь, миллион миллиардов лет спустя, Джорджу иногда отчего-то кажется, что с годами Боб становился все больше похож на своего папу. Быть может, это в самом деле так.

Джордж говорит, что благодаря отцу Боба им удалось летом 1973 года очень качественно отдохнуть в Репино. Жили они тогда в самой обычной палатке. Быть может никогда прежде им еще не удавалось так круто выйти за пределы изжеванного, привычного, всеобщего, выглаженного общечеловеческого быта. Нет, не следует думать, что, проживая в репинской палатке, Борис энд Джордж предавались каким-то бурным – чудовищным – беспредельным – оргиастическим излишествам, ну а ежели даже какие-то мелкие излишества и имели порой место, то смело и запросто можно сказать – утверждать – иметь в виду, что это и вовсе не являлось излишеством, а было самым обычным простецким, бесхитростным полусельским бабл-гамом.

Отец Боба в то время был директором небольшого завода. Этот завод имел свой дом отдыха в Репино. Джордж и Боб получили возможность летом 1973 года провести в Репино здоровенный кусок лета. В Репино Боб и Джордж жили в летнем палаточном лагере. Режим они мало соблюдали и нечасто вставали утром к завтраку. Начальник палаточного лагеря Гена не очень врубался в образы жизни, мысли и быта двух этих странных палаточников, однако они никому и ничему не мешали, не хулиганили, не буянили.

– Все нормально? – иногда спрашивал начальник Гена Боба и Джорджа.

– Все нормально, – отвечали они.

И ведь в самом деле, все было очень даже, в наивысшей степени нормально.

Одновременно с жизнью в палатке Джордж, еще учившийся в мединституте, проходил раз в трое суток сестринскую практику в больнице имени Чудновского и иногда делал во время этой практики – не слишком умело и совершенно – утренние уколы больным. Бог весть, чем эти больные болели. Джордж не слишком был в курсе. Не до того ему как-то было. Однако они (больные) явно не косили и лежали в больничке по-настоящему. Становилось ли им легче после джорджевских уколов? Едва ли. Ведь Джордж не очень хорошо умел делать внутримышечные уколы. А внутривенные уколы он – к счастью для больных, и для себя – вообще даже не пытался делать. Поэтому и не делал.

У Боба же в то восхитительное палаточное лето тоже, видимо, была какая-то практика. Ведь он тогда учился на примате. А быть может, и не было тогда у него практики, сейчас-то это уже не имеет никакого значения. И тогда не имело. Из-за коротких поездок в город Джордж и Боб ненадолго разлучались. Но потом они…